Хедлайнеры

Самое печальное, что менеджмент артистки тоже делал вид, что ничего не происходит. Я на секунду замешкался – у “Троллей” такая ситуация исключалась по определению. Наконец мне удалось подтолкнуть к Земфире лейтенанта, который по-питерски неторопливо начал выполнять свои обязанности. Вскоре ему не без труда удалось отцепить одно тело от другого. Через минуту певица была готова выйти на сцену – только сцена оказалась не готова ее принять. Барабанщик Сергей вдруг обнаружил, что куда-то пропал ключ от ударной установки.

Паузу заполняли всем миром. Одну или две песни спела Рита Митрофанова, еще одну, под гитару, – Земфира. Наконец-то ключ нашли, и концерт можно было продолжить. Кто бы мог предположить, что после двух бутылок “Hennessy” произойдет самое мощное, практически идеальное выступление группы “Земфира”? Через неделю после невнятного “Олимпийского” она взорвала Питер – исполняемое на бис “Небо Лондона” десятитысячный зал пел хором.

Помню, меня в тот момент прямо трясло – таким сильным был эмоциональный заряд. Стоявшие рядом незнакомые девушки громко плакали, не стесняясь окружающих… Впоследствии я очень хотел найти на видео запись этого выступления в “Юбилейном” – никаких денег бы не пожалел. Но так и не нашел.

…Я понимал, что Земфира находится в пике формы, но вокруг нее царила полная анархия. “Мы в туре совсем озверели, – призналась мне, перекрикивая хард-роковый саунд группы “Земфира”, Настя Колманович. – Я детей своих не видела полгода”.

Неудивительно, что Питер я покидал со смешанными чувствами. Может, многие со мной не согласятся, но у меня было ощущение, что без железной руки Бурлакова дело добром не кончится. Через несколько месяцев дело кончилось Якутском. Слава богу, “разбор полетов” на пресс-конференции прошел удачно – об этом написано выше….

Мы с Земфирой продолжали встречаться фрагментарно – что называется, по работе. Она выступала на фестивалях, я вел пресс-конференции. На “Максидроме” она вошла в пресс-центр вместе с музыкантами “Океана Эльзы”. Дело в том, что, будучи хедлайнером, Земфира выскочила на сцену во время сета “Океанов” и, по признанию журнала “Афиша”, “затмила своей харизмой лезшего из кожи вон Вакарчука”.

На той “максидромовской” пресс-конференции произошел любопытный случай. Молодая журналистка села у ног артистки, набралась мужества и, набрав воздуха, спросила: “Земфира, а кто тебе пишет песни?” В тот момент я начал понимать, почему у артистки изменилось отношение к журналистам.

“Я помню свои первые интервью, – говорила позднее Земфира. – Я разговаривала со всеми очень откровенно и в результате об этом страшно пожалела. С тех пор я несколько раз меняла стиль общения с журналистами… Когда у меня было очень много концертов – и не соображаешь ничего, – я просто глумилась над ними. Например, я могла вместо пресс-конференции пригласить их в гримерку, выключить свет и сидеть с зажигалкой. Они меня достали… Просто они меня очень разочаровали”.

…В конце 2000 года Колманович с Земфирой пригласили меня на концерт в “Горбушку”. Он состоялся ровно через три месяца после Якутска, и я Земфиру просто не узнал. Она прекратила носиться реактивным самолетом, перестала поливать себя водой, не рвала подушки, не дразнила музыкантов и не избивала звукотехников… Мне показалось, что она сознательно стала себя ограничивать. Стоит себе девушка у микрофона в черной широкополой шляпе, темных очках и шикарной белой рубашке. Стоит и поет. В темпе песни “Не бери себе в голову, Земфира”. Со стороны это все похоже, скажем, на застывшую лаву. Чувства еще есть, безумия – нет. Потом был выпущен DVD, который напоминал добротный эстрадный концерт, – хоть завтра показывай по телевизору. Или под Новый год.

…Даже постороннему человеку было понятно, что Земфира устала. По всем признакам пора было делать перерыв.

Весь следующий год Земфира не выступала. Мы несколько раз встречались: на юбилее “CD Land” (где она пела “Lady In Red”), в “Олимпийском” после сольника “Троллей” и на концерте Лагутенко в Цирке на Цветном бульваре.

“Слушай, Кушнир, я тут на днях гениальную песню написала, – сказала Земфира, когда после концерта мы остались в гримерке поболтать. – Ты же знаешь, я редко себя хвалю. Песня называется „Инфинити“ – про бесконечность… Наверное, это мой „Satisfaction“… Написала с ходу, села за рояль и сыграла. Буквально за пять минут”.

Я искренне порадовался за боевого друга и внезапно вспомнил, что вскоре у Земфиры выходит альбом. Медийная ситуация вокруг него была абсурдной. Артистка уволила очередную пресс-службу, а выпускающий лейбл ситуацию не рулил. Практически целый год Земфира прожила отшельником – никаких обязательств, никаких концертов, никаких интервью. Отчаявшиеся редакторы звонили мне и предлагали обложки пачками. Но Земфире это было не нужно. И только по старой дружбе она согласилась дать мне развернутое интервью для журнала “ELLE”.

Спустя пару недель мы сидели на пыльном подоконнике ДК ГУВД на Новослободской – там Земфира заканчивала работу над альбомом “14 недель тишины”. “Журналисты жалуются, что Земфира скрывается, – пока я возился с диктофоном, говорила мне артистка. – А Земфира не скрывается – она уже несколько месяцев сидит в студии по десять часов в сутки. Я прихожу часа в два дня и работаю до двенадцати. Приезжаю домой, залезаю в интернет, а потом – спать. Утром проснулась – и опять в путь. О каких интервью при таком ритме может идти речь?”

Я выяснил, что на тот момент альбом назывался “:ЛЕГКИЕ:”. Соответственно первый вопрос был очевидным – не будет ли весь альбом таким же осторожным, как и его название?

“Действительно, этот альбом нельзя назвать нервным, – не очень охотно согласилась Земфира. – Но в нем есть масса других достоинств. Полная уверенность в себе – даже если никому не понравится. Это мое естественное желание и упрямство моего характера. Естественно, я не хочу ничего делать в угоду кому-то. Это было бы ужасно. Я хочу, чтобы нравилось мне”.

Наша беседа перетекла на рассуждения об успехе. Я напомнил про недавний провал сольного альбома Мика Джаггера – за первую неделю было куплено менее тысячи дисков. Никто бы не поверил, но так случилось. Будет ли Земфира следить за успехом своего альбома, за количеством проданных копий? Насколько для нее это важно? Эти вопросы пробудили в ней целую бурю эмоций.

“Я не знаю, я боюсь, – откровенно и слегка растерянно отвечала она. – Стопроцентно честно здесь ответить никто не посмеет, даже самые лихие панки. Попробую проанализировать: вопрос, конечно, с подвохом. Дело же не в цифрах. Потому что у нас сейчас такая ситуация, при которой мы ничего не зарабатываем. Я уже давно заработала те деньги, которые мне были нужны. Тут дело в самолюбии. Конечно, это тонкий момент: наверное, я самолюбивый человек. Я анализировала истории успеха различных эпохальных альбомов и поняла, что чисто гипотетически сейчас взрыва быть не может. Потому что взрыв может быть только один раз. Все остальное будет его повторением”.

Неожиданно разговор перескочил на последний тур – в частности, на концерт в “Горбушке” зимой 2000 года. Я делился с Земфирой своими впечатлениями о застывшей лаве. “Все меняется, – рассуждала певица. – Наверное, меня просто ломает – как клоуна, который на представлениях должен делать одни и те же движения. Может быть, в этом дело? Была однозначная усталость… Буду ли я теперь прыгать? Совершенно не знаю. Мы будем делать так, как нам комфортно. Мы сейчас в силах делать все, что хотим”.

Земфира говорила так убежденно, что ей нельзя было не поверить. “Я уже соскучилась по концертам, – признавалась она. – Мне очень важно, чтобы зрители мне верили. Если я начну ощущать, что мне перестали верить, или почувствую, как проходит мода на меня как на артиста, то тогда, возможно, я вообще повешусь”.

Несмотря на подобные откровения, Земфира выглядела отдохнувшей и “жадной до жизни”. Постепенно лед таял – мы шутили, легонько подкалывали друг друга и затем вернулись к году ее затворничества.

“Сначала я отдыхала, вплоть до мая месяца. – Закуривая сигарету, Земфира в своих воспоминаниях как бы отматывала пленку назад. – Я много думала. У меня было время спокойно все проанализировать – без бумажки, конечно. Нужно было как-то отреагировать на многие вещи. Потому что за эти два года времени не было. Все спешка, спешка, спешка… Потом подумала – ну, это нормально, у человека бывает так. Он несется, его прет… А затем – нежданно-негаданно жизнь преподнесла мне подарок. И я оказалась в ситуации, когда только один человек решает, что мне делать. И этот человек – я. У меня было желание отдыхать – я отдыхала. У меня появилось желание заняться музыкой – и я занялась”.

“Ты сейчас производишь впечатление абсолютно счастливого человека”, – сказал я ей на прощание. “Во всем этом есть только один минус – счастье не может продолжаться бесконечно”, – улыбнулась Земфира и плотно прикрыла за собой дверь в студию.

Счастье, как и предполагалось, долгим не было. Как я понял из предыдущего опыта, любой тур Земфиры заканчивался стрессами. От локальных до глобальных. Как-то ночью мне позвонила Колманович – с долгим монологом на тему “Земфира и наркотики”. Говорила, что устала с этим бороться и хочет дать несколько интервью. Поскольку, мол, на артистке лежит ответственность перед тысячами поклонников. А артистка этого не понимает. Уже не первый месяц. И если Земфира не изменит свое отношение к наркотикам, Настя от нее уйдет.

Для меня это было довольно неожиданно. В тот момент мне искренне казалось, что “девочки поссорились – девочки помирились”. Я оказался не прав – где-то через месяц Колманович ушла. Сама дала несколько интервью о Земфире и стимуляторах, делилась творческими планами на будущее. Казалось бы, ничего страшного: “девочка ушла – девочки нету”. Но проблема-то осталась…

“Был период, когда я принимала тяжелые наркотики, – призналась вскоре Земфира еженедельнику “Аргументы и факты”. – Это было достаточно давно, я еще в Уфе жила. Писать же об этом стали спустя пять лет, как я завязала. Почему с таким опозданием… непонятно. В общем, что такое быть наркоманом, знаю не понаслышке. Но эту проблему я в итоге решила”.

Прочитав эти “откровения от Иоанна”, я не на шутку прифигел, но вскоре успокоился. В тот момент артисты в моем мозгу разделились на тех, с кем мы сотрудничаем, и остальных. С Земфирой мы сотрудничали фрагментарно.

На презентации “14 недель тишины” певица попросила меня оставить после концерта избранных журналистов и “всех своих”. Вместе с Цалером и новыми музыкантами она планировала сыграть джем. В просторном зале “Б2” осталось от силы человек семьдесят-восемьдесят. Именно они и стали свидетелями одного из самых ярких концертов в истории культового клуба. Эта была Земфира модели 98 года – бешеная, драйвовая, неукротимая. После концерта в гримерке мы все долго обнимались и пили коньяк – праздник жизни удался на славу.

На “Максидроме-2002” я провел очередную пресс-конференцию Земфиры, но, к сожалению, детали стерлись из памяти. Как, впрочем, и диктофонные записи. Помню только вспышки фотоаппаратов и разговоры об украденной со сцены “Олимпийского” кожаной куртке. Помню веселенькую белую футболку Земфиры с надписью “I’m not a pyromaniac, I’m a smoker”. Я не подрывник, я только покурить вышел…

Как корабль назовешь – так он и поплывет. Взрыв все-таки бабахнул – естественно, в конце тура. Мне позвонила Земфира с просьбой о небольшой любезности. Она хотела поставить в нашу информационную рассылку небольшой текст. Долго объясняла, в чем дело, но смысл происходящего был ясен как пень – со своими музыкантами Земфира больше не работает. Ни с Джавадом, ни с Родриго, ни с Ринатом. Я не удивился, что артистка распускает уже второй состав, но новость написал деликатную – чтобы не обидеть действительно потрясающих музыкантов. При визировании текста Земфира не изменила ни слова.

Новость ушла в электронную рассылку. “14 недель тишины” заканчивались полной тишиной. И полной неопределенностью.

Затем мы встречались на презентации юбилейного номера журнала “ОМ”, на концерте Massive Attack, где-то еще. На “Максидроме-2003” Земфира так и не выступила – планировала отрепетировать программу с “Моральным кодексом”, но что-то не срослось. Концерты старалась играть по минимуму – группы-то толком не было. В какой-то момент Земфира рассталась с клавишником Миролюбовым – и ни одного человека из первого состава вокруг нее не осталось. Она мечтала о девушке-басистке, пару раз даже выступила с музыкантами “Троллей” и с Лагутенко в роли внимательного VIP-зрителя…

За это время мне запомнились два ее интервью – взрослых и продуманных. Все ее монологи были об одном и том же. О разочарованиях. Об искусственной изоляции от жизни, от старых друзей. Словно после “14 недель тишины” наступили сто лет одиночества.

“Я раньше была веселым, открытым, общительным человеком, – как-то признавалась Земфира. – А сейчас я так… Одного человека можно затравить за месяц, второго – сломать за три месяца. Но ни один человек не в состоянии выдержать натиск ста тысяч людей. Все это накладывает свои отпечатки”.

Я хорошо понимал, о чем Земфира говорит. Попробуйте пожить несколько лет без кожи, под прицелами телекамер. Стало грустно. Это чувство усилилось, когда мне в руки попало одно из интервью, предварявших выход альбома “Вендетта”. Там был откровенный и глубокий монолог – мудрого, но усталого человека.

“Я помню, когда меня вокруг было очень много, – делилась своими ощущениями Земфира. – Но в какой-то момент от этого начинает подташнивать. Во всем должна быть мера. И я решила контролировать собственное появление в средствах массовой информации. Не скрою, я пережила некоторое разочарование”.

Так получилось, что разочарование на тему контроля Земфирой средств массовой информации пришлось пережить и мне. Вначале это чувство подкрадывалось словно издалека. Впервые – когда я узнал, что на сольник в “Горбушке” Земфира повелела аккредитовать только пятнадцать придворных журналистов. Мои знакомые, неоднократно помогавшие Земфире, вынуждены были тупо покупать билеты. Часть представителей СМИ концерт проигнорировала. Агентство, которое занималось акцией, вынуждено было приносить маловразумительные извинения. Мол, нам сказали – мы сделали…

Затем история с “ограничениями по прессе” получила неожиданное продолжение. Сразу же после выхода“Вендетты” к нам в офис позвонил один из редакторов Первого канала – с персональным приглашением на ток-шоу Малахова, в котором планировалось обсуждать новый альбом Земфиры. Я искренне обрадовался – на эту телепередачу должны были прийти мои коллеги-журналисты, и лично мне было что сказать на тему “Вендетты”.

Я хотел донести до артистки важную мысль, что ей нужен если не местный Найджел Годрич, то хотя бы советчик. Честный и профессиональный человек, у которого “свежие” уши и свежий взгляд на музыку Земфиры. Который может в лицо артисту сказать, что альбом затянут по времени и в нем неудачная драматургия. И так далее. Возможно, таким человеком мог бы стать питерский электронщик Игорь Вдовин. Но по каким-то причинам не стал.

“Я жду русского Пола Окенфолда, чтобы он предложил песни, а я бы просто спела”, – как-то заметила певица. Судя по всему, не дождалась.

Сотрудничество со Шнуром, Ступкой, Самсоновым и Максом Фадеевым было эпизодическим или неудачным. Лагутенко, Бурлаков и весь состав уфимских музыкантов остались в прошлом веке.

Земфира варилась в собственном соку, и отсутствие продюсера чувствовалось на “Вендетте” во всем. Особенно остро это ощущалось на фоне удивительно подобострастных рецензий в прессе. Ни одной по-настоящему критической статьи опубликовано не было – как, впрочем, и после “14 недель тишины”. Какой-то массовый гипноз. У меня даже возникло ощущение, что у российских музыкальных критиков внезапно сработал древнеримский комплекс про жену Цезаря, которая должна быть вне подозрений.

…Узнав, что мы с Земфирой работали вместе несколько лет, телевизионщики из ток-шоу Малахова жутко воодушевились. В условиях цейтнота редактор программы звонил каждые полчаса – уточнял детали биографии певицы и разные нюансы. Передача обещала стать острой и по-настоящему полемичной…

Ночью из “Останкино” мне пришло эсэмэс-сообщение, в котором говорилось, что телевизионный эфир отменяется. “Грязно работаете”, – подумал я, поскольку понимал, что ток-шоу с Земфирой состоится при любой погоде.

Позднее один из редакторов признался, что той ночью им позвонил менеджмент Земфиры и в категорической форме заявил, что артистка на эфир не придет, если из списка гостей не уберут две фамилии: Колманович и Кушнир. Фамилии сразу же убрали. Потихоньку, шепотом. Show must go on – эфир успешно состоялся и без нас. По-другому и быть не могло.

Позже я убеждал себя в том, что вся эта грязь происходила без ведома Земфиры. Что она ничего не знала. Что она ни о чем не догадывалась. И вообще, она хорошая.

Мне совершенно не хотелось на эту тему париться – так легче жить. Но больше всего мне не хотелось убирать с книжной полки деревянный бочонок с выжженной от руки надписью: “Башкирский мёд”.

Глава VI

Глюкоза

Впервые название “Глюкоза” прозвучало летом 2002 года. Известный журналист и шеф компании “Кушнир Продакшн” Александр Кушнир, порой сотрудничающий с Фадеевым, в кулуарах, на вручении очередной музыкальной премии, проговорился своим влиятельным коллегам по перу: “Это что, у Макса есть еще один проект, который вскоре взорвет рынок!” К словам отнеслись спокойно: организаторы пригласили почетных гостей на фуршет. Но уже через пару месяцев ведущие критики получили нарезку с материалом дебютного альбома. Кто такая Глюкоза, кто играет в группе и, главное, кто в ней поет – на сопроводительном листке указано не было. А продюсер предпочитал на вопросы об этом не отвечать.

Из энциклопедии “Кто есть кто в российской рок-музыке”

Про Глюкозу я впервые услышал от вокалистки Total Марины Черкуновой. Впечатленная очередной поездкой в пражскую студию Фадеева, она восторженно рассказывала о том, как Максим химичит с новым прикольным проектом. Как дословно выразилась Марина, “с тарантиновским стебом”. Через несколько дней бизнес-партнер Фадеева Александр Аркадьевич Элиасберг с торжественным лицом включил в офисе “Шугу” – электротанго, спетое нарочито детским голосом. Какие-то дешевые инструменты, мелодия из трех нот и запоминающийся призыв “У-бе-гай, Шуга, Шуга…”. Александр Аркадьевич светился человеческим счастьем, а я шустро залез на стул и начал подпевать. Первая реакция была определяющей – мне нравились и название, и музыка.

…История “Шуги” казалась простой и сентиментальной. Как-то под вечер Фадееву попался в руки примитивный трехоктавный синтезатор его сына Саввы. Задумчиво уставившись на пластмассовую клавиатуру, Максим вспомнил пожилого шарманщика, которого любил слушать в детстве на улочках родного Кургана. В голове зазвучала мелодия – и через несколько минут из недр подсознания всплыл простой мотивчик. Так родилась “Шуга”.

Измотанный причудами неритмичной Родины, Фадеев буквально за неделю выдал еще несколько композиций: “Ненавижу”, “Малыш”, “Невеста”. Подтекст этих экспериментов был примерно такой: раз вы не понимаете сложной музыки, получите то, что понимаете. На уровне молекул, на уровне эмбрионов. Такие вот музыкальные опыты с нами – непростыми и многоклеточными.

Похоже, с этого момента с доминантсептаккордами и сложными мелодическими конструкциями в мозгу Макса было покончено. Экстремальные рок-группы типа “Турин” и DNK оказались замороженными. Теперь все внимание Композитора уделялось проекту “Глюкоза”.

Первоначально я воспринимал этот жест Макса не изнутри, а снаружи. Мне казалось, что наивность и примитивизм, доверительность и ненадуманность наконец-то сплелись у Фадеева в единое целое. И произошло это максимально органично. Мое воображение уже рисовало концептуальный эстетский материал в журналах типа “ELLE” или “Vogue”. Наивные мелодии Глюкозы хотелось сравнивать с хитами Маtia Bazar и “очеловеченным” вариантом ранних Suicide. Упомянуть про плоский саунд стареньких синтезаторов “Casio”, “Korg” или “Yamaha DX 7”. Вспомнить традиции Бреговича или порассуждать на тему саундтреков к примитивистским полотнам Генералича и Михая Даскалу.

…Где-то через месяц Фадеев вручил мне промо-версии первых пяти композиций. В этот напичканный пикалками макси-сингл вошли “Глюкоза nostra”, “Аста ла виста”, “Малыш”, “Невеста” и “Шуга”. Было приятно, что я оказался одним из немногих приближенных, которым доверили вкусить этот скороспелый шедевр. После авантюрного концерта Total c Мэрилином Мэнсоном в “Олимпийском” это был мой “Звездный час-2”. В голове пронеслась мысль, что макси-сингл Глюкозы – уникальная “лакмусовая бумажка”, которая позволит проверить прогрессивность вкусов музыкальных экспертов. Оставалось только понять, насколько подобный фадеевский минимализм воспримут мои “братья по оружию”.

1. Молчание ягнят

Если некоторое время вы попытаетесь быть вымышленной личностью, вы поймете, что вымышленные люди зачастую более реальны, чем люди с телами и бьющимися сердцами…

Ричард Бах. Иллюзии

…Зима в том году выдалась холодная. Наверное, тридцатиградусные морозы окончательно отбили у журналистов вкус к новому и прекрасному. В очередную сенсацию Фадеева они по традиции въезжали долго. Огромное количество СМИ – от “Неона” и “New Musical Express” до “Аргументов и фактов” стояло в позе вечного нейтралитета. Эдакий засадный полк на поле Куликовом. Они были готовы ждать первого места Глюкозы в национальном хит-параде, а потом опубликовать об артисте крохотную новость.

Или не опубликовать. Такое традиционное для российских журналистов молчание ягнят, когда нет никакого желания рисковать репутацией и рейтингами, продвигая на рынок нечто действительно новое. Они звонили мне по вечерам и бухими голосами рассказывали, как отмечают чей-то день рождения под музыку Глюкозы. Как вся редакция танцует под “Невесту”, причем именинник пляшет на столе. Но ставить публикации категорически отказывались. Причина не называлась.

Радикалов нашлось немного. Музыкальный редактор тинейджерского журнала “Cool” Наташа Полетаева заявила, что “на фразу „девочки-глюкозы“ так и хочется сказать: „козы“. И вообще это не качественная поп-музыка. Вот „Премьер-министр“ – это качественно. Короче, очень не понравилось”.

Известный музыкальный критик Леша Певчев сказал про Глюкозу, что “все это мимо кассы. Не вставило. Хотя бывает и хуже”. Его тезка Леша Мажаев догадался, что “скорее всего, проект будет распиарен по полной программе, хотя не заслуживает этого. Пародия на Агузарову и Gorillaz, но очень запоздалая. Восторги будут только от приближенных к Фадееву масс-медиа. Публика отнесется сухо. Но три с плюсом можно поставить”.

Музыкальный обозреватель Антон Помещиков (“Газета”) заявил: “Они станут героями, но на час. Это музыка не для релакса и не для танцев – нечто среднее. Нет медляков. Она поет на одной интонации, и это приедается”.

В принципе, весь этот негатив меня сильно не смущал. У нас в союзниках был Юра Сапрыкин из “Афиши”, который оценил проект емким словом “охуительно”. А потом задумчиво добавил: “Это же группа „Мираж“, наслушавшаяся Земфиры!” К Сапрыкину присоединился главный редактор “Птюча” Игорь Шулинский, который узрел в Глюкозе “русский ответ Miss Kitten”. С нами была Капа Деловая из “Московского Комсомольца”, которая жизнерадостно сообщила, что Глюкоза “перевернет весь российский шоу-бизнес”. Теперь нам надо было перевести всю эту теорию в практику.

Казалось бы, нет ничего проще. Летом 2002 года декодированная в формат mp3 “Шуга” полетела по интернету из Праги в Москву. А оттуда в форме сингла – прямиком на радиостанции. Появление “Шуги” в кабинетах программных директоров произвело атомный эффект. “Нам не нужен новый Total”, – уверенным голосом заявил Саша Пряников, в ту пору – успешный программный директор “Русского Радио”. Возможно, Пряникова сбила с толку надпись на пластинке: “новый проект Макса Фадеева”. Не знаю подробностей, но Глюкозу на “Русском Радио” тогда зарубили. По-быстрому.

На “Нашем Радио”, говорят, вообще был скандал. Из серии “Михаил Козырев против трудового коллектива”. Многораундовый боксерский поединок, посвященный ротации “Шуги” на уважаемой хард-роковой радиостанции, закончился победой сотрудников. Козырев любил играть в демократию – плоды этой демократии он теперь пожинал. В полный рост. В итоге “Любэ” и Владимир Кузьмин крутились на “Нашем Радио” круглосуточно, а Глюкоза – ни разу.

Похожая судьба ожидала “Шугу” еще на нескольких станциях. Фадеев попытался поставить песню на “Радио Максимум”, но у него ничего не получилось. Как, впрочем, и с “Европой Плюс”. Позднее в пресс-релизе мы написали, что “Шугу” не заметили на радио “из-за предновогодней суеты”. Ничего умнее, оправдывая чью-то недальновидность, мы придумать не смогли.

Тем временем маразм крепчал. На одной из радиопланерок кто-то из боссов, обсуждая песни Глюкозы, ляпнул что-то про “еще одну группу второго эшелона”. Кто-то это неосторожное высказывание передал Максу. И болезненно воспринимающий любую критику Фадеев взорвался. В его голове произошла очередная переоценка ценностей. Он звонил друзьям в Москву по нескольку раз в час: переживал, советовался, рассуждал, кому-то угрожал.

Несмотря на проблемы со здоровьем, он бросил дела в Праге и приехал в столицу. И с ходу сделал заявление для прессы: “Я вернулся в Россию к своим группам для помощи в творческом процессе. Я не хочу, чтобы хоть что-то шло не так. Я не потерплю, чтобы талантливые группы входили в категорию „артистов второго эшелона“. Теперь я этого не допущу и не оставлю их одних. Я хочу сказать многим „зубастым“ журналистам, что придет время, когда они со стыдом будут вспоминать, что писали гадости об этих группах. Total, „Mонокини“ и Глюкоза скоро выйдут к вам с сюрпризами. И не только они: через год можно будет услышать еще несколько поистине необычных коллективов. Ждать осталось недолго”.

Макс прекрасно понимал цену Глюкозы, постоянно говоря друзьям, что его новый проект произведет взрыв, сопоставимый с дебютом Земфиры.Фадеев знал, что люди с коммерческим чутьем уже давно выкрали песню с радиостанций и с энтузиазмом ставят ее в пиратские сборники. Он не удивился, когда ему рассказали, что “Шуга” активно звучит на волнах “Балтик Плюс” и вошла в топ-5 “Нашего Радио” на Украине. По слухам, там даже не знали, что это за проект, – поэтому в эфире его анонсировали не иначе как “группа „Шуга“”. Песня звучала каждые четыре часа.

Понимая, что с ротациями Глюкозы происходит дикая несправедливость, Макс политкорректных выражений не выбирал вовсе. “Я считаю, что на некоторых радиостанциях, например на „Европе Плюс“, сидят непонятные мне люди, которые пытаются воспроизвести мнение народа в едином лице программного директора, – заявил Фадеев журналистам. – Какие-то упыри решают судьбы молодых певцов… На самом деле они не заботятся о своем медиа-пространстве, им наплевать на судьбы молодых артистов. Вот это мне противно. И это говорит об их убогости. Потому что они даже не могут предположить, будет эта музыка популярной или нет. Они боятся рисковать”.

В другом интервью Макс пошел еще дальше. “Я никогда не стану унижать себя, чтобы просить. Если у меня не будет возможности помогать Глюкозе, я уйду в педагогическую деятельность”.

Слава богу, ряды преподавателей Курганского музучилища не пополнились новым специалистом. Как это обычно бывает, Макса с головой засосала работа. К лету 2002 года он доделал альбом и запустил промо-экземпляры в ротацию. Как писал “Московский Комсомолец”, “под проект сразу же наняли штат менеджеров и пиарщиков, которые, как положено, продолжили расписывать фабулу”.

Первый этап раскрутки Глюкозы представлял собой расширенный сбор мнений. Имея на руках полноценный компакт-диск, мы могли начинать мониторинг. Вопреки нигилизму радийщиков, мнения продюсеров и музыкантов об альбоме Глюкозы звучали весьма оптимистично.

“Охуенно свежая музыка, охуенно свежая попса, – вдохновенно заявила после прослушивания Диана Арбенина. – Очень качает. Тексты вообще не свойственны для нашей поп-музыки. Ждешь каждую следующую строчку – что же она там дальше придумает? Думаю, это будет модно. Супер. Очень прикольно”.

“Очень странный голос, который мне кажется искаженным, – считал Вячеслав Петкун из “Танцев минус”. – Так вообще-то не поют. Ей кто-то, наверное, сказал, что это – фишка. И она этот прием активно использует”.

“Примитивный звук, – выдал вердикт продюсер “Сплина” Саша Пономарев. – Но это будет популярным, будет пользоваться успехом”.

В принципе на этом сбор мнений можно было завершить. Но меня понесло. Это была дико кайфовая фишка – нести в народ явную сенсацию и наблюдать со стороны, как люди врубаются/не врубаются во что-то реально клевое. Поэтому за следующую неделю я встретился еще с доброй дюжиной игроков шоу-бизнеса.

“Мне не нравится. Значит, у проекта – большое будущее, – заявил лидер “Квартала” Артур Пилявин. – По мне, как по индикатору, можно проверять… Может быть, там и нет особой энергии, но есть девичья искренность... Использование игрушечных звуков – хорошо. Это напоминает о том, что девочка будто бы с соседнего двора”.

Как раз в этот энергичный период мимо офиса “Кушнир Продакшн” проплывал задумчивый диджей Грув. Неожиданно он был зверски атакован директором агентства, который оторвал модного диджея от производства ремиксов для Владимира Кузьмина. С кровавой улыбкой я затащил Грува в кабинет, закрыл дверь на ключ и заставил прослушать весь альбом Глюкозы. Вместе со всеми этими психоделическими пикалками.

“Мне очень понравились „Невеста“ и „Ненавижу“, – радостно сообщил мне Женя Грув. – Сказать, что это нечто новое, – слишком громко. Но то, что это необычно для сегодняшнего дня, – абсолютно точно. Музыкальный акцент выбран с ритмом реггей и с намеком на Gorillaz . Если у них будет интересный имидж и они не будут дурковать, их композиции могут понравиться не только эстетам, но и массам”.

“Это стопроцентно коммерческий продукт, – оценил альбом Илья Лагутенко. – Мне бы очень хотелось увидеть эту девочку”.

Не только ему. Но пока это было нереально. Дело в том, что саму Глюкозу в глаза никто не видел. Ни Черкунова, ни Элиасберг, ни ездивший к Фадееву в Прагу Михаил Козырев. Я и сам знал о ней очень мало. Скорее всего, студентка или школьница. Как-то по пьяни директор Total сболтнул мне, что покупал Глюкозе льготный билет на самолет в Прагу. Всё. Ни имени, ни города, ни возраста я не знал. Таковы были правила игры, придуманные Фадеевым.