Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

ГЛАВА XXI

Она была единственное чадо —

Джиневра — радость гордого отца,

В свои пятнадцать лет женою став

Франческо Дориа, единственного сына,

Что был ей с детства друг и первая любовь

Роджерс

Пока продолжалась охота, ее участникам было не до того, чтобы строить догадки, каким это чудодейственным образом бортнику удалось установить присутствие медведей в рощице. Ни один из индейцев не видел, как Бурдон прикладывал к глазу подзорную трубу — бортник шел впереди и смог сделать это незаметно для других; но даже если бы кто-нибудь и видел эту процедуру, она бы все равно осталась для него загадкой, как и все остальные действия Бурдона. Правда, Воронье Перо и еще кое-кто из его товарищей заглянули однажды в знахарское приспособление, но это лишь способствовало увеличению его славы как кудесника, не объясняя природу свершаемых им чудес.

Питер был беспредельно удивлен всем, что произошло на его глазах. Ему часто доводилось слышать о высоком мастерстве людей, занимающихся охотой на пчел, несколько раз он сам встречался с бортниками, но лично на столь необыкновенной церемонии присутствовал впервые! Если бы Бурдон просто поймал пчелу, дал ей насосаться меду, выпустил на волю и последовал за ней к ее улью, все было бы настолько понятно, что не требовало бы объяснений. Но Питер, слишком умный и наблюдательный, не мог не заметить, что Бурдону требовалось сделать значительно больше. Если предположить, что последняя пчела, как и две на утреннем сеансе, полетела к рощице, то в какой ее части следует бортнику искать дерево с ульем? Питера, как и всех краснокожих, смущало нахождение утла, под которым пересекаются траектории полета пчел. Ибо для этой операции требовался некий запас знаний и навыков, намного превышавший уровень представлений индейцев. Это обычное для нас явление. Милостивый Творец наделил человека силами, способностями и принципами для понимания всего, что он видит и что его окружает. Тем не менее человек крайне медленно, шаг за шагом использует их для познания своей среды, и то по мере возникновения у него надобности — когда ему необходимо научиться извлекать из нее пользу. Такова, очевидно, воля Провидения, которое открывает нам тайны природы лишь постепенно, с тем чтобы овладение ими соответствовало Его мудрым предначертаниям. Счастлив тот, кто проникся этой истиной. И трижды счастливы государства, осознающие, что подлинный прогресс осуществим только на основе бесспорных принципов, при соблюдении величайшей осмотрительности! Намерение создать новые нравственные устои ошибочно теоретически, а на практике может привести к опасным последствиям.

Мы уже упоминали о том, что кровожадные намерения Питера претерпели внезапные изменения. За то время, что он жил бок о бок с Марджери, ее покладистый характер, безыскусность, доброта и женственность, не говоря уже о красоте, постепенно смягчили непреклонного дикаря и расположили к девушке. Это никоим образом не было проявлением слабости, а явилось лишь следствием действия божественного начала, заложенного в каждого из нас. Спокойный серьезный тон, которым Марджери выразила свой протест против ущемления прав индейцев, довершил ее победу; это означало, что со стороны великого вождя ей ничто не угрожало. Однако, как ни странно, но и Питер, при всем его огромном влиянии, не мог бы поручиться за жизнь человека, даже пользующегося его расположением. Своим красноречием, непримиримостью, страстным желанием мести он так раскалил своих последователей, что остудить их пыл было бы нелегко. Ему и раньше лишь с большим трудом удавалось несколько раз отговорить самых молодых и горячих вождей от того, чтобы немедленно снять скальпы с находящихся в их власти людей; и его главным доводом тогда было обещание увеличить число предполагаемых жертв. Так как же он может теперь предложить уменьшить его? Тем более что, судя по обстановке, в ближайшем будущем вряд ли поблизости появятся новые белые вопреки его ожиданиям. А ведь костер Совета вскоре закончится, и никакие уговоры не заставят вождей разойтись, не добавив к своим трофеям скальпы бледнолицых, присутствующих среди тех, кто принял решение покончить с их расой.

Колдовство бортника, судьба Марджери — Питеру было о чем задуматься. Пока молодые люди свежевали убитых медведей и готовились к пиршеству, он в одиночестве расхаживал поодаль с видом человека, целиком занятого исключительно своими мыслями, не имеющими ничего общего с происходящим вокруг. Его не отвлекли от них даже последующие операции Бурдона, который нашел дерево с ульем, повалил его и раздал мед индейцам. Великий Совет с участием всех присутствующих должен был состояться в тот самый день, притом тут же, в Круглой прерии, и Питеру надлежало, до того как разожгут костер и вожди сойдутся для решения главного вопроса, определить свою линию поведения.

Между тем Бурдон, повалив дерево и распределив мед между индейцами, очень возвысился в глазах тех, кто получил часть его добычи. Можно подумать, что идею собственности человек всасывает с молоком матери, недаром же каждый из нас, при любых условиях существования, убежден в своем естественном праве на собственность. Естественного, в полном смысле этого слова, в нем, вероятно, нет ничего, но оно настолько переплетается с правами, дарованными нам от природы, что становится неотъемлемой частью человеческой натуры. Нет сомнений в том, что от степени защищенности этого права зависят все блага цивилизации, которыми мы пользуемся. Ну кто бы стал производить больше, чем нужно для удовлетворения его личных нужд, не будучи уверен в том, что получит соответствующее вознаграждение? Американские дикари недвусмысленно признают право собственности на одежду и прочее личное имущество; охотничьи угодья принадлежат всему племени, поля иногда тоже, но вигвам, оружие, звериные шкуры — и для домашнего употребления, и для продажи, — часто лошади и прочая движимость являются частным достоянием индивидуума. И это право собственности почитается американскими индейцами столь священным, что ни один из тех, кто стоял рядом с Бурдоном, пока тот рубил дерево и извлекал из его дупла мед, не смел и помышлять, чтобы полакомиться сладким веществом, пока не получил соответствующего предложения от законного владельца. При такой сдержанности и уважении, питаемом ими к непререкаемому принципу частной собственности, индейцы не могли не восхититься щедростью Бурдона, который направо и налево раздавал столь ценный продукт. Себе он не оставил ни капли, понимая, что все равно не сумеет его вывезти. Да что мед, он был бы счастлив, счастлив как никогда, если бы ему удалось вызволить Марджери, не опасаясь дурных последствий, угрожающих реально или существующих лишь в его воображении.

Итак, популярность бортника среди воинов быстро росла, особенно среди любителей покушать: верный путь к сердцу человека ведет через его желудок, который первенствует среди остальных органов нашего тела, включая и мозг. Питер зорким глазом подметил все эти изменения, и, надо сказать, с удовольствием; не говоря уже о его благосклонном отношении к Марджери, лукавый вождь из соображений осторожности опасался обойтись круто со знахарем такого масштаба, как Боден. История с Источником Виски с самого начала вызвала у Питера сомнения; его скептицизм не был побежден даже рассказом Вороньего Пера о том, как тот смотрел в волшебное стекло знахаря и люди в нем то уменьшались до размеров детей, то вырастали в великанов; но сегодня, после всего, что Питер наблюдал собственными глазами, он не устоял. Увиденные чудеса заставили Питера переменить свое мнение и о предыдущих действиях бортника; помимо всего вышесказанного, бортник теперь вознесся на такую высоту, что, казалось, посягать на его жизнь, может, и небезопасно.

Пока Питера терзали сомнения, главным образом по поводу дела, в котором он до сей поры был тверд как скала, еще один человек из толпы так же пристально, но с большой неприязнью, наблюдал за тем, как на глазах увеличивается популярность Бурдона. Этого человека вряд ли можно было назвать вождем, хотя он пользовался репутацией человека, оказывающего злое влияние на индейцев, и это часто раздражало вождей подлинных. Знаменательно, что за ним закрепилась кличка «Хорек», которой его наградили якобы за сходство с маленьким четырехногим грабителем, передвигающимся крадущимся шагом. Слабый физически и неказистый, этот тип производил отталкивающее впечатление, усугублявшееся его отвратительными наклонностями, в частности пристрастием к спиртному; когда его племя получало большую партию «огненной воды», а в ту пору, о которой мы ведем речь, аборигенов снабжали ею охотнее, чем сейчас, он, уподобляясь свинье, где только не валялся. Воинских подвигов за ним не числилось, охотник он был никудышный — достаточно сказать, что его жене и детям частенько приходилось стоять с протянутой рукой у чужих вигвамов, — пьяница к тому же, и тем не менее, как ни удивительно, Хорек пользовался определенным авторитетом среди вождей, прославившихся храбростью, мудростью, доблестью на поле брани, охотничьими трофеями и участием в костре Совета. И причиной тому был его язык.

Унгкве, или Хорек, обладал необыкновенным даром красноречия в той его разновидности, которая обращена не к интеллекту человека, а к его эмоциям; как ни странно, люди чаще и с большей готовностью идут за теми, кто отделывается одними посулами, чем за теми, кто их выполняет. Лживая складная речь сама по себе становится силой, воздействующей на массы.

Владеющие ею говоруны, не гнушаясь ничем, извращают факты, ниспровергают законы, унижают истину, выдают ложь за правду. Хорек достиг наивысшего совершенства в этом искусстве и не упускал случая применить его для того, чтобы перебежать дорогу ненавистным ему лицам. А среди них был и Питер, авторитет которого в родном племени Хорька вызывал у последнего зависть и недовольство. Он пытался подорвать его и, движимый исключительно желанием противостоять таинственному чужаку, даже выступал в защиту бледнолицых, против плана поголовного их истребления. Он, однако, был бессилен: ветер дул в другую сторону, и над суровым красноречием Питера не мог одержать верх даже он. И вдруг из случайно оброненных в его присутствии слов этот человек, к его удивлению, заключает, что великий вождь стал склоняться к милосердию и уже не призывает к уничтожению всех тех белых, что находятся в его руках. Скольких человек и кого именно он намерен пощадить, Унгкве точно не знал и мог лишь строить предположения на этот счет, руководствуясь своим острым чутьем, но из-за непреодолимой потребности во что бы то ни стало перечить Питеру ломал себе голову над тем, как бы помешать его внезапному порыву великодушия, к каким уловкам прибегнуть. Дело в том, что главным орудием Хорька была демагогия; он твердо знал: чтобы люди пошли за тобой, надо им польстить; а открытое, мужественное, благородное поведение вызывало у него внутреннее сопротивление.

Теперь настал час, когда индейцы желали остаться без свидетелей. В их намерения входило принять на этом Совете важное решение; даже молодым воинам, не являющимся вождями, было разрешено наблюдать за костром лишь издалека. Питер поэтому послал за Бурдоном и сообщил ему, что всем белым рекомендуется возвратиться в Медовый замок, а он, Питер, присоединится к ним после захода солнца или на заре следующего дня.

— Я ваш, вы знаете, а то — мой вигвам, — сказал суровый вождь, дружелюбно улыбаясь Марджери, и пожал руку бортнику, который подумал, что Питер стал держаться более непринужденно, чем прежде в подобных случаях. — Молодая скво готовить хороший ужин для старого индея, скво для того и нужны.

Марджери, рассмеявшись, обещала исполнить просьбу Питера и удалилась рука об руку со своим возлюбленным. За ними на почтительном расстоянии, чтобы не мешать влюбленным разговаривать, не опасаясь быть услышанными, шагал вооруженный до зубов капрал. Но шли они медленно, чтобы их без труда смог нагнать миссионер, которого задержал Питер. У таинственного вождя были на то, конечно, свои основания.

— Я узнал от моего брата много интересного, — сказал Питер на языке оджибвеев, когда они остались одни. — Много-много интересного. Я люблю его слушать. Однажды он рассказал мне, как бледнолицые молодые люди берут себе скво.

— Помню, помню, как я об этом говорил. Мы просим Великого Духа благословить бракосочетание, а церемонию обычно совершает священник. Так у нас принято, Питер, хотя не обязательно это хорошо.

— Да, это хорошо, бледнолицый жить по обычаям бледнолицых, индей — по обычаям индеев. Не хочу, знахарь, получать краснокожую скво. Открываю дверь вигвама, она входит. И все. А не хочет входить — никто не заставит. Скво идет к воину, который ей нравится; воин просит прийти к нему скво, которая ему нравится. Но бледнолицему лучше брать себе жену по своему обычаю. Не видит ли мой брат молодого человека из своего народа и молодую девушку, которых ему лучше было бы соединить и благословить?

— Ты, очевидно, имеешь в виду Бурдона и Марджери, — ответил миссионер по-английски после минутного раздумья. — Для меня это новость. В последнее время моя голова была занята более важными вещами. Но сейчас я хорошо понимаю, что ты имеешь в виду.

— Этот цветок прогалин быстро увянет, если молодой бортник оставит ее одну в прериях. Такова воля Великого Духа. Это по его желанию молодые скво видят в избранных или охотниках одно хорошее. Может, мой брат знает, почему Великий Дух сделал так, что молодые люди добры друг к другу. Ведь мой брат мудр и читает книги. А у бедных индеев книг нет. Они могут только смотреть своими глазами. Но одно они знают верно: что повелел Великий Дух, то хорошо. Индеям не сделать это лучше. Сделать хуже они могут, а лучше — нет. Пусть мой брат благословит пару, которую свел Маниту.

— Мне кажется, я понимаю тебя, Питер, и подумаю над твоими словами. А пока я на время покидаю тебя, но прошу поразмыслить, и хорошенько, над происхождением ваших племен. Очень нужно, чтобы твой народ понял, где в этом важном вопросе истина. Каждый народ, как и каждый человек, должен исполнять свой долг. Обещай мне, Питер, подумать об этом.

— Слова моего брата вошли в мои уши, это хорошие слова, — вежливо ответил Питер. — Мы подумаем над ними всем Советом, если только мой брат благословит молодого мужчину и молодую девушку по законам своего народа.

— Обещаю тебе, Питер, сделать это, вернее, обсудить это с Марджери и Бурдоном. Но и ты должен дать мне обещание, что поговоришь сегодня в Совете об истории твоих предков, а главное, о том, что вы все — евреи, это ведь очень важно.

— Я сделаю, как того желает мой брат, а мой брат пусть сделает, как желаю я. Пусть он скажет мне, что молодой бледнолицый бортник взял молодую бледнолицую скво в свой вигвам, и тогда я, еще до того как солнце сядет до длины моей руки, смогу передать эту новость вождям.

— Чем вызвана твоя просьба, Питер, мне непонятно; но она мудра и соответствует Божьему закону, поэтому я ее исполню. Желаю тебе удачи в этом сезоне. Когда мы встретимся снова, Бурдон и Марджери будут единой семьей, если только послушают меня, а ты убедишь свой народ, что он происходит от потерянных племен. Прощай же, Питер! Прощай!

И они разошлись в разные стороны. Индеец улыбнулся напоследок с холодной вежливостью, хотя его кровожадные планы по отношению к миссионеру ничуть не изменились. При теперешнем образе мыслей он делал исключение только для Бодена и Марджери. К девушке он испытывал непонятно почему теплое чувство, а ее возлюбленного решил пощадить из-за суеверия и страха перед таинственной колдовской силой бортника. А может быть, рядом с бушевавшим в груди дикаря огнем мести теплился слабый луч человечности, но настолько слабый, что Питер и сам его не замечал. Объятый страстным желанием возмездия, Питер был тверд в своем намерении сохранить жизнь только тем, кого он советовал пастору Аминь обвенчать, чтобы использовать их союз как мистический довод в пользу Марджери. Краснокожие американцы настолько привыкли к безжалостным расправам, что сурового вождя не беспокоила мысль о том, в какой ужас повергнет спасенных им людей гибель товарищей. Оставим, однако, Круглую прерию индейцам, а сами вернемся к остальному обществу.

Миссионер бросился со всех ног вслед за своими друзьями. Боден и Марджери вели на ходу беседу, которая помогла им обратиться мыслями к себе и своей жизни. Выше уже говорилось, что по этой местности недавно прошелся пожар, поэтому ее покрывала совсем свежая трава, нисколько не затруднявшая движение идущих. Солнце клонилось к зениту, и Бурдон вел свою веселую ласковую спутницу через рощицы, дарившие им благодатную в эту жаркую пору дня тень. Дважды они останавливались, чтобы испить из чистых холодных источников воды, соперничавшей прозрачностью с воздухом. Это редкость для родников данной местности, хотя есть, разумеется, и исключения, и Марджери уверенно заявила, что тот, из которого они пили, течет не с запада, а с востока.

— Почему то, что мы имели в детстве, всегда кажется нам лучше всего последующего? — спросила Марджери, проведя несколько сравнений не в пользу той части страны, где они в это время находились. — Я не могу без слез думать о доме, который считаю своим родным и который был мне родным на протяжении многих лет. Ничто мне так не любо, как побережье и скалы в районе Куинсаnote 142. А вы так же с тоской вспоминаете родную Пенсильванию?

— Иногда. После того как я два-три месяца проведу в полном одиночестве, мне начинает казаться, что яблоко, картошка, даже стакан сидра из того места, где я родился, слаще всего меда, собранного пчелами в Мичигане.

— Я никак не могу взять в толк, Бурдон, как это человек с вашим складом характера может желать пребывать в полном одиночестве; а ведь говорят, с ваших же слов, что заняться вашим ремеслом вас побудила сперва склонность к уединению.

— Это убедительный пример того, что образ жизни способен сильно воздействовать на человека и может даже изменить его натуру. Одним нравится идти по следу оленя; других влечет к себе рыбная ловля. Мне же хотелось охотиться на пчел, а при случае и на других животных. А когда ты по горло занят охотой, добычей меда и доставкой его на рынок, у тебя почти не остается времени скучать без товарищей. Но мои вкусы меняются, Марджери; вернее, уже изменились.

Девушка зарделась, но тоже улыбнулась, и личико ее при этом выразило удовольствие.

— Боюсь, вы изменились не так сильно, как вам это представляется, — смеясь ответила она. — Сейчас вы думаете так, но, когда возвратитесь в селение, толпы людей будут вас раздражать.

— Тогда я вернусь на эти прогалины с вами, Марджери, и мы заживем здесь вместе, и уж конечно не в пример лучше, чем когда я был здесь один. Вы и жена Гершома перевернули все мои представления о том, как вести домашнее хозяйство. До вашего появления в наших краях я понятия не имел о том, как много может сделать женщина в простой хижине.

— Что вы, что вы, Бурдон, после стольких лет жизни в селениях вы не можете не знать этого.

— Так-то оно так, но я считал, что одно дело — жизнь в селениях, и совсем иное — на прогалинах. Что хорошо там, не годится здесь; а что хорошо здесь, не подходит там. Но за последние несколько дней Медовый замок так изменился, что я сам едва его узнаю.

— А вдруг он изменился к худшему и вы захотите все переделать, Бурдон? — не без лукавства заметила девушка, желая услышать заверения в противном, и тут же почувствовала, что она их услышит.

— Нет, нет, Марджери. Женщина взяла в свои руки бразды правления в моей хижине, и она отныне всегда будет там хозяйкой, если вы не измените своего мнения и не захотите избавиться от меня. Я поговорю с миссионером о нашем бракосочетании, как только мы останемся с ним наедине. Он так занят евреями, что для нас, христиан, у него не остается времени.

Щеки Марджери не стали бледнее при этих словах бортника, и, по правде говоря, у нее был весьма довольный вид. Будучи девушкой доброй и благородной, она иногда сомневалась, хорошо ли ей разлучаться с Гершомом и Дороти, но бортник ее убедил, что это не есть обязательное условие их брака. Они и раньше не раз обсуждали этот вопрос, да и сегодня уже немало было сказано, но Марджери не была расположена углубляться в эту тему и подхватила замечание Бурдона, чтобы перевести разговор в иное русло.

— В жизни не слышала ничего комичнее! — смеясь воскликнула она. — Подумать только, индейцы — и вдруг евреи.

— Пастор утверждает, что не ему первому эта мысль пришла в голову. Об этом много писали и до него, его заслуга лишь в том, что он вторит этим авторам и видел индейцев, то бишь евреев, собственными глазами. Но вот и он, может сам держать ответ.

В этот миг пастор Аминь присоединился к компании, а вслед за ним подтянулся вплотную к ним и капрал Флинт, справедливо полагая, что ему уже нет необходимости из деликатности изображать из себя арьергард. Чтобы дать остыть добряку пастору, разгоряченному быстрой ходьбой, все замедлили шаг, продолжая начатый разговор.

— Мы тут говорили о потерянных племенах, — со слабой улыбкой сказала Марджери, — и о вашем предположении, будто американские индейцы являются евреями. Если вы правы и это так, то непонятно, почему так сильно изменилась их внешность и почему они утратили так много из своих древних обычаев и верований.

— Утратили! Удивляться следует иному — как они по прошествии двух тысячелетий и даже более того умудрились столь многое сохранить! Куда бы я ни взглянул, мне всюду бросаются в глаза зримые приметы происхождения этого народа. Вы, наверное, читали Библию, Марджери, — чего, к сожалению, никак не скажешь о всех жителях приграничья, — но вы-то, наверное, читали, поэтому в разговоре с вами я смело могу на нее ссылаться. Так вот, с вашего разрешения, я спрошу вас, помните ли вы место в Библии, где говорится о козле отпущения у древних евреев? Оно находится в Книге Левитnote 143, повествующей о многих таинственных обычаях, в том числе о том, что связано с козлом отпущенияnote 144.

— Я только один раз прочла Книгу Левит — в школах Новой Англии ее не читают. Помню лишь, что она рекомендует согрешившему еврею привести козла священнику и тот отпустит ему грех. Отсюда, верно, и пошло выражение «козел отпущения».

— Вот что значит учение! — воскликнул Бурдон в простоте душевной. — Для меня это совершенная новость, хотя я тысячи раз слышал да и сам употреблял выражение «козел отпущения». Значит, все имеет некий скрытый смысл; теперь, когда я это понял, самая идея о потерянных племенах представляется мне наполовину менее чудовищной.

Марджери полюбила бортника отнюдь не за знание Библии, иначе для нее, более осведомленной в этой области, наивное замечание Бурдона явилось бы ударом в самое сердце. Оставив без внимания слова Бурдона, говорившие о его необразованности, Марджери, подчиняясь зову своего живого ума, продолжила разговор о козлах отпущения.

— Что вы имели в виду, говоря о козлах, мистер Аминь? — спросила она. — И какое отношение они имеют к нашей стране?

— Почему в древности козлами были заселены здешние леса и пустыни, Марджери? Для того, несомненно, чтобы десять племен, гонимые победителями и жестокими надсмотрщиками, могли найти здесь пропитание. Под влиянием времени, климата, новой для них пищи козлы изменились, как и сами евреи, но до сих пор сохранили раздвоенное копыто, рога, привычки и все главные особенности, отличающие козлов Аравийского полуострова. Да. да, в конце концов естествоиспытатели придут к выводу, что многочисленные виды оленейnote 145, обитающие на этом континенте, не что иное, как мутации козлов отпущения древности, претерпевших изменения под воздействием внешних обстоятельств, иногда даже в лучшую сторону.

Миссионер еще ни разу не заходил так далеко в своих рассуждениях, которые бесконечно удивили его молодых друзей. Когда речь заходила о евреях, Бурдон, не зная хорошо предмета, предпочитал отмалчиваться, но об оленине, медвежатине, бизоньих окороках ему было известно больше, чем кому-либо, не считая, конечно, профессиональных охотников и трапперов. И он никак не мог поверить, что американские олени или даже антилопы были некогда козламиnote 146 и незамедлительно высказал несогласие с подобной теорией.

— Извините, пастырь Аминь, — воскликнул он, — вы вот заговорили об олене. Если бы вы ограничивались в своих рассуждениях одними евреями, я бы еще мог вам поверить, но олень все испортил. Что касается козлов отпущения, то раз Марджери с вами соглашается, тут ваше толкование скорее всего правильно, хотя, по мне, от таких животных следует держаться подальше, а не идти за ними, как, по вашим словам, сделали евреи. Но если вы в вашей теории относительно индеев так же далеки от истины, как в утверждениях о лесной дичи, то я бы посоветовал вам сменить веру.

— Не думайте, Бурдон, что моя вера покоится на столь зыбкой основе. Человек может неправильно толковать пророчества, но оставаться при этом истым христианином. Что ни говорите, есть весьма веские основания считать правдоподобным предположение о постепенном превращении козла в оленя, особенно в антилопу. Ведь никто из нас не думает, что Ной взял в ковчег всех существовавших в то время животных: он выбрал из них только родоначальников, то есть очень немногих. Если все люди произошли от Адама, то почему все олени не могут произойти от козла?

— Не знаю, что и сказать насчет людей, вы, пастор, меня прямо озадачили; и все же люди есть люди, где бы они ни жили. Люди бывают темными и светлыми, высокими и низкими, с волосами прямыми и курчавыми, и все же сразу видно — это люди. А разные они из-за своеобразной пищи, климата, образа жизни; но, Господи помилуй, у козла-то ведь есть борода, пастор!

— Что же тогда, по-вашему, случилось с тысячами козлов отпущения, которых древние евреи были вынуждены выпустить на волю, а, Бурдон? Ну-ка отвечайте.

— С таким же успехом, сэр, вы можете спросить меня, что сталось с тысячами евреев, которые этих козлов выпустили. Да умерли, наверное, тысячу лет назад. Козлы даже индеям не нравятся.

— Все это, Бурдон, великая загадка, куда более трудно разрешимая, чем наш друг Питер, которого вы так часто называете таинственной личностью. Да, кстати, он дал мне поручение — свершить обряд между вами и Марджери, — о котором я чуть не забыл. Из разговора с ним я вынес впечатление, что это каким-то образом связано с нашей безопасностью. Я не сомневаюсь, что у нас есть враги среди этих дикарей, хотя, вероятно, есть и добрые друзья.

— Так что у вас за поручение, касающееся меня с Бурдоном? — удивленно спросила Марджери: суть его она уловила, едва пастор раскрыл рот, но чем оно было вызвано — не понимала.

Миссионер предложил сделать остановку, нашел подходящее место и лишь тогда передал своим товарищам содержание беседы с Питером. Читатель, полагаю, уже понял, что Бурдон и Марджери с недавнего времени говорили о предстоящем бракосочетании безо всяких обиняков. Молодой человек настаивал на том, что медлить незачем, что разумнее и безопаснее всего пожениться сейчас же. Хотя американские дикари не склонны, как правило, насильничать над своими пленницами и редко берут в свой вигвам скво против ее воли, бортник опасался за свою любимую. Марджери была достаточно хороша собой, чтобы привлечь внимание к себе даже в городе; а в тот день, о котором мы рассказываем, не один воин свирепого вида выразил восхищение ее красотой, хотя сделал это на индейский манер. Романсы, комплименты, стихи не входят в ритуал ухаживания американского дикаря; но язык восхищения женской красотой при помощи глаз настолько универсален, что понять его нетрудно. Одному из могущественных вождей, располагающему сильным войском, могло прийти в голову, что неплохо бы иметь бледнолицую скво в своем вигваме; и хотя принуждать женщину не принято, но и идти против желания столь важного лица тоже не годится. А вот брачные узы, если в данном случае это выражение применимо, считались священными; и Марджери, состоящая в браке, подвергалась бы меньшей опасности, чем Марджери незамужняя. Среди индейцев, как и в цивилизованном обществе, бывают, конечно, случаи злоупотребления властью в любви, но они редки и вызывают всеобщее осуждение.

Бортник поэтому с готовностью встретил предложение Питера. А Марджери под воздействием своего возлюбленного отказалась от доброй половины своих возражений против его доводов и была отчасти побеждена еще до того, как бортник получил подкрепление в виде предложения Питера. Побудительные мотивы Питера были так завуалированы, что ни один из троих не мог их разгадать. Боден, правда, строил кое-какие догадки, которые были не так уж далеки от истины. Он предположил, что таинственный вождь, хорошо относясь к Марджери, хочет как можно надежнее обезопасить ее от попадания в индейский вигвам, а что, как не женитьба, защитит ее наилучшим образом? Это не совсем точно совпадало с мыслью Питера, но соответствовало его намерениям. Он стремился спасти жизнь девушке, которая вниманием к нему и мягкой женственностью расположила его к себе, а лучшим средством для этого явилось бы бракосочетание с великим знахарем — бортником. Судя по себе самому, Питер сомневался, чтобы индейцы, осуществляя свой великий план мести бледнолицым, осмелились тронуть колдуна такой силы, как Бурдон; со своей стороны великий вождь не возражал бы, чтобы Бурдон избежал возмездия, лишь бы с ним целой и невредимой ушла Марджери. Последнее играло главную роль в его рассуждениях, ибо насчет магических способностей бортника у Питера не было полной ясности — составляют они опасность для краснокожих или нет. Человек невежественный, он мог лишь мучиться сомнениями и теряться в догадках. Он видел проявление чар Бурдона своими глазами, но словно сквозь стекло, смутно.

Марджери хотела оттянуть церемонию, по крайней мере так, чтобы на ней могли присутствовать ее брат с женой.