И этот девиз, и этот несуществующий орел с таммированным крестом в когтях – все ложь, выдуманная одними и подхваченная миллионами других. Теперь все это полыхает там, в одном костре вместе с Берлином. Там и «Майн кампф», выведенный арийскими каллиграфами на телячьей коже, и расовые теории Розенберга, и фанатичные речи Геббельса. Все то, что они назвали учением и объявили борьбой. И Бог, которого эти самонадеянные глупцы посчитали своим сообщником, даже не смотрит на этот костер.

Петеру вдруг почудилось, что он видит Эрну. Она где-то здесь, в Берлине, совсем недалеко. Вот он слышит ее голос и, повернувшись, пытается рассмотреть, кто это идет к нему.

Она! Она идет мимо задравшей вверх свой огромный ствол пушки Эрна снимает платок и встряхивает головой. Но ее роскошных волос нет. Короткие неровные слипшиеся пряди, худая шея, наполненные слезами большие темные глаза. У нее забирают платок и, взяв за локти, подводят к тому, что только что было пушкой Теперь это большая гильотина. Петер в отчаянии поворачивает голову и в соседнем кресле видит мертвеца в красной мантии…

– Эй, ты спишь? – Пауль стоял рядом и тормошил его за плечо. – Отправляйся-ка вниз. Спроси там у кого-нибудь вату, заткни хорошенько уши и накройся сверху подушкой. Похоже, скоро мы начнем стрелять.

Петер спустился в казарму, с трудом нашел свою кровать и, сняв только обувь, повалился поверх одеяла.

Вторник двадцать четвертого апреля подходил к концу.

Утром на следующий день два верхних этажа башни обсуждали новость: Герман Геринг – командующий люфтваффе – снят по приказу Гитлера со всех должностей и вроде бы даже арестован. Вместо него назначен генерал-фельдмаршал фон Грейм. При всем уважении к этому человеку и при всех провалах и неудачах «толстого Геринга» это известие, пришедшее одновременно из штаба генерала Вейдлинга и из других мест, не добавило оптимизма защитникам форта.

– Это последняя стадия, – сказал Пауль, когда они с Петером курили на верхней площадке. – Сейчас начнется обвал перестановок, смещений и арестов.

Разминая сигарету, к ним подошел Ганс Кюстер.

– Слыхали новость? Поговаривают, что штаб люфтваффе не подчинится фон Грейму. Говорят также, он серьезно ранен и его вывезли из Берлина на носилках.

– А мы? – спросил Петер. – Кому теперь подчиняемся мы?

– Нами командуют непосредственно из «Бендлерблока», – выпустив первую струю дыма, пояснил Кюстер. – Там теперь штаб обороны. По-прежнему ожидаем приезда командира артиллерии штаба, Ладно, пойду. – Оберлейтенант кивнул братьям и ушел.

– Ну, пора и нам приниматься за дело, – сказал Пауль, пульнув окурком с сорокаметровой высоты.

С этого дня для Петера началась настоящая служба на батарее Зообункера. Он был и писарем, и наблюдателем, и санитаром, и курьером. Когда вышел из строя один из элеваторов, он вместе с другими работал подносчиком снарядов.

Грохот пушек уже не ошеломлял его, да и к визгу шрапнели он стал понемногу привыкать. Их башня продолжала оставаться прочной скалой в бушующем океане дымов и пожаров. Это было, пожалуй, самое боеспособное подразделение в обороне Берлина, не теряющее своей огневой мощи, несмотря ни что. Казалось, что с ходом времени ничего не меняется. Снаряды все так же подавались наверх в любых количествах, поврежденные прицелы быстро заменялись новыми, на место раненых и убитых тут же становились другие. Не было недостатка в пище, воде и даже натуральном кофе В сравнении с другими пунктами обороны это был настоящий оазис изобилия. Правда, все сказанное не относилось к нижним этажам башни, где люди умирали от болезней, жажды, ужасной давки и просто от страха.

Но иллюзия стабильности обстановки быстро пропадала, стоило только посмотреть на исчерканную карту Берлина. Красные пометки неуклонно заполняли все ее пространство. Быстрее всего они ползли с юга, поглощая улицы Далема, Штеглица, Шмаргендорфа, Шенеберга, Нойкёльна. Давно уже пал Темпельхоф. До угла Фоссштрассе и Вильгельмштрассе оставались считаные десятки метров. Впрочем, защитники Тиргартена и зенитной башни Зоо не знали, где теперь Гитлер и жив ли он вообще. Скоро вся немецкая оборона столицы представляла собой узкую полосу, протянувшуюся с запада на восток вдоль шоссе Шарлоттенбургер и проспекта Унтер-ден-Линден. Двадцать девятого апреля советские войска вплотную подошли к форту «G» с юга и востока. С верхней площадки уже можно было разглядеть в бинокль чудовищные русские самоходные гаубицы, ползущие между руин в сторону зоопарка.

Поздно вечером, в понедельник тридцатого апреля, гарнизону Зообункера была предложена капитуляция.

К подножию башни с белым флагом подошла группа людей. Все – офицеры вермахта, плененные в эти дни гвардейцами Катукова и Чуйкова. Они обрисовали ситуацию, рассказав о том, что с командованием уже ведутся переговоры о капитуляции. Всем в башне, включая членов СС и штурмовиков, обещали жизнь в случае сдачи. Командир гарнизона полковник Галлер, понимая, что не вправе приносить в жертву тысячи женщин и детей, скопившихся на первых двух этажах, ответил принципиальным согласием. Однако он выдвинул условие – башня капитулирует только завтра, в ночь на второе. Условие было принято, и наступило затишье.

Измотанные артиллеристы падали на кровати, едва добираясь до них. Те, кому выпало дежурить на батарее, засыпали, прислонившись к прицелам и затворам остывающих орудий. Упав головой на стол с картой, в центральном посту дремали вычислители и телефонисты. В рентген-кабинете госпиталя на четвертом этаже в кресле уснул хирург. Он пришел сюда на минутный перекур и спал, выронив сигарету из окровавленных рук. Очень многие тогда, услыхав тишину, не смогли ей противостоять. Но многие продолжали выполнять свои обязанности.

Воспользовавшись прекращением огня, впервые за последние дни из башни стали выносить сотни трупов умерших, чтобы предать их земле. Вместе с ними выносили и закапывали ампутированные в госпитале конечности, от которых еще вчера не было возможности избавиться, иначе как просто выбрасывать в окна. Поступила команда раздать воду и продукты из военных запасов беженцам, численность которых некоторые оценивали в тот день в 30 тысяч человек. Допускать их самих к складам было совершенно невозможно – в давке на лестницах и в узких коридорах вполне могла произойти массовая гибель обезумевших от отчаяния и тесноты людей. Пришлось отбирать добровольцев среди солдат и гражданских, которые помогали медсестрам выносить и распределять продукты.

Не меньшие тяготы за эти дни испытали на себе и солдаты противной стороны. Они тоже валились с ног и засыпали возле своих гаубиц. Соперничество двух фронтов и желание командования во что бы то ни стало подарить Берлин Сталину к Первомаю, стоили им нескольких десятков тысяч лишних смертей. Но все же их окрыляла победа. Они жили надеждой на возвращение и перемены в своей собственной стране, которых просто не могло не быть после такой Великой Победы.

У защитников же башни Зоо, Тиргартена, нескольких еще удерживаемых мостов и площадей не было в крови этого дающего силы транквилизатора. Одни из них держались на фанатизме, другие – на примере товарищей, третьи – на паническом страхе перед пленом. Многие ни на чем уже не держались и, бросив оружие, бежали в леса, прятались в подвалах или выходили на улицы с поднятыми руками.

Петер с трудом разыскал брата, уснувшего в своем кабинете на шестом этаже. Пауль редко бывал здесь и сейчас сидел, положив локти на стол и уронив на них голову. Вероятно, он приводил в порядок документацию вверенного ему подразделения и так и уснул с пером в руке.

Петер сразу отметил разительную перемену во внешнем облике брата. Он осторожно потрогал его за плечо с блестящим серебряным погоном на красной подложке, и тот поднял голову. На Пауле был новый мундир со всеми наградами. Лицо его на этот раз оказалось чисто выбритым, а из рукавов кителя выглядывали белые манжеты рубашки с серебряными запонками.

Пауль протер глаза руками и откинулся на спинку стула. Его талию охватывал парчовый пояс с золотым парящим орлом на овальной серебряной пряжке.

– Жаль, у меня нет шпаги, которую я мог бы им отдать, – сказал он не то шутя, не то всерьез.

– Послушай, Пауль, – Петер сел на второй стул, – ты слышал, что наши там, внизу, сегодня пойдут на прорыв?

– Да. Именно поэтому мы сложим оружие только ночью, чтобы русские раньше не вошли в Тиргартен с юга.

– Так пошли вместе с ними! Они будут пробиваться на северо-запад к Олимпийскому стадиону и далее до Хафеля на Шпандау. Говорят, мост через Хафель еще в наших руках, Там, в лесах, мы соединимся с генералом Венком и двинем на Эльбу к американцам. Это хороший шанс!

– Не думаю.

– Почему? Я слышал, что у них несколько заправленных «тигров» и «пантер» и много грузовиков. Это части танковой дивизии «Мюнхеберг» и еще какой-то моторизованной. Кажется, 18-й. С ними пойдут тысячи гражданских. Поговаривают, что русские сегодня отмечают свое Первое мая и к ночи будут не в форме.

Пауль усмехнулся.

– А вот на это не надейся.

Он встал, одернул китель и, надев фуражку, подошел к небольшому зеркалу, висевшему на стене.

– Я не могу тебе советовать, потому что сам не знаю, что будет лучше для тебя. Ты имперский судья, хоть и бывший. Я приготовил для тебя документы недавно умершего солдата, но допускаю, что те ребята, что нами займутся завтра, тебя быстро расколют. Да и на батарее все знают, что ты мой брат Петер Кристиан. Уверяю тебя, завтра мы спустимся вниз, и многие оставят здесь, в башне, свою честь и долг перед товарищем. Начнется борьба за собственную шкуру. Поэтому я не отговариваю тебя от решения прорываться.

– Так пойдем вместе. Тебе тоже не простят командование батареей, убившей тысячи русских. Ты же знаешь, что они расстреливают на месте простых снайперов, хотя умение метко стрелять никогда не считалось военным преступлением.

Пауль покачал головой.

– Мы пообещали сдаться. Если часть гарнизона воспользуется перемирием, чтобы удрать, это будет расценено как нарушение предварительной договоренности. А уж мое отсутствие заметят в первую очередь. Тогда и русские не будут обязаны выполнять свои обещания. Я не могу подводить других, Петер. У меня в отличие от тебя просто нет выбора. Мне проще.

Он улыбнулся и достал из стола бутылку.

– Давай-ка лучше выпей да отправляйся спать. Тебе нужно отдохнуть до вечера.

Через несколько часов они прощались, стоя у моста через Ландверканал. Уже полностью стемнело. Накрапывал мелкий дождь. Мимо них на ту сторону проходили все те, кто решил принять участие в прорыве. Частично это были остатки гарнизонов, державших оборону зоопарка, но в большинстве своем гражданские. Тихо урча, проезжали с выключенными фарами автомашины. Солдаты пытались преградить путь женщинам, особенно тем, у кого были дети. Но многие, несмотря на это, прорывались через мост, говоря, что лучше умрут этой ночью от пуль, чем попадут в руки русских.

– Когда ты в последний раз видел отца? – спросил неожиданно Пауль.

– В начале февраля.

– А я почти год назад. Правда, недавно случайно встретился с одной из его… а впрочем, неважно. – Пауль отбросил докуренную сигарету. – Возьми мой пистолет. Мне он уже ни к чему – стреляться я не собираюсь.

– Не надо.

– Как хочешь. Не забудь, что ты Ганс Пользек, бывший солдат 20-й авиаполевой дивизии, после расформирования которой третьего августа сорок четвертого ты был переведен в 19-ю народно-гренадерскую.

За спиной Петера висел небольшой рюкзак с медикаментами, бинтами, флягами со спиртом и водой и небольшим количеством продуктов. На нем была новая куртка из синевато-сизой вэвээсовской ткани, единственным знаком различия на которой являлась зеленая манжетная лента одного из парашютных полков Геринга.

– Ну, мне пора возвращаться, – сказал Пауль. – Я рад, что эти несколько дней мы были вместе.

Они обнялись, и майор Кристиан быстро пошел в сторону чернеющей на фоне озаряемых сигнальными ракетами низких облаков громады башни.

В одиннадцать часов вечера над башней Зообункера затрепетал белый флаг. Простыню привязали к какой-то жерди, жердь – к стволу пушки, после чего ствол привели в вертикальное положение и осветили прожектором. В этот момент все триста пятьдесят человек гарнизона стояли внизу. Раненые, медперсонал и беженцы (те, кто решил остаться) находились внутри. Ожидание длилось недолго.

Скоро послышался шум моторов и треск ломаемых деревьев. Из темноты показались танки. Они надвигались на башню с трех сторон, толкая впереди себя тяжелые катки тралов. Образовав полукруг радиусом метров в семьдесят, танки остановились. В свете их фар оседали клубы пыли, так и не прибитой мелким дождиком.

Еще через минуту появились машины с солдатами и несколько американских джипов. Наконец, когда сдающийся гарнизон был взят под прицел сотни автоматчиков, а другие две или три сотни уже пробирались вверх по этажам башни, подъехало начальство.

Из машины вышел плотного вида генерал, за которым устремилось десятка полтора офицеров. К генералу подошел командир гарнизона Зообункера оберст Галлер, отдал честь и протянул какой-то листок. Он сообщил, что солдаты и офицеры разоружены и все личное оружие сложено на первом этаже. Орудия и зенитные пулеметы наверху не повреждены, башня не заминирована. Он также сообщил, что внутри много тысяч мирных жителей и около тысячи раненых, и попросил отнестись к ним гуманно.

Генерал удовлетворенно кивнул, сразу же отдал листок офицеру из свиты и медленно пошел вдоль строя, рассматривая тех, кто за последние две недели доставил ему и другим столько хлопот. Он не увидел в этих людях ничего необычного. Те же лица, что и везде. В одних глазах надежда и облегчение от наступившей развязки, в других – ничего, кроме смертельной усталости и безразличия. Многие были навеселе, а некоторые откровенно пьяны.

И здесь генерал увидел такую же смесь униформы всех родов войск, что и в других местах. Всевозможные куртки и блузы мешковатых образцов сорок четвертого года, сшитые из грязно-бурых тканей, обрезанные шинели и камуфляж. Все это соседствовало с приталенными восьмипуговичными кителями и даже с парадными ваффенроками довоенной поры. Здесь были солдаты люфтваффе и сухопутных войск вермахта, танкисты, самоходчики, десятка два эсэсовцев и даже несколько фольксштурмистов с черными повязками на рукавах, пожелавших по каким-то причинам сдаться вместе с военными.

Вдруг он увидел офицера в белой рубашке с галстуком и красными петлицами на сизо-синеватом кителе. Парчовый пояс и медали смотрелись явно вызывающе.

– Это что за фазан напыщенный? – обратился генерал к одному из своих. – Ну-ка, спроси, кто таков.

К офицеру подошел переводчик и по-немецки попросил его назвать себя.

– Майор Кристиан, командир батареи 127-мм пушек зенитной башни «G» Зообункера.

Пауль рукой, облаченной в серую замшевую перчатку, коротко взял под козырек.

Генерал, видимо, ожидавший чего-то другого, выслушав перевод, удивился Он стал разглядывать майора с явным любопытством. Этот щеголь командовал ненавистной батареей? По всему Берлину и окрестностям лежат обломки английских, американских и советских самолетов, сбитых этой чертовой башней. Генерал ожидал и даже желал бы увидеть здесь фанатичного эсэсовца со стальным взглядом. В крайнем случае хвата-полковника в замасленной куртке с рыцарским крестом на шее.

– Давно он командует этими пушками? – глядя на майора, задал генерал свой вопрос переводчику.

– Последние пять месяцев, товарищ генерал, – был ответ.

– И что, всегда вот так, при полном параде?

– Выпендривается, товарищ генерал. Решил пофорсить напоследок, – сказал кто-то из штабных.

– А ты застегни лучше воротник, Ерохин, да ремень подтяни, – осадил встрявшего генерал, – а то, я смотрю, с тебя скоро штаны свалятся. Победитель, мать твою!

Русские офицеры засмеялись и стали незаметно подтягивать ремни и расправлять складки на гимнастерках. Большинство из них, как и немцы, носили в своих фляжках однюдь не воду или компот, и было хорошо заметно, что в последнее время их содержимое обновлялось особенно часто.

– Может быть, у него день рождения, товарищ генерал? – не унимался Ерохин. – Так мы его поздравим.

Он демонстративно потянулся к своей фляге.

– Нет, Ерохин, – глядя в глаза немцу, с расстановкой сказал генерал, – у него не день рождения, Просто он хочет показать всем нам и тебе в том числе, что, несмотря ни на что, гордится своим мундиром и наградами.

В это время километрах в двух от них, на северо-западе, началась интенсивная стрельба. Все повернулись в ту сторону. В воздух полетели красные ракеты, извещающие соседей, что противник начал атаку с целью прорыва окружения. Генерал махнул рукой танкистам, и те, дав задний ход и освободившись от тралов, устремились в сторону Тиргартена.

– Все-таки провели нас, – сказал кто-то, – специально тянули до темноты.

– Принимай пополнение, – обратился генерал к офицеру с малиновым околышем на фуражке. – Особо проверь этого майора.

Он собрался было повернуться и уйти, но помедлил, еще раз посмотрел на разряженного немца, неожиданно поднял свою мясистую руку к козырьку, быстро опустил ее и пошел в сторону машин, Офицеры, некоторые из которых тоже козырнули немцу, поспешили следом. Стоявший в сторонке майор с малиновым околышем скривил рот в усмешке, не спеша достал из портсигара папиросу, закурил, подождал, пока командир корпуса уедет, после чего сделал знак автоматчикам приступить к обыску.

Ночь пленные снова провели в башне. Под утро после визуального осмотра и проверки документов из нее стали выпускать беженцев. К тому времени стрельба на западной окраине Тиргартена прекратилась, частично переместившись дальше на запад.

К полудню начались радиопереговоры о капитуляции столичного гарнизона, услышанные и радиостанцией Зообункера. К часу дня на Потсдамский мост с белым флагом вышла группа офицеров из штаба генерала Вейдлинга. Еще через несколько часов Берлин прекратил сопротивление.

Ближе к вечеру плененный гарнизон башни вывели наружу, построили в колонну по три и повели в сторону парка. Когда они перебрались по полуразрушенному мосту через Ландверканал, их остановили. Подошли несколько офицеров с малиновыми околышами, и один на довольно чистом немецком сказал:

– Мы ищем Гиммлера. У нас есть точные сведения, что по крайней мере последние сутки он находился в районе зоопарка и этой ночью пытался прорваться из окружения. Понятное дело, что он предварительно переоделся в форму нижнего чина либо в гражданское платье. Сейчас вас проведут мимо убитых. Тот, кто опознает труп вашего рейхсфюрера, будет отпущен независимо от звания и всего прочего. Наверняка среди убитых есть и другие важные персоны. Их опознание также зачтется.

Офицер отступил назад, и другой, вероятно старший, махнул рукой. Колонна медленно двинулась дальше и через пятнадцать минут достигла того места, где вчера шел бой. Здесь стояло несколько подбитых танков, повсюду валялись перевернутые и сгоревшие автомашины. Кое-где еще тлели места пожаров, отчего весь парк был затянут дымным туманом.

Через несколько минут они вышли на одну из аллей, ведущих в северо-западном направлении. Вдоль левой обочины аллеи вытянулась сплошная полоса из мертвых тел. Их были сотни, довольно аккуратно уложенных ногами в сторону асфальтовой дорожки. Пауль Кристиан посмотрел дальше и понял – счет трупов шел не на сотни, а, по крайней мере, на полторы-две тысячи. По всему парку разбрелось множество людей в немецкой униформе и гражданской одежде вперемешку с солдатами в советских гимнастерках и шинелях. Немцы переносили убитых и раскладывали их рядами, отделяя военных от гражданских, женщин и стариков. В большие кучи складывали вещи: чемоданы, рюкзаки, всевозможные тюки, детские коляски с тряпьем и продуктами. В них копались те из военнопленных, кому была поручена эта работа. Они тоже что-то там сортировали, а кое-кто из особо послушных иногда подзывал кого-нибудь из советских офицеров и показывал им свои находки.

Русские военнослужащие из полка НКВД наблюдали за всем этим, доставали документы убитых, внимательно изучали их, после чего клали сверху на трупы тех, кому они принадлежали. Следом шли какие-то люди с гроссбухами в руках, вероятно из Немецкого Красного Креста. Они снова просматривали документы и жетоны и делали записи в своих книгах. Время от времени подъезжали грузовики. Некоторые тела грузились на них. По всему чувствовалось, что работа эта идет здесь уже много часов.

Пленных перестроили в колонну по одному и длинной вереницей повели вдоль тел. Все это были погибшие в ночь прорыва. Пауль увидел, как несколько человек ходят вдоль мертвых с ведрами в руках и под руководством офицеров НКВД омывают лица, залитые кровью и залепленные землей.

В другое время и для других людей вид всего этого мог бы быть невыносимо ужасен. Но и защитники города, и простые берлинцы, испытавшие за всю войну триста воздушных налетов, а напоследок еще и шквал русской артиллерии, уже не раз видели вереницы изуродованных тел, выложенных вдоль тротуаров. Поэтому теперь пленные брели по аллеям Тиргартена, более походившего на морг под открытым небом, с покорной безучастностью ко всему происходящему. Никто из них не искал ни Гиммлера, ни других «важных персон». И они, и русские понимали, что вся эта канитель скорее для проформы. Просто кому-то из начальства пришла в голову мысль провести пленных мимо убитых – авось кто-нибудь кого-нибудь да опознает.

И все же один среди них действительно напряженно всматривался в лица и прежде всего в одежду убитых. Это был майор Кристиан. Ведь в ряду погибших мог оказаться его младший брат.

Он вздрагивал каждый раз, когда видел парашютную куртку сизого цвета. Он ничего не знал о том, чем закончился ночной прорыв и многим ли удалось выйти из города и скрыться в лесах. Пауль пытался как можно точнее определить число убитых и сопоставить его с тем количеством людей, которое он видел вчера вечером у моста, прощаясь с братом. Видимо, все же кто-то ушел.

Колонну завернули вправо и быстро повели по небольшой аллее мимо разбитых киосков и павильонов, Метрах в семи в стороне Пауль увидел несколько тел, возле которых копошились два гражданских немца. В руках одного из них он разглядел (или ему только так показалось) рюкзак Петера.

Он отыскал глазами сопровождавшего колонну офицера, того, что говорил по-немецки.

– Можно посмотреть там? – спросил он. – Мне кажется, я узнал одного человека.

Молодой офицер в темно-синих галифе и накинутом на плечи незастегнутом плаще, в карманах которого он держал обе руки, удивленно посмотрел на пленного майора. Как тот на таком расстоянии смог кого-то узнать? Он прошел еще несколько шагов, прежде чем дал команду, и колонну остановили.

Кивком головы энкавэдэшник предложил пленному приблизиться к телам.

Все убитые в этой куче были совсем молоды. Пауль понял, почему их вели мимо – молодежь русских не интересовала. Он подошел и сразу узнал куртку с ярко-зеленой лентой на рукаве, вдоль которой шла вытканная желтой нитью готическая вязь. Из рукава высовывалась белая кисть руки со скрюченными трупным окоченением пальцами. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять – под этой кожей уже много часов не течет кровь.

Куртка на груди мертвеца была расстегнута, сверху на ней лежала солдатская книжка и опознавательный жетон. Голова резко повернута влево и наполовину прикрыта рукой другого мертвеца, но сомнений не оставалось – это был Петер.

Пауль застыл, глядя на брата. Проследив его взгляд, русский офицер нагнулся и взял солдатскую книжку.

– Ганс Польцек, рядовой, 19-я народно-гренадерская дивизия, – медленно прочитал он. – Ну и что? Кто это такой?

– Я обознался.

Офицер пристально посмотрел на майора, раздраженно похлопал солдатской книжкой по левой ладони, потом отшвырнул ее и велел возвращаться в строй.

Пленных снова водили мимо убитых, но Пауль уже не всматривался в лица мертвецов. Однажды он увидел армейского капеллана. На его рукаве белела широкая повязка с красным крестом и четырьмя широкими сиреневыми полосами. Он стоял рядом с двумя другими немцами с белыми повязками на рукавах.

– Святой отец! – крикнул Пауль, – Где будут хоронить всех этих людей?

Священник растерянно посмотрел на одетого как на парад немецкого майора и только развел руками.

Вскоре их вывели на Хеерштрассе, по которой уже шли другие военнопленные, и повели в сторону центра.

Что же касается Гиммлера, то его, как ни странно, нашли. Нашли именно в Тиргартене. Он лежал вдавленный в развороченный танками дерн, и, по всей видимости, по нему в темноте проехала не одна машина да еще протопала не одна сотня ног. Правда, это оказался вовсе не рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, а всего лишь его родной брат Эрнст. Последние несколько недель он работал на радиостанции в башне «L» в зоопарке и тоже попытался прорваться из Берлина в ночь с первого на второе мая.