Зайцев позвал Ёжикова к себе. Ему было интересно, чем ещё занимается человек, отмочивший такую залепуху.

— Оформляю газету «Сельская жизнь», — ответил Ёжиков.

— «Сельскую жизнь»? — удивился Зайцев. — Скучно, наверное, оформлять «Сельскую жизнь». Это же не «Птюч» какой-нибудь, и не «Спид-Инфо».

— А что «Птюч»? Попса карамельная. Лучше уж «Сельская жизнь». Я недавно так нарисовал первую полосу, что если её на вытянутую руку положить и так чуть сверху на неё посмотреть, то из пробелов между абзацами складывается слово ХУЙ…

После этого Зайцев заказал Ёжикову оформить компакт-диск группы «Ути-ути» и поселил его в Теремке. Женька приехал из Питера и жилья у него в Москве не было.

Женька носил детские шортики и комбинезоны с лямками и короткими брючинами. Вместо о'кей говорил «такси». Слово «шестисотый» употреблял как абсолютную меру всего. Увидав большого таракана, уважительно запенивал: «О, какой таракан. Шестисотый!»

Потом Женька сшиб с Жоры большой аванс и исчез на три месяца. Выяснилось, что он довольно прочно торчит на «втором номере», как наркоманы называют героин.

— Женя, ты не думай, что я хочу тебя выгнать, отказать тебе в крыше над головой…

Зайцев перешёл на нервный, горячий шёпот. Арина шагнула ближе к двери: ей было интересно, чем закончится разговор. Заглянула в щель между дверью и косяком. И тут же, задушив в горле крик, отскочила, сшибла к чертям ню Zemfir'ы, которое украшало противоположную стену коридора.

Она увидела иссиня-жёлтое плоское лицо, которое не могло принадлежать человеку. Рот чернел отвратительными руинами сгнивших зубов. Щёки были покрыты белесыми струпьями. Глаз не было, или почти не было.

— Господи милосердный, — прошептала Арина. — Нет, это не Ёжиков.

Она видела недавно Ёжикова. Он производил несладкое впечатление: синий, впавшие щёки, подрагивающие веки. Но он не успел ещё превратиться в такое чудовище.

Арина быстро прошла вглубь квартиры. Там дышала сладким дымом пёстрая тусовка.

— Да нет никакой Акварели, и быть не может. Чистый фуфляж. Значит, и по вене дуть не надо, выпил рюмочку и готов? Это, знаешь, придумывают, кому колоться лень.

— Прямо коммунизм: выпил рюмочку и сутки прёт.

— Да это старая телега про мухоморы, достали уже… Доказано же — не прут мухоморы. Они хороши как рвотное…

— Фуфляж, всё фуфляж. Это как Стёпка Симонов делает. Я к нему прихожу, он меня угощает травкой амстердамской. Знаешь, такой пакетик с листочками, фирма. Я покурил: травка как травка, ничего особенного. А мне потом говорят, что он в этот пакетик кладёт дурь, купленную на Пушке, и трёт, что вчера прислали из Амстердама…

— Аринка, привет! Ты, говорят, с работы ушла?

— Говорят, меня Гаев уволил. Сегодня. Я не знаю. Правду, думаю, говорят.

— Держи косяк. Правильно ты ушла. Сколько ж можно в дерьме сидеть…

Арина взяла беломорину, затянулась. Ещё раз. Арина не курила почти неделю, и трава подействовала сразу. Где-то в глубине квартиры горели ароматические палочки. Внимательно следя за движением своей руки — какой она описала красивый полукруг! — Арина передала косяк дальше.

Сзади раздался сочный щелчок. Арина обернулась и вскрикнула. В дверном проёме застыло коротконогое толстое существо с иссиня-жёлтым лицом. На чёрной паршивой губе болталась жевательная отсоска от лопнувшего пузыря.

— Пуся, сгинь! — рявкнул кто-то сзади.

Существо помедлило мгновение, а потом плавно отступило в глубину коридора.

— Что это? — едва пролепетала Арина.

— Это Пуся. Ёжиков кореш. Два года на героине.

— Тебе повезло, он обычно не встаёт. Лежит и смотрит на носок ботинка. Женька ему препарат приносит. Говорят, он уже два месяца не срал.

— Я знал одного долбоёба, который не срал полгода. Дошёл до полной кондиции. Маму не узнавал в зеркале. Пальцы на ногах гнить стали. Все думали, всё, суши весла. Это было на Пушкинской, 10, я там тогда тусовался. И как-то ночью — жуткий грохот, а потом вонь. Это Марик просрался. Куча — вот не вру! — метр на метр! Как в него влазило…

— Аринка, да ты совсем ошалела. Чернушников не видала, что ли? Держи косяк…

Арина боязливо оглянулась на дверь. Спросила:

— А почему его зовут Пуся? Он вообще мужик или баба?

— Парень. Двадцать лет, что ли. Кажется, с Волги… Земляк твой.

Рокеров погрузили на теплоход «Афанасий Фет» и вытолкнули в канал имени Москвы. Они должны были проплыть по Волге, остановившись в пятнадцати городах и сёлах. На берегу разворачивалась надувная сцена, рокеры смотрели в небо и пели про крепкую дружбу и про свободную Россию.

Зайцев вышел ночью на палубу. На корме, опершись руками о перила, стояла раком девка. Сзади пристроился, спустив штаны, музыкант Ефимов. Молча и ритмично, как водяной насос, он фалил юную жабу в серебряном свете луны.

Мурлыкали за кормой лопасти винтов. Ефимов, крякнув, оторвался от жабы. В серебряном луче сверкнули капли спермы на конце ефимовского члена. Откуда ни возьмись, появился музыкант Тарасов, быстро стянул брюки и пристроился на место Ефимова. Девка хрюкнула. Зайцев сплюнул и вернулся в каюту.

Жабами называли малолетних мокрощёлок, которые преследовали рокеров на концертах и на гастролях. Цель у жабы одна — чтобы её отплющило как можно больше музыкантов. Жаба коллекционирует музыкальные шомпола, как другие коллекционируют автографы. Ради достижения цели жаба не остановится ни перед чем: проползёт за кулисы через канализацию концертного зала, проникнет в гостиничный номер через балкон.

Поездка по Волге готовилась очень серьёзно, Зайцев лично следил за списками команды «Афанасия Фета». Тщательно проверил заявки от журналисток молодёжных изданий. Но всё равно на теплоход пробралось с десяток поблядушек.

В каютах и под открытым небом стоял плотный трах. По дороге жабы отдавались матросикам, чтобы они не сошли с ума на пьяном корабле.

Зайцев не участвовал в карнавале. Водку он не пил, а виски выкушали слишком быстро. Обходился анашой, которую не шибко любил, но которая пришлась на теплоходе как нельзя кстати.

Другим поздним вечером Зайцев, закутавшись в плащ, как Байрон, стоял на корме, курил косяк и вглядывался в сонную темь берегов.

Прямо у его ног шевельнулся брезент, накрывающий какие-то непонятные продюсерскому уму корабельные канаты.

Зайцев отдёрнул брезент — на канатах лежала, свернувшись калачиком и растерянно моргая, накрашенная девица. Типичная жаба — алые губы, короткое красное платье, пухленькие ляжки в ажурных чёрных колготках.

— Ты откуда взялась? — спросил Зайцев.

— Я-то? — переспросила девица. — Из Сосновки я. Деревня это у нас такая. Рядом с Саратовом.

Зайцев расхохотался. Так смешно звучали в речах девицы распахнутые, круглые «О».

Девица смутилась.

— Так ты в Саратове села?

— В Саратове.

— А как ты на теплоход попала? Охрана ведь.

— А я по трапу бочком, бочком… Охранник отвлёкся, а я такая — быстро, и сюда.

— Зачем?

— А мне в Москву надо, — шмыгнула носом девица, — Артисткой быть. У меня там знакомая такая есть, Люся такая Петрова из нашей Сосновки. Она мне поможет.

Зайцев мысленно охнул и хмыкнул.

— И что лее ты делаешь здесь… под брезентом?

— А где же мне ещё быть? У меня же нет своего места, — здраво ответила девица. — Мне девки в Сосновке так посоветовали. Забраться, говорят, на теплоход, найти какого-такого музыканта, поебаться с ним. Чтобы он меня потом до Москвы в своей каюте довёз. А я бы могла с ним ебаться хоть каждый день…

— Ну? — Зайцев едва сдерживал смех.

— Баранки гну, — вдруг сообщила девица. — Нашла тут одного, с усиками… По телевизору его всё время показывают… Не помню, как называется. Подошла такая, хурым-мурым…

— И что?

— Так они накинулись впятером, давай с меня одежду драть, байстрюки… Пьяные все, как Вицин, Никулин и Моргунов…

— Как тебя кличут-то? — спросил Зайцев.

— Арина.

— Хорошее имя, — одобрил Зайцев. Ему стало жалко сосновскую дуру. — А годков тебе сколько?

— Шестнадцать.

— Так ты поди школу ещё не закончила? Закончила бы в Сосновке школу, а там уж в Москву.

— В Сосновку я не вернусь, — решительно замотала головой Арина. — Хоть ты меня режь. Мать всё время пьяная… Такая, ничего уже не соображает. Отчим бьёт.

— За что? — спросил Зайцев.

— Так. Придёт такой, под юбку лезет, а потом давай ремнём. Ни за что, пьяный просто.

— Н-да. Ну и нравы у вас в Сосновке, — начал Жора, но сообразил, что сосновские нравы вряд ли круче тех, что встретились Арине на «Афанасии Фете». — Да… И что же мне с тобой делать?

Вопрос Зайцев задал скорее риторический, но ответ получил конкретный:

— А возьми меня в свою каюту. Я с тобой могу хоть до самой Москвы…

Зайцев устроил Арину в шоу-группу «Золотого Орла». У неё обнаружился талант стриптизёрши. Она так грациозно выгибала задницу у шеста, что пальцы богатых посетителей «Орла» невольно заканчивали свои па в районе ширинки.

Вскоре Зайцев надолго уехал отдыхать, а вернувшись ранним утром из Шереметьево, сразу врубил ящик. Он знал, что его шеф, Самсон Гаев, запустил в эфир программу «Вставайте, ребята».

Это был очередной утренний канал для тех, кто собирается на службу. Здесь крутили прогноз погоды, курс доллара, свежие новости и бодрящие клипы про милых дам. Удачной находкой — зайцевская идея! — стал ведущий, блестяще владеющий пальцовкой.

Жора удовлетворённо хмыкнул, разглядывая, как ловкие пальчики объясняют что-то про акции «Узбекского никеля».

Вдруг на экране появилась вульгарная расфуфыренная баба. Она возлежала в короткой ночной сорочке на огромной расправленной постели и болтала ногами, как Саша Пряников языком. Трусов на бабе не было.

Нижняя челюсть у Зайцева отвисла, а верхняя онемела.

С экрана, с игривых в цветочек подушек, с розовых простыней плотоядно улыбалась Арина.

Белый шар взмыл, взмыл в небо. В голубое небо, к бирюзовым облакам, на фоне изумрудных холмов…

Шар разлетелся на тысячу частей. Словно сердце птицы, поднявшейся слишком высоко, не выдержало, лопнуло… И понеслись клочки, пух, перо… По перекошенному лицу служителя гольф-клуба стекла тоненькая струйка крови.

Гаев внимательно посмотрел на свою клюшку.

«Первое», — подумал Гаев. Да, в голове его всплыла невесёлая мысль: вот и первое покушение. В общем, давно пора.

«Первое, — подумал Гаев. — И вряд ли последнее».

Чёрный шар промчался по сверкающему жёлобу. Кегли, похожие на стройные девичьи икры, рухнулись хором.

Гаев довольно крякнул, присел за столик. Сделал большой глоток из кружки густого, цвета смолы, «Гиннесса».

Боулинг на ул. Вавилова — единственный вид спорта, в котором нашёл себя наконец толстеющий Самсон Гаев.

Вообще-то он продолжал состоять членом Нахабинского гольф-клуба. Чёткое место. Ты знаешь, что каждый из катающих с тобой белые шарики по зелёному лугу, заплатил, как и ты, только двадцать штук баксов вступительного взноса. Здесь не было случайных людей.

Среди бескрайних Нахабинских полей и живописных холмов Самсон Гаев понимал, как много в этом мире принадлежит ему. Он купил право пользоваться этими пространствами. Дышать большим пустым воздухом. И каждый солнечный лучик оплачен харями президентов Франклина, Гранта и Джексона.

Но последний год Гаев бывал в Нахабино всё реже и реже. Ему лень было бродить с клюшкой по изумрудным лугам. С банкирами и бандитами он предпочитал встречаться за чашкой кофе или стаканом виски.

Кроме того, он ни разу так и не попал мячом в крохотную лунку. Способность игрока швырнуть шарик на пятьдесят метров и угодить в еле заметное отверстие в траве Гаев считал сверхъестественной. Сам человек так ударить не может.

Наверное, если он купил права на пространства, то они должны подчиняться ему и в таких мелочах. Гаев ждал-ждал, пока снизойдёт на него оплаченная благодать, сломал две клюшки, а потом понял, что ждать милости от небес ещё рано.

После того, как ему подложили вместо шарика бомбу, он понял, что милости от небес нельзя ждать вообще.

Гаев полюбил боулинг. Спорт несложный: швырни шар и возвращайся к своему пиву. Улучшению самочувствия по утрам, правда, не способствует, зато сколько удовольствия.

Правда, первое время, когда он брал шар, по рукам пробегала крупная дрожь.

В большой шар бомбу запихать ещё легче, чем в маленький.

Может быть, кто-то раньше времени узнал, что на новых выборах он будет играть за другую команду.

Может быть, кто-то узнал, что он уже начал эту игру.

— Самсон Наумыч, — отвлёк Гаева от размышлений его верный секретарь Козлов. — Они нашли Огарёва.

Гаев метнул на Козлова грозный взгляд.

— Они разговаривают с ним в пабе…

— В центре города Лондона грязный мент пасёт гондона… — в слове «Лондон» Гаев для рифмы поставил ударение на второй слог.

— Не мент, шеф, — позволил себе поправку Козлов. — Эфэсбэники…

— Ну да, Лубянка… И что же им говорит этот гондон из «Комсомольской газеты»?

— Они только подошли, шеф.

Гаев вздохнул, выдернул из ноздри волосок.

— Дай, что ли, послушать…

Чёрно-жёлтый, словно пчела, хвостатый дротик ужалил центр мишени. Снова 100!

Счастливая улыбка — в который уже раз за день — озарила веснушчатое лицо Дениса Огарёва. Первый день за границей. Силовое Министерство премировало Дениса за участие в деле государственной важности индивидуальным туром. Огарёв так мечтал попасть именно в Лондон, шататься по легендарным улицам, заглядывать в пабы, играть в дартс и пить пиво!

«Пора по пабам!» — напевал Огарёв.

Двухэтажный автобус, Вестминстер, Бейкер-стрит, мадам Тюссо, Британский музей, — загибал пальцы Денис. Оставалась ещё одна рука и две ноги!

— Свободно? — к столику Дениса подошли два хорошо одетых парня, чёрный и белый.

— Пожалуйста, располагайтесь, свободно, вы мне нисколько не помешаете, будьте добры! — Денис был горд, что способен без заминки произнести по-английски такую витиеватую фразу.

Чёрный и белый заговорили о каких-то университетах и гуманитарных программах. Денис стал прислушиваться и вдруг понял, что его соседи говорят по-русски.

— Ой! — довольно невежливо воскликнул Денис. — Вы из России? А я только сегодня прилетел из Москвы!

— Мы тоже только сегодня прилетели из Москвы, — приветливо сказал белый парень и протянул руку, — Будем знакомы. Джон.

— Ваня, — просто представился чёрный.

Через некоторое время чёрный и белый уже покупали Денису пиво, потом он покупал им пиво, совсем захмелел и даже не заметил, как появился на столе сегодняшний утренний выпуск «Комсомольской газеты» с его полосой об Акварели. А потом на столе мелькнули две красные книжечки с державным гербом и металлическими уголками. Ваня и Джон оказались сотрудниками ФСБ. Они интересовались, откуда Денис узнал всё то, о чём так увлекательно поведал читателю.

Денис не находил особых причин это скрывать. Его вызвал главный редактор и представил невысокому человеку, подполковнику Силового Министерства Пушкарю. Сказал, что за два дня должна быть написана полоса.

— Поэтому полоса и получилась сырая, — доверительно объяснял Денис Джону и Ване. — Времени не было. Там многое не прописано…

Однако художественные достоинства статей волновали Джона и Ваню в последнюю очередь. Их волновали материалы, полученные Денисом от полковника Пушкаря.

— А беседа с наркологом Ивановым? — спросил Джон. — Ты его видел?

— Нет. Беседа была сделана пресс-центром силовиков… Я её только отредактировал, оживил….

— А ты знаешь, что нарколог Иванов врёт? — спросил Иван.

— Что значит врёт? — растерялся Денис.

— Насчёт слабого привыкания к Акварели. Акварель — очень сильный наркотик. Очень опасный.

— Но зачем же Силовому Министерству подсовывать читателю такую дезинформацию? — удивился Денис.

— А ты уверен, что он был из Силового Министерства?

— Но я видел его документы…

Джон и Иван улыбнулись.

— Но я… но меня редактор с ним познакомил… Я же его не на улице встретил.

— Редактор тоже мог обмануться, — деликатно заметил Иван.

Огарёв озадаченно почесал за ухом.

— Слушай, друг, — решительно сказал чёрный Ваня, — давай ты не будешь совсем идиотом. Ты когда-нибудь ширялся? Что ты вообще знаешь о героине?

Огарёв неопределённо пожал плечами.

— Только полный мудак скажет, что препарат на героиновой основе может быть без опасным, — с нажимом сказал Ваня. — Ты хоть это-то понимаешь?

Огарёв пожал плечами ещё неопределённее. Настроение у него резко испортилось. Джон и Иван уверяли, что какие-то страшные люди, желающие завалить страну новым опасным наркотиком, решили использовать его, Огарёва, журналистские таланты и авторитет «Комсомольской газеты». И тур в Лондон — никакая не премия за помощь государству, а обыкновенный пряник от бандитов, которые потом этот пряник ещё раз пять заставят отработать.

Кроме того, Дениса не оставляло ощущение, что где-то когда-то он уже видел полковника Пушкаря. Очень давно. Но вот манера теребить при разговоре оттопыренное ухо… Эта кривая улыбка…

— Ты, орёл, живёшь в пятизвёздочном отеле, — Джон назидательно водил перед носом Огарёва коротким пальцем. — Ты хоть представляешь, сколько это стоит? У силовиков нет денег на бензин для мотоциклеток. Неужели ты думаешь, что они могут так развлекать помогающих им журналистов?

— А вдруг вы меня обманываете? — неожиданно спросил Огарёв. — Вдруг вы не эфэсбэшники?

— Это как раз не проблема, — утешил его Иван. — В Москве узнаешь, обманываем мы или нет. Увидишь изнутри здание Лубянки, о котором так много слышал…

— Я должен уезжать в Москву? — с ужасом спросил Огарёв. Волшебные виды вечереющего Лондона сразу показались ему глупым сном, ободранными театральными декорациями.

— Гуляй пока, — утешил Иван. — Думай. Вот тебе телефончики — здешний и московский. Что интересное вспомнишь, звони. Кстати, этот твой полковник Пушкарь оставил тебе координаты? Должен был оставить. А?

— Нет, — покачал Денис головой, — не оставил. Сказал, что объявится сам, когда я буду нужен.

Денис врал. Телефон для связи Пушкарь ему дал.

Чёрно-жёлтый, словно пчела, хвостатый дротик ужалил центр мишени. Снова 100.

Растрёпанная голова Дениса Огарёва ладно лежала в перекрестии оптического прицела.

Хорошо бы получить приказ уничтожить объекта сейчас, пока он играет в дартс. Дротик жалит центр мишени, а одновременно с этим пуля раскалывает на части очкастую тыкву шебутного объекта. Весь день носись за ним по Лондону. Ни минуты покоя.

Человек с ружьём на секунду отвлёкся и снова прильнул к прицелу. Объект был уже не один. Чокался пивом с двумя какими-то мудилами. Один из мудил был чёрным.

«Внимание», — сухо прозвучал голос в наушниках. Человек с ружьём сосредоточился. Команда могла последовать в любое мгновение.

Ружьё одновременно играло роль мощного направленного микрофона. Человек с ружьём не слышал, о чём разговаривает объект: звук шёл в какое-то другое место. Откуда и могли дать команду стрелять.

Оптический прицел общупал уже и затылок, и русую макушку, и уши, в которые тоже прикольно попасть.

Двое мудил распрощались с объектом. Человек с ружьём погладил подушечкой указательного пальца спусковой крючок.

«Отбой» — сухо прозвучало в наушниках.

Арина наконец-то увидела Зайцева. Появившись в дверном проёме, Жора подмигнул ей: дескать, надо поговорить.

— Здравствуй, Арина. Ты, наверное, уже слышала новость, которая не может порадовать ни тебя, ни меня…

— Мало ли что я слышала. Ты мне официально скажи, а не от княгини Марьи Алексеевны. С какой формулировкой…

— С завтрашнего дня ты снята с эфира. Безо всякой формулировки…

— Это всё?

— Всё. Нет, не всё. Шеф говорит, что ты ему должна тринадцать тысяч баксов. Просил даже, чтобы ты завтра принесла.

— Это он как сказал? Это угроза?

— Ну, вряд ли угроза. Наш Наумыч, конечно, страшный человек, но бабу свою он трогать не станет. Он ведь тебя, извини за выражение, любил, и я думаю, что остатки высокого чувства ещё тлеют в костре его души…

— Ага, любил.

— Любил, любил. Не спорь. Я думаю, он и про деньги заговорил так, на нервной почве.

Кто-то, проходя мимо, протянул Зайцеву косяк. Зайцев поморщился и передал косяк Арине. Последнее время он совсем не курил.

— На, изменяй своё сознание, ныряй в мир иллюзий… Ты, главное, не расстраивайся. Позорная была передача…

— Ты ведь мне сам говорил, что это очень тонкий и остроумный проект!

— Ну, так это когда было? Я говорил это полной дуре и, как выражается Наумыч, саратовской бляди. Тогда это был для тебя тонкий проект. А на сегодня ты не соответствуешь исходному имиджу вульгарной шлюхи.

— Постой-постой, — подозрительно спросила Арина. — Может быть, это ты придумал, что меня надо убрать?

— Как говорили в моём пионерском детстве, пидор буду, — Зайцев засунул ноготь большого пальца между передними зубами, а потом сделал пальцем убедительный вираж: вокруг подбородка. — Самсон сам понял. Пока он делил с тобой ложе страсти, терпел. А сейчас, извини, пещеру счастья ты от него унесла, смотреть тебя стали хуже… Он и решил тебя поменять.

— Поменять? — удивилась Арина. — Так программа остаётся? И кто же там будет вместо меня?

— Зося Старыгина.

— Кто?!

Арина было набрала в воздух лёгкие, чтобы заорать какую-нибудь гадость в адрес Гаева, Зайцева и ни в чём не повинной актрисы Зоей Старыгиной. Но сдержалась. Она не могла не признать, что выбор был сделан удачно. По лицу Зоей было видно, что влагалище её способно вмещать до пяти членов одновременно.

— Я придумал, — похвастался Зайцев. Он понял, что Арина идею оценила.

— Когда же ты придумал? Если меня только сегодня сняли…

На кухню просунулась страшная харя Пуси. Он робко протянул Арине старую мыльную фотографию, на которой был изображён симпатичный молодой человек в картузе и с улыбкой во всю диафрагму.

— Кто это? — спросила Арина, брезгливо отстраняясь от Пуси и не решаясь прикоснуться к фотографии.

— Это он. Показывает, каким он был раньше. Поздравляю, понравилась ты ему. Он очень мало кого удостаивает…

Арина поморщилась. Зайцев показал Пусе кулак. Пуся исчез.

— Так когда же ты придумал?

— Ну… — Зайцев замялся. — Сняли сегодня, а решил Наумыч две недели назад.

— И ты мне ничего не сказал?! — взбесилась Арина.

— Ну… — пожал плечами Зайцев. — А что бы я сказал? А если бы Зося не согласилась? Или Наумыч передумал бы? Я, извини, получаю у него зарплату. Должна же быть порядочность в ведении дел…

Арина влепила Зайцеву звонкую пощёчину, стремительно вышла из Теремка, сбежала по лестнице, вскочила в свой «жигулёнок», поехала, куда глаза глядят, но через пять минут затормозила, положила голову на руль и заплакала.

Машина стояла около Политехнического музея. Раздались лёгкие шаги — мимо прошёл высокий мужчина с коротким шрамом на левой щеке.

Увидев всхлипывающую молодую женщину, он было заглянул в ветровое стекло, но передумал и пошёл дальше. Дойдя до крайнего подъезда, он остановился. Светящаяся реклама музея приглашала на выставку «Триста лет русского флота».

Мужчина достал из кармана пузырёк, оглянулся и отпил примерно половину густой ярко-красной жидкости.

Рядом с рекламой выставки на стене музея было написано большими чёрными буквами «Версаче умер за ваши грехи».

Арина, наконец, оторвала голову от руля, вытерла платком слёзы. Впереди, у стены Политехнического музея, на асфальте лежал человек.

Подъехав ближе и осмотревшись, Арина вышла из машины. Человек лежал на спине, неловко подвернув под себя ногу. Человек неуклюже дёрнулся, пытаясь встать или переменить позу. Человек неуклюже дёрнулся, пытаясь приподнять голову. Арина ахнула: такие мужчины когда-то являлись ей во влажных девичьих снах.

И она просыпалась в радостном ожидании, обнаруживая вторую половину подушки — пустой, а собственные пальцы — ласкающими распустившийся бутон клитора.

Мужественное открытое лицо, аккуратный шрам, волевые скулы…

На лице ожили глубокие карие глаза и тут же снова нырнули под веки. Арина присела рядом, положила руку на лоб незнакомца. Лоб был настолько горячим, что жёг ладонь.

— В кармане… телефон… — еле слышно проговорил незнакомец. — Нажмите единицу…

Арина нашла в кармане его куртки мобильник. Нажала единицу. Из аппарата вырвались, как мыши, освобождённые из мышеловки, сразу несколько возбуждённых голосов:

— Приём, приём… Пеленгуем… Ты что, рипс нимада, мы тебя потеряли… Молчит…

Услышав голоса, мужчина совершил рывок к вертикали, но снова повалился на спину, сжав в большой пятерне запястье Арины и увлекая её за собой. Арина выронила телефон, он упал на асфальт. Мужчина лягнул ногой воздух и обрушил тяжёлый ботинок прямо на аппарат. Телефон жалобно мяукнул и затих.

Арина, навалившаяся на незнакомца, почувствовала в паху и в груди напряжённое возбуждение. Прижиматься к его упругому телу было чрезвычайно приятно.

Признаков жизни незнакомец не подавал. Арина внимательно посмотрела в его лицо. Теперь она была уверена, что не просто похожий, а именно этот мужчина хозяйничал когда-то в её растрёпанных снах.