Когда лукавый дух удерживает человека вдали от Церкви, он это делает не однообразно. Порой в сознание человека влагается мысль о том, что Церковь – место гнусных фарисеев, корыстолюбцев, торгашей и развратников. И подсказывается вывод: «Сам понимаешь, тебе, порядочному человеку, в такой компании не место!»
      Но иногда человек удерживается вдали от Церкви рассуждениями совершенно противоположными. Ему кажется, что Церковь – это собрание святых и только святых (причем святость понимается как абсолютная неотмирность, безгрешность и «ангельская» кротость). Там такие духовные люди – а я… Нет, мне там не место. У человека формируется слишком завышенное, слишком идеализированное представление о жизни Церкви, а потом его взгляд падает на не то что бы даже грех, а просто на какую-то бытовую, земную подробность жизни церковных людей – и вот уже готово: «Я разочаровался…»
      Я по себе помню, какие идеализированные представления о верующих людях были у меня в пору, когда я сам стоял еще на пороге веры («Ум жаждет Божества, а сердце не находит…»). Монахи, думал я, – все такие аскеты, они в день кушают по одной просфорке и запивают ее ложечкой святой воды… Батюшки туалетом не пользуются… Семинаристы весь день ходят молитвенно сложив «ручки» на груди (как херувимы на католических картинках)… И вот однажды, едва ли не в первый раз сознательно-паломнически приехав в Лавру, я вдруг вижу на своем пути монаха очень крупного объема. Изумленный, я смотрю на него: мол, никакого «аскетизма»! Батюшка же неожиданно обращается ко мне и говорит: «А ты думаешь, отчего я такой толстый? Это потому что, когда я юношей был, я толстого монаха осудил!» Надо заметить, что в ту пору я и сам был еще вполне худенький…
      Позднее мне один архиерей рассказывал, что он сам из-за такой бытовой мелочи едва не оказался вне священнослужения. Он приехал поступать в семинарию, пошел прямо с поезда на раннюю литургию – и вдруг увидел, что диакон, стоявший на солее в ожидании своей ектении, зевнул. «Ну все – вижу я теперь, какие они тут молитвенники и святые! – пронеслось в голове кандидата в семинаристы. – Все это лицемерие и показушество!» И ему стоило немало труда, чтобы распознать, откуда же взялся этот якобы благочестивый помысел, отогнать его от себя и все-таки вступить на путь служения Церкви.
      А в середине 90-х годов мне пришлось увидеть уже в других людях работу этого искушения. Дело было, если не ошибаюсь, в Ярославле. Проходила конференция городских учителей. После моей лекции вдруг встает одна учительница и говорит: «Вы тут нам про духовность рассказывали. Ну, не знаю, – может, у вас там, в Москве, духовность и есть, а у нас городе никакой духовности в помине нет. У нас даже духовенство бездуховно. Вот вы представьте: захожу как-то в храм. Там какая-то служба ваша идет. Посередине батюшка в этих ваших золотых одеждах стоит. И представляете, при этом пальцем в носу ковыряет. Ну какая же тут духовность!» Я растерялся. Сцена прямо из Шукшина. «срезал!» И пока я собираюсь с мыслями – на помощь мне приходит один мудрый и опытный батюшка из Москвы. Он из моих хладных рук берет микрофон и обращается к моей собеседнице: «Простите, милая, я что-то не понял Ваш вопрос. Если Вы заходите в храм и видите, что там стоит батюшка и ковыряет пальцем в носу, то это означает, что у батюшки сопли. При чем здесь духовность?!»
      Это было замечательным проявлением трезвости. Но если этого умения трезво различать немощи людей и силу Божию нет , если нет умения проверять свои первые впечатления, то легко впасть в прелесть . В том числе и в ту, которая заставляет скрупулезно подсчитывать признаки «скорого воцарения» антихриста и вырезать из газет новости соответствующей тематики. «Ты глянь-ка – вон снова самолет разбился. Не иначе как скоро конец света!» – «А что на соседнем приходе-то произошло, ты слышал? Ну уж если духовенство у нас нынче такое стало, – то уже точно конец скоро!»
      Итак, расположенность людей к рассказам о том, что последние времена уже настали, питается не только литературой и листовками. Есть еще и самые обыденные наблюдения. Для человека верующего тяжело видеть нестроения и болезни в церковной жизни, «мерзость запустения на святом месте» (см. Мф.24, 15). Слишком мрачный взгляд на церковную жизнь может вытолкнуть человека из Церкви. А взгляд этот тем мрачнее, чем более светлой ему представляется предшествующая церковная история.
      Семинарские лекции говорят об истории Церкви как истории святых. Только имена святых или еретиков остаются в памяти слушателей вводных историко-церковных курсов. Помнят митрополита Филиппа и патриарха Гермогена, преподобного Сергия и мученика митрополита Арсения (Мациевича). Но не помнят, что именно соборами остальных епископов-собратий лишались сана и осуждались и Филипп (весь епископат русской церкви – 10 человек – единогласно проголосовал за низложение митрополита, неугодного Ивану Грозному), и Гермоген, и Арсений…
      Именно благодушие преподавателей церковной истории порождает у их воспитанников апокалиптический испуг, судорогой сводящий их чувство и мысль, едва учащиеся взглянут на реальную церковную жизнь. Раньше-то: что ни монах – то преподобный, что ни епископ – то святитель, а ныне – «оскуде преподобный». И вот уже просто невозможно не уйти в раскол («в знак протеста») и так хочется, чтобы двусмысленность и бесконечная ответственность исторического бытия разрешились молнией Апокалипсиса.
      Поэтому и имеет смысл напомнить о плаче, который проходит сквозь всю святоотеческую литературу, но никак не может прорваться на страницы школьных пособий по церковной истории. Имеет смысл напомнить о том, что никогда в истории Церкви не было века, который сам себя считал бы «золотым». Не найти в истории христианства беспроблемного времени. Мы не научились грешить как-то по-новому. Конечно, если не знать церковной истории, то распространение «неуставного» богослужения можно воспринять как признак «апостасии». А если церковную историю знать? Тогда придется сказать словами К. Победоносцева: «В истории древней Церкви мы не можем указать такого времени, когда бы, по свидетельству памятников, церковная служба в приходских храмах совершалась в добром порядке и благоговении, упорядоченно. Все памятники XVI и последующих столетий свидетельствуют противное» .
      И не только в храме было «все не так, как надо». И не только начиная с шестнадцатого века.
      Уже апостолам приходилось писать горькие слова о своих учениках: «Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом» (Гал.5, 15). «Вы шли хорошо: кто остановил вас, чтобы вы не покорялись истине?» (Гал.5, 7). «Все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу» (Фил.2, 21). Уже апостолу Иоанну приходилось слышать грозные слова о первохристианских церквах (см. обращение к Лаодикийской церкви в Откровении 3, 15–17).
      Тем меньше оснований для самовлюбленности у христиан последующих столетий. Итак:

II век.

      «Вам теперь говорю, которые начальствуете в Церкви и председательствуете: не будьте подобны злодеям. Злодеи, по крайней мере, яд свой носят в сосудах, а вы отраву свою и яд держите в сердце» .
      «Вся слава была дана вам и исполнилось что написано: „он ел и пил, разжирел и растолстел и сделался непокорен возлюбленный“ (ср.: Втор.32, 15). А отсюда ревность и зависть, вражда и раздор, гонение и возмущение, война и плен. Поэтому удалились правда и мир – так как всякий оставил страх Божий, сделался туп в вере Его, не ходит по правилам заповедей Его и не ведет жизни, достойной Христа» .

III век.

      Ориген, убежденный, что современная ему церковная жизнь значительно хуже, чем в былые времена (см.: Беседа 4 на книгу пророка Иеремии.3; Толкования на Евангелие от Матфея.17, 24), так поясняет верность евангельского предупреждения об обилии неверных христиан: «Ясно, что и в неводе всей Церкви находятся и добрые и злые. Если бы все были чистыми, что осталось бы для суда Божия? По другой притче, на гумне вместе – зерно и мякина. Я не говорю, что гумно весь мир, но гумно – совокупность народа христианского. Гумно описывается таким, что оно полно зерна и мякины, – не все зерно, но не все и мякина, так и в земной Церкви: один – зерно, другой – мякина. Если кто когда увидит в собраниях наших грешника, пусть не смущается и не говорит, что вот грешник в сонме святых. Пока мы в настоящем веке, т. е. на гумне и в неводе, и добрые и злые находятся вместе» (Беседа 1 на книгу пророка Иезекииля.11). А потому: «Если у Иисуса были основания оплакивать Иерусалим, гораздо более их у Него для оплакивания Церкви, которая воздвигнута, чтобы стать домом молитвы, но постыдной алчностью, помрачающей ум ненавистью некоторых (к несчастью, столь многочисленных!) превращена в „разбойничье гнездо“. Поэтому Иисус мог бы, имея в виду пребывающих в воздвигнутом Им живом святилище грешников, повторить слова псалмопевца: „Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу?“ (Пс.29, 10)… Он бродит в поисках остатков урожая, но находит лишь несколько раздавленных гроздей и жалких плодов. Ни одного прекрасного плода, да и плохих немного. Кто из нас мог бы предложить Ему гроздья добродетели? Кто мог бы принести плоды благодатью Божией?» (Толкования на Евангелие от Матфея.16, 21; Беседа 15 на книгу пророка Иеремии.3) . Ориген «жалуется на развитие деспотизма в церкви, ибо епископы перестали быть рабами Христовыми, а сделались в церкви как бы господами. Они забыли заповеди Христа о снисхождении ко всем, о кротости, с какою они должны научать противляющихся, о том, что они должны поддерживать и ободрять слабых… те, кому поручены попечения о насыщении алчущих – пастыри – сами пиршествуют с пьяницами и позволяют себе другое подобное». Дьякона, «принимая участие в управлении церковными сокровищами, пользуются последними для личной выгоды: в целях собственного обогащения они отдавали деньги под проценты, превращаясь в ростовщиков» .
      Жизнь мирян не многим отраднее жизни духовенства: «Не должны ли мы плакать и стенать, видя, что вы не приходите слушать слово Божие, что вы являетесь в церковь лишь по праздничным дням и то не столько из желания послушать слово Божие, сколько увлекаемые торжественностью и под предлогом принять участие в общественном торжестве? Большая часть вашего времени, скажу больше, – почти все ваше время вы проводите на публичных местах, в мирских занятиях или занимаетесь торговлей. Что же касается слова Божия, то никто об нем не заботится или по крайней мере мало найдется таких, которые находили бы для себя удовольствие слушать его. Но зачем жалеть об отсутствующих? Даже вы, присутствующие в церкви, – вы оказываетесь мало внимательными; рабы привычки, обращаете спину к слову Божию или к священному тексту, чтение которого вам предлагают. Я опасаюсь, чтобы Господь не отнес также и к вам следующих слов пророка: „Они обратили ко Мне спину, вместо того, чтобы представить Мне лице“ (ср.: Иер.2, 27). Какое средство перенести эти жемчужины святого слова в глухих, к народу, отвращающему слух?» (Ориген. Беседа 10 на книгу Бытие ) .
      «Так как и продолжительный мир повредил учение, преданное нам свыше, то сам небесный Промысл восстановил лежащую и, если можно так выразиться, почти спящую веру… Стали все заботиться о приумножении наследственного своего достояния и, забыв о том, как поступали верующие при апостолах и как всегда поступать должны, с ненасытным желанием устремились к увеличению своего имущества. Не заметно стало в священниках искреннего благочестия, в служителях – чистой веры, в делах – милосердия, в нравах – благочиния. С гордой надменностью презирают предстоятелей церкви, ядовитыми устами клевещут друг на друга, упорной ненавистью производят взаимные раздоры. Весьма многие епископы, которые должны увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о божественном, стали заботиться о мирском: оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами и, давая чаще взаймы, увеличивают свои барыши… Тотчас, при первых словах угрожающего врага, большое число братьев предало свою веру и, не быв опрокинуто бурей гонения, само себя низвергло добровольным падением. Они не дожидались даже, чтобы идти, по крайней мере, когда их схватят; отречься, когда будут спрашивать. Многие побеждены прежде сражения, низвержены без боя и даже не оставили для себя видимого предлога, будто они приносили жертву идолам по принуждению. Охотно бегут на торжище, добровольно поспешают к смерти, – как будто рады представившемуся случаю, которого всегда ждали с нетерпением! Сколь многим правители делали там отсрочку по причине наступившего вечера и сколь многие просили даже, чтобы не отсрочивали их пагубы!» .
      «В прежние времена решительно употреблялась краткость в изъяснении, потому что старались не о том, чтобы доставить удовольствие, а – пользу присутствующим. Впоследствии, когда изъяснять Писания стало без всякого затрудения дозволенным для всех и все, исполнившись самомнения, сделались тупы к деланию добра, а начали преуспевать в красноречии, тогда обратились к пустым спорам и богохульствам» .

IV век.

      Первый церковный историк Евсевий Кесарийский дает весьма нелестный отзыв о церковной жизни в период между гонениями в конце III века: «И вот эта полная свобода изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что при случае не хвататься за оружие; предстоятели Церквей – ломать друг о друга словесные копья, миряне восставать на мирян; невыразимое лицемерие и притворство дошли до предела гнусности. Божий суд, по обыкновению, щадил нас… Словно лишившись всякого разумения, мы не беспокоились о том, как нам умилостивить Бога; будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь благочестия, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно: зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы, к власти стремились так же жадно, как к тирании – тираны. Тогда, да, тогда исполнилось слово Иеремии: „Омрачил Господь в гневе Своем дочь Сиона, сверг с небес на землю славу Израиля и уничтожил все ограждения его“ (ср.: Плач.2, 1–2)… Все это действительно исполнилось в наши дни. Своими глазами видели мы, как молитвенные дома рушили от верха до самого основания, а Божественные святые книги посередине площади предавали огню; как церковные пастыри постыдно прятались то здесь, то там, как их грубо хватали и как над ними издевались враги… Тогда, именно тогда многие предстоятели Церквей мужественно претерпели жестокие мучения; многое можно рассказать об их подвигах. Тысячи других, не помнивших себя от трусости, при первом же натиске лишились всех сил» .
      Церковь, наконец, становится господствующей. Значит ли это, что более благоденствующей и более духовной?
      Нет – уровень духовенства становится еще более низким: Церкви уже ничего не грозит. Нужно открывать множество новых приходов, потребно огромное количество новых священников. Итог: многие становятся пастырями, не имея к тому призвания от Бога.
      «Не хвалю беспорядка и неустройства, которое у нас. Теперь есть опасность, как бы самый святейший чин не соделался у нас наиболее осмеиваемым, потому что председательство приобретается не добродетелью, но происками… Нет врача, который бы прежде не вникал в свойства недугов… А председатель в Церкви удобно выискивается; не трудившись, не готовившись к сану: едва посеян, как уж и вырос, подобно исполинам в басне (имеется в виду миф о Титанах). В один день производим мы во святые и велим быть мудрыми тем, которые ничему не учились и, кроме одного произволения, ничего у себя не имеют, восходя на степень… Он думает, что, получив могущество, стал он премудрее – так мало знает он себя, до того власть лишила его способности рассуждать!»
      Один из мотивов, по которым сам святитель Григорий Богослов после долгих уклонений все же принял священство: «Мне стыдно было за других, которые, будучи ничем не лучше прочих (если еще не хуже), с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело и, прежде нежели сделались достойными приступить к священству, врываются в святилище, теснятся и толкаются вокруг Святой Трапезы, как бы почитая сей сан не образом добродетели, а средством к пропитанию, не служением, подлежащим ответственности, но начальством, не дающим отчета. И такие люди, скудные благочестием, жалкие в самом блеске своем, едва ли не многочисленнее тех, над кем они начальствуют» . «Никто не останавливайся вдали (от священства): земледелец ли, или плотник, или кожевник, или зверолов, или кузнец, – никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой; лучше самому властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему. Брось из рук: кто – большую секиру, кто – рукоять плуга, кто – мехи, кто – дрова, кто – щипцы, – и всякий иди сюда, все теснитесь около божественной трапезы» . «Некоторые приходят (к пастырскому служению) прямо от стола, на котором меняют деньги, иные, сожженные солнцем, – от плуга, иные – от мотыги, за которой проводят целый день, иные оставили корму корабельную и армию и пахнут еще морской водой или покрыты рубцами, иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов. Вчера еще ты был… в театре в числе комедиантов (а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне), но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно ты был любителем лошадей и поднимал пыль к небу, как иной молитвы и благочестивые мысли, а теперь ты так смирен и смотришь так стыдливо, хотя, может быть, втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал как адвокат право и толковал туда и сюда законы, а теперь сделался судьей, вторым пророком Даниилом. Вчера ты сидел в суде с обнаженным мечом и свою судейскую трибуну делал законной разбойничьей пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов воровство и насилие, а теперь как ты кроток и смирен! Трудно поверить, чтобы кто-нибудь так легко мог переменить свою одежду, как ты свой образ жизни» (святитель Григорий Богослов) . «Я не увлекся епископским духом, не вооружаюсь вместе с вами, чтобы драться, как дерутся между собою псы за брошенный им кусок» . «Не бойтесь ни льва, ни благородного леопарда, даже страшную змею можно обратить в бегство. Лишь одно страшно, поверьте, – плохие епископы! Не трепещите перед высотами сана. Ибо многие облечены саном, да не все имеют благодать» .
      В результате: «Спрашиваешь, каковы наши дела? Крайне горьки… Церкви –без пастырей; доброе гибнет, злое наружи; надобно плыть ночью – нигде не светят путеуказательные огни, Христос спит» .
      «Все мы благочестивы единственно потому, что осуждаем нечестие других… Для всех отверзли мы не врата правды, но двери злословия и наглости друг против друга. У нас не тот совершеннее, кто из страха Божия не произносит праздного слова, но тот, кто как можно больше злословит ближнего или прямо, или намеками, нося под языком своим болезнь. Мы ловим грехи друг друга не для того, чтобы оплакивать их, но чтобы пересудить, не для того, чтобы уврачевать, но чтобы уязвить и раны ближнего иметь оправданием своих недостатков. У нас признаком добрых и злых – не жизнь, но дружба или несогласие с нами… Как во время ночной битвы, не различая в лицо врагов и своих, мы нападаем друг на друга и друг от друга гибнем. И не мирянин только так, священник же иначе. Напротив, мне кажется, что ныне явно исполняется изреченное древле в проклятии: „якоже людие, тако и жрец“ (Ос.4, 9)… С кем бывает сие потому, что он стоит за веру, за самые высокие и первые истины, того не порицаю… Но ныне есть люди, которые с крайним невежеством и с наглостью сами стоят за малости и вовсе не полезные вещи…. До сего довели нас междоусобия; до сего довели нас те, которые чрез меру подвизаются за Благого и Кроткого, которые любят Бога больше, нежели сколько требуется… Ужели же подвизающийся за Христа не по Христу угодит тем миру (см.: Еф.2, 14), ратоборствуя за Него недозволенным образом?.. Не боюсь я внешней брани… Но что касается предстоящей мне брани, не знаю, что мне делать, какой искать помощи, какого слова мудрости, какого дара благодати» .
      «Лев, ехидна, змея более великодушны и кротки в сравнении с дурными епископами, исполненными гордости и не имеющими и искры любви. Посмотри – и ты сквозь овечью кожу увидишь волка; если же он не волк, то пусть убеждает меня в этом не словами, а делом; я не ценю учение, которое противоречит жизни… Пастыри по отношению к слабым как львы, а по отношению к сильным как собаки, всюду сующие свой нос и пресмыкающиеся чаще у дверей людей влиятельных, нежели у дверей людей мудрых. Один из них хвалится своим благородством, другой – красноречием, третий – богатством, четвертый – своими связями, а те, кто не могут похвалиться чем-нибудь подобным, хвастаются пороками» (святитель Григорий Богослов ) .
      «Предлогом споров у нас Троица, а истинною причиной – невероятная вражда» .
      «По-видимому, настоящая жизнь наша во всем оставлена без Божия попечения, которое охраняло Церкви во все времена, нам предшествовавшие» .
      «Где смыло землю стремительным потоком, там остаются одни мелкие камни. Страшный же, изрытый пропастями овраг, – это мы, то есть наше, забывшее чин свой, сословие; это мы, не на добро восшедшие на высоких престолах, мы, председатели народа, учители прекрасного <…> И эта решетка <речь идет об алтарной преграде, прообразе нынешнего иконостаса> отделяет нас не нравом, а высокомерием» .
      «Иные пороки по временам то усиливались, то прекращались; но ничего никогда и ныне, и прежде не бывало в таком множестве, в каком ныне у христиан сии постыдные дела и грехи» .
      «А Церкви почти в таком же положении, как и мое тело: не видно никакой доброй надежды: дела непрестанно клонятся к худшему» .
      «Епископы, состоящие со мною в общении, по лености ли, по подозрительности ли и не искреннему расположению ко мне не хотят вспомоществовать мне. Не помогают мне ни в чем самонужнейшем» .
      «Я, быв когда-то на духовных празднествах, встретил едва одного брата, который, по-видимому, боялся Господа, но и тот был одержим диаволом. Много, правда, слышал я и душеполезных речей; впрочем, ни в одном из учителей не нашел добродетели, соответствующей речам» .
      «Очень прискорбно мне, что отеческие правила уже не действуют и всякая строгость из церквей изгнана» .
      «Любовь охладела, разоряется учение отцов, частые крушения в вере, молчат уста благочестивых… И хотя скорби тяжкие, но нигде нет мученичества, потому что притеснители наши имеют одно с нами именование» .
      «Когда обращаем внимание на дела, приходим о себе в полное отчаяние. Расслабевает вся Церковь» .
      «Здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической» .
      «Кого обучал, возвратились к прежнему навыку жизни» .
      «Господь видимым образом оставляет нас, в которых от преумножения беззакония иссякла любовь» .
      «Тогда, в древние времена, мы, христиане, хранили между собою мир, тот мир, который оставил нам Господь, которого теперь нет у нас и следа, – с такою жестокостию отгнали мы его друг от друга!» .
      «Не могу не востенать от страдания! Достоянием нашим была некогда любовь – это отеческое наше наследие, которое через учеников Своих сокровищем нашим соделал Господь. Это наследие последующие преемники, получая каждый от отцов, хранили до наших отцов; этот только развращенный род не соблюл сего. Как из рук наших утекло и исчезло это богатство нашего жития? Обнищали мы любовью, и другие гордятся нашими благами… Они (еретики) соединены друг со другом, а мы друг от друга отделяемся. Они взаимно себя ограждают, а мы разрушаем свою ограду… Сердца братий ожесточены и пребывают в упорстве, ссылаются на общих отцов и не принимают следующего от них наследия, изъявляют притязание на общее благородство и чуждаются родства с нами. Противятся врагам нашим, но и нам неприязненны» .
      Св. Григорий Нисский наносит визит некоему еп. Елладию: «Сделав приветствие Елладию и постояв немного в ожидании, не будет ли приглашения сесть, – поелику ничего такового не последовало, я обратившись, присел на одной из дальних ступеней, ожидая не скажет ли он чего-либо дружественного, человеколюбивого, или по крайней мере не покажет ли чего такого хотя взглядом. Но все было вопреки нашим ожиданиям… Прошло немало времени в тишине, будто среди глубокой ночи… Это безмолвие мне представлялось подобием жизни в аде… То, что было тогда, действительно казалось адом, когда я размышлял, каких благих обычаев наследниками мы были от отцов наших, и что скажут о нас потомки…».
      «Если бы большая была благодать в стенах иерусалимских, то грех не водворился бы в живущих там. А теперь нет вида нечистоты, на который бы они не дерзали; у них и лукавство, и прелюбодеяние, и воровство, и идолослужение, и отравление, и зависть, и убийство, особенно между ними обыкновенно последнего вида зло, так что нигде нет такой готовности к убийству, как в сих местах; единоплеменные подобно зверям ищут крови друг друга, ради гнусной корысти».