Однако у русских собственная гордость. Поезд Москва–Питер только-только начинает шевелить колесами, как в него с диким криком влетают сотрудники “МК-Бульвара”. У одного в руке сверкает фотоаппарат, у другого – включенный диктофон. Поверьте, со стороны это смотрелось ничуть не хуже пресловутых боевиков с любимым Гребенщиковым Брюсом Ли…

Как признавались впоследствии Крылова и Авраменко, на этот поступок у них был ряд причин. С одной стороны, они явно не успевали “набрать фактуру”. С другой стороны, на их психике не мог не сказаться “эффект саке”, в избытке выпитого под влиянием Гребенщикова первый раз в жизни.

Так вот. Пока мы общались с Борис-Борисовичем, журналисты, шелестя ногами, слетали к начальнику состава и приобрели два билета в заветный бронепоезд. Уже где-то в районе Крюкова журналисты разглядели на билетах чужие паспортные данные. Посмотрели внимательно при тусклом свете ночника – и глазам своим не поверили. Посмотрели еще раз. На одном из билетов черным по белому было написано: Ландэ Максим Леонидович. На втором – Гребенщиков Борис Борисович.

Как сказал какой-то гаутама, “все, что делается истинно, делается легко”. Пиар-кампанию альбома “Территория” можно было считать успешно завершенной.

7. Чапаев и кислота (культурологические поиски)

Настоящее искусство возникает от пресыщенности – когда человек спокойно, забыв про все на свете, может заниматься своим делом и оттачивать каждую грань.

БГ в интервью журналу “Esquire”

Искрометный драйв, сопровождавший “Аквариум” на грани веков, продолжался и в новом тысячелетии. Спустя несколько месяцев после раскрутки “Территории” мы вновь пересеклись с командой Гребенщикова. На этот раз – в условиях, близких к абсурдным.

Дело происходило в “Олимпийском” – на фестивале “Кинопробы”,организованном компанией “Real Records” в поддержку альбомов-трибьютов Виктора Цоя. В акции участвовало немало артистов, с которыми наше агентство в разное время работало: “Кукрыниксы”, “Пикник”, “Мультфильмы”, “Би-2”, “Вопли Видоплясова”, “Танцы Минус”, “Наив”, Zdоb si Zdub, Земфира, “Мумий Тролль”. Там же в “Олимпийском” выступал и “Аквариум” – с трогательной кавер-версией цоевского “Генерала”.

Отсмотрев все выступления, я засобирался домой. Но… не тут-то было. Не успев попасть за кулисы, я на полном ходу врезался в Ландэ. “Стой, стой, куда ты торопишься, – начал перегораживать мне путь к отступлению директор “Аквариума”. – Ну-ка, расскажи мне, как там у нас продвигаются главы?”

“Главы? – не без удивления переспросил я. – Какие-такие главы?”

По дороге в буфет у меня начала восстанавливаться смутная картина событий. За пару месяцев до этого музыканты “Аквариума” делились планами о переиздании “золотых альбомов” 80–90-х годов. Вроде бы готовился выпуск антологии, сделанный в режиме “здоровой роскоши”. С тщательным ремастерингом, раритетными бонус-треками и шикарными буклетами, в которые бы вошли не только тексты песен, но и развернутые истории о том, как эти альбомы создавались.

Идея, предложенная компанией “Союз”, была прогрессивной. И команда, претворявшая ее в жизнь, сложилась как на подбор. Пресловутые раритеты искал коллекционер и звукорежиссер Женька Гапеев. Дизайном занимался Виктор Дербенев, ремастеринг делал Андрей Субботин. Сам Гребенщиков, ознакомившись с подобной антологией группы “Наутилус Помпилиус”, решил, что тексты в буклеты писать будет именно Кушнир. Сказать об этом вовремя мне позабыли. До выхода “золотых альбомов” “Аквариума” оставалось чуть больше месяца.

На следующее утро мы в пожарном порядке встретились с Ландэ в “Китайском летчике”. Когда во время завтрака директор “Аквариума” наконец-то сформулировал задачу, я не на шутку озверел. Работы было много, времени – мало, а халтурить не хотелось. Пытаясь отмазаться от уголовной ответственности, я решил использовать последний шанс, заломив за тексты нечеловеческую цену. С лицом бывалого индейца Макс сделал пару телефонных звонков и с непроницаемой интонацией в голосе сказал: “Гребенщиков согласен”.

“Сильные парни, – не без уважения подумал я. – А ты, Кушнир, только что сам подписал себе приговор”.

О сне отныне можно было смело забыть. Счет пошел даже не на дни. Счет пошел на часы. Нужно было слетать на дачу за архивами, в Питер – за впечатлениями, к Богу – за вдохновением. Работа закипела.

Вскоре в одном из интервью идеолог “Аквариума” благословил наше сотрудничество: “В антологии будет написанная Кушниром история создания альбомов, которую мне до сих пор смешно и интересно читать. Многие вещи я сам уже не помню, а он у всех собирает информацию”.

Последовательность действий была простая. БГ звонил мне на автоответчик, оставляя график перемещений. Яловил его по дороге из Питера в условный Хабаровск или накануне вылета из Москвы, например, в Лондон. Мы включали диктофон и начинали общаться. Вначале обсуждали новую музыку. В какой-то момент Борис Борисович плотно подсел на Magnetic Fields, High Llamas, не говоря уже о Бэке, который всегда был в числе фаворитов…

С кредитом доверия проблем, похоже, не было. После меломанского саундчека говорить можно достаточно откровенно – даже на самые, казалось бы, скользкие темы. А такие темы были.

При работе над буклетами меня всегда интересовал образ Севы Гаккеля – фактически второго по значимости человека в группе. Его виолончель украшала саунд “Аквариума”, его вокал запечатлен на “Двух трактористах”, а эмоциональные подпевки звучали в гимне “Рок-н-ролл мертв”. Но самое главное было в другом – многими справедливо считалось, что Гаккель был одним из основных носителей духа “подлинного” “Аквариума”. Тем не менее в 87 году – на самом пике популярности группы – Гаккель покидает “Аквариум”. Произошло это во время записи альбома “Равноденствие”.

Мне было важно, чтобы спустя столько лет Гребенщиков откровенно рассказал свою версию этого конфликта. “Было очень тяжело – Гаккель то приходил, то уходил, – вздыхает БГ. – Я периодически его заманивал обратно, было жалко: группа-то хорошая. „Давай еще раз попробуем!“... Суть конфликтов на „Равноденствии“ состояла в том, что Сева и Дюша не очень чисто пели. На ровном месте они начинали орать друг на друга, чуть ли не до драки – вместо того, чтобы заранее выучить свои партии...”

В такой непростой ситуации журналистский кодекс обязывал меня выслушать обе стороны. Буквально через пару дней я встречался с Гаккелем в недорогом вегетарианском кафе в районе Невского проспекта. Мы были знакомы с ним, что называется, неоднократно – начиная от клуба “TaMtAm” и заканчивая его участием в изумительном проекте Сергея Щуракова “Вермишель Оркестра”.

Когда за пару лет до этого я брал интервью у Щуракова и Гаккеля, Сева тщательно старался в своих ответах не упоминать “Аквариум”. Я прекрасно понимал, что мое интервью с Гаккелем будет тяжелым, и на особую исповедь не рассчитывал. Но действительность превзошла ожидания.

С первых минут разговора стало ясно, что Сева хочет выговориться. По-видимому, назрело. По его версии, пик человеческого кризиса в “Аквариуме” пришелся на запись композиции “Партизаны полной Луны”. После его очередного вокального дубля Титов, Гребенщиков и Дюша начали вповалку хохотать. “Возможно, в тот период у меня был синдром, который соответствовал какому-то психическому отклонению, – вспоминает Гаккель. – И тогда насмехаться надо мной начинали все. Это не была реакция какого-то одного человека. Я обостренно реагировал, когда реагировали на меня. Это была моя защитная реакция, хотя порой все это напоминало паранойю”.

Не дождавшись окончания записи “Партизан”, Сева не торопясь засунул виолончель в чехол и вышел из студии. Достало... Фактически этот поступок означал уход Гаккеля из “Аквариума”. На этот раз – навсегда. В тот летний вечер 87 года Сева Гаккель спрыгнул со ступенек идущего на штурм стадионов рок-паровоза, окончательно решив для себя, чем он не занимается дальше.

“Я находился в идеальном расположении духа и безошибочно знал, что именно я делаю, – вздыхает Гаккель. – Я не связываюсь с идиотизмом... К сожалению, по прошествии двух десятилетий я все дальше ухожу в сторону от этого детектора. Но в то время я абсолютно точно знал, что это – единственно правильный путь, по которому мне следует пройти”.

…Потом меня поразил Гребенщиков, который не убрал из интервью Гаккеля ни одного слова. Вообще тема БГ и внутренней цензуры заслуживает особых рассуждений. Дело в том, что фирма “Союз” выпускала антологию двадцати “золотых” альбомов “Аквариума” примерно в течение двух лет. Соответственно, раз в пару месяцев я знакомил БГ с черновиками очередных текстов. Чем Борис Борисович меня очаровывал – так это тем, что не менял в авторских материалах ни слова. Нравилось, не нравилось – внимательно читал и, как правило, соглашался. Изредка исправлял детали – например, вместо “весна 84 года” – “осень 84 года”. Видимо, ценил внутреннюю свободу автора...

Такое доверие вдохновляло и окрыляло. В свою очередь, Гребенщикова развеселил мой буклет к альбому “Кострома Mon Amour”, состоявший из дерзкого стеба над буддизмом, в котором я мало что понимал. “Гениально, – ознакомившись с текстом, спокойно заявил БГ и не без интереса посмотрел на меня. – О буддизме именно так и надо писать”.

Я растерянно молчал, поскольку чувствовал, что с иронией явно переборщил. Писал про дацан, обряд пховы, тибетское танго, у-вэй и четки из сандалового дерева. Писал про медитирующих пациентов, у которых в районе макушки образуется дырка. А в нее, при удачном стечении обстоятельств, выталкивается сознание – словно в момент смерти.

Короче, меня несло. Но Гребенщиков, Гребенщиков… Он этот бред внимательно читал и был в своей лояльности безупречен. Мне было с чем сравнивать. Когда за пару лет до этого я работал над антологией “Наутилуса Помпилиуса”, то нередко обнаруживал в полиграфическом варианте целые фрагменты, дописанные Ильей Кормильцевым. По-видимому, поэт “Наутилуса” относился к моим зарисовкам, как к качественной глине, и в порывах вдохновения лепил из нее все, что считал нужным. Гребенщиков же умел унять гордыню, пуская мои тексты в вольное плавание. Правда, до поры до времени.

К сожалению, с цензурой мне все-таки пришлось столкнуться. Произошло это в тот момент, когда я почувствовал себя свободным человеком. Совершенно расслабился, позабыв любимое Гребенщиковым высказывание из Лао-Цзы: “Любую победу следует встречать похоронной процессией”.

Гром грянул внезапно – во время редактуры текста о “Русском альбоме”. Этот период творчества Гребенщикова я особенно люблю и поэтому постарался создать максимально многогранный текст. Пытаясь разобраться в источниках вдохновения “Аквариума”, я воспользовался кухонными откровениями БГ.

“Концерты сопровождались огромным количеством кислоты, которая поглощалась тоннами, – вспоминал Гребенщиков о своих трансфизических переживаниях начала 90-х. – У музыкантов глаза становились как у кроликов. И им открывались новые пространства: „Electric Ladyland“, „Revolver“, „Magical Mystery Тour“. И как бы становится понятно, что подобную музыку и нужно делать… Кислоту мы начали кушать тоннами еще в 92-м году. Тогда я нашел одного фантастического немца-сталиниста, который в обмен на бюстики Сталина выдавал нам мешки кислоты. И „Аквариум“ этой кислотой был сплочен”.

Прочитав эту часть текста, БГ обвел ее черным маркером и совершенно спокойно зачеркнул. “И почему ты это сделал?” – вежливо спросил я. “Пропаганда наркотиков”, – бесстрастным голосом психоаналитика ответил основатель “Аквариума”.

Я чуть не свалился со стула. Поскольку подобная кастрация случилась в моей врачебной практике впервые, я не знал, как реагировать. Ну хорошо, пусть в тексте присутствуют мотивы из книги “Чапаев и пустота” – в духе идеологии произведений Пелевина. По сути, ничего принципиально нового. Сейчас и покруче издают. Что называется, с подробностями.

…Конфликт интересов был налицо. Я попытался вступить в цивилизованную полемику и напомнил Гребенщикову его интервью – начиная от откровений в “Аргументах и фактах” и заканчивая многочисленными глянцевыми журналами.

“Я пробовал многое. Героин, правда, не пробовал, – признавался БГ где-то в районе 97 года. – Я пел на кокаине очень давно и проверил: когда пою, мне кажется, что это замечательно. Но как только это слышишь на трезвую голову, то сразу все становится ясно. Обкуренные люди могут часами сидеть и играть три ноты. И они считают, что это астрал. Но это не астрал, а три очень плохо сыгранные ноты”.

К сожалению, наша дискуссия не закончилась ничем конструктивным. Разве что после покореженного текста “Русского альбома” редактура стала более жесткой. Ничто не вечно под Луной. Я кожей чувствовал чье-то влияние, которого раньше отродясь не было. Словно какой-то “добрый” ангел начал нашептывать Гребенщикову нечто деструктивное – прямо клавишами на ухо. В тот момент я даже не догадывался, что ждет меня впереди.

Ранним январским утром 2003 года я получил от БГ электронное письмо следующего содержания: Высылаю тебе твой текст по “Любимым песням Рамзеса IV” с рядом резких корректив. Как-то текст у тебя получился мрачным и скандальным. Все было не так плохо…

Комментарии Борис Борисовича меня не на шутку озадачили. Цитирую. “БГ-Бэнд” мог бы существовать и дальше, если бы они выносили друг друга, а не дрались, как только я выйду из комнаты, – описывал события 92 года Гребенщиков. – Березовой пил невыносимо, Петя Трощенков интересовался только собой, а Сакмаров что-то не поделил со Щуром и уговорил меня не играть с ним… После чего и последовала наша встреча с Титом… А то получается, что я интригами окончил “БГ-Бэнд”. Это не в моем стиле, я прошу прощения!

Если исходить из этого эмоционально послания, действительно “все было не так уж плохо”. Кто бы спорил? Лично я спорить не стал, внеся в текст про “Рамзеса IV” все необходимые правки. Антология ведь позиционируется как авторизованная – т.е. отражает позицию группы “Аквариум”. И взгляды группы “Аквариум”. А я – только ретранслятор. Нет проблем.

Ни сном ни духом я не догадывался, что это были только цветочки. На большие катаклизмы у меня не хватало воображения. Ягодки прибыли по электронной почте на следующий день – в форме радикальной рецензии на текст про “Пески Петербурга”.Начав читать письмо, я понял, что Борис Борисович вышел в ночной овердрайв. Целую бурю эмоций в его креативном мозгу вызвала неосторожная фраза о том, что “коллективное сознание и ансамблевое мышление раннего „Аквариума“ были естественной преградой для личных амбиций лидера”.

Реакция Гребенщикова превзошла все ожидания. Какое, на хер, коллективное сознание? Какие, на хер, амбиции лидера? – перешел в область ненаучной полемики Борис Борисович. —Много было коллективного сознания и ансамблевого мышления на записи “Табу”? Когда из “Аквариума” был только Сева, пролежавший в студии три месяца за роялем? На “Радио Африке”? На “Детях декабря” и “Дне Серебра”? “Гипер-на-хер-Борее”?

Я ознакомился и с другими особенностями авторского стиля БГ-прозаика, ранее наукой не изученными. Учтивые выражения типа “я, может быть, неясно выражаюсь” перемежались вопросами из серии “можно осведомиться, что означает эта фраза?”.

Мое первое ощущение было сродни тому, что вот он, такой неожиданный и нелепый момент истины. Похоже, я получил чистую, неотфильтрованную информацию о чем-то важном. Это вам не эзопов язык и не цитаты из Лао-Цзы, за которыми можно надежно укрыться. Это не просветительство дремучего русского сознания, выстроенное на переводах Дилана, Болана, Бирна или на цитировании риффов Патти Смит и Talking Heads. Оказывается, и Борис Борисович порой воспринимает мир, что называется, неконцептуально. Как говорится, Бог дал – Бог взял.

И вообще, может быть, все гораздо проще. Может, этот пиздец вовсе не следствие душевных пожаров растаманов из глубинки? Может, у “Аквариума” в январе банально нет концертов? Каждый, как говорится, волен думать по-своему.

“Ты хотел добраться до глубин подсознания Гребенщикова? – спросил я себя на следующий день. – Ты хотел добраться до сути „Аквариума“? Ну вот, теперь ты эту суть ощутил. И что? Ты счастлив? Now lets kill this fucking band?”

Все эти риторические вопросы так и остались без ответа. Очарование сменялось разочарованием. Мир вокруг начал приобретать фактуру сна. Последние тексты для антологии дописывались мною по инерции.

8. Неизвестные факты из биографии Элвиса Пресли

Тот, кто в свое время стал легендой, стремится этой легенде соответствовать.

Виктор Гюго

Когда-то БГ презентовал мне книгу своих стихов, подписав ее следующими словами: “Александру с искренним восхищением от ясности понимания ценности культуры”.

Несмотря на идеологические разногласия, мы продолжали интенсивно общаться. Как-то во время вылазки в Лондон я узрел в книжном магазине на Оксфорд-стрит настоящее чудо полиграфии – мемуары Билла Уаймана. Воспоминания басиста Rolling Stones были заведомо политкорректными, но дизайн и полиграфия оказались выше всяких похвал. Тысячи фотографий, бэджики, синглы, архивные вырезки, неоплаченные счета, телеграммы – короче, вся королевская пыль Rolling Stones. Собранная с любовью и рассмотренная под увеличительным стеклом, эта пыль казалась мне золотой.

Во время очередного завтрака с БГ я осторожно показал ему полиграфический шедевр Уаймана. Борис Борисович потерял к беседе всяческий интерес, нежно рассматривая каждую страничку. Казалось, он перестал дышать. По-человечески все было понятно. Сколько раз лидер “Аквариума” с пиететом упоминал “Стоунз”? Не счесть. В особенности Гребенщиков любит гитариста Кейта Ричардса, ласково называя его не иначе, как “этот волчара”. Глядя на питерского “степного волка”, трепетно перелистывающего книгу Уаймана, я чувствовал, что это тот самый случай, когда награда нашла героя.

Я для приличия подождал некоторое время, а потом все-таки решился оторвать патриарха от научно-исследовательской деятельности. “Собственно говоря, эта книга – подарок тебе”, – опустив глаза в пол, негромко сказал я. Последовала неловкая пауза, после чего Гребенщиков извлек откуда-то из-под гланд: “Бля-я-ядь!”

Мне понравилось. Это было по-честному. Это было по-настоящему. Теперь можно переходить к делу.

Я предложил БГ сделать подобный фолиант про “Аквариум”. А чем мы, собственно говоря, хуже? Полиграфия в стране уверенно выходит на европейский уровень, а российские дизайнеры порой могут переплюнуть полеты фантазии самого Уорхола… Да кого угодно наши дизайнеры могут переплюнуть. Тем более, у них есть одна особенность, которая порой творит чудеса. В отличие от европейских мастеров, они, как правило, не имеют дурной привычки читать тексты. Другими словами, текст отдельно, дизайн отдельно. Хотя порой из этой абракадабры случаются настоящие прорывы.

Меня опять понесло. Дальше я начал рассуждать про фактуру. Книгу про “Аквариум” могут писать два автора. Один – москвич, а второй – питерец. Не секрет, что в этих двух городах “Аквариум” воспринимают по-разному. В Питере “Аквариум” более домашний, родной, кухонный. На местных концертах списки приглашенных “друзей группы” могут зашкаливать за пару сотен персон. В Москве “Аквариум” более социально значимый: презентации, пресс-конференции и Центральное телевидение. Лужники, Кремль, МХАТ и “Олимпийский”. В Питере лучше забаррикадироваться дома, курить траву и думать о красивой смерти. В Москве – встречаться с Сурковым и Грызловым, получать ордена-медали в области литературы и искусства.

Я знаю отношение Борис Борисовича к столице. “Родись я в Москве, будь у меня больше денег, больше влиятельных друзей – возможно, тогда „Аквариум“ повторил бы путь „Машины времени“, – исповедовался лет двадцать назад Гребенщиков. – Искушений там много. Телевидение – абсолютное искушение”.

Обо всем этом стоило писать. Короче, насчет “толстой книги”, а также питерского и московского авторов я БГ убедил. Презентация проекта уложилась минут в тридцать. Я примерно столько и планировал…

С питерской стороны я порекомендовал в качестве автора гребенщиковского приятеля Лешу Рыбина, легкий стиль которого мне нравился в книгах про историю раннего “Кино”. В основе московской части фолианта могли лежать мои главы, взятые из “100 магнитоальбомов” и антологии “золотых” дисков “Аквариума”. “Чтобы добро не пропадало”, – по-хозяйски добавил я.

Сказано – сделано. БГ нашел издателя, я переслал Рыбину электронные версии текстов и больше в работу не вмешивался. Мне казалось, что книжный период в моей жизни завершился выпуском энциклопедии “100 магнитоальбомов советского рока”. Это действительно был стресс длиной в пять лет. Поэтому я искренне считал, что все свои песенки уже спел. Пусть теперь поют другие.

…Книга с условным названием “Сны о чем-то большем” виделась издателям праздничным подарком к грядущему 50-летию Гребенщикова. Мне же было безумно интересно, во что превратит мой авторский беспредел тандем БГ—Рыбин. Фактически я отдавал материал в неизвестность, как ребенка – чужим людям. То ли на растерзание, то ли под талантливую переделку. Какими получатся питерские литературные ремиксы, не знал никто. Я немного волновался и суетился. Как выяснилось впоследствии, не зря.

Через пару месяцев в Москву по делам приехал Макс Ландэ. Сели попить чай, поболтать о разном. Макс сказал, что книга получается очень странная. Что личность директора “Аквариума” в ней вообще не упоминается, а из моих текстов там осталась в лучшем случае половина. Мол, БГ решил всё переписать по-своему. “И на хера он тогда утверждал и редактировал тексты антологии? – недоумевал я. – Похоже, очень дурная история…”

Потом я вспомнил, как недавно мне прислали подстрочник красноярской пресс-конференции “Аквариума”. На вопрос про достоверность антологии Борис Борисович ответил, что эти тексты – гибрид правды и выдумок Кушнира. Я настолько охуел от подобной версии изложения событий, что решил сделать в своем сознании срочный аборт этой информации. Говоря попроще, delete.

Второй аборт я сделал, прочитав в одном из музыкальных журналов интервью с БГ, из которого узнал, что лидер “Аквариума” редактирует книгу о собственной группе, которую “уже месяца полтора пишет Леша Рыбин, гитарист группы „Кино“”. “Клёво-то как, – подумалось мне. – Как пел другой автор, „долгая память хуже, чем сифилис, – особенно в узком кругу“”.

…Когда издатель ознакомил меня с макетом “Снов о чем-то большем”, я ощутил, что мои худшие прогнозы сбылись. Все “острые углы”, которыми я гордился в антологии (равно как и демократизмом заказчика), из текста оказались убраны. Времена, как пел Боб Дилан, и вправду меняются…

Теперь “Сны о чем-то большем” напоминали бронзовый памятник “Аквариуму”. Полиграфия книги была на уровне, но тексты оказались какими-то политкорректными. Самолюбие грел лишь копирайт на последней странице – “Автор идеи – Александр Кушнир”. Я прекрасно понимал, что от самой идеи там осталось немного. Поэтому не сильно удивился, не обнаружив в дешевом издании книги упоминания про “автора идеи”. Наверное, во время верстки одна строка случайно рухнула.

Потом меня не пригласили на презентацию “Снов о чем-то большем” в Дом книги на Новом Арбате. Хозяин – барин. А хозяин ставил на книгах автографы и готовился отмечать пятидесятилетие большим концертом в Кремле. Я подошел к имениннику и искренне поздравил с выходом книги. Мне показалось, что в тот момент Борис Борисович общался с окружающей флорой и фауной как-то по инерции. Возможно, я ошибаюсь…

Но светлые полосы в жизни все-таки преобладают. Весной 2006 года люди, приближенные к студийным делам “Аквариума”, начали рассказывать удивительные вещи. Мол, впервые за много лет Гребенщиков записал необыкновенный альбом. Всем альбомам альбом. Называется “Беспечный русский бродяга”. Очень хотелось верить, что это правда. Поскольку в последнее время БГ, как мне казалось, страдал синдромом графомана – записывал в студии абсолютно все, что крутилось у него в голове. Когда я попытался с ним обсудить эту тему, он честно признался: “Да, это так. Потому что мне это интересно”. Let it be.

Буквально через несколько недель меня пригласили на закрытую презентацию “Бродяги” в небольшой клуб “Дума”. Я решил пойти – обещали акустический сет, состоящий из новых песен. Интересно.

…Начало акции впечатляло. На экранах крутился трансовый графический клип “Шумелка” – сразу возникло впечатление, что для “Аквариума” начался новый творческий этап. Неожиданно солнечный техно-саунд – из серии “охуенное круче лучшего”. Особенно меня впечатлили звучавший из динамиков реанимированный боевик “Скорбец” и приджазованная психоделическая композиция “Неизвестные факты из биографии Элвиса Пресли”. Это было похоже на очередной “аквариумовский” “White Album”. Лихая незакомплексованность сознания БГ, смешавшая все стили и жанры, – своеобразный вызов как “молодой шпане”, так и “легендам русского рока”. Это был реальный прорыв…

Как оказалось впоследствии, подобные бурные эмоции были не только у меня. Все бродили по “Думе”, впечатленные увиденным/услышанным. “Такое ощущение, что Гребенщикова снова запихали в шкаф из соловьевской „Черной розы“ и держали там продолжительное время на неизведанных доселе препаратах, – написал позднее в “Афише” Макс Семеляк. – Ощущение, что и говорить, приятное”.

…Очарование от праздника закончилось так же быстро, как и началось. Пресс-конференция в клубе “Дума” представляла попытку БГ не раздражаться в ответ на риторические вопросы неподготовленных журналистов. Иногда ему это удавалось. Сценария у конференции не было. Драматургии не было. Даже импровизации – извечного козыря вождя “Аквариума” – в тот день тоже не было.

“Ну что, Максим, будет Боря сегодня играть на гитаре?” – спросил я у стоявшего у стойки бара Ландэ. “Захочет – будет, – уверенно ответил директор “Аквариума”. – А не захочет – значит, не будет”.

Ответ боевого приятеля удовлетворил меня своей обстоятельностью. Как говорил Толкиен, у эльфов нельзя спрашивать совета. Они скажут: и да, и нет.

Ровно в этот момент Гребенщикову надоело экономить энергию и делать вид, будто он отвечает на вопросы. Музыкант бросил молящий взгляд на организаторов. “Гитару мне, гитару”, – читалось по диагонали в его любознательных зрачках. Но организаторы стояли к нему спиной, рассказывая друг другу какие-то бытовые веселости. Пауза в клубе провисла секунд на тридцать…

Я, может, слишком впечатлительный, но мне показалось, что в эти мгновения жанр “доверительной пресс-конференции” деградировал как класс. Ведь Гребенщиков не тот человек, который будет прерывать чужую беседу. На гитаре он так и не сыграл. И не спел. Жутко расстроившись “за страну” и за вопиющее несоответствие ожиданий результатам, я поплелся домой.

Буквально через пару недель мои дурацкие мысли прервал телефонный звонок Димы Диброва. Он в тот момент работал на РТР в культурологической программе “ПроСвет”. Боевое задание от главного антрополога страны звучало следующим образом: через неделю провести презентацию нового журнала “ПроСвет” – с участием Диброва и Гребенщикова, которые красовались на обложке первого номера. Я выслушал Диму и обрадовался. Семь дней – это куча времени. И мы сели на телефоны.

Менеджмент Диброва настаивал на проведении пресс-конференции на втором этаже клуба “Б2”. Я решительно возражал. Там в разгар будничного дня шумно, и вообще проходной двор. Но заказчик, как известно, всегда прав. В итоге они получили то, что хотели.

В жаркий июньский день кондиционеры работали вполсилы. У звукотехника не было батареек для микрофонов, и он побежал, спотыкаясь, на Тверскую – покупать “пальчики”. Дело было за несколько минут до начала. Порепетировать и скоординировать действия нам не удалось – по соседству с президиумом громко чавкали случайные посетители. Время было обеденное. Ничего, мы прорвались.

На презентацию мультиформатного издания приехало с добрый десяток телекамер. После моей вступительной речи микрофоном и вниманием прессы завладел супертандем Гребенщиков—Дибров. “В течение телевизионного сезона мы с Борисом всячески помогали тем людям и музыкантам, которые заслуживают уважения, но почему-то обделены вниманием большинства СМИ, – начал предвыборную речь популярный телеведущий. – Все это вылилось в журнал „ПроСвет“, созданный для того, чтобы люди, не подверженные влиянию Верки Сердючки и „Дискотеки Аварии“, смогли создать свой маленький остров света”.

“Кстати, когда вложенный в журнал DVD вставляешь в компьютер, через некоторое время все вокруг начинает светиться”, – мечтательным голосом произнес Гребенщиков.

Журналисты заулыбались. Дальше пресс-конференция пошла как по маслу. Когда Дибров начал рассуждать о позициях журнала на рынке, БГ прервал его монолог вдумчивой репликой: “Слово „позиция“ я воспринимаю только в контексте „Камасутры“”.

В ответ Дибров в полемическом азарте назвал своего партнера “гениальным”. “Сам гениальный”, – сурово отрезал Борис Борисович. Затем у Гребенщикова спросили о его радиопередаче на “Радио России” и об отношении к современным масс-медиа.

“Я считаю телевидение презренным, не достойным человека, – вмиг посерьезнел мэтр. – Я хочу смотреть программы, когда хочу, а не в перерывах между рекламными блоками. Вот Дима очень любит телевидение, а я очень давно уговариваю его бросить это дело. Вот сейчас доотговаривал до отпуска…”

Но, как выяснилось через месяц, отпуск пришлось брать не Диброву, а Гребенщикову. Внезапно лидеру “Аквариума” потребовалась операция на глазах. Она прошла успешно, но концерты группы на ближайшие полгода были отменены. Затем ситуация постепенно нормализовалась – по крайней мере, в отношении здоровья. Последовавшие за этим откровения бывших жен и друзей БГ на федеральных телеканалах – скорее всего, тема отдельной книги.

…Вспоминаю, как мы пересеклись с Борис-Борисовичем в пресс-центре на Васильевском спуске, где наше агентство занималось медиа-поддержкой “MTV Russia Music Awards”. В рамках мероприятия Константин Львович Эрнст рухнул перед Гребенщиковым на колени и вручил ему приз “Легенда русского рока”. Почему-то вспомнились написанные БГ в далеком 82-м году строчки “Двадцать лет – это ерунда, но сколько мастерства мне дали года. / Не играй я на гитаре, а стой у станка, / Мне давно бы дали ветерана труда”. Что-то в этом роде в итоге и получилось…