Я пошатнулся, но не упал. После отказа Фадеева сотрудничать с Земфирой нам еще было куда отступать. Меньший энтузиазм из всей обоймы классической постсоветской эстрады у меня вызывали только Салтыкова, Буйнов, Овсиенко и Укупник. Как интеллигентно принято говорить в таких случаях, оld school.

Свободного времени в Эль-Гуне у меня было хоть отбавляй, и я задумался о мотивациях Фадеева. Когда за год до этого у нас в офисе появилась поп-певица Лена Зосимова – с хвостиком на затылке и послушными глазками, – я, по крайней мере, понимал, почему Макс решил помочь записать девушке альбом. Это был нигде не декларируемый человеческий бартер: Фадеев и его соратники делают альбом, а отец Лены гарантирует “режим максимального благоприятствования” в вопросах ротации новых проектов Макса на канале MTV.

Еще раз повторюсь, по-человечески это было понятно. Что же касалось Кати Лель, ответ мог быть только один. Фадеева, который вместе с Элиасбергом находился в глубоком финансовом анусе, сломали цифрами. И Макс согласился. Вынужден был согласиться…

Вернувшись в Москву, я ознакомился с архивными материалами по новой подопечной Фадеева. Оценки журналистов были жесткими и беспощадными. Определение “Московского Комсомольца” “символ гнуснейшего совкового попса” задавало тон всем публикациям. У меня даже возникало нехорошее ощущение, что представители СМИ тренировали на Кате, словно на боксерской груше, свое исполнительское мастерство. Такой вот военный полигон для будущих Белинских, Панюшкиных и Троицких. Как сломать подобный устоявшийся негатив, было непонятно.

“Нам нужно отмыть Катю от ее нелегкого прошлого”, – заявил назначенный мною пресс-менеджер на совете директоров “Кушнир Продакшн”.

С этого момента у нас началась сладкая жизнь. На следующий день я понял, что сюрпризы только начинаются. Я чуть не упал, когда Максим объявил заказчику цену за пиар-кампанию. Из искренних побуждений он назвал артистке те же цифры, за которые мы когда-то начинали работать с группой Total. За это время финансовые условия сильно изменилось, но в предвкушении быстрых денег Фадеев про это забыл. Хотел как лучше, а получилось как раньше.

Зная законы подобных переговоров, я понимал, что объявленную Максом сумму изменить нельзя. Теоретически у меня была возможность отказаться от работы, но тем самым я подводил Фадеева. Зная его финансовое положение, делать этого не хотелось. Тем более мне было известно, какую битву выдержал Максим в стенах пражской студии, чтобы Катя Лель начала петь не по правилам вокального отделения Гнесинки, а “первобытно” – на женских импульсах и эмоциях.

…Меня часто спрашивали в тот период: “Как вас угораздило сотрудничать с Катей Лель?” Вопрос, конечно, не из легких. Тогда мне искренне казалось, что если Фадеев смог переделать Катю в плане вокала, то смогу что-нибудь с ней сделать и я. По крайней мере, в вопросах перепозиционирования. Это был вызов. В первую очередь – самому себе. Жизнь обретала новую интригу, и мне стало действительно интересно.

Вдобавок ко всему меня поразил своим гостеприимством и радушием продюсер певицы господин Волков. Меня удивили не столько его глубинные познания в нюансах национальных кухонь и ресторанного бизнеса. И даже не блестящие интервью на эту тему. Меня совершенно потряс пресс-клиппинг, сделанный по итогам раскрутки его русского ресторана в Лондоне.

Когда я увидел идеально оформленное солидное портфолио с публикациями в престижных западных изданиях, меня просто ветром сдуло. Это был другой уровень: немецкий и английский “Vogue”, американский “Harper’s Bazaar”, английский “ELLE”, французские “Marie Clare” и “L’Officiel”. У нас в стране так никто не работал. Возможно, именно поэтому мне тогда показалось, что мы с Волковым, с одной стороны, и с Максимом Фадеевым, с другой стороны, сможем раскрутить и утюг. “Пронесет”, – легкомысленно подумал я, не запариваясь насчет скептических прогнозов моих коллег.

…Катя Лель не любила Михаила Булгакова. Сегодня у нее было плохое настроение – она получила недетский пистон от Фадеева за то, что в день съемок клипа не выучила текст новой песни “Джага-Джага”. Занимаясь раскруткой Кати, мы рассчитывали исключительно на собственное везение и универсальный талант Фадеева. Помощи и сочувствия ждать было неоткуда.

Общение артистки с пресс-службой не заладилось с самого начала. Дело даже не в раздутых амбициях певицы и космически разных идеологиях. Проблемы начались с несовместимости технологий.

Как известно, существует два вида передачи информации – письменная и устная. Устная информация, полученная от нас, забывалась артисткой в ту же секунду. Передавать Кате информацию письменно не было никакой возможности. К сожалению, в тот счастливый период ни артист, ни ее менеджмент не умели пользоваться электронной связью. Держать у себя дома компьютер считалось в их кругу предрассудком нечеловеческой силы. Наши попытки установить дома у Кати странный агрегат под названием “факс” потерпели полное фиаско. Пользоваться, как герой фильма “Пес-призрак”, голубиной почтой почему-то не хотелось.

Дисконнект в нашем общении был просто чудовищный. Ничего подобного я не встречал в своей врачебной практике ни до, ни после… Попытки найти общий человеческий знаменатель ни к чему конкретному не привели. Все сводилось к извечному вопросу “кто виноват?”: кто тихо сказал или кто не услышал. Как правило, во время интервью артистка и пресс-менеджер ждали друг друга в разное время и в разных местах. Чего там говорить, супервеселонам было. Если же каким-то чудом артистке и пресс-службе удавалось встретиться, это сопровождалось такими капризами, с которыми нам не приходилось сталкиваться со времен работы с немецким менеджментом Пласидо Доминго.

…Катя любила две вещи: попадать в автомобильные пробки и доносить до человечества эмоции в форме вопросов. “Скажи мне, я что – дура? – вопила артистка по телефону. – Нет, ты честно скажи, я что – полная дура?” Я даже не пытался задумываться, поскольку еще со школы ненавидел риторические вопросы. Каюсь, в общении с Катей мне порой недоставало доброты, мудрости и душевной теплоты.

Я почему-то вспоминал наши беседы с PR-директором “Радио Максимум” Димой Конновым. Мы частенько любили поболтать на тему того, что, если кто-то считает, что пресс-менеджер – это такая машинка для минета, с этим человеком надо как можно быстрее расставаться.

Фадеев держался от своей новой подопечной на максимально почтительном расстоянии. Ему было легче. В отличие от нас, он жил в Праге, где, записав очередной шлягер, просто высылал его в Москву. Репетируйте, девушка. Изредка приезжал на съемки клипов. Выслушивая при встрече рассказы про нюансы нашего с Катей сотрудничества, Фадеев то хихикал, то сочувственно молчал. В зависимости от настроения. Порой на тему своего нового артиста ему приходилось давать политкорректные интервью.

“Катя Лель сильно изменилась: одевается теперь по-другому, выглядит по-другому… То, что Катя делала раньше, осталось в прошлом. Теперь она работает со мной… Она мне нравится. У нее напрочь отсутствует пафос – то, чего я не могу терпеть в людях вообще. Поэтому не думаю, что Катя пропадет”.

Давненько я не слышал от Макса таких осторожных высказываний – но их, по крайней мере, можно было цитировать в прессе… Мы же, как муравьи, упорно продолжали формировать общественное мнение – в частности, фольклорными байками про феномен Фадеева, который может сделать конфетку из чего угодно. С другой стороны, пытались откорректировать общественный имидж Кати Лель, аккуратно уводя его в сторону от губительного ярлыка “постсоветской эстрады”. Говорили о том, что ее новый альбом будет сделан в духе Розин Мёрфи из группы Moloko. Публиковали ее фотографии с Крисом де Бургом, а часть публикаций пробивали банальными бартерами. “Выступать на концерте буду только за обложку”, – почуяв запах успеха, капризничала Катя перед зеркалом. Это было даже не смешно.

Шли месяцы, и ситуация постепенно улучшалась. С одной стороны, сработал феномен суперхита “Джага-Джага”, который Артем Троицкий назвал своим самым любимым шлягером последних лет.

“Песенка, вышедшая из-под пера господина Фадеева и оккупировавшая сегодня практически все хит-парады, оказалась не такой уж ужасной и депрессивной, – изумлялась пресса. – Более того, в клипе Катя впервые предстала перед публикой далеко не в привычном для нее пошлом имидже. Ну а так как альбом певицы уже на подходе, ему, по всем законам шоу-бизнеса, требуется пиар. Поэтому для рекламы нового диска наняли Александра Кушнира – пиарщика, работавшего доселе исключительно с рок-исполнителями…”

Петь оды обновленному образу артистки никто пока не решался, но “Джагу-Джагу” заметили все. Первым из глянцевых журналов набрался смелости “ОМ”, черным по белому написавший – смотрите, ребята, с артисткой происходит что-то невероятное. Кто-то даже вспомнил сказку про утенка, превратившегося в прекрасного белого лебедя. Такой вот ребрендинг по-русски.

“С тех пор как я начала работать с Максом Фадеевым, я перестала бояться этого слова „неформат“, – исповедовалась Катя Лель в интервью журналу “Афиша”. – Не нужно бояться, нет границ. „Джага-Джага“ не брали на радио, „Муси-пуси“ тоже, они говорили: „Что-то там вступление длинновато, гитарка не та“. А гениальнейший Макс Фадеев посылал всех на фиг. Через две недели эти песни стали „номер один“ во всех хит-парадах… Я счастлива, что у меня есть такие шлягеры, которые звучат в каждом КВН, и я рада, что являюсь законодателем новых сленгов в поп-культуре”.

…Были на нашей улице не только победы. Мы не без труда пережили провальное ток-шоу на НТВ, в котором Катя пыталась сама рассуждать на тему “Язык мой – враг мой”. Тему передачи выбрала артистка, естественно, не посоветовавшись с пресс-службой. Я бы и врагу не пожелал оказаться в подобном информационном контексте.

Я потратил много сил, чтобы убедить артистку не ехать на эту злополучную телепередачу, к которой она была не готова. Полдня мы убеждали “законодательницу новых сленгов в поп-культуре” не лезть в пекло прямого эфира, но, увы, безрезультатно. Тем не менее мы боролись до конца.

Приехав в Останкино, я обманом получил от редактора вопросы ведущего к Кате и даже попытался провести мобильный медиатренинг. Но перед смертью, как известно, не надышишься. За пару минут до начала передачи Катю значительно больше интересовал макияж. В итоге артистка была удивительно косноязычна, отвечала невпопад, нервничала и постоянно перебивала остальных участников передачи… Лучше бы она молчала – действительно, “язык мой – враг мой”. Это был полный провал.

После этого эфира мне звонили друзья со словами: “Зачем вы ЕЕ туда поставили?” Сама артистка от своего выступления, естественно, была в полном восторге. Я осознал, что никакая логика в общении с Катей не работает, и отключил на несколько дней мобильный телефон. Видеть никого не хотелось. Бр-р-р…

Затем мы пережили скандал на тему того, почему наш пресс-менеджер отдает в СМИ фотографии – вы не поверите, – присланные нам директором Кати в качестве промо-материала. Мы пережили привычку Певицы не пускать во время презентаций собственную пресс-службу в недра очередной VIP-зоны. Как ни странно, мы хотели не обжираться бутербродами, а планировали контролировать и корректировать ее интервью. Ведь там было что корректировать!

“Если ты раздражаешь – значит, ты прав, – с неподдельным комсомольским энтузиазмом говорила журналистам певица. – Важно, чтобы была реакция!”

Мы пережили абсолютно нереальное желание артистки визировать каждое интервью, сопровождавшееся дикими криками: “Я так сказать не могла!” Магнитофонная пленка с записью ее слов документом, естественно, не считалась. Голос разума долетал до певицы нечасто – наверное, дело было в нелетной погоде…

Стиснув зубы, мы терпели так называемые особенности характера. Это было прямо-таки стихийное бедствие… Лично меня потряс случай, когда во время записи одного из эфиров Катя выступила перед корреспонденткой канала Муз-ТВ с царской речью примерно следующего содержания: “Да кто ты такая, чтобы говорить мне, что я опоздала? Я что, себя на помойке нашла?” Остановить эмоциональный монолог заслуженной артистки Кабардино-Балкарии не смогли ни пресс-служба, ни сотрудники Муз-ТВ, ни администрация ресторана, в котором проходили съемки.

В итоге все закончилось тем, чем, собственно говоря, и должно было закончиться. Увидев в разгар рабочего дня слезы на глазах пресс-атташе, я запретил сотрудникам агентства ехать на концерт Кати Лель в “Лужники”. Нас в очередной раз не обеспечили необходимым количеством бейджиков, лишив возможности полноценной работы. В итоге на праздник газеты “Московский Комсомолец” Катя приехала в эксклюзивном сопровождении директора, который с удивлением наблюдал, как мы жизнерадостно общаемся с другими нашими артистами…

Потом были изматывающие “выяснения отношений” в офисе Волкова в “Radisson Славянской”, но со стороны это напоминало агонию. Было много криков и взаимных упреков, но практически полное отсутствие какого-либо конструктива. Катя повышала голос на продюсера, обвиняя его в том, что он подсунул ей такую мутную пресс-службу. А также – фотографа, водителя, охранника, звукорежиссера…

Фадеев в этой ситуации по-прежнему сидел в Праге и демонстрировал глубокий виртуальный буддизм. С одной стороны, он мудро хранил нейтралитет и не хотел ввязываться в это глупое рубилово. С другой стороны, прекрасно понимал, что дело сделано – не без нашей помощи “Джага-Джага” пробила все стены.

…Мне по-человечески тяжело было прощаться с Волковым, но с осени 2003 года мы с артисткой больше не работали. Позднее наш душевный стриптиз с Катей повторили еще несколько агентств и ведомств – похоже, с аналогичными эмоциональными результатами. “Мы ездили на отчеты, как на смерть”, – признавались мне впоследствии коллеги. Что неудивительно. Мы же занесли в свой актив уникальный жизненный опыт и незабываемую PR-кампанию с символическим названием “ребрендинг Кати Лель”.

8. Хитмейкер

Мне конкурс “Евровидение” до лампочки.

Максим Фадеев

Как-то раз, невзначай нарушая традиции, Макс позвонил часов в десять утра. Дело было в субботу. “У тебя никого поющего нет на примете? Или хотя бы танцующего? Хожу тут по Институтам культуры и всяким Гнесинкам. Ну ни хера там нет. Совсем ни хера”.

Глазами сегодняшнего дня ситуация выглядела анекдотичной. Назначенный Первым каналом продюсером “Фабрики звезд-2”, Фадеев никак не мог найти для телепередачи внятных конкурсантов. На этом этапе “Фабрика” только начинала раскручиваться, выдерживая нешуточную конкуренцию со стороны конкурса “Стань звездой” на РТР, с которым мы в тот момент работали.

Параллельно Фадеев пытался сосватать нам пресс-поддержку второго этапа “Фабрики”. Все логично – Максу комфортно работать с нами, а мы в свою очередь не уставали открывать вместе с Фадеевым новые горизонты. Но на этот раз ничего не получилось. “Слишком много на телевидении начальников, – процедил сквозь зубы Фадеев. – Куда пальцем ни ткни, везде начальник”.

Где-то в этот период жизнь и руководство Первого канала заставили Макса стать более публичной фигурой. Хотя бы временно. Пользуясь случаем, мне удалось вытащить его на пару телевизионных ток-шоу, построенных таким образом, чтобы Фадеев стал в них центральной фигурой.

На прямом эфире MTV Макс хвалил Аль Пачино в фильме “Запах женщины”, критиковал юридические аспекты шоу-бизнеса в России и, заодно, местный музыкальный менталитет. Его опять понесло, и под горячую руку Максима попала ничего не подозревающая Мадонна. “Со своей страшной музыкой и ужасным вокалом она хорошо умеет демонстрировать вагинальные способности, – уверенным голосом поставил экспертную оценку “материальной девушке” Фадеев. – Кто чем берет”.

Также от Макса досталось и рокерам – в частности, группе Offspring. “Яих ненавижу всеми органами, – вещал Фадеев в телекамеру. – Мне кажется, это уродство во всех отношениях. Они хоть и хорошие клоуны, но звучат безобразно. Как музыканты они для меня никто. Они просто дубасят по гитарам, притом не с самым хорошим звуком. Все так уродливо… Это для меня непонятно”.

…Порой у Фадеева приступы критики все-таки отступали на второй план. Тогда у него случались и озарения, и прорывы. Особенно сильным получился его эфир в одном из ночных выпусков программы “Взгляд”. Тогда Макс впервые рассказал по ТВ о гибели своего ребенка.

Было видно, как сильно он переживал и волновался, – вообще говоря, это был очень честный и настоящий Фадеев. Впечатление достоверности от происходящего было сильным. Такой по-своему неожиданный момент истины… И чувствовалось, что в этот миг в нем происходит некая переоценка ценностей: “Раньше я брал на себя функции спрута, который то зацепил, это поймал, там договорился, тут договорился. Сейчас я просто не в том возрасте, я не хочу этим заниматься – это не мое дело”.

Примерно в это же время Макс расстался со своим финансовым партнером Александром Аркадьевичем Элиасбергом. Расстался мирно и интеллигентно, после пяти лет плотного сотрудничества.

“Когда на Фадеева посыпались предложения, я не стал его сдерживать, – утверждает Элиасберг. – Началась „Фабрика“, и мне стало невозможно тягаться в ресурсах с Эрнстом и Файфманом. Мне хочется верить, что когда мы встретились с Максимом после разрыва с Линдой, те условия, которые я предложил, словно приделали ему крылья. Эти условия в каком-то смысле спасли его, так как теперь Мастеру не надо было думать о выживании. В тот момент он почувствовал себя максимально свободным… Макс ведь все равно не пишет очень жизнерадостную музыку. Он обращается к глубинам, и в тот момент сумел все это из себя вытащить”.

Со временем жизнь разбросала Фадеева и Элиасберга по разным местам. У одного в качестве партнера теперь был “Монолит”, другой целиком и полностью вернулся в “Новый взгляд”.

Мы с Максом тоже начали общаться от случая к случаю. У меня была куча проектов и увлечений – начиная от реанимации маргиналов (“Николай Коперник”, “Хуй забей”, “Автограф”) и заканчивая выводом на рынок новых молодежных героев: Лера Массква, “Братья Грим”, “ГДР”, “Команда Сталинград”, Таня Зыкина. У Макса стартовали его игроки: Маша Ржевская, Пьер Нарцисс, Ираклий Пирцхалава. На конкурсе “Евровидение” в разные годы у него участвовали Юля Савичева и группа “Серебро”.

…Он позвонил мне поздно ночью после “Евровидения–2004”, где Савичева, как известно, не слишком удачно выступила с песней “Believe Me”. Я собирался к вылету из Шереметьево и поэтому не спал. Полусонно слушал, как Макс ругал всех подряд: жюри, артистов, журналистов, которые обсуждали этот триумф в прямом эфире Первого канала. Между прочим, продюсер сообщил, что теперь в “Топ-10” “Русского радио” звучит восемь его песен. Гении по своей природе – очень скромные люди…

Я не удивился и искренне за Макса порадовался. Хитмейкер есть хитмейкер – ни убавить, ни прибавить. Каждый раз Фадеев придумывает что-нибудь новое – как волшебник из диснеевской сказки, создающий чудодейственный отвар.

Еще через несколько месяцев Макса подключили к пятой “Фабрике звезд” – в одной компании с Пугачевой и Игорем Матвиенко.

“Во всей этой троице есть что-то булгаковское, – писал корреспондент журнала “ELLE”. – Кот Бегемот, рыжеволосая Маргарита и Воланд, галантно уступивший ей власть… Фадеев, похоже, не совсем здоров: то и дело измеряет себе давление портативным прибором. В перерыве садится за рояль и играет что-то умеренно-трагическое. Я подкрадываюсь к нему с диктофоном. „Вам повезло. Вы первый журналист, с которым я говорю за последние два года“, – улыбается Максим, и теплая лапша мягко ложится на мои тренированные уши. „Вы будете коверкать мои слова?“ – „Упаси боже“, – бодро отвечаю я, в то время как мой нос начинает предательски расти. Продолжать разговор в том же духе бессмысленно”.

…С годами у Макса появились солидность, жесткость, тонированный автобус, огромная волчья шуба и волчий взгляд. На жизнь. “Я не изменяю ни себе, ни своим принципам, – сказал он в одном из интервью. – Я ведь не пишу хиты просто за бабки. Или я должен, как Шнитке, постоянно находиться в какофоническом состоянии? Зачем мне себя сдерживать? Из меня музыка льется как вода. Куда ее девать-то? Что-то сделал – и сразу хочется делать новое”.

…В следующий раз мы с Максом встретились в Сочи на фестивале “Пять звезд”. Светило летнее солнце, и пока журналисты купались в Черном море, мы не вылезали из “Фестивального”, где внимательно отсматривали тренировочные прогоны молодых исполнителей. В паузах немного пообщались. Говорили про сольный диск Макса “Третий Рим” и про его громадные планы в области кино. Мелькали приятные слова типа “Pаramount Pictures”, 3D-анимация, “Cartoon Network”, какие-то саундтреки…

Потом мы опустились на землю и начали обсуждать второй альбом Глюкозы, который я искренне хвалил. Лишь сожалел, что критики по-прежнему в такие дела врубаются медленно. “Да мне, собственно говоря, все равно”, – сделал равнодушное лицо Макс. Неплохо зная характер Фадеева, я готов был биться об заклад, что в такой позе он долго не просидит. Любопытство возьмет верх. Прошла ровно минута, и Макс так осторожненько спросил: “Ну, Кушнир, не томи… Чего пишут-то?” Каюсь – услышав ожидаемый вопрос, я не смог удержаться от смеха…

Затем беседа плавно переключилась на других артистов Фадеева, и, в частности, мы вспомнили про Total. Не так давно один из телеканалов ретроспективно показывал фрагменты “Максидрома–2002”, и Total выглядел там на редкость актуально. Я переслушал их дебютный диск и подумал, что не зря глянцевые журналы писали о них как о “лучшей концертной группе страны”. Ей-богу, не зря. Фадеев слушал эти рассуждения и ностальгически улыбался.

На фестивале в Сочи Макс благосклонно оценил потенциал 17-летней Леры Массквы, которую мы впервые вывезли за пределы столицы. “Она живая и настоящая”, – вынес свой вердикт Фадеев и во всех турах оценил ее выступление максимальной оценкой. Я ему был искренне признателен. А Максу была симпатична непосредственность девчонки из Нового Уренгоя. “Далеко пойдет”, – сказал он. И не ошибся.

Увидев на одной из репетиций “Пяти звезд” очередную бесцельно скачущую по сцене поп-диву, Фадеев на мой скептический вопрос: “Ну, как тебе?” вынес вердикт: “Слишком много суеты… Вот, к примеру, Эдит Пиаф. Как известно, она сама песни не писала. Стояла у микрофона и практически не двигалась. Но от нее шла такая волна, что все понимали: это – Эдит Пиаф”.

Вспомнив про легенду французской эстрады, Макс задумался о чем-то своем. Затем глубоко вздохнул. И неторопливо прикрыл глаза.

Глава V

Земфира

Чем дальше в лес… тем больше возможностей тебе открывается.

Земфира

Поздним вечером у нас в офисе раздался телефонный звонок. Звонила друг и промоутер Земфиры Настя Колманович. С тревогой в голосе она рассказала, что сегодня, 12 сентября 2000 года, на концерте Земфиры в городе Якутске “случился инцидент”. На стадионе была безобразная организация, милиция не влияла на ситуацию – в итоге несколько людей находятся в больнице. В давке пострадали зрители, и, честно говоря, пока не понятно, есть ли жертвы. Всю вину за происшедшее местная администрация активно спихивает на Земфиру. Что будет завтра, непонятно. Короче, надо помочь и срочно провести в Москве пресс-конференцию.

1. Работая над ошибками

Что касается PR-кампаний, придумывать что-то нарочитое мне никогда не нравилось. Ибо ко мне и так липнут ситуации “нарочно не придумаешь”. И мне достаточно.

Земфира

Слушая сбивчивый рассказ Колманович, я подумал о том, что мои отношения с Земфирой переживают очередной “расцвет упадка”. Слишком многое изменилось с 98 года, когда на квартире Лени Бурлакова она дала мне свое первое в жизни интервью.

В рамках деятельности лейбла “Утекай звукозапись” я организовывал ее пресс-конференции, эфиры и интервью, занимаясь медиаподдержкой дебютного альбома, который тогда в буквальном смысле взорвал страну. Потом наши дороги разошлись. Земфира сменила звукозаписывающую компанию, продюсера, пресс-службу и ушла в свободное плавание. Что-то из серии “сам себе режиссер”. В настоящий момент она разъезжала по стране с туром в поддержку альбома “Прости меня, моя любовь”.

Но так получалось, что сегодня наши пути-дороги вновь пересеклись. Возможно, не от хорошей жизни, но пересеклись. После звонка Колманович стало понятно, что сейчас Земфире тяжко. Это был момент истины – надо не выдрючиваться, не вспоминать старые недомолвки, а просто взять и помочь.

Недолго думая, я согласился. Не стал спрашивать у Насти, почему она звонит именно мне. Ведь у артистки, как известно, есть пресс-служба и выпускающий лейбл с целым отделом сотрудников, ответственных за “связь с общественностью”. Но времени на риторические вопросы не было. Счет шел на часы. И я начал работать по “инциденту в Якутске”.

Утром стало понятно, что ситуация с концертом Земфиры выглядит мрачно. Прямо-таки Карибский кризис. Информационная лента ИТАР-ТАСС сообщала леденящие душу подробности. Новости, полученные по линии МВД Якутии и МЧС Якутии, активно зачитывались по радио. Утренние газеты пестрели заголовками: “Земфира, несущая горе”, “Опасные гастроли”, “Кровавый хит Земфиры”, “На концерте Земфиры в Якутске пострадали люди”, “Девочка созрела: Земфире грозит уголовное дело”.

Суть статей сводилась к тому, что во время концерта на поле стадиона “Туймаадс” прорвалась толпа, которая смела буквально все – начиная от милицейского оцепления и заканчивая электропроводами. Как сообщала “Комсомольская правда”, в давке были покалечены 19 человек, из которых двое находятся в реанимации: один – со сломанным позвоночником, второй – с переломом основания черепа. Если верить этой информации, в Якутске случился доморощенный Алтамонт, от трагических последствий которого группа Rolling Stones не может “отмыться” даже спустя сорок лет.

К сожалению, многие материалы изобиловали непроверенной информацией. В нескольких газетах певицу называли “обкуренной”, а тексты иллюстрировали фотографиями обезумевшей толпы, сделанными на концертах других групп. В ряде публикаций сообщалось о гибели сотрудников милиции. Это была откровенная ложь, характеризующая щепетильность и профессионализм изданий.

Телевидение сохраняло нейтралитет, ограничиваясь сухими сообщениями. Скорее всего, из-за отсутствия “картинки” со стадиона. Из информационных выпусков НТВ выяснилось, что во время концерта в Якутске машины “Скорой помощи” не могли проникнуть на арену, поскольку ворота оказались закрыты, а сотрудники стадиона искали ключи в течение тридцати минут.

Официальный сайт Земфиры в это время просто безумствовал. “Земфира молодец, – писал один из очевидцев. – Это единственный концерт, который прошел в этом отмороженном городе с таким грандиозным успехом. Она завела народ. Якутск такого еще не видел. А то, что кого-то помяли, – вина организаторов”.

Концерт состоялся во вторник. Неопределенность висела в воздухе, и репутация артиста могла рухнуть мгновенно. Самое удручающее заключалось в том, что целые сутки никто не мог ответить на вопрос, погибли ли на стадионе люди. Сама Земфира до сих пор находилась в Якутске – давала на видеокамеру показания правоохранительным органам. Со слов Колманович, артистка вынуждена была принести извинения, но всю ответственность за происшедшее возложила на организаторов – местную фирму “Овация”.

Мы с Настей стали лихорадочно рассуждать. Если группе удастся прилететь в Москву в среду, то надо срочно собирать пресс-конференцию. Чем быстрее, тем лучше. Договорились на четверг, 14 сентября. Я предложил проводить акцию днем – чтобы информация успела попасть в утренние газеты. Тогда репортажи появятся в номерах за пятницу – как правило, в этот день у изданий самый большой тираж.

В случае успеха нашей акции все вопросы вокруг Якутска исчезнут автоматически. Или забудутся за выходные. А в понедельник опять что-нибудь случится – например, в подземном переходе на Пушке снова сработает взрывное устройство. Или Америка нападет на Ирак.

…Поздно ночью я нашел администрацию клуба “16 тонн”, которая любезно согласилась предоставить нам помещение. Итак, общение Земфиры с прессой должно было состояться14сентября 2000 года в клубе “16тонн”. Начало – в 15 часов.

По иронии судьбы именно в этот день и именно в этом месте у нас уже была запланирована презентация группы “Небо здесь”. По ряду причин эту договоренность нельзя было отменить. Правда, брифинг “Небо здесь” начинался несколькими часами позже, и между собой эти события не пересекались. Работа по “Небу здесь” велась моими сотрудниками давно. Поэтому за это мероприятие я был спокоен и целиком сконцентрировался на Земфире.

В это время группа “Земфира” не без приключений вылетела из Якутска и вышла на связь в Москве. Понимая, что до пресс-конференции остается меньше суток, Земфира первый звонок сделала мне. На правах старых приятелей мы без разминки начали телефонное интервью. Я включил диктофон. Земфира говорила о случившемся доверительно, без пауз, не входя в ненужный артистический образ. Монолог певицы слушался на одном дыхании.

“Мы приезжаем на стадион и видим, что рядом с полем ставят ограждения. Мы спрашиваем: „Почему?“ Нам отвечают, что власти запретили людям выходить на поле. Я говорю: „В таком случае я не выйду на сцену“. Мне как бы объясняют, что я не люблю своих поклонников – их тысяч десять придет. Вроде бы обычная тяжба, я с такими сталкиваюсь каждый пятый концерт, когда говорю, что не выйду. А мне организаторы заявляют: „Тогда выйдем мы и скажем, что ты отменила концерт“... Суть проблемы. Очень маленькая сцена, в высоту сантиметров пятьдесят. Находится она даже не посреди поля, а там, где стоят ворота. Ну сам подумай. Заплатил человек сто рублей за билет. И что он видит? Земфиру ростом в три сантиметра. И слышит Земфиру как из радиоприемника… Даже хуже – нам выставили херовую аппаратуру, раз в десять слабее, чем нужно. Два киловатта вместо двадцати.

В итоге я все-таки решила играть… Песне на десятой говорю: „Уважаемые зрители, приглашаем вас на поле“. И как только они ломанулись, мусора стали людей бить. Брали со сцены наши запечатанные бутылки с водой и херачили ими людей по башке. Люди подбежали к сцене, получили бутылками по голове и убежали…”