“За два года до ревдинской командировки Кормильцев часто сидел по ночам в собственном подъезде, – вспоминает Порохня. – Дома Илье курить не позволялось, поэтому прямо в подъезде, он, одетый в пижаму, писал на кусочках бумаги тексты. Тогда, холодной черненковской зимой, я прочитал два и с полной уверенностью сказал: „Илья, тебя посадят…“ Кормильцев в ответ улыбался, но невесело. Он никогда не был героем. Тексты назывались „Скованные одной цепью“ и „Метод Станиславского“. Впоследствии оба перешли к Бутусову, и в 86-м один из них стал песней. Второй потерялся. Мне до сих пор кажется, что второй был намного лучше, но так всегда потом кажется… Увы, Слава не слишком осторожно обращался с бумажками, а Илья никогда не оставлял черновиков”.

…Летом 86 года “Наутилус” в “золотом составе” Бутусов—Умецкий—Пифа—Могилевский оккупировал подвал архитектурного института, превратив его в мини-студию. Никто не подозревал, что спустя несколько недель они запишут один из самых ярких альбомов советского рока.

“Альбом „Разлука“ делался совершенно разгильдяйским образом, в достойной и легкой форме, – говорит саксофонист Леша Могилевский. – Было весело, потому что отсутствовал какой-либо намек на рок-индустрию. Со стороны это напоминало кружок по интересам, как нечто, сопутствующее общению. Как товарищеский чай в секции „Умелые руки“”.

Когда подвал архитектурного института превращался в благостный чилл-аут, пламени в огонь добавлял вернувшийся из Ревды Кормильцев.

“Илья писал нам по три тома материала и бился насмерть за каждую страницу, – вспоминает Дима Умецкий. – Из этого богатства можно было выбрать три-четыре текста, и то с последующими доработками. После того как закончилась рефлексия у Бутусова, началась рефлексия у Кормильцева, который считал, что мы все делаем не так. Он приходил в подвал и начинал разбивать ногами стулья… Успокоить его было очень сложно. Звукорежиссер Андрей Макаров бледнел прямо на глазах, поскольку нес за стулья материальную ответственность”.

“Илья в тот момент вообще в таком состоянии находился, так сказать, в очень взбудораженном, – говорит Бутусов. – Все, что происходило в студии, его либо устраивало, либо не устраивало. То есть вот так – очень категорично”.

Поклонник терапевтических методов в шоу-бизнесе лютовал не на пустом месте. Скажем, Кормильцев еще мог смириться, что в “Алене Делоне” Бутусов отказывался петь словосочетание “тройной одеколон”. Или с тем, что в “Скованных одной цепью” вместо “за красным восходом коричневый закат” исполнялось “розовый закат”. Нежелание вокалиста “Нау” петь “про блядей” в песне “Рвать ткань” Илья воспринимал как личное оскорбление. Но ничего, пережил…

“То, что в подвале архитектурного института получается нечто эпохальное, мы поняли лишь в конце записи, когда сели прослушивать альбом, – вспоминает Кормильцев. – Откровенно говоря, до „Разлуки“ никто к „Наутилусу“ серьезно не относился и почти никто в них не верил. Многие мыслили тогда более глобальными категориями, включая меня самого”.

Слушая Илью, я ударился в легкую ностальгию. Осень 87-го. Эпохальный рок-фестиваль в Подольске. Это было мое первое знакомство с поэзией Кормильцева и первое публичное появление “Наутилуса” в окрестностях Москвы.

Этого события ждали давно. Вся андерграундная Москва взахлеб слушала альбомы “Разлука” и “Невидимка”. Информации о группе не было практически никакой – говорили, что это осколки “Урфин Джюса” и “Трека”, что песни написаны на стихи венгерских поэтов-импрессионистов, что “Наутилус” – это почти что русский Duran Duran. Много чего говорили.

За пару месяцев до “советского Вудстока” мои друзья метнулись автостопом на выступление “Нау” в Питере. Вернулись с горящими глазами. Долго и горячо рассказывали о триумфальном концерте уральских рок-музыкантов, во время которого молодая группа из Свердловска фактически “убрала” “Аквариум”. Я заразился их неподдельным энтузиазмом и настроился на фурор.

“Наутилус” выступил в Подольске со своим типичным жестким имиджем: врангелевская унтер-офицерская форма, ордена, боевой макияж и галифе. После того как музыканты агрессивно исполнили а капелла песню “Разлука”,над Зеленым театром зависло тотальное оцепенение. Затем застывший у микрофона с широко расставленными ногами Бутусов “врубил” боевики:“Мальчик-зима”, “Казанова”, “Скованные…”.

“Экстракачественный звук и натасканная проникновенность вокала Бутусова сделали концерт „Нау“ праздником для тысяч москвоподольчан, – вспоминает один из организаторов фестиваля Сергей Гурьев. – Неожиданный сюрприз ждал группу на „Шаре цвета хаки“: на сцену вломилась камера Центрального телевидения, подъехала к Бутусову и стала заползать ему объективом промеж челюстей. Эта варварская акция, впрочем, неожиданно послужила Славе допингом: он перестал забывать тексты, вообще весь подобрался и запел с удвоенной выразительностью, словно засосав у телевизионщиков творческое биополе”.

Триумфальный сет “Наутилуса” венчало саксофонное соло Могилевского, вдохновенно сыгранное им в финале “Гудбай, Америка”. В этот момент ни один человек ни сидел на месте – несколько тысяч зрителей хлопали музыкантам стоя… Возможно, с этой минуты и началось всесоюзное восхождение “Наутилуса Помпилиуса”. Возможно, именно с этого вечера в стране и началась “наутилусомания”.

2. Праздник фараонов

Я человек, который является частью коллектива, в котором происходит коллективное творчество.

Илья Кормильцев

Пик медийного интереса к “Наутилусу” продержался чуть больше года – с осени 87 года по конец 88-го. В этот период средства массовой информации просто сходили с ума: Бутусова дружно называли лучшим вокалистом и композитором, Кормильцева – лучшим поэтом-песенником. Многими газетами “Наутилус” был назначен лучшей рок-группой страны. Группой, которой в ноябре 88 года уже не существовало.

События вокруг “Наутилуса” развивались с кинематографической быстротой. Вначале “по идеологическим соображениям” группу покинул Умецкий, а спустя полгода измотанный жизнью Бутусов принял решение распустить коллектив. Навсегда.

Дальнейшие сообщения о судьбе музыкантов напоминали некрологи или судебные репортажи на тему “Куда плывет „Наутилус“?”. С этого мутного исторического момента и должно было начинаться мое жизнеописание прославленного коллектива.

Чтобы воскресить в памяти Кормильцева события того времени, я прихватил с собой архивный выпуск “Комсомольской правды”, датированный августом 1990 года. Публикуемый там материал назывался “Скованные одной цепью… – о „бракоразводном процессе“ основателей группы „Наутилус Помпилиус“”: он представлял собой интервью с Бутусовым и Умецким, взятые по отдельности. Их совместная фотография была демонстративно разорвана на две части – так, словно распалась группа The Beatles.

Примечательно, что в такой щекотливой ситуации поэту “Наутилуса” право голоса никто не давал. Спустя несколько лет самое время было восстановить эту историческую несправедливость. Несложно догадаться, что Илье, который всегда общался со мной максимально доверительно, было о чем рассказать. Но то, что я услышал, поразило своей откровенностью даже меня. Об этом никто не писал, никто не говорил, никто не знал… Поэтому публикуемое ниже интервью воспроизводится с минимальным количеством сокращений.

Александр Кушнир: Каким был твой внутренний статус в “Наутилусе” накануне кризиса?

Илья Кормильцев: К осени 88 года ситуация была такова: при всяких драматических обстоятельствах Слава решил разогнать “Наутилус”… Я, естественно, не числился в числе разогнанных и отнесся к этому спокойно. Потому что считал, что группа уже износила себя… Разогнаны были все, кроме Бутусова и меня. И Слава, в общем-то, хотел оставить в коллективе Лешу Могилевского и Егора Белкина, а остальных уволить. Он хотел разогнать всю старую гвардию: Пифу, Алавацкого, Елизарова, Хоменко. Эта четверка проходила у нас в разговорах по кличке “Битлз”. Я к этой идее отнесся положительно…

Затем Слава внезапно вспомнил про Умецкого. Насчет Димы я немного напрягся и спросил: “Слава, а ты его давно видел?” “Давно”, – ответил Слава. “И что? Он ведь у нас ну очень московским стал?” Слава сказал: “Это неважно”. Бутусов всю жизнь не любит деление людей по национальностям и городам… Эта другая крайность, тоже опасная… Итак, они встречаются в Москве и начинают что-то делать. Я звоню Диме и понимаю, что мне не дают Бутусова к телефону. Потом Умецкий все-таки решился: “Давай встретимся”. Это произошло после длительного перерыва длиной в два месяца, когда я приехал в Москву. “Слава не в состоянии сам контактировать с окружающим миром, – заявил Умецкий. – Он не понимает, что нужно отвечать и говорить… Поэтому говорить буду я и моя жена Алена. Ты будешь передавать нам тексты, а я буду передавать деньги”.

Меня эта ситуация обидела и напрягла. Потом летом 89 года я еще раз съездил к ним, на этот раз – в Питер, пытаясь установить контакт. Они встретились со мной, но Бутусова не показали. И показать не могли, потому что Слава лежал в больнице с сотрясением мозга и с переломом скуловой кости… Потому что в гостинице “Россия” ему навешали пиздюлей азербайджанцы. Произошло это по вине Умецкого, но это так, сплетни... Я был в очень настороженном состоянии. И решил для себя, что раз такое продолжается, мне это не интересно. Потом между Бутусовым и Умецким случился разрыв, а я отказался от премии Ленинского комсомола…

Затем мне позвонил новый директор “Наутилуса” Дима Гербачевский и сказал, что нужно приехать. Мол, мы начинаем работать по-новому, набрали новый состав, будем снимать кино… Надо разобраться с материалами, которые они сняли. Надо разобраться, как быть с Умецким, его покровителями, которые требуют назад аппаратуру...

Я приехал в Коломяги, познакомился с новыми участниками группы. Пожил у них, пописал вместе с Леней Порохней сценарий для фильма, который в итоге так и не вышел. В феврале 90-го съездил с “Наутилусом” в Берлин. Написал новый материал… Честно говоря, материал был написан еще осенью, но я его не хотел отдавать, потому что в группе был Умецкий.

Потом у меня с “Наутилусом” случился перерыв… Я не знал, будем ли мы вместе работать или нет… У меня в Екатеринбурге был свой проект – культорологический журнал. И я им с удовольствием занимался. А они где-то ездят, у них опять начались проблемы с администраторами… Администраторы не хотят давать денег, меня не берут в Америку и еще куда-то. И я махнул рукой – на фиг всё…

Из отданного мной материала Слава скроил два альбома: “Наугад” и “Чужая земля”. Я в это не лез. Изредка появлялся у Славы в Питере, пару раз заезжал к ним на гастроли… Мне не нравилась убогая обстановка, эти пьяные гитаристы и все прочее…

В 93 году у группы появился новый директор Игорь Воеводин, который сразу сказал: “Что это такое? Почему нет Ильи? Нам надо писать новые песни!” Воеводин – человек совершенно другого склада, чем предыдущий директор. У меня начал устанавливаться с ним контакт. Он пригласил меня на юг – отдыхать с группой... Я съездил и начал возобновлять отношения. И после этого уже плотно участвовал во всем, что происходило с “Наутилусом”.

А. К.:Территориально ты где находился? Мотался между Свердловском и Питером?

И. К.: Где-то осенью 92 года я перебрался в Москву, накануне презентации в “Горбушке” альбома “Чужая земля”. Тогда я сказал Славке: “Как-то мы с тобой странно живем, надо все это по-другому делать”. И мы решили собраться в Москве и написать новый материал. У меня была большая восьмикомнатная квартира на Остоженке, в которой никто не жил. Там были заняты две или три комнаты, а остальные оказались доступны для размещения большого количества людей. Теоретически в других комнатах должны были жить алкоголики, которые уже лет пять сидели в тюрьме…

Я притащил Славку на Остоженку, и мы сидели с ним и что-то писали. За этот период были написаны: “К Элоизе”, “Кто еще”, “Железнодорожник” и “Тутанхамон”. Из разных альбомов, на самом деле. После того как Бутусов прожил у меня две недели, у нас восстановилось плотное общение. Я поехал на гастроли и своими глазами увидел, что обстановка в “Наутилусе” просто невыносимая. Однажды я присутствовал на уникальном концерте в городе Вильнюсе, где песню “Тихие игры” группа пыталась начать шесть раз. Три музыканта шесть раз начинали играть в разных тональностях… Это было больше похоже на какую-то банду анархистов, возглавляемую Белкиным и Беляевым. Вечно пьяные гитаристы, пьяный Гога Копылов. Все пьют, и Слава от этого как-то мрачно работает.

А. К.:Новый директор тоже пил?

И. К.: Как лошадь. Ведрами. И я понял, что это кисляк… Увидел, что Воеводин спивается вместе с группой. В последние дни работы Игоря его норма дошла до двух бутылок “Распутина” в день. Как директор он очень хороший парень – надежный, честный человек… Но совершенно не способен появляться в приличном обществе, работать с массмедиа… Способен забивать гастроли, ездить по селам и весям. Я видел, что все кисло и плачевно. Весной 93-го я сказал: “Слава, ты не устал от всего этого?”

Ситуация в группе была все хуже: писать новые песни никто не хочет, заниматься новым материалом никто не может. Все пьяные плюс озлобленная истерическая демонстрация протеста. Летом мы поехали в Ялту, где фактически закончилась директорская карьера Воеводина. Он вручил паспорта какому-то хмырю, который обещал нам достать билеты на самолет из Симферополя в Москву. С тех пор паспортов мы больше не видели.

Воеводин начал опухать, и его пришлось выгнать. Затем было три дня безобразных разборок в Калининграде – с киданием предметов, повсеместным пьянством, матом Белкина, плевками в лицо и т.д. И я сказал: “Всё, Слава! Давай закроем этот печальный этап”. И мы всё закрыли…

А. К.: Если вы опять всех разогнали, то с кем планировали играть? И записывать “Титаник”?

И. К.: Славка отправился заниматься демонстрационной записью вместе с “Аквариумом”. В процессе работы в студии на Фонтанке у Бутусова начали складываться хорошие отношения с Сакмаровым и другими музыкантами. Но потом напрягся Гребенщиков. Начали обсуждать совместные поездки, и Борис стал показывать свое недовольство. И тогда Славка сразу отрулил, поскольку относится к Гребенщикову со священным трепетом.

И тогда встал извечный русский вопрос: “Что делать?” Из-за отсутствия других кандидатур я взял на себя роль продюсера коллектива. Каковым фактически являюсь по сей день. Хотя публично себя так нигде не называл и нигде это не написано. И никогда я не получал за это никаких денег… Это был октябрь 93 года. Я понял, что если этого не сделаю, то скоро вообще не буду получать денег. Поэтому пошел на этот отчаянный шаг.

Насчет нового альбома я сделал предложения фирме “Фили”, попросив довольно наглые по тем временам цифры. Аванс $15000, неограниченное время работы в студии и роялти от продажи пластинок и кассет потом. “Фили” долго копались и дали ответ на два дня позже, чем “JSP” – свердловская компания, которая выпускала пластинки “Чужая земля” и “Разлука”. Там работали хорошо знакомые мне люди – в частности, с Сережей Кисловым мы вместе делали альбом кавер-версий “Наутилуса” “Отчет”. В его же студии, где когда-то писалась “Пятнашка” “Урфин Джюса”, все было переделано и куплена новая аппаратура. И там писалось много свердловских групп: “ЧайФ”, “Агата Кристи”, альбом кавер-версий “Отчет”. Мы туда приехали, рекрутировали на помощь Вадика Самойлова, потому что у нас осталось мало народу: Бутусов, Гога Копылов на басу и Алик Потапкин на барабанах. Приготовились работать, отказали “Филям” окончательно…

А. К.: Скандала не было?

И. К.: Был, но в другом месте. Страшный скандал разразился между двумя директорами студии. Дело в том, что один жил с женой другого – за спиной у партнера. Поскольку один из них был связан с верхушкой бандитских кругов Свердловска, он начал выяснять все именно на таком уровне. Его жена тоже нашла каких-то защитников-покровителей. Вот так мы и писали этот альбом… Я помню запись “Титаника”, состоявшую из следующих компонентов. Постоянно врывающиеся в студию какие-то бритозатылочные, которые начинали орать: “А ну, блядь, всем встать! Где там этот пидарас, который…” Примерно с такими текстами они выступали.

Параллельно приезжали мрачные люди из охраны банка, в котором была заложена эта студия. С суровыми лицами они накладывали печати, и помещение закрывалось… Мы, которые то выгонялись из студии, то снова в нее приходили. Вадик Самойлов, поглощающий с подноса, заказанного в хоум-сервисе, невероятное количество жратвы. Два салата, два первых, три вторых, мороженое сверху и еще эклер. Помню Вадика, который облизывает эти пальцы, жирные от сала и мороженого. И тыкает ими в компьютер, а компьютер покрывается пятнами…

А. К.: И кто оплачивал этот праздник жизни?

И. К.: Сам Вадик. Вадик очень много ест. За год до этого они записали “Позорную звезду” – и как-то у “Агаты” плохо шли дела с концертами, с директором, со студией… Они были в полной жопе, и Вадик всерьез подумывал, куда бы ему свернуть. Тем более что отношения между двумя братьями воздухом никогда не озонировали и не были особенно братскими…

По вечерам в студии постоянно устраивались танцы и пьянки. Самойлов, Алик Потапкин и второй директор “JSP” Паша Антонов приглашали каких-то бесконечных блядей из шейпинга. Однажды они так плясали, что сломали колонки, опрокинув их на пол. В очередной раз приехали бандиты с пистолетами…

Затем в студии появился очнувшийся от пьянства Воеводин… Картина такая: я и Слава сидим в валенках… Была очень холодная зима, минус сорок. Рядом сидит Гога Копылов и грустно говорит: “Эх, хорошо было при Воеводине! Всегда полтаху нальет”. Ровно в этот момент бесшумно открывается дверь в студию. На пороге стоит Воеводин – в одной руке пистолет, в другой – бутылка “Распутина”. И говорит: “Я слышал, у вас тут разборки? Скажите, кто вас обижает?” Надо сказать, что сам Игорь отсидел лет восемь в местах не столь отдаленных…

А. К.: Аесли надо было бы нажать курок, Воеводин бы нажал?

И. К. (смеется): Я думаю, да… В общем, запись проходила в странном сочетании мрачной внешней обстановки, просто военной. Мрачного зимнего Екатеринбурга, этих бандитов, кругом снующих. Разборок, угроз, каких-то перезваниваний… То исчезает первый директор, прячется на конспиративной квартире. То первый директор побеждает, второй прячется на конспиративной квартире. Студию то опечатывают, то открывают. Чья власть будет завтра, никто не знает. Но у нас было ужасно бодрое настроение. И Славка все время бодрый – несмотря на то, что перенес операцию по удалению и вставлению двенадцати зубов. Судя по всему, Бутусов становится веселым, когда вокруг начинается дикий прессинг.

А. К.: На самом деле Слава как-то вспоминал, что когда приходили на запись “конкретные люди”, ощущения были неприятные… Мол, “такой нервяк дурацкий”.

И. К.: Короче, мы записали этот альбом, финансовые последствия землетрясений вокруг которого расхлебываем до сих пор. Но тут вовремя появился Александр Васильевич Новиков, который прикупил студию у Паши Антонова и Сережи Кислова, чтобы записываться на ней сам… В общем, никто не погиб, никому бандиты голову не срубили. И на том спасибо.

А. К.: Что было потом?

И. К.: Я приехал в Москву, на Нахимовский проспект… “Наутилус” снял новую базу в Питере на “Леннаучфильме”, и мы стали репетировать программу с новым составом. По поводу которого мы с Бутусовым сидели на квартире его родителей в два часа ночи… Наевшись пельменей и напившись водки, мы раскладывали карточки, выясняя, кто с кем совместим и кого пригласить на освободившиеся места.

А. К.: Что на карточках было написано?

И. К.: Фамилии.

А. К.: И всё? Без астрологических знаков?

И. К.: Славка не верит. Это я сильно верю. На клавиши рвался Мурзик из “ДДТ”, на бас рассматривался Сашка Титов, потом – Серега Галанин. В итоге решили оставить Гогу Копылова. Были разговоры о нескольких питерских гитаристах, фамилий не помню. В очередной раз говорили о неизменном Пантыкине в качестве клавишника, но потом решили, что он сам не согласится. И остановились на варианте, который получился сейчас. Вадик Самойлов согласился играть с нами столько времени, сколько ему будет позволять “Агата Кристи”. В это время у них появились средства, они связались с “Росремстроем”. Им нужно было ехать гастролировать, и Вадик попросил его отпустить. Иначе его из “Агаты” выгонят. Короче, мы опять остались без гитариста. И тогда Лешка Могилевский привел своего друга Колю Петрова, с которым учился еще в музучилище Чайковского и которого знал по группе “Ассоциация содействия возвращению заблудшей молодежи на стезю добродетели”. В этом составе мы и провели презентацию “Титаника”.

А. К.: Вы ведь уволили Воеводина… Кто занимался менеджментом?

И. К.: Я не горел желанием заниматься концертами и рекламой. Мне казалось, что это не нужно, и кажется так до сих пор. Нам надо было кого-то найти, кто бы выполнял эти функции “директора в пиджаке”. Еще весной 93 года мы были на очень удачных гастролях в Израиле. И там мы познакомились с Вольфом Месхи, который тогда организовывал концерты советских коллективов по Израилю. Ему помогал Макс Лейкин, у них была фирма “Вольф энд Макс”. И нам очень приглянулся Месхи – своим веселым нравом, обилием фантастических идей и тем, что у него из ушей всегда идет дым от шмали. На три версты кругом…

А. К.: Добрая киевская школа.

И. К.: Мне они оба были очень симпатичны. Я всю жизнь был таким ярко выраженным юдофилом. И поэтому сразу зарубился и сказал: “Хватит с нас этих пьющих воеводиных. Пусть лучше в директорах будет пара хитрых, ловких южных людей, умеющих всем этим воротить”.

А. К.: Бутусов как-то признался, что “Наутилус” побил все мировые рекорды по количеству директоров и администраторов, перебранных в надежде на то, что найдется кто-то, кто научит жить правильно… Очень наивно…

И. К.: Ну да… Что было дальше? Месхи и его друг Леня Ланда приехали в Москву – заниматься концертами Агузаровой. Они появились яркие, как два павлина. Сразу произвели сильное впечатление – такие экзотические райские птички: Вова Месхи – впереди, Леня, как барсучок, скромно семенит сзади, с папкой Месхи и его кошельком. Потому что Вова их постоянно теряет. Ну не может человек после двадцатого косяка помнить, где у него что находится. Как ты сказал, “хорошая киевская школа”…

Они позвонили мне и спросили: “Что у вас тут происходит? Давайте мы вами займемся, раскрутим. Денег море – только что продали корабль со свининой и окорочками”.

Мы дописали “Титаник”, передали им альбом, и где-то с марта 94 года они начали рулить нашими делами. Буквально через месяц мы провели презентацию в клубе “Карусель”. Вова с Леней начали раздувать пургу вокруг “Титаника” – достаточно успешно, так как о группе в верхних слоях шоу-бизнеса уже начали забывать…

Потом мы поездили по разным городам – к слову, в очень бодром настроении. В июне дали презентацию в “России”. Со всеми киевскими брейк-дансами, с девицами – как говорится, по гранд-стилю. С пафосом, который раздували Вова и Леня… Это было очень мило, то есть “Титаник” прошел достаточно хорошо. Коля Петров сразу включился в работу, и лето очень светлое, и Славка был в нормальном настроении.

С осени начались напряги. Первым тревожным сигналом стала поездка в Берлин – на концерт, приуроченный к выводу российских войск из Германии. Идиотская поездка, против которой мы сильно возражали. Вова и Леня позарились на нее, потому что хотели украсть много денег у Министерства культуры. А украсть не смогли, потому что их очень вежливо подвинули в сторону Бари Алибасов и Людмила Зыкина. Мол, что это еще за мелкие мальчики? Откуда они тут взялись?

Еле-еле уговорили организаторов, чтобы нас взяли. Ни про какие миллионы уже и речи не было… Мы вылетали в Берлин на военных самолетах из Чкаловска. Это был последний день воздушного моста Чкаловск – аэропорт Шперенберг. Не поддающаяся описанию неразбериха… У меня в паспорте не сохранилось никаких следов пересечений государственной границы. Никакой таможни, никаких пограничников. Мы вышли в центре Германии, и никому до нас нет дела.

Мы жутко устали после этой поездки, которая сильно подорвала доверие Славы к Месхи и Ланде. Бутусов начал напрягаться и несколько раз проверил, сколько наши директора брали за концерт и сколько денег группа получила на руки. Цифры, естественно, не совпадали. И мы со Славой поняли, что добрая киевская школа, кроме своих плюсов, имеет и свои обратные стороны.

Внутри “Наутилуса” начался напряг, который привел к изгнанию Вовы и Лени. И по доброй традиции их место занял первый заместитель – Саша “Хип” Пономарев, который до этого работал с “Браво”. У нас он появился в июне 94 года, когда пришел помогать делать презентацию в “России”. Тогда он был администратором по рекламе. В октябре 94 года Хип был принят на должность директора группы.

Увольнение происходило здесь, прямо на кухне – в составе я и Хип. Группа в это время была в круизе – вместе с Месхи и Ландой… Потом вернулся из круиза Слава, и мы ему сказали: “Знаешь, мы тут Вову с Леней уволили”. “Давно пора”, – мрачно ответил Бутусов. Получив санкцию Славы, мы тут же собрали профсоюзное собрание, на котором сообщили про это увольнение. После этого у “Наутилуса” профсоюзных собраний больше не было.

А. К.: Похоже, что где-то в этот период ты начал писать “Крылья”?

И. К.: История с “Крыльями” очень странная. На самом деле там мало новых песен. Потому что новые песни туда не попали – по тем или иным причинам. “Крылья” состояли в основном из поэтического материала, написанного одновременно с “Титаником”. Музыка к нему во многих случаях написана значительно позже. Новых песен там – раз-два и обчелся… “Золотое пятно”, по-моему, вообще было написано одновременно с “Бриллиантовыми дорогами”…

Слава отнесся к новому материалу достаточно настороженно, потому что он оказался агрессивным, суицидальным и довольно гранжевым по своей фактуре. Там преобладали сильные эмоции и довольно грубая форма высказываний… Славка очень этого боится. К сожалению, у него почему-то присутствует железное желание быть “children kissing motherfucking corporated rock star”. Очень ему нравится быть хорошим, таким вот семьянином во всех СМИ. Не нравятся ему эти эмоции. “Поздно ты, Кормильцев, собрался панком становиться”, – сказал Слава, прочитав этот материал.

Первоначальное название альбома “Усталость” – по одноименной песне, которая начиналась со слов, которые Бутусов никак не принимал: “Если встречаюсь с ворами, мечтаю всадить в них свинец. / Не думай, что это безумие, я просто сошел с ума наконец. / Это усталость, это просто усталость”. У этой песни была мелодия достаточно жесткая… Но потом Слава сказал, что не хочет делать никаких заявлений. Что мы берем на себя слишком большую ответственность.

А. К.: Поговорим о форме. Как родилась идея смены прически?

И. К.: Мы со Славкой говорили об этом еще зимой. Тогда я в шутку сказал, что к новому альбому нужна новая кожа. Надо как-то по-другому выглядеть. Мол, давно мы шуток не шутили. Очевидно, у Славы в подсознании это осело, и через два с половиной месяца он предстал передо мной в новом облике.Я приехал в Питер, позвонил ему в дверь, совершенно не зная, что он постригся. Бутусов открыл дверь, абсолютно лысый, а я сказал ему: “Ну, здравствуй!” А Славка ответил: “Ну у тебя и нервы!” Короче, я вообще никак не отреагировал… Я побрился наголо спустя два месяца после этого. Было непредсказуемое желание. Это как-то автоматически произошло. Ячувствовал, что это нужно. Мне какой-то голос сказал во сне: “Побрейся!” Наверное, мне в голову подсознательно пришла мысль, что было бы клево, когда во время пресс-конференции рядом сидят два таких вот безволосых человека. Ну, я и побрился. А через несколько дней мы с тобой познакомились…

3. Связь с общественностью

Моя мать по национальности – русская, а отец – юрист.

Владимир Жириновский

Пообщавшись с Кормильцевым и не без труда осмыслив услышанное, я продолжал работу над текстом к “Погружению”. По уму теперь настала пора делать интервью с музыкантами “Наутилуса”. Это была не самая сложная задача. Гогу Копылова я помнил еще со времен питерской группы “Петля Нестерова”, Олега Сакмарова знал по “Аквариуму”, Лешку Могилевского помнил по фестивалю в Подольске. Накануне одного из московских концертов я накрыл их на саундчеке. Дождавшись окончания настройки, я зафиксировал на пленку их доверительные монологи.

Особенно меня поразила встреча с Могилевским, с которым мы попытались обсуждать грядущую презентацию “Крыльев”. “Я не знаю, кто у нас заведует генеральной линией продвижения группы, – признался саксофонист “Наутилуса”. – Цэ мне неведомо. И звонить узнавать это я, честно говоря, не хочу. Я просто боюсь… Боюсь показаться назойливым – директору, Славе с Ильей, у которых и без этого головы пухнут. Если хочешь, можешь считать, что ты попал в очередную кризисную обстановку. Всякий раз, когда „Наутилус“ презентует альбом, начинается невроз”.

Мою репортерскую работу по мультимедийной книге “Погружение” венчала встреча с Бутусовым. Схема беседы была старая. Мне надо было убить двух зайцев сразу: получить информацию по “Наутилусу” 90-х, а также пообщаться на тему “100 магнитоальбомов советского рока”. Наше интервью состоялось в одном из номеров гостиницы “Россия” при активной помощи Кормильцева. Беседа происходила аккурат перед ночным концертом “Наутилуса” в казино “Метелица”. Первые полчаса вид у Бутусова был флегматичный и традиционно невеселый. Он пил пиво из бутылки, смотря куда-то под нос. Но, вспоминая запись “Разлуки” и “Невидимки”, Слава взбодрился и начал рассказывать со студенческим энтузиазмом. Рискну предположить, что воспоминания молодости согревали его значительно сильнее, чем мысли о предстоящем ночном выступлении.

Кормильцев сидел поодаль и во время интервью не проронил ни слова. Ни разу. Зная словоохотливость Ильи, я был поражен. Во всем этом молчании мне виделась огромная теплота и неподдельное уважение к Славе.

Пообщаться с Ильей удалось лишь в “Метелице”, заказав столик неподалеку от сцены. Правда, вначале мы лицезрели концерт группы “Наутилус Помпилиус”. Это было не лучшее выступление. Был будничный день, и казино прямо-таки кишело блядьми и бандитами. Чувствуя это, Слава пел так, словно его сейчас расстреляют. В зал он пытался не смотреть и пару раз забывал слова. Группа спала – прямо на ходу… Зрелище было так себе. Забудем скорее…