Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

Истины ради следует заметить, что Питер и прежде в душе часто обращался к своему Маниту с просьбами, но все они носили чисто земной характер, да и Великого Духа, к которому он тогда адресовался, он наделял совсем иными чертами, чем обладал, по его нынешним представлениям, Господин неба и земли. Бога он молил совсем о другом. Мы этим вовсе не хотим сказать, что наш индеец уже целиком и полностью обратился в христианство: это учение содержит много догматов, о которых Питер имел весьма смутное понятие; но всем своим существом он сделал первый шаг в направлении к этому великому духовному преобразованию, и его гордыня уступила место смирению, а сознание своей силы — сознанию собственной слабости. И он видел верный знак изначальной любви Создателя в том, что сам испытывал такое же чувство ко всем творениям рук Его.

С доверчивостью ребенка, внимающего наставлениям любящей матери, Питер повторял следом за Марджери неспешно произносимые ею слова молитвы. Но вот она замолчала, и он поднялся с колен. Физически он остался таким же, каким был всегда: крепким мужчиной, испытывающим после утомления новый прилив сил, способным вынести, как в самые трудные дни войны, и голод и усталость; но в нем произошло огромное изменение нравственного свойства. Отличавшая этого вождя несокрушимая уверенность в себе и в справедливости соблюдаемых им традиций уступила место смиренным сомнениям в собственных суждениях. В результате он уже не решался в вопросах морали руководствоваться своими личными взглядами, а уж во всем, что касалось религии, вел себя как настоящий ребенок. Окажись Питер в хороших руках при более благоприятных обстоятельствах, он мог бы достичь поразительного нравственного преображения; а пока что, не погрешив против истины, мы можем лишь утверждать, что при тех условиях, в коих он находился, он пребывал лишь в начале этого преображения, пусть и весьма многообещающем.

Питер и Марджери настолько отдались своему религиозному чувству и воплощению его в молитву, что напрочь забыли о необходимых мерах предосторожности. Когда они поднялись на ноги, солнце уже клонилось к заходу. И тут Питер сделал открытие чрезвычайной важности: за ними наблюдали два молодых воина из числа потаватоми; он сразу понял — это следопыты, разосланные Медвежьим Окороком во все стороны на поиски беглецов.

В иное время Питер без малейших колебаний направил бы дуло своего ружья на непрошеных свидетелей; но, находясь в новом для него состоянии духа, он поступил совершенно иначе. Марджери завел в кусты и спрятал там, а молодых воинов жестом руки подозвал к себе и велел им отправляться восвояси. Прежде он бы, не испытывая угрызений совести, обратился к обману и, направив молодых людей на ложный путь, избавился от них; но сейчас его душа восстала против подобной лжи. Как только молодые люди, исполняя приказ Питера, поспешили в свою сторону, он следом за Марджери направился в лагерь. Она еще не успела досказать Бурдону о только что происшедшем, как Питер появился рядом с ней.

— Индейцы узнали о нашем лагере! — вскричал бортник, едва завидев Питера.

— Именно так. Потаватоми видеть скво, идти и говорить своему вождю. Это точно, — подтвердил Питер.

— Что же делать? Сражаться за спасение наших жизней или бежать?

— Садитесь как можно скорее в каноэ. Молодые люди дойдут до вождя не раньше чем через полчаса. За это время мы должны уплыть как можно дальше. Здесь оставаться не хорошо. Индей приходить примерно через час.

Бурдон достаточно хорошо знал местность, чтобы понимать правоту Питера. Но немедленному бегству мешало несколько серьезных препятствий. Прежде всего, отсутствовал Быстрокрылый Голубь, а бортнику в силу многих причин не хотелось уплывать без него. Кроме того, еще не стемнело, а сплавляться по реке при дневном свете казалось Бурдону таким же безумным шагом, как по доброй воле идти в лапы ко льву. К тому же бортника по-прежнему смущал Питер. Его внезапное появление, которое не прояснил сбивчивый и далеко не исчерпывающий рассказ Марджери, а главное — его странное предложение плыть днем пробудили в бортнике прежние подозрения, мешавшие ему принять план вождя. Но одно не вызывало сомнений: их местонахождение недолго останется тайной, ведь Марджери собственными глазами видела двух наблюдавших за ней с Питером индейцев, и вот-вот все воинство бросится их искать. Нашему герою пришлось волей-неволей согласиться с Марджери — она не уставала твердить, что необходимо прислушаться к словам Питера, — и все погрузились в лодки.

— Мне эта затея не по душе, Питер, — признался Бурдон, вытягивая свое легкое суденышко из ручья в русло реки. — Остается лишь надеяться, что вопреки мрачным перспективам все чудом уладится и вам удастся уберечь нас от рук врагов. Что ни говори, но сейчас ясный день, а в двух-трех милях ниже нас полно краснокожих.

— Да, я знаю. Но идти надо. Здесь тоже скоро будет полно индеев. Да, да, надо идти. Почему бы, Бурдон, тебе не спросить пчелу, что сейчас лучше делать, а? Самое время узнать у нее, как правильно поступать, пусть скажет, что знать, а?

Бортник ничего не ответил, но его хорошенькая жена невольно подняла руку, как бы умоляя индейца замолчать. Питера этот жест немного удивил: он еще не понимал, что вера в колдовство не вполне совместима с представлениями о Божьем Провидении. Но был ли он в своем невежестве хуже лучших представителей нашей расы? Какой человек, находясь в своем уме, после досконального ознакомления с действиями сомнамбулы станет отрицать, что в них сокрыта некая тайна, не доступная нашему пониманию? Все, кто интересуется этим предметом, не могут не признать, что воздействие сомнамбул различается по своей силе, что наряду с сомнамбулами истинными существуют и выдающие себя за таковых, то есть ложные. Мы в свое время также принадлежали к числу скептиков, высмеивавших сомнамбул, но впоследствии нам довелось увидеть такое, что не поддается объяснению никакими известными научными законами, но и обманом не является, по нашему глубокому убеждению, — иначе, став его жертвами, мы бы немедленно обнаружили мошенничество. Отвергать показания наших чувств — куда больший недостаток, чем верить в наличие тайн, связанных с нашей духовной и с нашей физической сущностью, о которых мы, при всей нашей мудрости, пока что ничего не знаем. Мы порицаем отсутствие мужества у тех, кто отказался от своих заблуждений и обрел новые, иные убеждения, но воздерживается в этом признаться из опасения быть осмеянным. Так неужели они духом не слабее тех, кто держится прежней веры?

Мы твердо знаем — сомнамбула прочитала и истолковала наши мысли при обстоятельствах, которые исключают возможность утечки какой-либо информации понятными нам путями. И что бы ни думали по этому поводу другие, мы, повторяем, ничуть не сомневаемся в том, что мошенничества не было, да и не могло быть. Почему же в таком случае заслуживает презрения бедный индеец, провинившийся лишь тем, что он воображает, будто Бурдон способен общаться с пчелами? При этом мы находимся в выигрышном положении, так как информированы значительно лучше, чем он. Кроме того, не исключено, что некоторые существа владеют законами зоологического магнетизма — сокрытыми пока что для нас, но известными им, — и ясно осознают наши ошибки и ложные толкования в этой области, что опять же недоступно в настоящее время нашему пониманию из-за отсутствия соответствующих средств. Так следует ли удивляться тому, что Питер, находясь в крайне затруднительном положении, вспомнил о пчелах и вознадеялся на их помощь, а Марджери вышеозначенным образом упрекнула его молча в проявленной слабости?

Каноэ вошли в реку, когда было еще светло, но солнце клонилось к закату. К счастью для беглецов, берега по-прежнему были покрыты густым лесом, а река здесь достигала такой ширины, что скорее напоминала небольшое озеро, так что и обнаружить их, пока они не достигли устья, было бы нелегко, даже если лес где-то уступил бы место зарослям дикого риса и камышей. Подходящих укрытий, однако, на их пути не предвиделось. Поэтому, отгребя достаточно далеко от ставшего известным места последней стоянки, откуда их могли бы обнаружить, явись они, следопыты, гребцы сблизили лодки бортами, подняли весла и доверились полностью попутному ветерку, надеясь, что он не подгонит их к устью реки, прежде чем на него ляжет ночная тьма. Вокруг царил полный покой, ничто, казалось, не нарушало их одиночества, каноэ медленно, но верно скользили вниз по реке, и в груди беглецов снова загорелась искра надежды. Даже бортник уверовал в возможность спасения.

В ходе завязавшегося разговора Питера спросили, чем он был занят во время своего отсутствия, которое вызывало столько подозрений у Бурдона. Будь вождь абсолютно откровенен, он бы признался, что добрую половину его мыслей наяву занимает смерть Сына Божьего, молитва миссионера о снисхождении к врагам и связанная с христианской религией высокая нравственность. Но Питер не мог, вернее сказать, не умел пока что вдаваться в обсуждение подобных вопросов, мысли его путались, он не всегда делал правильные выводы, но в чем ему никак нельзя отказать — так это в искренности и благоговении перед Великим Учением. Питер не стал распространяться о своих переживаниях, а ограничился лишь сухим изложением фактической стороны своей жизни в последние несколько дней. Он все время находился рядом с Медвежьим Окороком, Вороньим Пером и остальными вождями, чтобы быть в курсе происходящих событий и суметь употребить свое влияние, если, к несчастью, бледнолицые попадут в руки тех, кто с таким рвением их разыскивает. Ничего такого, что требовало бы его вмешательства, не произошло. Воины пребывали в полном недоумении: они не могли понять, каким образом потенциальным жертвам удалось ускользнуть из их рук. Теперь все их надежды были связаны с устьем Каламазу, которого, по убеждению индейцев, белые не могли миновать до прибытия первых двух или трех отрядов молодых воинов, отправленных туда с заданием устроить засаду.

Питер также сообщил Бурдону, что его тайник найден и вскрыт, а все запасы разграблены. Серьезный удар для нашего героя, в иное время он бы принял его близко к сердцу. Но сейчас, когда на карту были поставлены куда более важные вещи, он почти ничего не сказал по поводу понесенной потери и тут же выкинул ее из головы. Более всего он был обеспокоен тем, что, по словам Питера, Медвежий Окорок отрядил человек десять — двенадцать юношей на каноэ в район устья, с тем чтобы они, рассыпавшись, подобно змеям в траве, по зарослям дикого риса, денно и нощно не спускали глаз с подходов к озеру.

Поглощенная этим разговором, компания незаметно для себя поравнялась с началом зарослей тростника и дикого риса и оказалась в опасной близости от критической точки их плавания. Поскольку было еще светло, Питер предложил завести каноэ в самую гущу растений и там выждать наступления темноты. Все последовали его совету, и через пару минут легкие суденышки оказались в надежном укрытии.

Возник естественный вопрос: а не заметили ли их уже враги, но ничем не выдали себя, желая дать беглецам подойти, ибо каждый фут пройденного расстояния приближал их к засаде? Питер не скрыл своих опасений на этот счет: ему казалось маловероятным, чтобы в столь ответственный момент на участке близ устья отсутствовали выставленные посты. Как впоследствии выяснилось, он был прав: следопыты здесь стояли, но заметившие Питера и Марджери воины подняли тревогу, известие о том, что белые нашлись, было передано по цепочке, и часовые покинули свое место, чтобы присутствовать при задержании белых. Так Провидение с помощью непредсказуемых удачных действий часто приходит на помощь тем, кто находится под его особым покровительством, разрушая злонамеренные замыслы против них своим спокойным вмешательством в ход событий.

Бортнику не терпелось плыть дальше. Едва прошло полчаса, как он счел за благо вывести каноэ в один из многочисленных открытых проходов между обособленными островками растительности и, двигаясь по таким водным коридорам, продолжить путь. Питеру, у которого как у истинного индейца запас терпения был неизмеримо больше, этот шаг показался преждевременным. Но Бурдон, по-прежнему питавший к своему спутнику известное недоверие, настоял на своем, велел Гершому плыть за ним и, энергично работая веслами, вышел на чистую воду. Решительные действия бортника поставили остальных беглецов перед выбором — последовать за Бурдоном или лишиться его общества. Они предпочли первое.

И напрасно! Будь у Бурдона больше самообладания, выжди он еще немного, им бы, возможно, посчастливилось избежать серьезной опасности, нависшей над ними сейчас. Дело в том, что хотя протокам, соединявшим тростниковые кущи, не было числа, кое-где они отсутствовали как раз на нужном направлении, и, чтобы не терять его и продолжать идти вниз по течению, приходилось пробиваться напролом сквозь зеленые чащи. Верхушки растений, раздвигаемых лодками, приходили в движение, что не укрылось от внимания одного из наблюдателей, которыми кишели оба берега. При помощи условного сигнала он сообщил о своем открытии следопыту, сидевшему в каноэ, тот в свою очередь поднял тревогу, и весть о случившемся достигла всех выставленных постовых, а также вождей, находившихся ниже по течению, начиная от хижины бортника и кончая местом впадения Каламазу в озеро. После того как белых так долго не удавалось найти, новость была встречена с рвущейся из груди буйной радостью, и окрестности огласились воплями и визгом, доносившимися не только с берегов Каламазу, но и с самой реки.

Услышав этот гвалт, все белые тут же поняли, что вот теперь-то их погибель неминуема. Один Питер не потерял присутствия духа и не впал в панику. В отличие от Бурдона, который был близок к отчаянию, Питер напряг все свои способности и прежде всего слух, стараясь по доносящимся звукам определить, из какой точки речной поверхности исходит шум. Берега его не беспокоили. Угроза могла исходить только от каноэ. Своим чутким ухом Питер сумел установить, что на плаву находятся четыре каноэ и что единственный путь к спасению пролегает между ними. Он также уяснил себе, что все четыре укрылись в зарослях риса — по два на каждой стороне реки, — возможно, в ожидании того, что беглецы пожелают спрятаться там же.

Питер мгновенно принял решение. Стояла уже полная темнота, а с каноэ, стоящего в зарослях риса, разглядеть середину русла было нелегко даже при дневном свете. Поэтому Питер порекомендовал держаться середины протоки, точно и ясно указав, как при этом следует себя вести. Женщинам он велел лечь каждой на дно своего каноэ, с тем чтобы над водой возвышались лишь головы мужчин. Он надеялся, что, следуя всем его указаниям и соблюдая предельную осторожность, они смогут издалека сойти за индейцев, находящихся в его распоряжении.

Как только Питер изложил свой план действий и покончил с объяснениями, Бурдон сделал чрезвычайно важное в тот момент открытие: он установил, что в озере ветер дует с юга, а следовательно, благоприятствует плывущим в противоположном направлении. Он даже втихую поделился своими умозаключениями с Марджери, всячески стараясь ее хоть как-то подбодрить. Она не осталась в долгу и тоже прошептала несколько успокоительных слов. Мужчины договорились, как поступать в той или иной ситуации. Если их опознают, лодки врассыпную бросаются в рис и далее каждая команда действует на свой страх и риск. Пока они неспешно плыли, несомые течением, были обсуждены все детали предстоящей операции, назначено место встречи на озере — мыс, хорошо знакомый Бурдону и Гершому, — и условлено, какими сигналами первый прибывший туда даст знать второму, что опасности нет.

После этого Питер выдвинулся вперед и далее продолжал идти первым. Ночь выдалась ясная и звездная, но безлунная, и разглядеть с берега нечто движущееся по воде было нелегко. Питер задавал средний темп движения и поддерживал его. При таком темпе до озера оставалось около часа ходу, но какого! Ведь почти все это время они были обречены плыть мимо врагов!

Тем не менее с полчаса они плыли спокойно, не замечая вокруг никаких тревожных признаков. За эти тридцать минут они почти достигли того места, где Бурдон и Гершом в предыдущую вылазку к устью Каламазу прятали свои каноэ. Но берегов было не узнать! Тогда в хижине горел яркий огонь, выхватывавший из темноты фигуры дикарей. Сейчас все было погружено во мрак, царила мертвая тишина. Ничто не нарушало ее — не слышно было криков, разговоров, сигналов тревоги, шума шагов. Самый воздух, казалось, был пропитан неизвестностью, заставившей путников насторожиться до предела.

По мере приближения к участку, который мог сыграть роковую роль в их судьбе, каноэ все более и более сближались. В конце концов интервал между ними уменьшился настолько, что Бурдон и Гершом смогли переговариваться, хотя, разумеется, еле слышными голосами: в тех условиях главным было избегать какого бы то ни было шума, например всплеска от небрежного удара веслом, который выдал бы их с головой. Марджери и Дороти, не в силах долее выносить нервное напряжение, совсем потеряли самообладание и приподнялись настолько, что их головы высовывались над планширом, если про каноэ из коры можно сказать, что у него есть планшир. Они даже перешептывались, стараясь добрым словом разрядить гнетущую атмосферу. И тут-то произошло событие, чуть было их всех не погубившее.

ГЛАВА XXIX

Ладья к индейцам держит путь

И, чтоб с дороги не свернуть,

И светлым днем, и в тьме ночной

Пред ней маячит дом родной;

Невозмутимо, неустанно

Плывет безбрежьем океана.

Уилсон

Как мы уже упоминали, Питер шел впереди. Его каноэ почти поравнялось с обычным местом высадки около хижины, как вдруг он увидел два каноэ, выскользнувших из зарослей риса не более чем в ста ярдах от него. Впрочем, будь это расстояние больше, он бы не заметил лодок, трудно различимых на ночной реке. Вождь не только не попытался избежать встречи с ними, но, напротив, немедленно окликнул плывущих, причем достаточно громко для того, чтобы быть услышанным не только ими, но и шедшими позади.

— Мои молодые воины опоздали, — произнес он. — Бледнолицых захватили на прогалинах и вскоре доставят сюда. Давайте пристанем к берегу и дождемся их появления в вигваме.

Сидящие в лодке с первой секунды узнали голос Питера; спокойный и уверенный, он звучал настолько естественно, что не вызвал у индейцев ни тени подозрения. И когда Питер, присоединившись к ним, первым вошел в проход среди зарослей, ведший к причалу, оба воина последовали за ним с покорностью жеребенка, бегущего за своей маткой. Бурдон каноэ не видел, но слова Питера слышал и понял смысл его поступка. Питер же, преодолевая проход, продолжал беседовать со своими новыми спутниками, задавая им вопросы нарочито громко, чтобы его речь могла служить надежным компасом, безошибочно указывавшим местонахождение индейцев. Беглецы по достоинству оценили его хитроумную уловку и, не теряя времени, воспользовались ею к своей выгоде.

Первым побуждением Бурдона было повернуть лодку на сто восемьдесят градусов и попытаться уйти вверх по течению. Но, убедившись, что его опасные враги, всецело поглощенные разговором с Питером, не видят, что происходит за их спиной, он ограничился тем, что вырулил чуть ближе к противоположному берегу и сбавил скорость, опасаясь догнать индейцев. Но едва их каноэ, к радости Бурдона, вошли в рис и целеустремленно направились к причалу, как Бурдон и Гершом налегли на весла и стрелой понеслись вниз по руслу. Не менее полуминуты беглецы пересекали вход в заросли, но Питер умудрился свести до минимума риск, которому они при этом подвергались, — ни на миг не замолкая, он своим красноречием отвлек внимание собеседников. Тем не менее, как легко себе представить, у Бурдона сердце неоднократно чуть ли не выскакивало из груди. Но беглецам в очередной раз улыбнулась фортуна, или помогло Божественное Провидение, — так, во всяком случае, объяснила их везение набожная Марджери.

Перед самым устьем оба наших мужчины приготовили на всякий случай ружья — где-где, а здесь, казалось, было легче всего напороться на очередной наблюдательный пост. Но, не встретив никаких помех, они вскоре очутились в озере. Мичиган — огромный водоем, и такому утлому суденышку, как каноэ из коры, вроде бы не пристало совершать по нему путешествия в ветреную погоду или при большой волне. В тот день, о котором мы ведем речь, и ветер был изрядный, и волнение достаточно сильное для того, чтобы до смерти перепутать женщин. Но именно такая скорлупка, вопреки производимому ею впечатлению, при умелом управлении куда надежнее прочих средств передвижения по воде в штормовую погоду. Вашему покорному слуге самому доводилось успешно преодолевать в подобной посудине прибой, в котором наверняка затонул бы самый лучший военный катер, причем каноэ набирало при этом на борт не больше воды, чем требуется для мытья рук. Легкое судно сидит неглубоко, образующиеся при его передвижении волны вряд ли могут захлестнуть его или перекатиться через борт, если только у рулевого достанет сноровки удерживать судно в вертикальном положении. При этом условии, по нашему глубокому убеждению, в такой лодчонке можно вынести сильный шквал, лишь бы находящемуся в ней хватило бдительности и выносливости непрестанно работать веслом, чтобы не дать ей завалиться набок,

Бурдон, напомним, достиг едва ли не совершенства в управлении своим каноэ, да и Гершом, поневоле ставший трезвенником и примерным тружеником, почти не уступал ему в этом отношении. Опытный бортник, предвидя трудности плавания, предусмотрел все необходимое для их преодоления. И как только наши герои оказались в бурном озере, он заставил обе лодки сблизиться и соединил их, накрепко связав бортом к борту. Новоявленный катамаран — ибо теперь это уже был катамаран — имел то преимущество, что стал намного остойчивее, но зато при маневре требовал от гребцов больших усилий. Оставалось поставить паруса, чтобы как можно быстрее проскочить озеро. В считанные минуты на каждом из каноэ была водружена рейка с парусом из легкой хлопчатобумажной ткани, и они «крылом к крылу», как принято говорить у моряков, помчались вперед.

Хотя в результате предпринятых усилий управлять лодками стало много легче, ослаблять бдительность по-прежнему нельзя было ни на секунду. Со стороны может казаться, что плавучее средство чуть ли не летит по воздуху, не касаясь поверхности воды, но в действительности его нос поднимает волну, со скоростью летящей птицы накатывающуюся на него. Ничто идущее в воде или по воде — последнее выражение больше подходит к стилю плавания каноэ — никогда не может быть застраховано от появления в ветреную погоду на его пути подобных валов с клочьями пены, которую просраны, а равно и начинающие мореходы именуют «барашками», «гребешками», «прибоем», «белыми шапками», «бурунами» и т. д. и т. д. Они, в зависимости от погоды, лижут борт судна или перекатываются через его палубу. Нам не раз случалось, двигаясь по воде со скоростью десяти или одиннадцати узлов, наблюдать впереди себя взлетающие водяные каскады, которые неизменно служили нам поучительным напоминанием о том, как всесилен Господь Бог и как слаб по сравнению с Ним человек. Он строит корабль, снаряжает его по последнему слову науки и техники, отдает на попечение опытных мореходов и заставляет преодолевать водную стихию со скоростью чуть ли не железнодорожного состава; она же в ответ извергает из своей глуби и обрушивает на него, подобно резвящимся под килем дельфинам и морским свиньямnote 160, валы воды, увенчанные перистыми пенными навершиями. Вот почему плавание по воде в бурную погоду настолько опасно, что даже самые большие суда предпочитают часто пережидать шквал, стоя на якоре и подставляя почти непреодолимой силе стихии свой нос.

Нашим путникам, однако, посчастливилось — им не пришлось бороться ни с ветром, наподобие описанного нами, ни с волнением на озере. Между тем на Мичигане дул свежий южный ветер, который поднимает-таки на его поверхности довольно ощутимую волну. Тем более что это озеро, как и все его соседи, объединяемые под общим названием Великих озер, было слишком коротким. Ведь чем обширнее водное пространство, по которому гуляет ветер, чем больше его протяженность, тем легче судну плыть по нему. Однако для маленькой лодки из бересты размеры Мичигана оказались достаточно большими, и когда оба каноэ связали, превратив в катамаран, их, к вящему удовольствию Марджери и Дороти, стало несравненно меньше качать и бросать из стороны в сторону, а как только Бурдон первым поставил свой парус, волны уже не с такой силой захлестывали борта. При хорошем ветре каноэ и вообще-то способно двигаться с приличной скоростью, ибо ему не приходится преодолевать существенного сопротивления воды, а уж наши храбрецы, распустив парус, прямо-таки летели как на крыльях. Ветер дул точно с юга, и, правя на север или не правя вообще, беглецы умудрились на ходу поставить и на второе каноэ рейку с парусом, и, когда его в свою очередь распустили, все трудности управления свелись к тому, чтобы рулить только «помалу», как выражаются мореплаватели, лишь для того, чтобы не дать ни одному из парусов занять неправильное положение. Впрочем, случись это, серьезных последствий все равно не возникло бы, благодаря тому, что предусмотрительный Бурдон, соединив лодки, почти лишил их возможности перевернуться.

Каламазу с ее устьем вскорости осталась далеко позади, и Бурдон перестал терзаться опасениями — дикари были ему более не страшны. Индейцев никак нельзя назвать храбрыми навигаторами, и Бурдон не сомневался в том, что они не отважатся пуститься в плавание по неспокойному озеру, лодки же постепенно уходили все дальше и дальше от суши и сухопутных дорог, пролегающих близ берега. Прошло совсем немного времени, и Бурдон обрел свое обычное спокойствие. Тем более что ветер не только не крепчал, но, судя по некоторым признакам, должен был вот-вот ослабеть, и мужчины решили, что одному из них вполне можно соснуть, пока другой будет наблюдать за каноэ.

Наши герои вышли из устья Каламазу около девяти часов вечера и к рассвету, то есть семь часов спустя, сделали больше сорока миль. К восходу солнца стихший было ветер начал свежеть, и с правого борта появился восточный берег, однако глубоко в сушу большой дугой врезался залив. Это несколько разочаровало Бурдона — он рассчитывал быть ближе к земле, — но чтобы изменить курс столь решительно, требовалось избавиться от одного из парусов. Маневр был совершен при соблюдении величайшей осторожности, и к девяти часам утра, иными словами — спустя двенадцать часов после входа в озеро, каноэ снова приблизились к берегу, оказавшемуся на этот раз прямо по их курсу. По убеждению бортника, теперь они находились милях в семидесяти от устья Каламазу и, следуя своим маршрутом, миновали истоки двух, а может, и трех самых крупных рек этого района.

Беглецы высмотрели удобное для высадки место и пристали к земле за мысом, служившим надежным укрытием для каноэ. Здесь берег немного отклонялся на восток, благодаря чему чуть меньше ощущалось дуновение ветра. На состояние водной поверхности это обстоятельство почти не влияло, но позволило каноэ держаться ближе к берегу, который выполнял для них роль своеобразного заслона. Благополучно высадившись, беглецы разложили костер, наловили рыбы в ближайшем ручейке, забили и разделали оленя, наготовили себе пищи на два-три дня и около полудня подготовили лодки к продолжению пути. Сейчас их снова разъединили: надобность в двух парусах пока миновала, а управлять одиночными каноэ было значительно удобнее. Чем дальше на север, тем меньше они ощущали ветер, хотя зыбь сопровождала их на протяжении всего пути.

Миновало еще несколько часов, в течение которых они делали по шесть миль в час. На следующей остановке незадолго до захода солнца Бурдон вычислил, что от устья Каламазу их теперь отделяет более ста миль. На этот раз он пристал к берегу прежде всего потому, что увидел там возвышенность, с которой было бы чрезвычайно удобно обозреть все побережье впереди и позади себя — а нет ли где-нибудь вражеских каноэ? Взобравшись на вершину, Бурдон долго внимательно смотрел в свою трубу, никогда его не обманывавшую, а присоединившись к ожидавшим его с нетерпением товарищам, обрадовал их сообщением, что вокруг все спокойно. Подкрепившись едой, они снова соединили каноэ, чтобы мужчины имели возможность нести вахту поочередно, и пустились в ночное плавание. Так наши герои плыли, держа курс на север, двое суток, делая частые остановки, на которых ловили рыбу, охотились, варили пищу, отдыхали и, главное, то и дело осматривали берег.

На третий день вдали показался знаменитый пролив Мичиллимакинак, более известный под названием Макино. Каноэ все больше отклонялись постепенно к востоку, а одновременно с ними, к счастью для беглецов, изменялось и направление ветра, дувшего теперь почти точно в их спины. Тем не менее они не решались пользоваться парусами, пока не минуют благополучно пролив и остров, а положились исключительно на весла. Это сильно замедлило ход лодок и добавило работы мужчинам, но они предпочли пойти на эту меру предосторожности, чем выставлять напоказ хлопчатобумажный белый парус, видный издалека. И они оказались правы. Мимо них благополучно прошествовала целая флотилия каноэ, направлявшихся из поста в Макино на побережье Мичигана. Лодок было не менее пятидесяти, но, своевременно заметив их, Бурдон с Гершомом заплыли в прибрежную пещеру и там переждали опасность.

Курс их отклонился еще больше к востоку, ветер же дул теперь почти точно с запада, а следовательно, благоприятствовал нашим путникам. Озеро Гурон, в котором они теперь находились, расположено почти параллельно Мичигану, значит, им надлежало следовать на юго-восток. Бурдон столько раз ходил по этим водам и в ту, и в другую сторону, что у него были здесь излюбленные бухточки и он умел по местным приметам безошибочно предсказывать погоду. Пока что все шло хорошо, если не считать того, что в переходе от Макино к заливу Сагино было потеряно два дня: один — из-за сильного ветра, второй — из-за дождя. От него пришлось спасаться в хижине, которую в одно из своих многочисленных путешествий собственными руками выстроил Бурдон и предусмотрительно оставил стоять на всякий случай. Такие незаселенные домики часто встречаются во вновь осваиваемых странах, где эти шэнти исполняют ту же роль, что и приюты в Альпах, — в них останавливается любой путник, испытывающий в этом нужду.