Невестка

Кулаковский Алексей
Невестка

      Алексей Николаевич Кулаковский
      Невестка
      Повесть
      Перевод с белорусского Владимира Жиженко и Романа Ерохина.
      Данила наклонился над трухлявым подоконником и через оттаявший уголок стекла увидел Ларису. Шла она по улице в белом коротком полушубке - овчинки местной, крушниковской, выделки. Небольшой воротничок и манжеты - серые. Лариса промелькнула и исчезла, и Данила снова увидел то, что можно было видеть отсюда каждый божий день: низкую покривившуюся изгородь, чуть не до самой верхней жерди занесенную снегом, старую, протянувшую к небу голые ветви рябину у левого, если смотреть на улицу, угла хаты.
      Старик с натугой выпрямился - болела поясница - и подошел к печке. Лезть на печь не хотелось: сегодня и там холодно. Присел на чечетковую колодку, иссеченную со всех сторон топором.
      В хате была еще широкая скамья одному богу ведомо какого дерева. Чтобы определить это, ее нужно было бы дня два скрести и чистить. Стояла она и не падала потому только, что боком прислонилась к стене. Были еще стол и скамейка поменьше, а кровати у Данилы не было. Уже несколько лет кроватью Даниле служит печь. На печи он спит и зимой и летом, и не нужно ему думать, что там подостлать да чем застлать. Поэтому прошлой зимой, когда ударили холода, а дрова как раз вышли, Данила порубил кровать и добрую неделю топил ею печь.
      Нынче тоже зима холодная, а дров, как и тогда, нет, и рубить возле дома уже нечего. Разве что вот эту рябину под окном?
      Подумал Данила о рябине, и на душе стало еще тоскливее.
      Посадил ее, когда был еще молодым, аккурат в тот год женился. Состарились они оба: и он, и рябина... Так разве рука на нее подымется? Возьмешь топор - все равно что на душу самому себе наступишь. Лучше уж запрячься завтра в саночки да податься в лес. Либо там и останешься, либо привезешь хоть немного хворосту...
      Будто в поисках чего-нибудь на растопку, Данила обвел взглядом хату. Нигде ничего. Под лавкой лежало немного рыжей пеньки - это Данила вынес под полой из колхозной риги, где вчера вил веревки. У порога валялось несколько мотков сухой лозы: летом Данила, когда еще так-сяк крепился, плел корзины. На припечке - семейная миска с оббитыми краями и одна-единственная ложка. Мусор на глиняном, уже сколько лет не мазанном полу.
      Старику вспомнилось, что он только что видел Ларису. Пришла уже, видно, домой. Там у нее в хате тепленько, уютно и, наверно, чем-нибудь вкусным пахнет. Родители у нее еще не старые, ходят на колхозную работу, да если б и не ходили - она одна все хозяйство потянет. Дает же бог людям счастье!
      Когда-то они вместе бегали в школу: Лариса, ее брат Павел и Витька, Данилин сын. Хиленькая была девчонка, и говорили, что учение ей туго давалось. Из школы бежала всегда первой и чуть ли не каждый день забегала к Даниле во двор, жаловалась на Витьку. То он, этот негодный мальчишка, ей репьев в волосы насажал, то зернышек от шиповника насыпал за шиворот, то нарисовал что-нибудь этакое в ее тетради. Данила каждый раз обещал надрать Витьке уши, иногда чувствовал, что и впрямь не мешало бы это сделать, но когда румянощекий озорник прибегал домой, у отца пропадала всякая злость. Хотелось скорее дать пополдничать сыну да позаботиться, чтоб ему не было скучно.
      Теперь Виктор и Павел служат в армии, на сверхсрочной. Криницкие, родители Ларисы, по этому поводу особенно не горюют: за ними Лариса присмотрит. Они даже гордятся, что сын остался служить сверх срока. Гордится, конечно, своим сыном и Данила, но все-таки трудно ему жить одному.
      Ночь Данила прокоротал, натянув на себя все, что нашлось в хате из одежды и старого тряпья. На рассвете сполз с печи, принялся ходить из угла в угол - разминать ноги. Захотелось выпить глоток воды. Взял тяжелую, из снарядной гильзы, кружку, сунул в ведро. Кружка коротко звякнула, словно ударившись о тонкое стекло. Вода в ведре замерзла. Данила грустно покачал головой, потом подпоясался потуже и стал поправлять на ногах валенки с желтыми бахилами. Нужно было ехать в лес.
      Снегу за ночь намело много. Данила прокладывал по крушниковской улице первый след. Брел он согнувшись, тяжело сопел, хотя санки ползли за ним легко. Остановившись дух перевести, Данила услышал, что впереди него тоже кто-то сопит и даже время от времени не то стонет, не то бормочет. Пригляделся к снегу вокруг - нет, следов никаких не видно. Значит, навстречу человек идет. Еще несколько шагов, и Данила увидел, что встречный не идет, а лежит в снегу. "Что ж это? - забеспокоился он. - Может, нес что-нибудь на себе да из сил выбился, упал, а может, несчастье какое?.."
      Но вот человек завозился в снегу, зло покрякивая, с трудом поднялся на ноги, выпрямился. Вкривь и вкось зашагал поперек улицы, едва-едва вытягивая из снега ноги и прикрываясь руками так, чтобы уберечь нос при очередном падении. Заметил Данилу.
      - Кто тут такой? - спросил громко и властно. - Кого черт носит?
      По голосу Данила угадал бригадира крушниковской бригады Шандыбовича.
      - Что, не узнаешь? - отозвался.
      - Куда едешь среди ночи? Воровать что-нибудь?
      - Дура ты бородатая! - не вытерпел Данила. - Сам пил всю ночь - уж не на краденое ли? - а на людей брешешь. В лес еду. Чуть не одубел сегодня по твоей милости.
      - А-а-а, в лес? - Шандыбович широко расставил ноги и тряхнул вывалянной в снегу бородой. - Это ты, Бирюк? Ну, езжай, езжай! Газуй!
      Идти Даниле стало еще труднее, защемило в груди. Мало того что дома ох как трудно живется, так еще и в бригаде творится такое, что дальше некуда.
      Пока добрался до леса, почти совсем рассвело. Присел на пень отдохнуть. Показалось, что и мороз полегчал. Не поднимаясь, начал прикидывать, что тут можно взять на скорую руку, чтобы не возиться долго. С тревогой увидел, что хоть лес и настоящий, а дров ладных нету. Если и было что сухое на земле, так теперь снегом завалено, а сухостой давно люди вырубили. Придется ездить с санками по лесу да ломать сучья.
      Уже к полудню Данила почувствовал, что если он еще немного походит, так ноги совсем откажут, не захотят слушаться. Все чаще и чаще он присаживался на пни, но сил не прибывало. Когда наконец выехал в поле и взял путь на Крушники, идти стало легче, ветер подгонял в спину. Но стариковская легкость ненадежная. Через какие-нибудь полверсты Данила вдруг подумал, что до Крушников ему ни за что не дотянуть. Он изо всех сил старался отогнать эту мысль, звал на помощь сына, своего Витю, который все-таки должен приехать домой, должен уступить настойчивым просьбам отца. Но как ни силился Данила совладать с собой, жуткая мысль не уходила, а все глубже и глубже забиралась в душу, вызывала какой-то страх.
      Бирюк остановился, протер, будто спросонья, глаза и, ступив шаг назад, сел на санки. Он верил, что, немного отдохнув, сможет встать, пройти сотню-другую шагов, а там должна быть дорога, какой-нибудь след, и идти станет легче.
      Ветер заметно покрепчал, зашумел лес, и Данила невольно пожалел, что он уже не в лесу, а тут, среди голого поля. Затишней там было, теплей и не так одиноко среди деревьев. А тут - голо, ни тропки, ни следа, только ветер гуляет - вон как расходился! Позовешь на помощь, так и голоса твоего никто не услышит.
      "Ничего, Данила, ничего... Отдохнем и поедем... Да еще так поедем, что только полозья запоют. А дома натопим печь, наварим бульбы... Вот еще немножко посидим и поедем... Главное, как бы колени не застудить... Вот если бы чуточку вздремнуть..."
      Эта мысль болью отдалась под сердцем. Беда, если вот так, на морозе, свалит сон! И тут же успокоение: почему вдруг беда? Целую ночь не спал, поехал без завтрака... Устал, да и все тут.
      ...Проснулся Данила, когда почувствовал, что кто-то крепко взял его за плечи и встряхнул. Испугался, едва не закричал, а глаза открыть все равно не мог.
      - Что, папаша, отдыхаем? - словно издалека донесся до него голос.
      Что-то твердое и шероховатое проворно пробежало по его ушам, по носу, по подбородку, упрятанному в воротник старого полушубка, потом вцепилось в сосульки на усах, бровях, на ресницах. Тогда Данила почувствовал, что это руки и притом без рукавиц. Больно было пошевелить веками, но он сделал усилие и слегка приоткрыл глаза. Перед ним стоял высокий немолодой человек в армяке с капюшоном, в новых белых валенках.
      - Этак тут и заночевать недолго, - с упреком, а больше с тревогой заговорил он. - Как, встать можете? Нет? Ноги не отморозили? Давайте берите меня за плечи.
      Человек довел Данилу до своего возка, усадил, прикрыл ноги сеном, потом вернулся, забрал санки с дровами и привязал их сзади к возку.
      - Нате быстрей глотните! - велел он и поднес к губам Данилы солдатскую флягу с отвинченной пробкой.
      Бирюка мучила жажда, и он готов был выпить все, что попадется, однако алюминиевая фляжка на миг насторожила его.
      - Пейте, пейте! - подгонял человек.
      Данила медленно протянул руку к доброжелательному рукаву, из которого торчало горлышко фляги, слегка толкнул его и сделал жадный глоток. Почувствовал, как приятно запекло внутри, а в нос отдало запахом спирта.
      - Еще, еще пейте!
      Данила приложился еще раз.
      - Ну, как самочувствие? - начал расспрашивать человек, когда они выехали на дорогу. - Болит где-нибудь, щиплет?
      - Да вроде нигде особенно не болит, - благодарно ответил Данила, колени только словно муравьи покусывают, да ничего, отойдут. Я вот их еще потру, своими руками.
      - Хорошо, что мы с вами вовремя встретились, - подхлестнув вожжами коня, сказал человек, - а то мороз такой да и ветер... Откуда вы сами?
      - Из Крушников, - ответил Данила.
      - А-а, так мы с вами, считай, соседи. Я из Поддубовской МТС, инструктор по зоне. Какой же это у вас там колхоз, дайте вспомнить?
      - "Свобода", - подсказал Данила.
      - Вот-вот! "Свобода"! Хочу работаю, не хочу - нет! Известный колхоз, известный! Только не с лучшей стороны, к сожалению. Ну что ж, всему свое время. Так как же это вы? На саночках за дровами да еще в такой мороз?
      - Мороз и выгнал из хаты, - сказал Бирюк.
      Первач на пустой желудок разогрел старика, разбудил мысли в голове и даже начал клонить к шутливому разговору, чего давно с Данилой не бывало.
      - Как там дрова мои, едут за нами? - спросил он.
      - Едут, - оглянувшись, сказал инструктор. - Так и подскакивают.
      - Теперь несколько дней буду жить, как пан, - сказал Данила и засмеялся.
      - А потом снова в лес?
      - А потом снова поеду. Может, опять какой-нибудь начальник подберет на дороге и даст первача на обогрев.
      - Нет, вы уж лучше не рискуйте, - посоветовал инструктор. - Попросите бригадира, пусть даст коня, возьмите еще кого-нибудь в помощь и навозите дров на всю зиму.
      - Допросишься у нашего бригадира! Жди! Теперь-то хоть на санках, а летом я ведь на себе таскал дрова. Сколько их на себе принесешь!
      - С председателем поговорите, - не отступал инструктор.
      - С председателем? - Данила искоса взглянул на инструктора и в усмешке повел белыми от инея усами. - А я уж, пожалуй, с год не видел наших председателей. Ни старых, ни новых. Говорят, еще какого-то привезли недавно-Без нас ставят, без нас снимают. Мы далеко от правления - считай, полсотни километров, если летней дорогой ехать. Камчаткой нас зовут.
      - Так-так, - печально покачал инструктор головой. - Тут, кажется, сенокос колхоза "Свобода"?
      - Да какой там сенокос! - возразил Данила. - Гектаров десять болота. Его колхоз и не косил с тех пор, как укрупнились.
      - Жаль, что вы не в нашей зоне, - заметил, вздохнув, инструктор, - а то нужно бы поинтересоваться, что там у вас за порядки. Ну ничего, я в райкоме поговорю. А какая у вас семья? - добавил он, немного помолчав.
      - Сын еще у меня, - с гордостью ответил Данила.
      - Так что ж он?.. Пусть бы сын ехал в лес.
      - Он у меня в армии, командиром!
      - Вот оно что. И старухи нет?
      - Нет и старухи. - Данила грустно опустил голову.
      Когда до Крушников осталось каких-нибудь полкилометра, Данила поблагодарил инструктора, вылез из возка и отцепил свои санки.
      - Я к вам как-нибудь заеду, - пообещал инструктор. - Не прогоните?
      - Рады вам будем, - приветливо сказал Данила...
      И вот наконец он дома.
      Втащил санки прямо в хату, порубил хворост на своей колодке и затопил печь. Потом проломал лед в ведре и в той воде намыл картошки. Ужин получился отменный, давно такого не было. Спал Данила в эту ночь тоже хорошо и видел во сне свою жену Ульяну, молодую, белолицую, с серыми ласковыми глазами. Проснулся, так даже жалко стало, что сон был такой короткий.
      Перед самой весной Данила получил письмо: Виктор скоро демобилизуется и приедет домой. Старика обуяла такая радость, что в тот день он не мог усидеть в хате. Положив письмо за пазуху, направился в колхозную ригу к своему "веревочному комбайну", как тут шутили, хотя сегодня "комбайн" бездействовал - не было пеньки. Даниле просто хотелось пройтись по улице, чтобы кого-нибудь встретить и поделиться своей радостью. Попался навстречу глухонемой конюх Мефодий. Данила остановил его за рукав, показал знаками, что его сын - ну вот, звездочки на фуражке и с погонами - приезжает оттуда махнул рукою на север - домой. Насовсем приезжает. И он достал из-за пазухи синий конверт со штемпелями.
      Мефодий с полным пониманием дела радостно выдавил тот единственный звук, который произносил во всех случаях жизни, тряхнул головой и зашагал дальше.
      Дома Бирюк до боли в спине гнулся, все наводил порядок, прихорашивал хату. Повыносил в чулан рыжую пеньку, что валялась под скамьей, сухую лозу и разную ненужную рухлядь. Два дня мозолил ладони лопатой - равнял глиняный пол.
      Беспокоило только то, что в хате снова не было дров. А привезти нелегкое дело. На санках не поедешь, дорогу уже развезло, да и сколько возьмешь-то на санки. К бригадиру пойти? Так попробуй подойди к нему! Прогонит, бородатый, слова не даст сказать.
      И решил тут Данила пойти на хитрость, хоть, может, после и боком она выйдет, эта хитрость. Да ведь сын приедет, не страшно!
      Всем было известно, что Шандыбовичиха, жена бригадира, гонит самогонку, и много гонит, больше всех в Крушниках. И купить у нее всегда можно, только за что же купишь? Попробовать разве уговорить, чтобы взаймы уступила поллитровку? Пообещать ей хоть все свое имущество, движимое и недвижимое.
      Долго Бирюк ожидал такой минуты, чтобы бригадирова жена была одна дома. Наконец дождался - Шандыбовича позвали куда-то на ужин. Лучшего случая и не придумаешь. Подошел к их хате, тихонько постучал в окно (он слышал - вот так стучат люди, когда приходят сюда за самогонкой).
      Хозяйка отворила дверь и всплеснула руками от удивления:
      - Что это? Не иначе волк в лесу издох! Никогда же вы к нам не заглядывали! Проходите в хату, садитесь. Если к старику моему, так нету, знаете, его дома. Но я передам, если что нужно.
      - Нет, я к вам, - остановившись у порога, сказал Данила. - Сын мой днями приезжает... так сами понимаете... Надо бы встретить по-человечески, да вот нету, как говорится... - Старик бросил взгляд на шеренгу пустых бутылок, которые выстроились на полке.
      - Приезжает Виктор? - удивленно переспросила хозяйка. - Вот это новость! Слышишь там? Виктор Бирюков приезжает!
      - У меня вот и письмо за пазухой, - похлопал себя по груди Данила.
      - Пускай его приезжает, - донесся безразличный голос из боковушки, которая служила бригадиру и конторой.
      Данила знал, что это, конечно, Ольга сказала, бригадирова дочь. Она не то учетчица, не то счетовод в бригаде - никто этого толком не мог разобрать.
      - Не очень мы богаты насчет того, что вы просите, - мягко заговорила хозяйка, - да уж ради такого праздника нужно поделиться.
      - Спасибо вам, спасибо! - принялся повторять Данила, чуть не кланяясь хозяйке в пояс. - Мы заплатим, как приедет сын, а если хотите, я вам отработаю - корзину могу сплести или там еще что-нибудь...
      - Да уж как-нибудь помиримся, - доброжелательно сказала хозяйка.
      Раздобыв поллитровку у бригадирши, Данила стал подстерегать на улице самого бригадира. Вообще-то поймать его было нетрудно, он часто прохаживался взад-вперед по улице, но вот улучить момент, чтобы встретить начальство трезвым, - было почти невозможно. А говорить с Шандыбовичем пьяным - пустое дело, нарвешься на ругань, и только.
      Все-таки Даниле повезло и на этот раз. Вышел он на другой день чуть свет на улицу, видит - идет Шандыбович с какой-то папкой в руках. А главное - ровно идет и шаг твердый, значит, еще не успел нигде клюкнуть. Данила ему наперерез.
      - Помоги, Адам, старику, дай коня в лес съездить. В хате ни щепочки нету.
      - Никому сейчас не даю лошадей! - начал отмахиваться бригадир. Отдыхают перед посевной.
      - Сын у меня приезжает, Адам!
      - Приедет - вот и сходите вместе, принесете хворосту.
      - Так я ж не так себе... Послушай! - Данила извлек из-за пазухи бутылку.
      Шандыбович остановился, делая вид, что на бутылку не обращает никакого внимания.
      - Так, говоришь, сын приезжает? Тэ-эк. Ладно! Знай мою доброту! - Он привычным движением сгреб бутылку и сунул себе в карман. - Иди скажи конюху!
      - Да как же ему скажешь?
      - Покажи на бороду, он и поймет. Кажется, тут я один бородатый, ты ведь свою выщипываешь.
      - Какая уж у меня борода, - засмеялся Данила, - три волосинки. Слушай, Адам, а може, записку какую напишешь?
      - Не нужно никакой записки! - раздраженно махнул рукой бригадир. Мефодий все равно читать не умеет. Щипнешь за остатки своей щетины два раза - вот так. - Шандыбович дернул свою рыжую бороду сначала за одну половину, потом за другу. - Вот тогда он тебе уже не откажет.
      Когда Данила ехал в лес, заметил, что из хаты Криницких выбежала Лариса с кистью в руках, в фартуке, густо забрызганном известкой.
      "Белит хату, - подумал Бирюк. - А перед чем бы это? Рождество давно прошло, а до пасхи и Первого мая далеко. Значит, Павел приезжает".
      И как-то не по себе стало Даниле от этой мысли. Криницкие всегда жили лучше, чем он, и в семье у них ладилось, и хозяйство шло хорошо. Поэтому Бирюк чуть ли не всю жизнь в душе завидовал им. Вот и теперь думалось, что если Павел и Виктор придут домой вместе, то радости у него, у Данилы, будет меньше. Павел, наверно, и одет будет лучше, и, может быть, командир он постарше, и подарков родителям больше навезет. Рядом с ним Виктор будет проигрывать. А разве его Витя хуже кого бы там ни было?
      И вот хлопцы приехали. Один чуть пораньше, другой чуть попозже, но получилось так, что на улицу они вышли вместе. На радость Даниле, все увидели, что Виктор выглядел лучше и стройнее, чем Павел. У Виктора сапоги были хромовые и блестели так, что хоть глядись в них, как в зеркало. У Павла же - простые, яловые, и хоть тоже блестели, но уже совсем не тем блеском. У Вити шинель была новенькая, с ловко подогнанной спинкой, а у Павла, наоборот, не новая, со складками на спине, со старательно отчищенными, но все-таки заметными пятнами на рукавах. Что же касается воинских званий, так оба они были старшими сержантами, только у Павла погоны танкистские, а у Виктора - общевойсковые, с белыми лычками. Правда, в этом мало кто в Крушниках разбирался толком, а Данила и вовсе ничего не понимал.
      Когда же в бригаде узнали о том, что Виктор привез отцу новые кирзовые сапоги и стеганку, то некоторые готовы были на руках носить такого парня.
      На другой день Павел снял погоны и пошел в соседнюю МТС наниматься на работу, а Виктор еще долго ходил в полной форме. Иной раз он озабоченно советовался с отцом, как жить - оставаться дома или попытаться найти работу в районном центре. А может, податься в Минск?
      У Данилы слезы навертывались на глаза, когда он думал, что снова останется один-одинешенек. Но чтобы не мешать счастью сына, соглашался на все. Жить немного осталось, как-нибудь проживется. А сыну хорошо бы иметь чистую службу. Все-таки семилетку окончил, да и в армии, наверно, учился.
      И Виктор до поры до времени ходил вольным казаком. Форма на нем всегда была чистенькая, сапоги блестели. По вечерам в клубе девчата засматривались на него. Приглянулся, видно, хлопец и Ольге бригадировой, потому что в один из вечеров Шандыбович пригласил его к себе - посидеть, потолковать.
      На столе, конечно, появилась бутылка, закуска была подана что надо. Рядом с хозяином на скамье сидела хозяйка, еще розовая от возни возле печки и готовая говорить без конца, а напротив - дочь Ольга, рыжеватенькая, с маленьким личиком. В ее живых искристых глазах, в хитроватой, но приятной улыбке было что-то привлекательное, симпатичное.
      Хозяйка подсовывала Виктору по очереди все, что было на столе. При этом она все время говорила такое, что парень не знал, как относиться к ее словам.
      - Попробуйте, - просила она, показывая на свежий круг жареной колбасы, - вы же, видно, еще не кололи? Берите больше, - придвигала она сковородку с яичницей, - у вас же куры еще не несутся?
      Виктор понимал, что все это говорилось не от души, но решил не обращать внимания. Знает Шандыбовичиха, что у его отца нет ни свиней, ни кур... Подумаешь, пускай себе знает.
      Пока выпивали и закусывали, шла обычная беседа о домашних делах, а когда бутылка опустела и хозяин, отвалившись к подоконнику, принялся ковырять в зубах, хозяйка вдруг вспомнила, что у нее есть какое-то неотложное дело. Вслед за нею поднялась из-за стола и Ольга. Между мужчинами пошел разговор уже не на домашние темы, хотя для Виктора это было неожиданным.
      - Так как оно, товарищ старший сержант? - начал бригадир, не выпуская из зубов сломанной спички. - Пора, видно, снимать погоны?
      При этих словах Шандыбович сначала как-то прикусил свои влажные от жира губы, а потом улыбнулся и погладил бороду. Он не был пьян, возможно потому, что собирался серьезно поговорить с человеком. Некоторые замечали, что дома Шандыбович вообще никогда не напивался.
      - Кто его знает, - нерешительно ответил Виктор. - Может, и еще с годик, а то и больше придется поносить форму.
      - Это почему же?
      - Пойду в часть какую-нибудь тут, поблизости, попрошусь, чтобы взяли.
      - А здесь не найдется работы?
      - Да вот пока не слыхать подходящей. Сами справляетесь.
      Бригадир вынул изо рта спичку, опять прикусил нижнюю губу. Борода его при этом дернулась и встала почти торчком.
      - Ну, справляемся мы или не справляемся - про это начальство скажет, заметил он после короткого молчания. - А я только говорю, что у нас для тебя работа найдется. Кем ты в армии был? Кладовщиком?? Ну и у нас склад есть. Правда, там пока сидит человек, но ради демобилизованного это можно исправить.
      - Я заведующим складом был, - опустив голову, сказал Виктор.
      - Ну и у нас будешь заведующим. - Шандыбович придвинулся ближе к гостю и заговорил тише: - Я это из уважения к тебе. Был я тут председателем, ты же знаешь, до укрупнения, так батьку твоего поддерживал. То к буртам его, бывало, приставлю сторожем, то к молотилке...
      - А теперь он на себе дрова возит, - не удержался Виктор.
      - Ну что ж ты сравниваешь? - Бригадир скривился, и его борода от этого поехала в сторону. - Разве можно равнять, что теперь и что раньше было. Все лучшее ушло от нас в остальные бригады. Подстригли, подравняли всех. А твой старик тоже цаца хорошая. Что, трудно было прийти? Попросил недавно - я и слова не сказал, разрешил.
      Виктор молча усмехнулся.
      - Примешь склад, - продолжал бригадир, - и лучшего места тебе не надо. Если до чего-нибудь в первые дни сам не дойдешь, вот, - он показал глазами на боковушку, - Ольга поможет. Она, брат, у нас все умеет.
      - И заменит иной раз, если надо, - вставила, входя, хозяйка.
      Бригадир сурово глянул на нее, и та замолчала, принялась старательно складывать дрова. Шандыбович не любил, когда женщины вмешивались в мужской разговор.
      - Я только из уважения, - снова повторил он. - Жили бы по-соседски, как и раньше, с твоим батькой. А там... - Хозяин хитро сморщился, и две половины его бороды будто отвернулись одна от другой. - А там кто знает? Если бы, дай бог, все хорошо было, так, может, и породнились бы.
      Виктор смущенно заморгал и без нужды поправил рукой свою короткую светлую стрижку.
      - Может, еще по маленькой возьмем? - спросил бригадир и уже ласково взглянул на хозяйку.
      Виктор помотал головой.
      - Так ты, мать, иди, иди! - приказал Шандыбович, и глаза его сурово и как-то лихорадочно блеснули. - Завтра приезжает к нам высокий гость, - завел бригадир новый разговор, - так надо приготовиться - куренка какого-нибудь прикончить, поросеночка.
      - А что за гость? - поинтересовался Виктор.
      - Председатель колхоза нашего.
      Виктор так громко захохотал, что бригадир даже отпрянул от него.
      - Вот нашли гостя! Он ведь каждый день должен бывать в бригаде. Это его обязанность!
      - Ну, не очень-то побываешь каждый день, когда тут даль такая, сдержанно заметил бригадир. - Легковой машины у него еще нет, а на грузовой бока поотбиваешь на пнях да на колдобинах. Должен тебе сказать, сосед, не очень везет нам в эти годы с председателем. Меняются, как карты. Не успеешь привыкнуть к человеку, разглядеть его как следует, а тут раз - бумажка: уже сняли. С год назад сунули на ферму нашего старого председателя, прислали из района заведующую чайной. Ну, чайная так чайная. Нам что? Особенно тут, в Крушниках. Помощи большой мы ни от кого не ждали и не ждем. Нам важно, чтобы не особенно мешал человек. Ну, эта чайная всего один раз и побывала тут. Выспалась, сходила по ягоды, и после этого мы ее больше и не видели. Говорят, послали на какой-то маслозавод.
      Привезли нового председателя, уже из области. Старый человек, лет под шестьдесят. Был начальником тюрьмы в областном городе, да, видно, по старости уволился. Этот часто приезжал к нам. И вот, скажи ты, - начальник тюрьмы, а человек был добрый, тихий. Позавтракаем, бывало, с ним, тогда я запрягаю жеребчика и везу председателя на речку. Высаживаю его там на берег, ставлю рядом бутылку первача, кладу кусок сала, полбуханки хлеба и еду по делам. А он целый день сидит на берегу с удочкой. Вечером домой привожу. По неделе, а то и больше у нас жил.
      Перевели куда-то и этого человека, говорят, как будто директором детского дома поставили. И вот теперь, месяц тому назад, приехал этот самый высокий гость, от которого тебе смешно стало. - Бригадир горько скривился и махнул рукой. - Черт его знает, что за человек! Был недавно я там, у него. На дверях табличка висит: "Без дела не входить! Прием с таких-то до таких-то". Попросил бухгалтера, чтобы доложил про меня. Тот скрылся за дверью, возвращается, нос задрал. "Попозже, - говорит, - зайди, занят председатель".
      Захожу через полчаса. Сидит за широченным столом мужчина, моих примерно лет, только без бороды. Чистый, гладкий, министерский костюм на нем. Рядом, за меньшим столиком, сидит девушка и пишет под его диктовку. Пока не кончил диктовать, не заговорил со мной. А что, ты думаешь, диктовал? Наряд на завтрашний день, обыкновенный наряд. Я такие наряды по памяти раздаю.
      Расспрашивал я потом у своих людей, что это за птица. Вот завтра приедет сюда, посмотришь. Предчувствую, что будет шуметь, так мы уж, Витя, давай вместе реагировать на критику. Ладно?
      На другой день чуть не с самого утра бригадир маячил в конце улицы, все поглядывал на дорогу. Когда из-за горки показался грузовик, он побежал навстречу, размахивая руками. Председатель не остановился на дороге. Он вылез из машины уже в деревне и там дожидался бригадира, который бежал к нему так резво, что борода его прижималась к кадыку. Ни приветственных речей, ни намеков на то, что с дороги не мешало бы отдохнуть, председатель не захотел и слушать - сразу же засыпал бригадира вопросами. Ответов требовал точных, с цифрами в руках, поэтому Шандыбовичу пришлось позвать дочку. Про что удалось рассказать толково, тем уже председатель больше и не интересовался, а там, где бригадир вдруг начинал бормотать и забывал приводить цифры, - он проверял лично.
      Вечером было собрание. Новый председатель произнес очень длинную речь, но все прослушали ее внимательно, потому что никто до него так гладко не говорил и никто так красиво не размахивал руками. Когда пришло время выступать с мест, все молчали, а потом из углов начало выплывать привычное и до горькоты шаблонное: "Все ясно!"
      Шандыбович уже мысленно благословлял это собрание и с наслаждением представлял себе, как он сейчас выпьет с новым председателем и закусит нежной поросятинкой. Вот тогда-то неожиданно для него и, пожалуй, для всех в полумраке бывшего колхозного, а теперь бригадного клуба поднялась рука с блестящими военными пуговицами на манжете.
      - Пожалуйста! - бодро, как будто даже обрадованно сказал председатель. - Как ваша фамилия, товарищ?
      - Бирюк, - негромко отозвался Виктор, протискиваясь к столу.
      Начал хлопец говорить, и почти у всех посветлели лица, а борода у Шандыбовича как-то странно задергалась. Людям было приятно, что и Виктор умеет говорить гладко и даже руками размахивает, пожалуй, не хуже председателя. А главное - правду говорит парень и про бригадира, и про все здешние порядки.
      Возвращаясь с собрания, Виктор нагнал девчат - шли они почему-то очень уж медленно. Едва не задев Виктора за рукав шинели, прошли Шандыбович с председателем. Ясно, что сейчас свернут во двор к бригадиру.
      Девчата молчали, потому что среди них была Ольга. Никому не хотелось обижать подругу, вспоминая про такое неудачное для ее отца собрание. Девушка поняла это и - искренне или неискренне - заговорила сама.
      - Ты правильно поступил, Витя, - сказала она как будто совсем спокойным голосом. - У нас очень мало критики и самокритики. Правда, Лариса?
      Лариса не стала возражать, просто смолчала... Только когда они с Виктором остались вдвоем, тихонько тронула парня за локоть.
      - Я просто завидовала тебе сегодня, - с нескрываемой радостью заговорила она. - Встаешь себе спокойно, уверенно, как в своей хате, и начинаешь говорить. Каждое слово на месте, и жест, и все... А вот я не могу выступать на собраниях. И знаю, о чем нужно сказать, и слова на память приходят, волнуюсь, кипит все внутри, а как подумаю, что нужно выйти да стать перед людьми, желтеет в глазах и все выскакивает из головы. У нас и Павел такой.