Глава 18

На утро второго дня Морган и Дункан увидели вдали Кулди. Они ехали почти двадцать часов, сделав только короткую остановку в Ремуте, чтобы удостовериться, что Келсон уже выехал оттуда.

Нигель, который заправлял всеми делами в Ремуте в отсутствие короля, был потрясен рассказом Дункана о том, что произошло в Джассе, и согласился, что единственное, что нужно сделать, — это немедленно сообщить Келсону обо всем. Ведь если Келсон получит официальное сообщение о том, что произошло в Святом Торине и об отлучении Моргана и Дункана, то принять двух опальных Дерини у себя будет для него очень большим риском. Тем временем Нигель займется подготовкой армии к предстоящей войне. А если кризис внутри страны будет углубляться, то армия понадобится для того, чтобы навести порядок в стране: ситуация такова, что может разразиться гражданская война в Гвинеде.

Так что теперь Дункан и Морган скакали в город, совсем не подозревая, что там их ждет еще нечто, кроме встревоженного короля. Вскоре они остановились у главных городских ворот. Горящие факелы освещали пространство перед воротами, разгоняя предутренний полумрак. Стражник у ворот открыл глазок и подозрительно стал рассматривать приезжих. После трех дней бешеной скачки эти двое у ворот вовсе не производили впечатление людей, которых нужно поскорее пустить в город, да еще в такой ранний час.

— Кто хочет попасть в город до восхода солнца? Назовите себя и тех, кого вы хотите видеть в городе.

— Дюк Алярик Морган и Дункан Мак Лэйн к королю, — сказал Морган тихо. — Откройте поскорее, пожалуйста, мы торопимся.

Стражник шепотом с кем-то посовещался, а затем снова открыл глазок.

— Отойдите, пожалуйста, милорды. Сейчас придет капитан.

Морган и Дункан отъехали на несколько шагов и, не спешиваясь, начали ждать. Морган посмотрел на развевающиеся вымпелы и вдруг заметил на пике перед воротами чью-то голову с белыми волосами. Он нахмурился, толкнул Дункана и кивком показал ему на голову. Дункан взглянул на нее.

— Это наказание для предателей, — сказал Морган, с любопытством рассматривая голову. — Это случилось не так давно. Не больше чем несколько дней назад.

Дункан пожал плечами.

— Я не знаю его. Он выглядит совсем молодым, несмотря на белые волосы. Интересно, что он сделал?

Послышался скрежет открываемого засова, скрип стальных петель, звяканье цепей и, наконец, открылась половина огромных ворот. Могущество Моргана вернулось к нему, и, насколько он мог определить, за воротами их не ожидала опасность.

Дункан направил свою лошадь в ворота и въехал в небольшой двор. За ним последовал Морган. Во дворе их ожидали двое конных стражников в зимней одежде с факелами. Появился капитан охраны со значком, показывающим принадлежность его к привилегированному отряду Келсона. Он подошел к Моргану, взял его лошадь за поводья.

— Добро пожаловать в Кулди, Ваша милость и монсеньор Мак Лэйн, — сказал он. — Эти люди проводят вас дальше.

Капитан отпустил поводья лошади Моргана, отступил в сторону и дал знак стражникам, чтобы они ехали вперед. Морган нахмурился: несмотря на факелы, во дворе было темно, но Моргану показалось, что на рукаве капитана была черная креповая повязка.

Конный эскорт ехал впереди, освещая факелами дорогу. Морган с Дунканом на своих усталых лошадях еле поспевали за ними. В этот час улицы Кулди были пусты, и звон конских копыт на булыжных мостовых отражался от домов, стоящих по обе стороны извилистых городских улиц. Вскоре они подъехали ко дворцу, где были немедленно приняты, так как охрана была уже предупреждена. Морган и Дункан посмотрели на окна покоев, где обычно останавливался Келсон со своей свитой во время приездов сюда, и были крайне удивлены, увидев, что в такой ранний час там горит свет.

Все это было очень странно. Что же могло поднять короля в такую рань? И Морган и Дункан знали, что молодой король любит поспать и по доброй воле он никогда бы не поднялся так рано. Что же произошло?

Они соскочили с лошадей. Слева от них прошел грум, ведя за собой взмыленную лошадь. Грум что-то недовольно ворчал, изредка похлопывая лошадь по холке. Лошадь чуть не валилась с ног от усталости.

Должно быть, на этой лошади прибыл посыльный, думал Морган. Посыльный с новостями, которых Келсон не ждал. Вот почему в окнах Келсона в такой ранний час горели свечи.

Они пошли к главному входу, и, взглянув на кузена, Морган понял, что и Дункан подумал то же самое. Старый привратник, которого оба они помнили с детства, впустил их с поклоном и приказал двум пажам сопровождать господ и осветить им путь на верхний этаж. Он был человеком Джареда и преданным слугой их семьи всю жизнь. И на его руке тоже была траурная повязка.

Кто же умер? — спрашивал себя Морган. Внезапное подозрение дрожью охватило его тело. Только бы не король!

Бросив тревожный взгляд на Дункана, Морган бросился наверх, прыгая через три ступеньки. Дункан не отставал от него. Морган первый оказался у двери, и она с треском распахнулась.

Келсон сидел у письменного стола. У него был угрюмый вид, волосы — растрепаны. Стол был заставлен горящими свечами, пламя которых заплясало, когда дверь распахнулась. Но Келсон не обратил на это внимания, он что-то записывал на куске бумаги, внимательно изучая пергаменты, лежащие перед ним на столе. За ним и немного слева стоял Дерри в наспех наброшенной тунике и что-то показывал на документе. Молодой рыцарь бессильно сидел у камина. Он тупо смотрел в огонь, изредка отхлебывая горячее вино. На нем был наброшен один из малиновых плащей Келсона. Два пажа старались снять с него сапоги.

Келсон поднял голову, его глаза удивленно расширились, когда он увидел в дверях Моргана и Дункана. Келсон вскочил и уронил перо, а Дерри отступил назад.

Келсон подал знак, чтобы пажи и рыцарь удалились, и не двигался с места, пока за ними не закрылась дверь. Только после этого он вышел из-за стола. Морган посмотрел сначала на Дерри, затем на Келсона.

— Что случилось, Келсон?

Келсон смотрел на носки своих туфель, не желая встретиться с ним глазами.

— Мне трудно говорить, Алярик. Вы лучше сядьте.

Дерри принес им стулья. Морган обменялся с Дунканом тревожным взглядом, и они сели. Дерри вернулся на свое место за креслом Келсона. Лицо его было непроницаемо. Морган снова посмотрел на Келсона и тот вздохнул.

— Прежде всего, вот это, — сказал он и жестом показал на стол, где лежал пергамент. — Я не знаю, что произошло в Святом Торине. Отец Хью не сообщает деталей и фактов, но я думаю, что не зря вас отлучили от церкви.

Морган и Дункан посмотрели друг на друга, и Дункан кивнул.

— Лорис?

— Вся курия Гвинеда.

— Нет, это нас не удивило. Горони, должно быть, столько наговорил. Я полагаю, что там упомянули о том, что я Дерини?

— Там все есть, и это тоже, — сказал Келсон, а Морган нахмурился.

— Ты не все сообщил, Келсон. О чем-то ты умолчал, о чем-то, что произошло еще до того, как ты получил это послание. Что случилось? Почему люди в трауре? Чья голова на воротах?

— Имя этого человека — Риммель, — сказал Келсон, избегая взгляда Моргана. — Вы, может, помните его, отец Дункан?

— Архитектор моего отца? — Дункан кивнул. — Но что он сделал? Обезглавливают обычно предателей.

— Он любил твою сестру, Морган, — прошептал Келсон. — Он нашел какую-то старую ведьму в горах, и она дала ему любовный амулет. И вместо того, чтобы дать любовь Риммелю, он убил…

— Бронвин?

Келсон удрученно кивнул.

— И Кевина. Обоих.

— О Боже, — пробормотал Дункан. Голос его оборвался и он спрятал лицо в ладонях. Морган, пораженный, ухватился за плечо Дункана и опустился в кресло.

— Бронвин мертва? Убита магией?

— Кристалл Джеррамам, — тихо ответил Келсон. — Она одна смогла бы преодолеть заклинание. Оно было слабым. Но тут вмешался Кевин. Это произошло два дня назад. Похороны будут сегодня. Я должен был бы послать вам сообщение, но я был уверен, что вы уже на пути сюда.

Морган покачал головой, как бы не в силах поверить услышанному.

— Это же бессмысленно. Она не могла… Кто эта ведьма, с которой Риммель говорил? Дерини?

Дерри вышел вперед и поклонился.

— Мы точно этого не знаем, Ваша милость. Гвидон и я провели тридцать часов в горах, разыскивая ее. Но безрезультатно.

— Это моя ошибка, — добавил Келсон. — Мне следовало бы поподробнее допросить Риммеля. Прозондировать его. Но я этого не сделал и…

Послышался стук в дверь, Келсон поднял голову:

— Кто?

— Джаред, сэр.

Келсон посмотрел на Моргана и Дункана, а затем пошел к двери, чтобы пригласить Джареда. Морган поднялся и медленно пошел к окну за столом Келсона. Он встал там и начал задумчиво смотреть сквозь стекло на светлеющее восточное небо. Дункан с безвольно опущенной головой сидел на стуле, услышав голос отца, постарался собраться с силами и поднялся.

За эти два дня Джаред состарился на несколько лет. Его обычно аккуратно причесанные волосы были растрепаны, в них прибавилось седины. Тяжелая коричневая бархатная одежда только подчеркивала новые морщины, появившиеся на его лице. Казалось, что его сгорбленное тело старика уже не способно носить на себе тяжелый бархат.

Он встретился взглядом с Дунканом и отвел глаза в сторону, а руки его спрятались в длинные отороченные мехом рукава.

— Я… я был с ним, когда мне сказали о твоем прибытии, Дункан. Я не мог спать.

— Я знаю, — прошептал Дункан. — Я бы тоже не мог на твоем месте.

Келсон подошел к своему письменному столу и встал рядом с Морганом. Джаред посмотрел на них перед тем, как повернуться к сыну.

— Могу я просить тебя об одолжении, Дункан?

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Ты не отслужишь заупокойную мессу по своему брату сегодня утром?

Дункан опустил глаза и отступил назад, услышав эту просьбу. Очевидно, Джаред еще ничего не знал об отлучении, иначе бы он не просил. Отлученный священник не имеет права служить мессу, так как его молитвы не имеют силы. Он посмотрел на Келсона, чтобы убедиться в том, что Джаред ничего не знает. Келсон многозначительно покачал головой и повернул пергамент лицевой стороной вниз.

Так, Джаред ничего не знает. Очевидно, что в Кулди об этом еще никто не знает.

Но сам Дункан знал. Конечно, пока не придет официальная бумага из Джассы, все это будут просто слухи, но Дункан-то знал. Он долго размышлял и наконец решился. В конце концов, все это касается только его и его бога, перед которым он ни в чем не виновен.

Дункан проглотил слюну, посмотрел на отца, затем положил руку ему на плечо.

— Конечно, отец, — сказал он спокойно. — Ну, а теперь проводи меня к Кевину.

Джаред кивнул и заморгал, чтобы скрыть слезы. Дункан кивнул ему, и Джаред направился к дверям, наклонив голову. Дерри поймал взгляд Келсона и спросил его, не уйти ли ему тоже. Келсон разрешил ему выйти из комнаты. Дерри пошел за Дунканом и Джаредом. Он мягко закрыл за собой дверь, и Морган с Келсоном остались одни.

Келсон смотрел на Моргана некоторое время, затем наклонился над столом, чтобы погасить свечи. Небо постепенно светлело, и света уже было вполне достаточно, чтобы различить предметы в комнате. Келсон подошел к окну и встал рядом с Морганом. Он не смотрел на него. Он стоял и смотрел на город. Он не мог найти слов, чтобы поговорить о Бронвин.

— У нас есть еще несколько часов. Почему бы тебе не отдохнуть, Алярик?

Морган, казалось, не расслышал его слов и произнес:

— Все это как жуткий сон. Все последние дни. Я все время ждал, когда же я проснусь. Ведь не может быть еще хуже. Но оказалось, что может.

Келсон не мог вынести того, что человек, перед которым он всегда преклонялся, находится в таком состоянии, но Морган как будто не замечал Келсона.

— Как только придет официальное уведомление о нашем отлучении, ты, Келсон, не должен принимать нас под страхом самому быть отлученным. А если на Корвин будет наложен интердикт, а я в этом почти уверен, то я не могу тебе обещать помощи моих людей. Ты лицом к лицу столкнешься с гражданской войной. Я не знаю, что тебе посоветовать.

Келсон отошел от окна, притронулся к руке Моргана и показал ему на постель в дальнем конце комнаты.

— Не думай об этом сейчас. Ты вымотался и нуждаешься в отдыхе. Почему бы тебе не лечь? Я разбужу тебя, когда придет время. Мы все обсудим позднее.

Морган кивнул и позволил подвести себя к постели. Он отстегнул меч, и тот со стуком соскользнул на пол. Он присел на край постели и заговорил о Бронвин.

— Она была так молода, Келсон, — прошептал он в то время, как Келсон отстегивал и снимал с него плащ. — И Кевин — он даже не был Дерини и все же погиб. И все из-за этой слепой ненависти, из-за этой разницы между нами.

Он лег и посмотрел измученными глазами на балдахин над головой.

— Мрак становится все сильнее с каждым днем, Келсон, — прошептал он, стараясь расслабиться. — Он надвигается со всех сторон одновременно. И единственное, что еще держит меня — это Дункан и ты, Келсон.

Когда он заснул, Келсон долго смотрел на него, затем, убедившись, что Морган крепко спит, осторожно сел на край постели рядом с другом. Он внимательно смотрел в лицо своего генерала, а затем расстегнул грязный камзол у него на груди и осторожно положил руку ему на лоб. Очистив свой мозг, он закрыл глаза и проник в мозг Моргана.

Усталость… тревога… боль… все это читалось в мозгу Моргана. Приезд Дункана в Корот с плохими вестями… опасность интердикта и мысли о народе Корвина… посылка Дерри… попытка убийства и сожаление по поводу смерти Ричарда Фиц Вильяма… сообщение Дерри о Барине и о чуде исцеления… воспоминания о Брионе, гордость, с которой его отец воспринял весть о рождении сына, Келсона… поиски в развалинах часовни, не приведшие ни к чему.

Святой Торин… предательство, крутящийся хаос и мрак, все это едва запечатлелось в памяти… ужас пробуждения, ощущение полной беспомощности, осознание отравления маралой, ужас при виде Барина — того самого, который поклялся убить всех Дерини и… бегство, долгая скачка, в основном, в полубессознательном состоянии… что и спасло его, так как в полном сознании он не вынес бы такого напряжения после того, что с ним произошло… возвращение могущества… а затем снова боль… мучительная боль, скорбь от потери любимой сестры и кузена… и сон, милосердное забытье, хотя и на несколько часов… безопасность…

Содрогнувшись, Келсон прервал контакт, открыл глаза и убрал руку со лба. Морган спал спокойно, раскинувшись на широкой королевской постели. Келсон встал, снял с себя плащ и укрыл спящего Моргана, а затем погасил свечи у постели и вернулся к столу.

Следующие несколько часов будут очень трудными для всех — особенно для Моргана и Дункана. Но тем не менее надо думать о том, как сохранить порядок в государстве и не допустить хаоса. Он теперь должен быть сильным, как Морган, так как Морган ни в чем не сможет ему помочь.

Еще раз взглянув на спящего Моргана, Келсон сел за стол, положил перед собой пергамент, поднял перо и продолжил свое занятие, прерванное прибытием Моргана и Дункана.

Нужно обо всем сообщить Нигелю. Обо всех печальных событиях: о смерти Бронвин и Кевина, об отлучении, о возможной войне на два фронта, если интердикт будет наложен. Венсит из Торента не будет ждать, пока в Гвинеде разберутся со своими внутренними делами. Этот правитель Дерини постарается извлечь пользу из сложившейся ситуации.

Келсон вздохнул и перечел письмо. Новости были плохие, как их не рассматривай.

Дункан один стоял на коленях в небольшой часовне, примыкающей к собору Святого Толио, и смотрел на негасимую лампаду, парящую у алтаря. Он воспользовался методами Дерини, чтобы снять с себя накопившуюся усталость. Он умылся, побрился и почувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Однако он не мог решиться надеть на себя одежду священника, которая была приготовлена для него. Он не чувствовал себя вправе облачаться в черную сутану и другие церковные одеяния, в которых он должен будет служить мессу.

Служить, с иронией подумал он. Он не хотел делать этого по многим причинам. И он знал, что эта месса будет его последней, так как ему больше не позволят совершать таинства Святой Церкви, делать дело, которому он отдал все двадцать лет своей жизни.

Он склонил голову и попытался молиться, но слова молитвы не шли ему в голову. Или, вернее, слова приходили к нему, но они прокатывались через его мозг, не задевая сокровенных струн, как ничего не значащие, бессмысленные фразы, не приносящие успокоения. Кто же мог предвидеть, что они торопятся сюда, чтобы предать земле его брата и сестру Моргана? Кто мог предвидеть, что их здесь ждет?

Он услышал скрип открывающейся двери и обернулся. На пороге в сутане и белой накидке стоял отец Ансельм. Он наклонил голову, как бы извиняясь, что побеспокоил Дункана. Он бросил взгляд на разложенные одежды, на сутану, а затем посмотрел на Дункана.

— Мне не хочется беспокоить вас, монсеньор, но уже пора. Я могу чем-нибудь помочь вам?

Дункан покачал головой и снова повернулся к алтарю.

— Все готово к началу?

— Родные уже на месте, процессия собирается. У вас еще есть несколько минут.

Дункан опустил голову и закрыл глаза.

— Хорошо. Я сейчас буду.

Он услышал звук закрывающейся двери и поднял голову. Фигура над алтарем изображала доброго, милостивого бога. Этот бог понимал, что он должен пренебречь решением церковного суда. Конечно же, он не будет строго судить Дункана.

Со вздохом Дункан поднялся, взял черный шелковый шарф, притронулся к нему губами и одел на шею. Спустившиеся концы он закрепил на поясе. Затем он натянул ризу и расправил складки. Дункан постоял неподвижно, расправил на груди крест, вышитый серебром, четко выделяющийся на черном шелке. Затем поклонился алтарю и направился к выходу, чтобы присоединиться к процессии.

Все должно быть по правилам, никаких отклонений от ритуала, все условия должны быть соблюдены во время этой службы, которая наверняка будет последней в его жизни.

Морган безмолвно сидел на скамье у гробов. Келсон справа от него, Джаред и леди Маргарет — слева. Все в черном. За ними сидели Дерри, Гвидон, советники и помощники Джареда, доверенные слуги. А сзади толпились жители Кулди, те, что смогли поместиться в маленькой церкви. Бронвин и Кевина очень любили в Кулди и теперь все горько оплакивали их смерть.

Утро было солнечным, но холодным, и в низинах еще стоял туман. Чувствовалось, что весна пока не полностью завладела землей. В Церкви Святого Торина было сумрачно и призрачно. Вместо веселых свадебных речей горели свечи погребальные. Один вид их приводил в мрачное расположение духа.

Тяжелые подсвечники с горящими свечами были установлены по обеим сторонам гробов, которые стояли в центре трансепта. Сами гробы были закрыты черной драпировкой. Щиты с гербами двух семейств лежали на крышках гробов. Морган смотрел на гербы и представлял Бронвин и Кевина, лежащих под ними.

Герб Мак Лэйнов: серебряный спящий лев, три алые розы на голубом фоне, по окружности серебряные трилистники.

Герб Морганов (горло Алярика перехватило спазмой, но он усилием воли овладел собой): меч, зеленый грифон на черном фоне внутри венка из виноградной лозы.

Зрение Моргана затуманилось, и он с трудом заставил себя посмотреть дальше, за гробы, туда, где у алтаря горели свечи. Их мерцающее пламя отражалось от золота и серебра подсвечников и алтаря. Но сам алтарь был задрапирован черной тканью, фигуры возле него тоже были в черных мантиях. И когда хор начал петь вступительную молитву, Морган наконец осознал, что это похороны.

Двинулась процессия. Впереди одетый в мантию с белой накидкой священник, размахивающий кадильницей, за них монах, несущий большой крест, задрапированный в черное, и следом за ними мальчики со свечами в серебряных подсвечниках. Далее следовали монахи ордена Святого Телио в своих традиционных одеждах и с траурными шелковыми повязками. Следом за ними шел Дункан, который должен был служить мессу. Он был особенно бледным, и эта бледность подчеркивалась его черными и серебряными одеждами.

Процессия вошла в церковь, и все расступились, пропуская Дункана к алтарю. Морган тупо смотрел на все это, автоматически повторяя знакомые слова:

— Я взойду на алтарь господа…

Морган опустился на колени и зарылся лицом в ладони, не желая смотреть на этот ритуал, с помощью которого та, которую он любил, отправляется туда, откуда нет возврата. Всего несколько недель назад Бронвин была жива. Радость переполняла ее от предстоящей свадьбы с Кевином. А теперь она вырвана из жизни, из молодости. И вырвала ее старуха, такая же Дерини, как и она.

Сейчас Морган ненавидел себя. Он ненавидел Дерини, ненавидел свое могущество. Ему причиняла боль мысль о том, что половина крови, текущей в его жилах, принадлежит этой проклятой расе.

Почему все так происходит? Почему принадлежность к Дерини надо скрывать, надо стыдиться своего могущества, прятать его? Причем это длится уже несколько поколений, так что многие уже забыли искусство пользоваться могуществом, хотя оно еще у некоторых сохранилось, могуществом, которое иногда появляется у неумелых людей, случайных людей, применяющих его для корыстных целей, даже не подозревая, что они унаследовали его от древних и благородных — Дерини.

И вот эта древняя старуха-Дерини уже много лет назад ощутила в себе это могущество, научилась простейшим приемам магии, в основном, любовным заклинаниям — и вот… вместо любви она принесла смерть. Но самое плохое не в этом. Во всех проблемах, которые стояли или стоят перед ними, главное место занимает вопрос Церкви: Церковь уже триста лет воюет с Дерини, проклиная магию, и теперь дело зашло так далеко, что государство находится на грани священной войны. Могущества Дерини боятся простые люди, которых сплотил под свои знамена Барин де Грей, объявивший, что он послан Богом избавить землю от Дерини, и в первую очередь — от Моргана. Именно это и послужило причиной того, что случилось в Святом Торине, и последующего отлучения его и Дункана.

Дерини были причиной того, что произошло на коронации Келсона, когда колдунья Чарисса решила захватить трон, который, как она считала, по праву принадлежит ее отцу. При помощи могущества Дерини, полученному от Бриона, Келсон смог победить ее. Мать Келсона, яростная фанатичка, давно отрекшаяся от своего происхождения, забыла все заветы Церкви и бросилась в пучины греха, пытаясь бороться с запретным могуществом сына.

А кто мог сказать с уверенностью, что надвигающаяся война с Венситом из Торента тоже не связана с проблемой Дерини? Разве сам Венсит не чистокровный Дерини, родившийся в стране, где эта магия признана всеми законами? И разве не ходят слухи, что он вошел в союз с Дерини Гвинеда? И может быть, простой люд справедливо боится возвышения расы Дерини, которое может привести к диктаторству Дерини, подобному тому, что было триста лет назад — и к уничтожению человеческой расы?

Во всяком случае, сейчас для Дерини наступили трудные времена, трудные для тех, кто считает себя представителями этой расы. Если бы у Моргана был выбор, то он бы сейчас же отрезал от себя ту часть, которая принадлежит Дерини, остался бы просто человеком, отрекся бы от своего могущества, как требовал от него Лорис.

Морган поднял голову и постарался совладать с собой, заставляя себя сидеть и слушать Дункана, продолжающего пение литургии.

Морган ощутил себя эгоистом: ведь он же здесь не единственный Дерини, душа которого страдает. А Дункан? Какую борьбу с собой он выдержал, прежде чем согласился выполнять функции священника, будучи отлученным!

Морган был далек от мысли прозондировать мозг Дункана сейчас, во время богослужения. Он был уверен, что найдет там боль и сомнение. Морган знал, что должен переживать сейчас Дункан. Церковь была его жизнью. Теперь она отторгнула его, и хотя об этом знали только Морган, Келсон и Дерри, он, несмотря на свои мучения, решился оказать последние почести любимому брату и кузине. Дункану тоже трудно быть Дерини.

Дункан нараспев произносил слова литургии:

— Агнец Божий, прости мне мои прегрешения…

Морган склонил голову и произносил знакомые слова, но они не вносили успокоения в его душу.

Теперь пройдет много времени, прежде чем он примирится с тем, что произошло здесь два дня назад по воле Бога. И пройдет много времени, прежде чем он снова уверит себя, что его могущество не несет зла человечеству, что с его помощью можно сделать много добрых дел. А сейчас он ощущал на себе тяжелый груз ответственности за то, что случилось с Бронвин и Кевином.

— Господи, укрепи меня…

Месса все продолжалась, но Морган почти не слушал. Усталость, отчаяние, тупая боль овладели им, и он очень удивился, обнаружив, что находится вместе со всеми остальными у ворот собора Святого Телио. Он понял, что эти ворота закрылись за Бронвин и Кевином навсегда.

Он осмотрелся, увидел, что все расходятся небольшими группами, шепотом переговариваясь друг с другом. Келсон шел вместе с Джаредом и леди Маргарет. Дерри стоял рядом с Морганом. Он участливо кивнул, когда увидел, что Морган сморит на него.

— Может быть, вам следует отдохнуть, сэр? Ведь скоро наступит время, когда отдыхать будет некогда.

Морган закрыл глаза, потер лоб, как бы желая стереть все тревоги и печали прошлых недель, затем покачал головой:

— Прости, Дерри, я хочу немного побыть один.

— Конечно, сэр.

Дерри посмотрел ему вслед, и Морган выскользнул из толпы и исчез в саду, примыкающему к церкви. Пройдя никем не замеченным по дорожкам сада, он наконец очутился у часовни, где была похоронена его мать, и прошел в тяжелые дубовые ворота.

Он давно уже здесь не бывал — так давно, что даже не мог вспомнить, когда это было в последний раз — но он сразу вспомнил эту комнату, полную света и воздуха. Кто-то открыл окно с цветными стеклами, и теперь солнечный свет играл в золоте и серебре усыпальницы, наполняя жизнью изображение его матери.

Все это пробудило в Моргане счастливые воспоминания. Ведь в детстве он любил приходить сюда с Бронвин и леди Верой. Они приносили цветы, слушали чудесные рассказы леди Веры о том, какой замечательной женщиной была леди Алиса де Корвин де Морган, и у него появлялось чувство, что их мать никогда не оставляет детей, что ее незримое присутствие сопровождает их в играх.

Он вспомнил те счастливые времена, а затем лег на спину в бассейне света, который создавали на полу солнечные лучи, проникавшие сквозь открытое окно. Он прислушался к своему дыханию, шелесту листвы деревьев: память каким-то образом внесла успокоение в его душу. Внезапно он подумал, а что если бы его мать сейчас узнала, что ее единственная дочь лежит в каменной гробнице совсем недалеко отсюда.

Тяжелые медные цепи окружали саркофаг. Морган подошел к нему и долго стоял, печально опустив голову и взявшись за цепь. Затем он откинул конец цепи на мраморный пол, пробежал пальцами по высеченной из камня руке матери и вдруг услышал какие-то ритмичные звуки в саду.

Это была знакомая мелодия — одна из самых известных песен Гвидона

— но когда Морган закрыл глаза, приготовившись слушать, зазвучали совсем иные слова, которых он никогда не слышал. Пел Гвидон — его голос невозможно было спутать. Он смешивался с красивыми аккордами лютни, создавая впечатление чего-то невыразимо красивого. Но в его голосе было что-то необычное. И Моргану потребовалось время, чтобы понять, что Гвидон плачет.

Морган не мог разобрать слов: слова терялись во всхлипывании певца, а их выразительность была такова, что можно было без труда разобраться, что за чувства владеют певцом, что выплескивает он песней из своей груди.

Он пел о весне и пел о войне. Он пел о золотоволосой девушке, которая похитила его сердце, о молодом прекрасном лорде, который любил девушку и умер вместе с ней… Он пел о том, что война слепа, что она поражает как тех, кто воюет, так и безвинных. И если смерть приходит, то люди должны оплакивать потерю. Ибо только печаль и горе придают смерти смысл, зовут к отмщению и победе.

У Моргана перехватило дыхание. Он опустил голову на гробницу матери. Трубадур прав. Они ведут войну, и многие погибнут, прежде чем она закончится. Это необходимо для того, чтобы Свет восторжествовал над Тьмой.

Но окружающие не должны забывать ни на секунду, какой ценой они добились победы над тьмой, сколько слез пролито над погибшими во имя победы. И слезы тоже необходимы. Они смывают все: боль, вину, освобождают сердце от тяжести и тревоги.

Он открыл глаза, посмотрел на солнце, ощутил, как щемящая пустота заполнила его, почувствовал, как у него перехватило горло, когда он вновь осознал горечь потерь.

Бронвин, Кевин, Брион, которого он любил как отца и как брата, юный Ричард Фиц Вильям — их уже нет. Он пали жертвой этой жестокой, бессмысленной борьбы, которая сейчас усиливается, угрожает спокойствию всего государства.