Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

— В этой великой легенде есть тайна, которая, боюсь, не доступна пониманию индейца, — серьезно ответствовал миссионер. — За тысячу миров или за спасение десяти тысяч жизней, таких же незначительных, как моя, я бы не согласился поколебать чью-нибудь веру ни на йоту; но мой долг рассказать вам, как все это случилось. Евреи, современники Сына Великого Духа, убили Его, насколько Его можно было убить. Он имел две сущности, как, впрочем, и все люди — тело и душу. В теле Его пребывал человек, подобный нам всем, а вот душа была частью самого Великого Духа. Такова великая тайна нашей религии. Как это произошло, мы сказать не можем, но верим, что это так. Вокруг нас тысяча вещей, которых мы не понимаем, и эта тайна — одна из них.

Медвежий Окорок в свою очередь воспользовался наступившей паузой, чтобы сделать свое замечание. Оно отличалось убежденностью, показывавшей, что Медвежий Окорок с большим вниманием следит за тем, что происходит и что говорят вокруг него, и прямолинейностью — он явно не был склонен к вульгарному скептицизму.

— Мы не думаем, что нам, индейцам, может быть понятно все, что делает Великий Дух, — сказал он. — Мы знаем очень мало. Он знает все. Зачем нам хотеть знать все, что знает Он? Мы и не хотим. Эта часть легенды нас не тревожит. Индейцы умеют верить даже тому, чего не видят глазами. Они не скво, которые желают непременно заглянуть за каждый куст. Но мой брат рассказал нам очень много такого, что ему не на пользу. Если бледнолицые убили своего Великого Духа, значит, у них нет Маниту, а они находятся в руках Злого Духа. Вот почему они зарятся на наши земли. Я не хочу, чтобы они являлись к нам и селились близ заходящего солнца. Пора начать убивать их, как они убили Сына своего Великого Духа. Так поступили евреи. Мой брат желает, чтобы мы сочли себя евреями! Нет, краснокожие никогда не причиняли вреда Сыну Великого Духа. Они бы приняли Его как друга и почитали как вождя. Будь проклят тот, чья рука поднялась на Него. Это предание мудрое. Из него мы узнаем многое. Мы узнаем, что индеи не евреи. Они никогда не причиняли вреда Сыну Великого Духа. Мы узнаем, что краснокожие извечно жили на этих землях, а не явились сюда когда-то из Страны восходящего солнца. Мы узнаем из этого предания, что бледнолицые не достойны жить на земле. Они насквозь порочны. Они заслужили смерть.

— Я желаю задать вопрос, — заявил Питер. — Предание это для меня не ново. Я и раньше слышал о нем. Но оно недостаточно хорошо вошло в мои уши. Я не думал о нем. Сейчас оно проникло глубже в мой разум, и мне хочется услышать больше. Почему Сын Великого Духа не убил евреев? Почему Он допустил, что евреи убили Его? Может ли дать этому объяснение мой брат?

— Он явился на землю умереть за человека, настолько погрязшего в грехах, что Великий Дух уже не удовлетворился бы меньшим. Почему это так, не знает никто. Достаточно того, что мы знаем — это так. Не помышляя о том, чтобы отомстить своим мучителям и убийцам, Он умер за них и, умирая, молил Бога простить на веки вечные их самих, их жен и детей. И Он, именно Он, завещал нам отвечать добром на зло.

Питер с величайшим вниманием выслушал миссионера, после чего, погрузившись в глубокие раздумья, отошел в сторону. Заслуживает внимания то обстоятельство, что, в отличие от столь многих цивилизованных людей, ни одному из дикарей не пришло в голову усомниться в возможности воплощения Сына Великого Духа в человека. Это была для них такая же загадка, как большая часть из того, что они наблюдали вокруг себя. Люди становятся скептиками, когда, урвав ничтожную толику из всего богатства знаний, начинают философствовать, воображая себя чуть ли не всезнайками. Сейчас не найти человека, который бы ежедневно, ежечасно не сталкивался с явлениями, составляющими для него такую же неразрешимую загадку, как предание о воплощении Божества и все учение о Святой Троице; но явления эти намозолили ему глаза, а потому стали привычными и как бы естественными, хотя за каждым из них стоят те же таинственные необъяснимые силы. В этой всеобщей тайне вскоре теряется даже самая глубокая философия, и слабому разуму все окружающее нас представляется своего рода чудом, содеянным всемогущим Богом.

Отнесясь с должным уважением к преданиям бледнолицых, краснокожие тем не менее не забывали ни на миг о своих намерениях. Теперь главные из вождей отошли в сторону и начали совещаться. Питер, отказавшись присоединиться к ним, предоставил решение вопроса Дубовому Суку, Унгкве и Медвежьему Окороку. Предстояло выяснить, как поступить с миссионером — включить ли его, как предполагалось первоначально, в число лиц, подлежащих уничтожению, или не включать. Один, а может, двое вождей испытывали сомнения по этому поводу, но большинство держалось противоположной точки зрения.

— Если бледнолицые убили Сына своего Великого Духа, что мешает нам убить их? — спросил Хорек, движимый коварством: он прекрасно видел, что Питера снедает беспокойство, как бы его, Питера, собственный замысел не был полностью осуществлен. — Разницы никакой. Тут перед нами знахарь-проповедник, в вигваме — знахарь-бортник, а этот воин может оказаться знахарем-воином. Нам это не известно. Мы — бедные индеи и мало что знаем. Иное дело бледнолицые: они разговаривают с заклинателем пчел и знают много. Нам же вскоре негде будет добыть даже мускусную крысу, ежели мы не изведем всех чужеземцев. Маниту отдал их в наши руки; так давайте же покончим с ними.

Никто особенно не противился этому предложению, вскорости вопрос был решен, и Унгкве послали сообщить об этом пленникам. Для миссионера было сделано исключение. Поскольку он пришел к краснокожим с мирной целью, было постановлено завести его в чащу леса и там убить, не подвергая пыткам и не усугубляя вообще ничем его страданий. В знак особого уважения к пастору договорились даже не снимать с него скальп.

Ведя со своими товарищами миссионера к месту казни, Унгкве, верный своей коварной натуре, поманил за собой Питера. Объясняется это как нельзя более просто: Хорек понимал, что присутствовать при расправе сейчас человеку, которого он всеми фибрами своей души ненавидел за его авторитет, пока что не досягаемый для Унгкве, будет неприятно.

— Отец мой сможет лицезреть отрадное его сердцу зрелище, — промолвил Хорек мимоходом. — На его глазах умрет бледнолицый, значит, его нога раздавила еще одного червя.

Питер ничего не ответил и молча прошествовал к месту, где в окружении стражи стоял миссионер. Унгкве выступил вперед.

— Пора проповеднику-знахарю бледнолицых отправиться вослед духам его народа, отошедшим прежде него, — сказал Хорек. — Дорога их длинная, ему надо встать на нее сейчас же и идти побыстрее, иначе он их не догонит. Надеюсь, он увидит на ней и тех, кто убил Сына Великого Духа, голодающих, с ранами на ногах.

— Я понимаю тебя, — выдавил из себя несколько секунд спустя миссионер, выйдя из оцепенения, в которое его повергли слова Унгкве. — Мой час настал. С первой минуты, как я ступил на эту языческую землю, жизнь моя висела на волоске, а если сейчас Богу угодно взять ее, я весь в Его власти. Дайте мне немного времени, чтобы я смог помолиться моему Богу.

Унгкве знаком выразил согласие. Миссионер обнажил голову, преклонил колена и снова возвысил голос в молитве, поначалу дрожавший, но становившийся все увереннее. Вскоре голос его обрел свое обычное звучание. Сначала пастор просил Бога явить милость и проявить снисхождение к нему, хотя признавал, что ему далеко до той праведности, которая одна могла бы позволить ему лицезреть Господа Бога. Затем он обратился к Богу с мольбой за своих врагов. Пастор изъяснялся со Всевышним на своем родном языке, но Питер почти все понимал. Он слышал, что пастор Аминь молится за краснокожих; слышал, как пастор упоминает его имя, как обреченный на гибель человек умоляет Маниту простить его. Это явилось для последнего потрясением, какого удивительный дикарь не испытал за всю свою жизнь. Прошлое представилось ему каким-то сном, а будущее — в свете, еще омраченном тучами. Перед Питером был живой пример проявления божественного духа любви и доброты, поразивший его как наивысшее чудо. Ошибиться он не мог. Он видел перед собой коленопреклоненного пленника и слышал его четкие громкие слова, возносившиеся сквозь кусты к Божьему престолу.

Как только миссионер замолчал, таинственный вождь, склонив голову, удалился. Он был бессилен. Даже он, при всей своей власти, не мог спасти пленника, а присутствовать в качестве зрителя при зрелище, которое раньше порадовало бы его душу, теперь ему было бы мучительно. Его слуха достиг удар томагавка, разнесший несчастному череп, и Питер содрогнулся с головы до пят. Впервые за всю свою жизнь он поддался такой слабости. Между тем палачи из уважения к добродетели миссионера на том самом месте, где он упал, вырыли яму и захоронили его труп неизуродованным.

ГЛАВА XXV

В поступках и в речах жесток,

Подобен дьяволу злодей,

Чье сердце — каменная твердь,

Чья длань повсюду сеет смерть,

А жатва — жизнь других людей

Уитьер

Тело миссионера рухнуло наземь, и на него опустилась плотная завеса забвения. Благочестивые люди, пославшие пастора нести слово Божие язычникам, остались в неведении о его страшной судьбе. Подобные ему представители категории избранников исчезали так часто, что это вызывало уже не удивление, а только сожаление. Даже в какой-то мере у самих палачей — ведь к пастору Аминь они отнеслись с почтением. Как ни удивительно, смерть последнего явилась прямым следствием необычайного по своей убедительности красноречия человека, который сейчас не задумываясь пожертвовал бы собственной жизнью ради его спасения. Питер разжег огонь, а теперь был не в состоянии его потушить, выпустил из бутылки джинна, которого не смог загнать обратно. В этом отношении он чрезвычайно напоминает большинство тех деятелей, которые, прикрываясь интересами реформы или революции, запускают в тяжкие минуты сомнений механизм, и он набирает обороты настолько быстро, что приостановить его, когда этого требует логика событий, становится уже невозможным. Даже лидеры, действующие с самыми лучшими намерениями, то и дело убеждаются, что развести костер намного легче, чем погасить его бушующее пламя.

Пока индейцы чинили кровавую расправу над миссионером, капрал Флинт продолжал сидеть на бревне. Он прекрасно осознавал весь ужас своего положения и понимал, почему увели прочь его товарища. При том уважении, что дикари, как правило, выказывали миссионеру, капрал не был удивлен, что пастора Аминь казнили отдельно от него, и когда его палачи возвратились, с ужасом старался разглядеть в их руках обычное жуткое свидетельство того, что казнь свершилась. Но, как мы уже сообщили выше, труп миссионера не подвергли надругательству, прежде чем засыпать могильной землей.

Несмотря на проявленную снисходительность, индейцы были опьянены видом крови. Лица главных вождей посуровели, а молодые воины открыто выражали свое нетерпение — так еще не обученный щенок рвется с поводка, почуяв запах дичи. Все эти симптомы проявились настолько явно, что не могли остаться не замеченными капралом.

Наверное, очень трудно, даже, скорее, невозможно, отыскать двух других людей, которые при подобных обстоятельствах вели бы себя в последнем эпизоде своей земной жизни столь по-разному. Как встретил свою кончину пастор Аминь, мы уже рассказали. Он умер, смиренно подражая своему Божественному Господину, умоляя того о милосердии своим губителям, с христианской добротой в сердце и с сознанием собственного ничтожества перед лицом Бога. Капрал, в отличие от него, помышлял только о мести. Понимая, что страшной доли ему не избежать, он решил, что должен умереть, как — в его представлении — подобает солдату, то есть окруженный трупами поверженных им врагов.

Капрал Флинт от природы был наделен спасительным жизнелюбием и, будь возможность, не преминул бы попытаться бежать. Но поскольку такой возможности не было, он напрягал все силы своего ума в изыскании способа отмщения. Даже в этот страшный миг жизни он испытывал слабые уколы честолюбия, если это слово применимо к шевельнувшемуся в глубине его души порыву. Наслышавшись в гарнизонах и беседах вокруг лагерного костра многочисленных рассказов о героизме и стойкости солдат, попадавших в руки индейцев, капрал был бы не прочь, чтобы его имя пополнило славный список тех, кто вел себя при этом героически. Однако верность истине заставляет нас признать, что главным его желанием все же было — сокрушить как можно больше врагов. Вот о чем он так сосредоточенно размышлял все то время, которое его товарищ, теперь уже покойный, употребил на молитву за тех, кто готовился нанести ему смертоносный удар. Таково различие между людьми, определяемое тем, тронуто ли сердце человека Святым Духом или нет.

Но одно дело строить воинственные планы, и совсем иное — их осуществить: у капрала, лишенного оружия, охраняемого бдительными врагами, не имеющего никакой поддержки со стороны, шансов на это было очень мало. Он было помыслил о побеге, но не более чем на минуту. Найти бы хоть какую-нибудь лазейку, а уж до Медового замка он бы добрался! И капрал решил в уме, что если индейцы предложат ему пройти сквозь строй, как это часто случалось, он согласится, пытаясь таким образом спасти свою жизнь. По неписаному кодексу войны в приграничье, удачный побег такого рода приравнивался чуть ли не к победе на поле брани.

Миновало целых полчаса после казни миссионера, прежде чем вожди занялись капралом. Промедление было вызвано тем, что вожди совещались: стоит ли, как то предлагал Хорек, послать отряд в Медовый замок за оставшейся там семьей и разом покончить со всеми бледнолицыми, находившимися тогда в этой части прогалин. Питер на сей раз не решился высказаться против плана Унгкве, но сумел подбить на это Воронье Перо, а сам остался в тени. Мнение влиятельного потаватоми возобладало, и было решено сперва подвергнуть пытке уже захваченного пленника и, лишь сняв с него скальп, отправиться за остальными. Сообщить волю вождей капралу поручили опять же Унгкве, авторитет которого после его последней победы над Питером рос прямо на глазах.

— Брат, — начал Хорек, остановившись точно перед Флинтом. — Я намерен говорить с тобой. Мудрый воин, услышав голос врага, раскрывает уши пошире. Он может узнать нечто важное для себя. Тебе будет полезно узнать то, что я сейчас скажу.

Брат, ты — бледнолицый, а мы — индеи. Вы хотите захватить земли, на которых мы охотимся, а мы хотим их сохранить. Чтобы их сохранить, необходимо снять твой скальп. Я надеюсь, ты готов позволить нам сделать это.

Капрал имел лишь смутное представление о языке индейцев, но тут понял все, что сказал Хорек. Напряженное внимание, с каким он внимал вождю, обострило его способности и помогло не упустить ни слова. Этому помогло и то, что Хорек говорил не спеша, тихим вкрадчивым голосом. К счастью, его слова о страшной участи, уготованной капралу, не явились для него неожиданностью, и, не будучи застигнут ими врасплох, он не выказал слабодушия, которое чрезвычайно обрадовало бы его врагов. Ведь индейцы неизменно относились с большим уважением к тем своим жертвам, которые проявляли мужество, и наоборот. Капралу надлежало ответить Унгкве, что он и сделал, причем по-английски, — он знал, что несколько человек из окружающей толпы поймут его и смогут перевести сказанное им. Желая облегчить им эту задачу, он говорил очень медленно, короткими отрывистыми фразами.

— Индеи! — произнес капрал. — Вы окружили меня. Вы взяли меня в плен. Будь вас тут взвод, вам бы это не удалось. Триста воинов одолели одного — тоже мне победа! Пастор Аминь не в счет — ему что фланг, что арьергард — все едино! Мне бы хоть половину моей бывшей роты сюда! Я бы за полчаса сбил с вас спесь. Но роты нет, вы можете делать со мной, что вам угодно. Пощады я не прошу.

Ответ капрала, хотя и переведенный весьма приблизительно, вызвал среди индейцев восхищение. Человек, способный с таким хладнокровием смотреть в лицо близкой смерти, становился в глазах индейцев своего рода героем. Североамериканский дикарь ставит твердость духа не ниже, чем храбрость на поле боя. Раздались возгласы одобрения, близстоящие просили Унгкве продолжить разговор с пленником — так выяснится, сохранит ли он стойкость до конца.

— Брат, я сказал, что мы индеи, — вымолвил Хорек с таким смиренным видом и таким тишайшим голосом, что сторонний наблюдатель мог бы подумать, будто Унгкве собирается успокоить пленника, а не запутать. — И это так. Мы всего лишь бедные, невежественные индеи. И пытать наших пленников мы можем только по своим обычаям. Будь мы бледнолицые, мы сумели бы сделать это лучше. Знахаря-проповедника мы не мучили совсем — боялись, как бы он не посмеялся над нашими ошибками. Ведь он знает много. Мы же знаем мало. Но делаем то, что хорошо умеем.

Брат, когда индеи делают то, что хорошо умеют, воину не след замечать их ошибки. Мы хотим применить к тебе такую пытку, которая докажет, что ты мужчина с головы до пят. И чтобы ты так вытерпел боль, что наши молодые люди подумали — его мать не была скво, так как в нем нет ни капли от женщины. Это принесет честь и тебе и нам. Для нас большая честь иметь такого пленника. Мы сделаем то, что хорошо умеем.

Брат, сейчас пора начинать. Пытка продлится очень долго. За это время знахарь-проповедник успеет уйти так далеко по дороге к Вечным охотничьим угодьям бледнолицых, что тебе будет трудно его…

Тут поток красноречия Унгкве был прерван самым неожиданным образом. Желая произвести на капрала как можно более сильное впечатление, дикарь для вящей убедительности придвинулся к нему на расстояние руки, но, всецело поглощенный стремлением устрашить его и сломить, не обратил на это внимания. Капрал не отрывал пристального взора от глаз говорящего, и тот, словно завороженный, не сводил взгляда с его зрачков. Улучив момент, Флинт молниеносным движением руки выхватил томагавк из-за пояса Хорька и одним ударом уложил его на месте. Не довольствуясь этим, старый служака рванулся вперед, раздавая удары направо и налево, и, прежде чем его сумели схватить и, разоружив, скрутить, он успел ранить то ли шесть, то ли восемь индейцев. Воспользовавшись этой суматохой, Питер незаметно удалился.

Акт отчаянной смелости, проявленной капралом, вызвал среди индейцев многочисленные «хо!» и другие восклицания восхищения. Тело Хорька унесли и предали земле, раненые отошли в сторону и занялись полученными травмами, толпившиеся вокруг краснокожие продолжали взволнованно переговариваться. А капрал лежал недвижимый. Его героический поступок потребовал от него такого напряжения всех душевных и физических сил, что, выложившись до предела, он полностью выдохся и сейчас не мог бы пошевельнуться, даже не будучи связан по рукам и ногам.

Главные вожди начали совещаться. У Унгкве было мало друзей. В этом он разделял участь большинства демагогов, которых обычно презирают даже внимающие им с открытым ртом последователи. Никто о нем особенно не печалился, а некоторых его смерть даже обрадовала. Тем не менее она требовала отмщения. Никак нельзя было допустить, чтобы бледнолицый получил такое преимущество над победителями и не был за это наказан! После продолжительного обсуждения было решено подвергнуть пленного пытке на молодых деревцах, чтобы проверить, хватит ли у него мужества стоически вынести страдания. Поскольку не все наши читатели понимают, что это за зверство, мы считаем своим долгом дать некоторые разъяснения.

Вряд ли найдется такой способ мучительства, осуществимый для североамериканских индейцев, который они не испробовали бы на своих врагах. Рассказывают, что, когда дьявольская изобретательность индейцев в этой области не приносит желаемых результатов, пленные сами подсказывают своим палачам иные способы пытки, успешно практикуемые их соплеменниками. Между мучителями и жертвами часто возникает странное состязание: первые изощряются в умении причинить как можно более невыносимую боль, вторые всячески стараются продемонстрировать свою неуязвимость. Как уже говорилось выше, воин, которому удастся, стиснув зубы, вынести все дьявольские затеи своих мучителей, часто считается у них таким же героем, как если бы он свершил ратный подвиг. Справедливость требует добавить, что это относится к прошлому, а не к настоящему индейцев. Цивилизация, во многом способствовавшая падению нравов у этого народа, в то же время незаметно оказала смягчающее влияние на многие его жесто-кие обычаи, в том числе, вероятно, и на тот, о котором мы ведем речь. Мы допускаем, что краснокожие жители более отдаленных районов по-прежнему блюдут верность древним традициям, но надеемся и верим, что от них отказались те, кто обитает ближе к белым.

«Пытка молодыми деревцами» — один из способов мучительства, подсказанный дикарям самой природой. Стволы двух таких деревьев, растущих рядом, очищают от веток и сучьев и пригибают навстречу друг другу. К каждому из них привязывают жертву — за руки, за ноги или за иные части тела, выбранные истязателями, после чего стволы отпускают. Деревья, естественно, возвращаются в первоначальное положение, оторвав при этом от земли несчастного, который, повиснув в растянутом состоянии, вскоре начинает испытывать невыразимые страдания. Таков же принцип действия знаменитой «дыбы».

К капралу приблизился Дубовый Сук, чтобы сообщить, какая ему уготована высокая честь.

— Брат мой, ты храбрый воин, — изрек вождь, любивший произносить длинные речи. — Ты хорошо проявил себя. Ты не только убил одного из наших вождей, но и ранил нескольких молодых воинов. Так может поступать только храбрец. Ты вынудил нас связать тебя, чтобы ты не убил еще кого-нибудь. Пленники не часто ведут себя подобным образом. Твоя храбрость заставила нас долго совещаться, какую пытку применить к тебе, чтобы ты смог наилучшим образом доказать свое мужество. После продолжительного обсуждения вожди решили, что человек с таким твердым характером, как у тебя, вполне заслужил быть распятым между двумя молодыми деревцами. Мы нашли два подходящих дерева и срезали с них все ветки. Видишь, вон они. Если бы они были чуть повыше, они были бы покрепче и могли бы причинить тебе более сильную боль: ты вполне этого достоин; но мы таких деревьев не нашли. А если бы нашли, то отдали бы их тебе. Ибо мы хотим выказать почтение тебе, храброму воину, заслужившему хорошую пытку.

Взгляни на эти деревца, брат! Они высокие и прямые. Руки многих людей заставят их сблизиться. Но руки уберут — и они снова выпрямятся. Твои руки заставят их быть рядом. Хорошо бы, чтобы здесь были детишки, они бы могли стрелять из лука в твою плоть. Это сделало бы пытку еще лучше. Но ты этой чести лишишься — детишек здесь нет. А позволить стрелять в тебя молодым воинам опасно — они могут тебя убить. Мы же хотим, чтобы ты умер между деревьями, это твое право, право храбреца.

Брат, после того как ты убил Хорька и ранил наших молодых воинов, мы стали думать о тебе лучше. Если бы все ваши воины в Чикаго были такими же смельчаками, Черная Птица не смог бы взять форт. Ты бы там лишил нас множества скальпов. Но тебя и тебе подобных там не было. Это нас радует — значит, Великий Дух желает нам помочь, и мы убьем всех бледнолицых. Мы пойдем дальше в ваши селения, не встречая серьезного отпора, — там мало таких героев, как ты. Говорят, там мы встретим мужчин, которые бегут от врага и визжат, как женщины. Пытать таких мужчин никакой радости. Нам больше по душе пытать отважного воина, который восхищает нас своим мужеством. Мы любим своих скво, но не на тропе войны. Они хороши в вигваме, а здесь мы хотим встречаться с мужчинами, и только с мужчинами. Ты мужчина, и храбрый притом, мы тебя уважаем. И все же мы надеемся, что сумеем заставить тебя проявить слабость. Это будет нелегко, но мы не теряем надежды. Мы попытаемся. Если нам это удастся, мы уже не станем думать о тебе так хорошо, но всегда будем считать тебя храбрецом. Человек не камень. Мы все способны чувствовать, и когда терпению приходит конец, наступает предел. Таковы индеи. Мы полагаем, что таковы и бледнолицые. Мы хотим попробовать и посмотрим, что у нас выйдет.

Капрал мало что понял из этой тирады, но смысл подготовки молодых деревьев и указывающих жестов Дубового Сука в их сторону был ему совершенно ясен. При всем его мужестве мысль о том, какие невыносимые страдания ему уготованы, заставила Флинта покрыться холодным потом. Отчаяние подсказало ему единственный возможный способ избавиться от них в этой ситуации, о котором он часто слышал. Способ состоял в том, чтобы обрушить на дикарей шквал ругательств и раскалить их своими насмешками: тогда какая-нибудь горячая голова, не выдержав оскорблений, всадит в лоб обидчику стрелу или пулю. Подстегиваемый видом деревьев, подготовленных для пытки, капрал проявил недюжинную находчивость в выборе выражений, и хотя бы некоторые из его опусов заслуживают того, чтобы быть воспроизведенными.

— Тоже мне вояки, тоже мне вожди! — завопил он что было мочи. — Скво вы, вот вы кто! Да средь вас ни одного мужика не найти. Псы шелудивые! Жалкие индеи! Давным-давно бледнолицые приплыли сюда на двух или трех маленьких каноэ. Их было мало, всего-то кучка, а вас — больше, чем волков в прериях. И лай ваш разносился надо всей страной. Ну и что же эта кучка белых? Погнала перед собой ваших отцов и захватила самые лучшие охотничьи угодья. Нонче ни один индей не сунет своего поганого носа на берег Великого Соленого озера, разве что для продажи щеток и корзин, да и то ведет себя при этом тише воды ниже травы, словно волк, крадущийся за овцой. Вы уж и не знаете вкуса креветок и устриц! Отцы ваши ими обжирались, вы же их и не пробовали. Зато белые едят их до отвала. А попробуй индей попроси устричку, так ему, псу вонючему, швырнут в башку пустую раковину.

Неужто вы воображаете, что мои вожди стали бы вешать кого-нибудь из вас между подобными деревцами-недомерками? Да ни в жисть! Плевать они хотели на столь ничтожную пытку! Они уж выбрали бы две сосны-великанши, высотой эдак футов под полтораста и подвесили индея на самые высокие сучья, пусть бы вороны выклевали ему глаза. Но вы жалкие индеи! Ничегошеньки-то вы не знаете! Знали бы, разве стали бы пробовать такую слабую пытку супротив великого храбреца? Мне глядеть на вас тошно, бабы вы и есть бабы! Бледнолицые превратили вас в женщин, сердца ваши вынули, а заместо них вложили вам в грудь кусок собачатины.

В этом месте капрал, говоривший, вернее оравший, соответственно содержанию своей речи с большим жаром, был вынужден остановиться — у него буквально перехватило дыхание. Читателю это может показаться весьма странным, но поначалу дикари встретили его тираду с неподдельным восхищением. Правда, очень немногим она была понятна, а вся — скорее всего никому, но поведение капрала покорило аудиторию. Когда же отдельные фразы были переведены, слушателей охватило раздражение, которое они, однако, постарались скрыть; особенно им не понравились язвительные замечания по поводу завоевания белыми индейских территорий. Правда всегда глаза колет, и отдельный индивидуум или народ в целом способен пропустить мимо ушей тысячи лживых измышлений в свой адрес, но встает на дыбы от одного-единственного справедливого упрека. Но, повторяю, индейцы ничем не выказали обиды на слова капрала, и он с огорчением отметил про себя, что его жизнь по-прежнему приберегают для пытки.

— Брат, — сказал Дубовый Сук, снова приблизившись к пленнику, — сердце у тебя твердое. Оно не из мяса, оно из камня. Если наши сердца из собачатины, то твое — из камня. И говоришь ты верно. Бледнолицые вначале приплыли на двух или трех маленьких каноэ, и было их мало. Нам стыдно, но это так. Малочисленные бледнолицые вытеснили многочисленных индеев в край заходящего солнца. Но дальше нас гнать неку-да. Мы намерены здесь остановиться и брать скальпы, все скальпы, какие только сможем. Нас призвал к этому посланный Маниту великий вождь, тот, что не имеет своего племени, но принадлежит всем племенам и говорит на всех их языках. Он выполнил наказ Маниту. Ты его знаешь. Он приплыл с тобой в одном каноэ из верхней части озера и всю дорогу не спускал глаз с твоего скальпа. Он с самого начала хотел его снять, но выжидал удобной минуты. Минута эта настала, и мы собираемся поступить так, как он повелел.

Он велел правильно. Скво всегда спешит, а воин умеет ждать. Мы могли бы убить тебя сразу и вывесить твой скальп на колышке, но это было бы неправильно. Пусть мы бедные индеи и мало что знаем, но что правильно, а что нет — нам хорошо известно. Такого великого храбреца, как ты, правильно помучить, и мы тебя помучаем. Это только делает тебе честь. Бывалого воина, видевшего перед собой столько врагов, имеющего такое большое сердце, негоже убить одним ударом по голове, словно он маленький ребенок или скво. Его право принять пытку. Мы уже готовы и вскоре начнем. Если наш брат хочет подсказать новый способ пытки, мы готовы и ее испробовать. Если у нас получится хуже, чем у бледнолицых, пусть мой брат вспомнит, кто мы. Мы будем очень стараться, мы надеемся смягчить его сердце. Если это удастся — хвала нам. Если нет — что ж, ничего не поделаешь. Мы попытаемся.

Наступил черед капрала возразить, что он и сделал без малейшего промедления и чрезвычайно пылко. К этому моменту он вошел в такой раж, что почти забыл о молодых деревцах и страданиях, которые они ему причинят.

— Собаки только и умеют, что лаять, особливо собаки индеев, — возвестил он. — Сами индеи ненамного лучше своих псов. Лаять-то они лают, а укусить не могут. Здесь много ваших вождей. Среди них есть пумы, медведи, бизоны… А вот где, скажите мне, ваши хорьки? Двадцать лет я к вам присматриваюсь и ни разу не видел, чтобы вы устояли супротив шатыка. Он индеям не по ндраву.

Здесь капрал, сам того не ведая, бросил аборигенному воинству Северной Америки тот же упрек, который не раз слышали наши солдаты от англичан, — упрек в неумении отразить оружие, каковым ни индейцы, ни американцы в тот период не обладали. Для англичан, к примеру, явилась большим торжеством знаменитая битва у Бридс-Хиллnote 152, выигранная благодаря штыковой атаке, хотя, как известно, далеко не у каждого пятого колониста тогда имелся штык. Совсем иначе обернулось дело в сражениях у Гилфорда, Саутни-Пойнта, Беннингтонаnote 153 и в полусотне других столкновений, происходивших после того, как наши войска получили на вооружение штык. Тогда выяснилось, что американцы умеют обращаться с ним ничуть не хуже других. То же, наверное, было бы и с краснокожими, имей они штык, хотя их недисциплинированность и способ ведения боя не способствуют применению систематических атак. Но капралу это было невдомек, он упорно стоял на своем, словно был профессиональным историком, отстаивавшим давно выношенные тезисы.