XI

В ноябре сорокового года, отметив свое восемнадцатилетие, Эрна вступила в организацию «Вера и красота» и записалась в секции фольклора и музыки. Ей нравились еженедельные встречи с новыми подругами. На них девушки обсуждали все стороны жизни и делились сокровенными секретами о женихах. В такие минуты Эрне оставалось только слушать и незаметно вздыхать.

В университете она сразу стала активной участницей студенческого театра. Эрна обладала приятным голосом, была исключительно пластична и особенно восприимчива к романтическим образам средневекового германского эпоса.

Как-то осенью их театр представил на суд публики инсценировку «Четвертого дня» тетралогии Рихарда Вагнера «Кольцо Нибелунга». Это была упрощенная версия «Гибели богов». Они выступали на открытой сцене в Хофгартене. На скамейках перед летним павильоном сидели их главные зрители – раненые, инвалиды, медперсонал мюнхенских клиник и военного госпиталя. Был погожий сентябрьский день. Вокруг собралось много дополнительной разношерстной публики – жители окрестных кварталов, студенты, военные, просто прохожие.

Конечно же, Эрна играла роль красавицы Гутрун Под не очень стройные звуки их небольшого оркестра она нараспев произносила монологи своей героини, кидала влюбленные взоры на Зигфрида – рослого рыжего первокурсника, – подносила ему напиток забвения, чтобы стереть память о его любви к Брунгильде.

– Ты должна стать сладострастной галлюцинацией, наполняющей душу Зигфрида, – требовал от нее режиссер Пауль Шмельхер, студент выпускного курса факультета филологии. – Ты должна возвестить публике о возвращении демонических гармоний, волшебства взаимоотношений, стать роковым инструментом в руках судьбы своего мужа.

Эрна не всегда понимала, о чем он так туманно говорит, но в своем длинном, облегающем талию черном платье, с распущенными волосами, с вплетенными в них красными лентами, она была неотразима. Другая валькирия, Брунгильда, которую играла сокурсница Эрны, меркла рядом с нею.

– Зигфрид, мой супруг, а не мой брат Гунтер, овладел твоим телом и похитил у тебя твою девственность! – гордо бросала она королеве-сопернице.

Публика с замиранием следила за их противостоянием. Ее не столько волновала гибель рыжего Зигфрида, сколько плач Гутрун над его бездыханным телом. И, когда представление закончилось, большая часть оваций выпала именно на ее долю.

После спектакля, еще разгоряченная своей игрой и успехом, Эрна вместе с друзьями вышла на автобусную остановку. Здесь она со всеми попрощалась и решила идти домой пешком, благо до их Брудерштрассе было совсем рядом.

– Вы не подскажете, который час? – обратилась она к оказавшемуся рядом моряку.

– Без четверти восемь, очаровательнейшая из Кримхильд.

– Из Кримхильд? – Эрна вопросительно посмотрела на моряка. – Господин офицер хорошо знаком с «Нибелунгами» Фридриха Геббеля? [20]

– Я не офицер, фройляйн, хотя скоро должен им стать Пока я всего лишь оберфенрих цур зее.

– А я всего лишь студентка второго курса, а никакая не Кримхильда, – рассмеялась Эрна.

– В таком случае нам осталось только назвать имена, чтобы окончательно представиться. Клаус фон Тротта, – он приложил руку к козырьку фуражки.

– Эрна Вангер, – немного растерявшись, ответила она и пожала протянутую ладонь. – А вы не родственник…

– Адмирала? Дальний, настолько дальний, что даже не собирался становиться моряком. Я прослушал курс филологии в целой куче университетов, но потом посчитал, что в наше время не могу оставаться в стороне от семейной традиции.

Они помолчали.

– Позвольте, я вас провожу? Я слышал, что вы собрались идти домой пешком, – сказал оберфенрих.

– Но я живу совсем рядом. Вон за теми домами, – показала она в сторону Кольца. – Пойдемте.

Первую минуту они шли молча

– А все-таки у Вагнера роль вашей героини сильно сокращена и даже искажена, – нарушил молчание Клаус. – Нет ни гордой супруги, ни скорбящей вдовы, ни безжалостной мстительницы. Он создал образ более нежный и человечный, нежели тот, что был в текстах древних поэтов и стал классическим у Геббеля. Вы не находите?

– Но это же опера, господин .. фон Тротта…

– Клаус. Называйте меня по имени и без «господин».

Эрна мельком взглянула на него и кивнула Ей уже стало интересно, чем кончится их короткая прогулка.

– В трехчасовую оперу нельзя вместить такое эпическое произведение без переработки и сокращения – продолжила она – Что касается меня, то вагнеровская Гутрун мне нравится больше, пускай она и не столь воинственна, как Кримхильда. А вам понравилось, как мы сыграли? Мы репетировали целый месяц, несмотря на каникулы. Конечно, это всего лишь студенческая постановка на тему «Гибели богов». Что же вы молчите?

– Мне понравились вы, Эрна. К сожалению, поблизости не оказалось цветов, а отходить далеко я не решился, побоявшись, что упущу вас.

Эрна была смущена. Она украдкой взглянула на своего спутника и не знала, что сказать. Он был на несколько лет старше и, конечно, более образован. Да еще эта аристократическая приставка «фон» вкупе с известной фамилией1 Присущие ее характеру задор и независимость куда-то улетучились. «Скорей бы уж дойти до дома», – подумала она

– Пока будет стоять хорошая погода, мы продолжим играть наш спектакль. У нас даже есть предложения из соседних городов

– А почему вы выбрали именно эту вещь? – спросил Клаус

– Честно говоря, нам ее спустили сверху. Мы выбирали между «Золотом Рейна» и «Богами». Другие оперы «Кольца» уже были распределены. А вы, Клаус, не играли в годы учебы?

– Увы. Из меня никудышный актер. Я даже стихотворение не могу прочитать красиво

– Ну вот я и пришла, – сказала Эрна, когда они остановились возле ее подъезда.

– Действительно, совсем рядом

Он замолчал, и по всему было видно, даже не собирался продолжать, предоставив ей последнее слово. Она удивлённо посмотрела на оберфенриха «И это все?» – невольно сказал ее взгляд.

– Желаю вам всего доброго, – проговорила она.

– И я вам

– Прощайте.

– Прощайте.

Эрна смущенно улыбнулась и вошла в подъезд. «Он наверняка заметил мою растерянность, – думала она, поднимаясь по лестнице. – Какая же я дура! Театральный поклонник проводил до дома, а я уже размечталась. Но он тоже хорош – „Называйте меня Клаус. Вы мне понравились. К сожалению, там не было цветов. Ля-ля-ля..“ Тьфу, как все глупо вышло!»

Через три дня они снова выступали – на этот раз в парке Фрауенклиники на углу Гете– и Зендлингерштрассе. Здесь Эрна, уже почти забывшая оберфенриха с литературным образованием, снова вспомнила о нем. Подойдет ли к ней кто-нибудь на этот раз? К ней одной. Теперь до ее дома нужно идти через весь центр города, а это не меньше часа, почему-то подумала она.

И снова она была великолепна. Но теперь в голосе и жестах ее Гутрун появились новые черты. Она стала воинственней и непреклонней. А в ее скорби по убитому супругу слышались нотки зарождающейся жажды мщения. Пауль Шмельхер с удивлением смотрел на свою актрису из-за кулис и признавался самому себе, что ему нечего возразить.

Сразу после спектакля, когда музыканты укладывали инструменты в футляры и заносили их в предоставленный городской администрацией автобус, а актеры приводили себя в порядок, к Эрне подошел Клаус.

Она вздрогнула, меньше всего ожидая увидеть именно его. Он был в несколько мешковатом штатском костюме и кепке какого-то французского фасона. В руках он держал небольшой, но очень красивый букет цветов, который протянул ей тут же при всех.

– Вы намерены посетить все наши выступления? – спросила Эрна, когда они выходили на Зендлингерштрассе.

– Как получится, милая Кримхильда. Ведь сегодня вы были более Кримхильдой, нежели Гутрун?

– Я отреагировала на вашу критику, господин ученый филолог. – Эрна решила вести себя легко и непринужденно и, главное, ни о чем не загадывать наперед. – А вы? Почему вы сегодня не в морской форме? Она вам так идет.

– Именно потому, что хочу почувствовать себя оставшиеся несколько дней ученым филологом, не козырять встречным офицерам и ходить, не вынимая рук из карманов.

– А что потом? Через эти несколько дней? Какие у вас планы?

– Планы? – Он посмотрел на нее, как бы умиляясь наивности прозвучавшего вопроса. – Это у вас, Эрна, могут быть планы, а у меня приказ явиться на корабль тридцатого сентября. После этого все планы, касающиеся моей персоны, будут составляться где угодно, только не в этой голове, – он прикоснулся пальцем к своему виску.

– Но у вас ведь есть мечты? Что-то личное?

– Безусловно. Например, я хочу предложить вам провести завтра со мной вечер. Сходить в кино, после чего поужинать в небольшом ресторане.

– В кино? – Эрна вдруг встрепенулась. – Вы были в «Каире»? Я имею в виду кинотеатр, а не столицу Египта.

– Нет. Я не здешний и мало где бывал в этом городе.

– Вот и хорошо! Значит, завтра пойдем в «Каир». Это на Кольце. Только вы заранее купите билеты… на хорошие места.

На следующее утро, а это было воскресенье, в дверь их квартиры позвонили.

– Эрна, – заглянул в комнату дочери профессор, – тебя там спрашивает какой-то молодой человек.

– Какой еще человек?

Эрна отложила учебник и, выйдя в прихожую, увидела Клауса. Он стоял с большим букетом цветов. На нем был двубортный темно-синий китель с золотыми пуговицами и узкими погончиками оберфенриха, на которых поблескивали по две золотые звездочки. Белая рубашка, черный галстук. На голове офицерская фуражка с желтым волнистым кантом по краю темно-синего матерчатого козырька. Верх фуражки был покрыт белым летним чехлом. Слева на груди два значка: спортивный – с вензелем из переплетенных букв «DRL» и морской – с изображением большого корабля, идущего прямо на вас.

– Клаус?

– Здравствуйте, фройляйн Эрна. Извините за столь ранний визит, но я буквально на несколько минут.

– Проходите.

Букетов оказалось два. Тот, что поменьше, Клаус вручил Эрне, оставив другой у себя. Сняв фуражку и пригладив рукой волосы, он прошел в гостиную. Через несколько минут в дверях появились родители Эрны.

– Клаус Мария фон Тротта, – представился оберфенрих и отдал цветы слегка удивленной женщине.

Эрна назвала родителей и, еще не вполне придя в себя от смущения, объяснила им, что познакомилась с Клаусом несколько дней назад после их спектакля в Хофгартене (о чем она уже, конечно же, им рассказывала).

– Я пригласил вашу дочь, фрау Вангер, в кино и ресторан и счел своим долгом нанести вам визит и представиться. – Он слегка поклонился и добавил: – Готов ответить на любые ваши вопросы, после чего не стану вам надоедать.

Через двадцать минут они пили чай в столовой, и Клаус, отвечая на вопросы фрау Вангер, сообщил о себе некоторые подробности. Ему двадцать пять лет, он филолог и после войны намерен продолжить заниматься своей мирной профессией. Его отец – военно-морской атташе в одной из далеких и дружественных рейху стран. Его мать живет с мужем в Южном полушарии, а он сам снимает квартиру в Гамбурге и изредка бывает в их родовом поместье в Нижней Саксонии под Ольденбургом Впрочем, теперь, когда он стал военным моряком, ему редко приходится бывать не только в родном доме, но и вообще в Германии. Здесь, в Мюнхене, Клаус по приглашению одного из сослуживцев, к которому заехал на несколько дней, но сейчас решил остаться до конца сентября.

– А как называется ваш корабль, господин фон Тротта? – спросил профессор. Он хотел назвать их гостя по званию, но плохо разбирался в знаках различия и чинах даже сухопутных военных, уж не говоря о моряках.

– Тяжелый крейсер «Принц Ойген». Я был бы рад, если бы вы обращались ко мне просто по имени.

– В таком случае, Клаус, объясните нам, что это за крейсер такой и где он находится? – задала вопрос фрау Вангер, на которую этот молодой человек производил все более благоприятное впечатление. – Мы, конечно, следим за радиосообщениями о событиях на войне, но нас больше волнует суша, особенно та ее северная часть, где Финляндия граничит с Россией. Ведь там наш сын.

– Я вас прекрасно понимаю, фрау Вангер, – кивнул Клаус, – «Принц Ойген» – это наш новейший крейсер Он введен в строй в прошлом году и назван в честь принца Евгения Савойского. Сейчас он в Бресте.

– А вы на нем уже плавали?

– Да, в прошлом году. Девятнадцатого мая мы, объединившись в Балтийском море с «Бисмарком», направились через Каттегат и Скагеррак в Норвегию, потом вышли в Северную Атлантику, а первого июня, обогнув Исландию и Британский архипелаг, пришли в Брест, но, увы, без линкора.

– Вот как! – воскликнул профессор. – Так вы были в том походе и участвовали в сражениях с англичанами?

– Нам нечем особенно похвастать, господин Вангер. Вся слава принадлежит героическому экипажу линкора. А мы… мы всего лишь уцелели.

Все замолчали, отдавая дань памяти погибшим морякам.

– Когда же вы уезжаете? – спросила наконец фрау Вангер.

– На двадцать седьмое у меня билет в Париж, а тридцатого я должен предстать перед моим командиром.

Вскоре Клаус ушел, оставив после себя легкий аромат изысканного одеколона. Его визит совершенно выбил Эрну из колеи. Она то уходила к себе, безуспешно пытаясь читать учебник, то выбегала и приставала к матери.

– Ну как он тебе? Ну скажи честно. Ну ма-ам!

– Не знаю, не знаю, – нарочито сухо и немногословно отвечала фрау Вангер. – Время покажет. А может, и не покажет, ведь очень скоро он уедет, да не куда-нибудь, а во Францию, где у каждого нашего моряка есть французская подружка. Имей это в виду.

– Мама, ну при чем тут француженки! Скажи прямо: он тебе понравился?

Уже в пять часов вечера Эрна крутилась в своем лучшем платье то перед родителями, то перед большим зеркалом в прихожей.

– Как я выгляжу? А сзади? Папа, ты дашь мне десять марок?

В шесть вечера Клаус явился снова. На этот раз в белом открытом кителе без ремня и таких же белых брюках. Под его левым набедренным карманом на двух черных бархатных ремешках с золотыми пряжками в виде львиных голов висел кортик. За исключением белой спиральной рукоятки, он весь был позолочен, гармонируя с такими же позолоченными пуговицами, орлами и значками на мундире.

Внизу их ожидало такси. Подъехав к кинотеатру почти за час до начала фильма, они решили прогуляться. Эрна взяла под правую руку своего кавалера (левой ему приходилось придерживать кортик), и они медленно пошли к расположенному рядом скверику с небольшим фонтаном.

Эрна знала, что все смотрят на них – красивую молодую пару. Изысканные морские офицеры в сухопутном Мюнхене встречались не особенно часто, а в сопровождении красавиц в нежно-розовых платьях со спадающими на спину темными локонами искрящихся в свете закатного солнца волос они и вовсе здесь не появлялись, Так считала она. То же чувствовал и Клаус. Каждый из них был горд своим спутником, осознавая одновременно, что и сам является предметом его гордости.

Эрна еще совершенно не была влюблена в своего кавалера. Она допускала, что это может произойти, но также знала и то, что этому чувству, как некоему заболеванию, будет предшествовать определенный вегетативный период. После ее давно прошедшей детской любви к Петеру Кристиану она утвердилась во мнении, что любовь с первого взгляда, во всяком случае у взрослых людей, – это лишь поэтический прием романтических писателей, Она существует в кино, операх и сказках только для того, чтобы сэкономить время, но никак не в реальной жизни. Во всяком случае, так она думала до сегодняшнего дня. Она почти не грустила о том, что Клаус скоро уедет. Уедет на долгие месяцы, а может быть, навсегда. На берегу его будут окружать француженки, а в море – опасности. Ну и пусть. Зато эти две недели принадлежат им. И когда они закончатся, этот факт следует принять как должное и не создавать себе несбыточных иллюзий о будущей встрече и отношениях.

В фойе кинотеатра по-прежнему висели портреты актеров. За последние четыре года Эрна побывала здесь несколько раз с подругами и один – с Мартином.

– Вам нравится Паула Вессели? – спросила она Клауса, когда они проходили мимо фотографии знаменитой киноактрисы.

– Да, конечно. Но я больше люблю живую сцену, когда актеры играют сейчас, в настоящую минуту, и именно для тебя. А Вессели я видел не раз еще в венском Бург-театре. Жаль, что ее целиком поглотил кинематограф.

– Вы эгоист, Клаус. Теперь Паула принадлежит всему миру, а не одним только напыщенным венцам.

Они прошли дальше. В одном месте с фотографии на них смотрел мрачный еврей Зюсс в исполнении великолепного Вернера Крауса, в другом – Лотар Мютель в роли ожидающего казни Шлагеттера – того самого мученика, воспетого в кино и театре, которого когда-то давным-давно (так ей теперь казалось) Эрна проходила в школе.

Клаус купил билеты на места в пятом ряду. Перед началом фильма показали киножурнал. На вспыхнувшем экране появился имперский орел, и зазвучала торжественная маршевая музыка. Колонны улыбающихся немецких солдат шли по пыльным дорогам Украины и России, в то время как бесчисленные вереницы русских пленных текли по их обочинам в обратном направлении. Бравурный голос диктора перечислял номера армий, имена их командующих, названия населенных пунктов и рек. «Седьмого сентября наши доблестные войска вышли к Ладожскому озеру и взяли Шлиссельбург… Петербург – вторая столица большевиков – полностью окружен…» Затем на экране появились пески Северной Африки и образ героя кампании Эрвина Роммеля. Небольшой сюжет был посвящен и морякам, начавшим в эти дни штурм островов Моонзундского архипелага, а также их битве за Атлантику. Зрители в который уже раз увидели. как, задрав в небо корму, уходят под воду вражеские суда, а в промежутках между этими кадрами улыбаются веселые лица бородачей-подводников адмирала Деница.

Потом был фильм. Клаус внимательно следил за сюжетом, изредка шепотом обмениваясь с Эрной впечатлениями. Никто не сжимал ее руку. Быть может, теперь это показалось бы даже неуместным, ведь рядом сидел не мальчишка из соседней школы, а совсем взрослый человек, да ещё отпрыск аристократического рода. И все же мысли ее слегка путались.

Их встречи продолжились и стали почти ежедневными. Несколько раз Клаус приходил к Эрне домой и вел беседы с ее родителями. С профессором они рассматривали некоторые аспекты Римского права (при этом, слыша мудреные слова вроде «узуфрукт» или «сервитут», Эрна закатывала глаза и демонстративно выходила из отцовского кабинета), достаточно остро дискутировали по вопросам аграрной реформы Гракхов, обсуждали события текущей войны. Специально для фрау Вангер Клаус наводил справки о северном театре Восточного фронта. Он успокаивал ее тем, что интенсивность боевых действий в районе Мурманска незначительна. Впрочем, Мартин и так большую часть времени в последние месяцы проводил в Германии, поступив в офицерскую школу.

– Что вы думаете о наших делах на востоке? – спросил однажды Клауса профессор.

– Трудно сказать. Судя по нашим киножурналам и газетам, русские уже должны бы сдаться.

– Они просто не читают наших газет, – рассмеялся профессор.

– Если они проявят стойкость, как в прошлом году англичане, – серьезно заметил Клаус, – нас ожидают большие разочарования.

– Вы так считаете?

– Видите ли, профессор, за последние 128 лет после Наполеона русские не выиграли ни одной крупной войны. Но всякий раз, терпя поражение, они отделывались минимальными потерями. Возьмите Крымскую кампанию. Проиграв, они не потеряли ничего. Японцам в 1905 году царь отдал незначительные территории в Китае и часть островов, им же и принадлежавших. И это после сокрушительного поражения русского флота в Японском море. В семнадцатом году их империя и вовсе распалась, что было, пожалуй, самым положительным итогом мировой войны для всех стран Запада. Но прошло несколько лет, и они возрождаются в еще более зловещем образе. Наконец, они с трудом побеждают несчастных финнов, еще раз показывая всем непригодность своих генералов и военной доктрины. Но не создается ли у вас впечатление, что Россия – это та страна, которую можно победить и принудить подписать невыгодный для себя мир, но нельзя разгромить? И все это чувствуют. Одержав первую крупную победу, никто не хочет идти дальше и развивать успех. У всех еще на памяти печальная участь Наполеона. А ведь он тоже хотел закончить миром без предъявления царю территориальных претензий. Но тот уперся, и в результате Московского похода – уж будем между собой откровенны, – императорская Франция пала. Вот почему я опасаюсь больше всего их упорства Тем более что у них просто может не остаться другого пути. Судя по всему, фюрер не предложит мира большевикам, а англичане всячески будут поддерживать в них желание бороться до конца. Вегеций Ренат правильно подметил в свое время: «У загнанного в ловушку врага отчаяние порождает смелость, и, когда уже нет надежды, страх берется за оружие».

– То, что вы сказали, Клаус, очень тревожно, – вздохнул профессор, – и прежде всего потому, что все это очень убедительно. Затяжная война уже раз стоила нам победы.

Наступил день расставания. Эрна стояла возле мягкого вагона поезда Берлин – Париж. Она ожидала, когда Клаус отнесет свой багаж в купе и выйдет на перрон. «Что сказать ему на прощание? – думала она. – Что я люблю его? Но это будет неправда. Почему я не такая, как все? Другая бы давно уже втрескалась по уши».

Она хотела полюбить и даже была готова к последующим разочарованиям. Но то ли им не хватило времени, то ли чего-то еще. Она вспомнила одну из фресок Микеланджело с плафона Сикстинской капеллы. Кажется, она называется «Искра жизни»: Творец, прикасаясь к протянутой Адамом руке, передает ему эту самую искру. Без этого акта созданное им совершенное тело человека безжизненно. Так и их красивая пара. Осталось лишь прикоснуться божественным перстом и вдохнуть в нее любовь. Но Создатель чего-то ждет. Быть может, он хочет ещё раз убедиться в гармонии своего творения, а может эта искра пробежит между ними в разлуке. Или она просто не может разобраться в самой себе.

Они стоят и смотрят друг другу в глаза.

– Мы так и не сказали главного, Эрна.

– Да, – соглашается она, – оставим это на потом. Пусть впереди нас еще ожидают эти слова. А пока сохраним их в сердце.

– Боже, Эрна, тем самым ты говоришь, что не любишь меня, но так, что не причиняешь мне боли. Но я-то должен сказать тебе…

Она прикасается пальцами к его губам.

– Потом. Мы сделаем это одновременно. Но сначала пусть пройдет время.

– Но это неправильно! Ведь идет война…

Кондуктор просит пассажиров пройти в вагон. Она

приникает к нему и целует в губы, обвив его шею руками, а когда отстраняется, он видит в ее глазах слезы. Поезд трогается. Клаус встает на подножку рядом с кондуктором.

– Твои глаза сказали больше, чем ты сама. А что касается меня, то я люблю тебя с того самого первого нашего дня. Я, Клаус фон Тротта! Запомни это! Я повторю эти слова еще тысячу раз!

Поезд уже набирал ход. Он снял фуражку и поднял ее в вытянутой руке.

Снова одна. Как ни настраивала она себя, подготавливая к расставанию, ей уже в третий раз пришлось испытать это чувство разлуки и одиночества. Первый раз, когда уехал Мартин, второй – Петер и, наконец, теперь.