Пролог

Полночь 1 июня 1193 года Сент-Олбанс, Англия

Западня! Он сразу понял, что его заманили в ловушку.

Раймон де Базен отвернулся от догорающего камина и взял свой меч. Больше нельзя ждать. Он сыт по горло кровью и предательством, а в спертом воздухе пустого дома явственно ощущалось и то и другое.

Дом купца был пуст, но не запущен: ни пыли, ни следов нашествия воров, которые могли бы позариться на ценности, хранившиеся в этом скромном жилище. Слуги ушли, оставив одного испуганного мальчика, который и открыл дверь Раймону с наступлением ночи. Паренек подбросил дров в камин, принес кувшин с терпким вином… и исчез.

— Проклятие! — Раймон обрушил свой покрытый шрамами кулак на холодную столешницу. Глиняный кувшин закачался, дважды стукнулся в темноте о край кубка, и вновь воцарилась полная тишина.

Раймон вылил в кубок остатки вина и стянул со скамьи перед камином свой сырой плащ, от которого шел пар. Его призвание — меч, а не интриги. Ради чего он покинул палестинские поля сражений? Неужто ради мелких стычек с воришками и шпионами на темных улицах Сент-Олбанса? Вот уже два дня как он добрался до берегов Англии, но ему еще не довелось провести целую ночь на мягких английских перинах или в объятиях гладкой белой английской шлюхи.

В Дувре его встретили мрачный курьер и четверо вооруженных мужчин с резвыми лошадьми. Ему были переданы распоряжения, которые мало проясняли, зато много требовали. И вот теперь, две кошмарные ночи спустя, Раймон один приехал в Сент-Олбанс, где нашел лишь пустой дом. Куда же делся обещанный посланник от Хьюберта Уолтера, солсберийского епископа?

В висках Раймона гневно застучала кровь. Он плеснул винный осадок на угли и отвернулся от струи едкого дыма. Этот посланник епископа — нерасторопный болван! А может, он уже покойник и лежит на дороге к северу от Виндзора?

Пристегивая меч в потертых кожаных ножнах, де Базен скривился: резкое движение отдалось короткой, но острой болью глубоко в плече — там, где оставил свой след сарацинский кинжал. Сталь язычника вызвала бред и лихорадку, избавив его от кровавой работы убийцы в Акре [1], когда…

— Довольно! — Раймон пнул ногой последнее полено, подвинув его к горящим углям. Такие мысли в холодном мрачном доме, по стенам которого пляшут тени, могут довести до безумия. Ему нужно тепло. И свет. И вино. И женщина. — Проклятие! — снова прорычал он. — Пусть Уолтер поищет другого дурака. А я не собираюсь торчать здесь, дожидаясь его злокозненных хорьков!

— Злокозненных, говорите? — послышался из темноты женский голос.

У Раймона зашевелились волосы на затылке. Этот голос… его не спутаешь ни с каким другим. Он медленно обернулся, держа руку на рукоятке меча.

Голос раздался снова:

— И почему хорьков? Когда-то я была голубкой — во всяком случае, так утверждали поэты.

Он прищурился. Она где-то здесь, в темной комнате.

— Но годы заточения превратили голубя в ястреба.

— Королева Элеанора! — закричал он, не помня себя. Или ему почудился этот низкий насмешливый голос, окликающий его из прошлого?

Тишина сгустилась. Умолк даже тихий шорох мышей, копошившихся в стенах. Раймон сжал холодную железную рукоятку меча.

И снова голос:

— У меня есть для вас поручение, Раймон де Базен. Тени вдруг стали глубже, зашевелились… и оформились в образ. В низком дверном проеме стояла Элеанора Акви-танская, вдовствующая королева Англии. Ее лицо высветил угасающий янтарный свет камина.

Последние сомнения Раймона рассеялись, когда он услышал шуршание подола и увидел переливы ярко-алой ткани под ее плащом. Была ли это живая королева Элеанора или ее бесплотная тень — но она, как и прежде, носила роскошные шелка и двигалась со сдержанной грацией. Лишь в ее глазах, темных и жутких, теперь появилась скорбь.

— Ваша светлость, они не говорили мне…

— Они прислали вас сюда. Это все, что я им приказала сделать. — Она отвернулась от него и подошла к камину. — Мне надо многое вам сказать, а времени мало.

Двадцать лет назад, в смутные и трудные времена в Пуату, Элеанора не была такой отчужденной даже с самыми ничтожными из своих слуг. Годы и впрямь превратили голубку в ястреба — старого темноглазого ястреба, который стремится к своей цели, не тратя время на светские любезности…

Раймон стиснул челюсти, ожидая, что скажет вдовствующая королева. Каково бы ни было ее задание, уклоняться от него поздно. Его надежды на двухнедельный кутеж померкли при виде расстроенного и сосредоточенного лица королевы Элеаноры.

Сдержав проклятия, он придвинул тяжелую скамью ближе к камину и расстелил на ней свой плащ. Элеанора величественно взяла его протянутую руку и села лицом к догорающему огню. Длинные пальцы, украшенные перстнями, были такими же красивыми, как и раньше, только очень холодными.

— Во дворе есть дрова. Я сейчас принесу…

— Стойте. Не надо огня. Я специально пришла в столь поздний час. — Годы не изменили ее речь с сильным лангедокским выговором и резкими властными интонациями. — Во дворе меня ждет охрана. Они не знают, с кем я здесь встречаюсь, и вы не должны показываться им на глаза, де Базен. Поклянитесь, что не сделаете этого.

Секретное задание! Не честный бой во имя короны, а тайное деяние. О святой Фома, ну и влип же он! После двух лет кровопролитных сражений в армии короля Ричарда на далекой Святой земле Раймон де Базен мечтал о нескольких месяцах мирной жизни вдали от приказов и неуемных амбиций своего сиятельного повелителя из династии Плантагенетов, но не тут-то было! В отцовском замке его уже поджидали сорок наемников с холодными глазами, они и отправили его за море, в Англию.

Раймон не хотел думать о том, что могли сделать эти волки в доспехах с отцовскими землями, если бы он не поехал с ними по доброй воле. Наемные солдаты отказались ответить разгневанному старику Ренульфу де Базену, куда они везут Раймона, и не дали пожилому воину даже словом перемолвиться с сыном наедине.

— Так что, Раймон де Базен, вы клянетесь?

— Ваша светлость, — сказал он, — я даю вам слово, что ничего никому не скажу, но мое присутствие здесь не тайна. Меркадье и сорок его воинов ехали со мной до Кале.

— Они посадили вас на корабль до Дувра. Больше им ничего не известно. — Королева Элеанора замолчала и бросила на Раймона проницательный взгляд, от которого ему стало не по себе. — Я позвала вас на эту тайную встречу, — наконец проговорила она, — чтобы найти выкуп для Ричарда. Его надо освободить как можно скорее, иначе он лишится короны, а вместе с ней и надежды на выкуп.

В ее голосе слышались нотки страха и отчаяния. Раймон протяжно вдохнул, пытаясь подобрать слова для ответа:

— Ваш сын — самый великий венценосный полководец во всем христианском мире, ваша светлость. Император взял короля Ричарда в плен, но причинить ему зло не посмеет.

Скорбные глаза королевы вдруг заблестели. Она отвернулась от Раймона.

— Я позвала вас сюда не для того, чтобы говорить о своих материнских страхах. — Она помолчала, потом заговорила тем же лихорадочным шепотом: — Я хочу, чтобы ваш король был освобожден к началу жатвы.

— За такой короткий срок нельзя найти и переслать десять тысяч серебряных марок и двести знатных пленников.

— Так говорят на улицах Лондона. — Вдовствующая королева опустила руки и сжала их в кулаки. — Сто тысяч марок — вот настоящая цена, де Базен. В десять раз больше названного вначале. Император просит невозможного, а Филипп Французский призывает его проявлять твердость. Пока Ричард сидит в заточении, этому молодому хищнику достанутся целые провинции. Я должна найти выкуп раньше моих уполномоченных, которые занимаются сбором податей.

«О святой Фома! — мысленно взмолился Раймон. — Огради меня от интриг этой женщины!»

— Ваша светлость, — начал он, — мне нечего вам предложить, кроме своего меча. У меня нет поместий, и я не привез со Святой земли награбленного добра.

При последних его словах карие глаза королевы смягчились.

— Вы благополучно вывезли из Палестины вашего короля. Если бы он послушал вас, если бы не поменял планы…

— Кто же мог предвидеть?..

— Вы нашли хороший, надежный корабль, а Ричард пошел на поводу у разбойника и поплатился за это. При всех ваших грехах, де Базен, вы человек умный и заслуживаете нашего доверия. Согласны ли вы еще раз послужить вашему королю?

Раймон пытался сосредоточиться на ее словах. Он не спал со дня злополучного возвращения в родной Базен, а теперь, при разговоре с решительной матерью короля Ричарда, ему требовались все умственные силы. Сделав глубокий вдох, он поднялся со скамьи и встал перед Элеанорой.

— Скажите прямо, ваша светлость: чего вы хотите? Улыбка Элеаноры исчезла. Раймон де Базен никогда не был угодливым придворным льстецом, которого можно водить за нос. А годы, проведенные в Палестине, не смягчили его нрав.

Вдовствующая королева прищурила темные глаза и медленно окинула взглядом стоявшего перед ней высокого рыцаря. Высокий рост, унаследованный от воина-отца, твердые мускулы, приобретенные в сражениях. Восточное солнце обесцветило его густые волосы, создав блестящее серебристо-золотое обрамление для волевого норманнского лица.

Два года на Святой земле лишили Раймона де Базена отзывчивого, мягкосердечного простодушия, на смену ему пришла холодная, непоколебимая суровость.

Элеанора затаила дыхание. Она знала лучше любой другой женщины, что делает с человеком Палестина. В этом воине со стальным взглядом не осталось и следа от юношеской пылкости и идеализма. Не будет ли это глупостью — последней глупостью старухи — вверить будущее Ричарда и ее собственное в руки этого сурового незнакомца?

— Поклянитесь, что сохраните в тайне мою просьбу. Если вы мне откажете, вы не должны никогда говорить об этой ночи.

Наступило долгое молчание. Когда он заговорил, его голос был совершенно бесстрастным:

— Клянусь святым Гробом Господним, что я…

— Нет. Поклянитесь своим мечом. Его глаза угрожающе блеснули. Элеанора ждала.

Наконец на его иссушенном зноем лице появилась слабая улыбка.

— Если я узнаю вашу тайну, но откажусь выполнить задание, ваша светлость поступит безрассудно, выпустив меня живым из этого дома. Лучше просите меня поклясться на моих надеждах дожить до рассвета.

— Я хочу, чтобы вы поклялись на своем мече, Раймон де Базен. Когда вы узнаете, что именно вам предстоит сделать, вы поймете, что я не замышляю против вас ничего дурного.

Его улыбка исчезла.

— Значит, вы меня простили?

— За Пуатье? Давно простила.

Раймон де Базен, как и обещал, дождался захода луны. Перед рассветом он отодвинул засов кухонной двери и покинул безмолвный дом.

У входа в конюшню в настенном рожке горел единственный факел, оставленный слугой. Он отбрасывал длинную тень на гнедого мерина, которого Раймон купил в Лондоне, и освещал рядом с самым краем этой тени фигуру маленького слуги, связанного и с кляпом во рту.

— Что-то ты долго. Я уж думал, старуха тебя прикончила. — Хьюго Жербре, капитан Базенского гарнизона, пригнулся к стриженой гриве своей лошади. В мерцающем свете факела были видны мыло и пот, засохшие на опущенной шее чалой кобылы. Жербре раздраженно взмахнул рукой. — Что хотела от тебя королева?

Раймон хмуро посмотрел на связанного паренька, лежавшего перед дверью конюшни, и прорычал приказ.

Со скрежетом и свистом Хьюго выхватил меч и, нагнувшись к испуганному слуге, перерезал веревку, которой были стянуты тощие, как у цыпленка, ноги.

— Все, парень, — буркнул он, — дуй отсюда.

Когда быстрые шаги мальчика затихли в конце темной дорожки, Раймон вновь обернулся к дородному мужчине, который медленно задвигал в ножны меч.

— Надеюсь, к королевской охране ты проявил больше почтения?

— Этот щенок чуть не лишил меня такой возможности, Фортебрас. Он уже выбежал из конюшни — хотел их предупредить, но я вовремя его остановил. — Жербре вздохнул. — Ну так что, Фортебрас? Скажи мне, чего хочет старуха, а я передам весточку твоему отцу.

Фортебрас. Сильная Рука. Он уже забыл это имя, заработанное на учебном плацу Базена целую вечность назад — до Палестины.

— Милорд?

Раймон покачал головой:

— Скажи отцу, что со мной все в порядке и что я приеду, как только смогу. Больше ни слова.

— Этого недостаточно. Он пойдет маршем на Фале, требуя твоего благополучного возвращения.

— Останови его.

— Он оскорбился, увидев, как ты уезжаешь с головорезами Меркадье. Если через месяц ты не появишься, твой отец и Иво двинут войска на Фале.

Лошадь Жербре медленно вышла из конюшни. Раймон поймал поводья, свободно висевшие под грязной уздечкой.

— Останови его. Он только разозлит королеву и ничего не добьется, кроме…

Жербре подался вперед:

— Скажи мне, что ей от тебя надо, тогда я сумею его остановить.

— Как ты меня нашел?

— Я ехал за тобой до Кале, а там купил слухи у портового сброда. Потом заплатил одному купцу, чтобы он взял нас на борт, и старался не выпускать из виду твой корабль. В Дувре я выложил еще несколько золотых монет и узнал, куда тебя повезли. Нас было слишком мало, чтобы действовать. Мы могли лишь приглядывать за тобой…

— Сколько у тебя человек?

— Двенадцать. Эрик, Ален и десять солдат из гарнизона. Они ждут неподалеку, у ворот аббатства.

— Пошли двоих обратно, пусть остановят моего отца.

— А остальные?

— Поедут со мной.

— Что ей… Раймон поднял руку.

— Я скажу тебе, что ей надо, но остальные не должны этого знать. Идет?

— Идет. — Жербре заерзал в седле. — Ну так что, Фортебрас? Говори. Почему старая карга прислала за тобой своих стервятников и затащила тебя сюда?

Раймон вывел из конюшни своего крупного мерина и загасил последний факел в корыте с водой. Запрыгнув в мокрое от дождя седло, он повернулся спиной к тусклому рассвету.

— Потом. Я все тебе скажу, только давай отъедем подальше от этого змеиного гнезда.

— Черт возьми, Фортебрас…

— Не раньше.

Вечер 2 июня 1193 года Морстон, Корнуолл

В последнее время она не покидала долину и не отходила далеко от крепостных стен, всегда держа в поле зрения покосившуюся и прогнившую башню.

Как будто знала, что он за ней следит.

Он приходил сюда дважды — ждал ее в темноте на вершине скалы. Год назад он видел, как она бродит среди овец, пригнанных с холмов на стрижку. А когда собирали урожай, она провела четыре дня в овсяном жнивье, на маленьком поле к северу от замка. Она все время держалась этих стен.

Как будто знала, что он за ней следит.

Ожидая ее, он не сидел сложа руки. Ему не составило труда найти остальных. Сначала девушка-свинарка, потом старый пастух. Они бросились к нему, когда он показал свое лицо, подхватили маленький узелок с вещами, лежавший у его ног, и проводили его сюда. Это было просто. Перед смертью каждый из них рассказал ему все, что знал про морстонскую леди.

Он прищурился на низкое солнце, уходящее в море, потом вновь обернулся к искалеченному трупу, лежавшему в зарослях утесника у подножия скалы. Ему не надо к нему прикасаться,разве что пощупать пульс на сломанной шее. Мертвый пастух, упавший со скалы, не навлечет на него подозрений.

Пастух был старым и неуклюжим. Его смерть никого не удивит. Убить его — небольшой грех.

Однако мертвая девушка-свинарка не давала ему покоя много дней, хоть ее смерть лежала не только на его совести. Сама того не сознавая, Алиса Морстонская делила с ним этот грех.

Если в нужный момент она забредет чуть поближе к скале, все будет кончено. Но женщина не отходила от гнилой лачуги, которую называла своим домом.

Трусиха! Жмется к стенам замка.

Как будто знает, что он за ней следит.

Глава 1

15 июня 1193 года

Западное побережье Корнуолла

Раймон де Базен скакал к северу от Шильштона с одиннадцатью самыми верными людьми своего отца, тремя вьючными лошадьми и недовольным трясущимся священником, которого прислал викарий из аббатства Святого Иакова, чтобы тот показал им дорогу до Морстона.

— Этот священник либо дурак, либо его подкупили разбойники, Фортебрас. Он же уводит нас от берега! — Хьюго Жербре запахнул на груди отсыревший в тумане плащ и сердито глянул на согбенную фигуру, ехавшую впереди.

Раймон хмуро посмотрел на бледное солнце.

— Он ведет нас по высокогорью. Пусть. Не трогай его.

— Стоило ли три года рисковать жизнью в Палестине, уворачиваясь от кинжалов саладиновских [2] головорезов, чтобы, вернувшись в христианский мир, плестись за этим кривоглазым попом, мотая круги по холоду… Они что, называют это летом?

— Да.

— У этого священника такая рожа, что при виде ее за десять шагов сдохнет мул. Кажется, он не горит желанием приехать на твои новые земли. И познакомиться с твоей невестой.

Раймон обернулся в седле и взглянул на короткую колонну ехавших за ним солдат.

— Среди нас есть такие, чьи рожи похлеще поповской. Когда мы приедем на место, я отошлю их обратно.

— Если ты это сделаешь, твой отец вздернет их на воротах крепости. — Жербре махнул увесистым кулаком в перчатке в сторону молчаливых всадников. — Нет, мы останемся с тобой, все до единого. А когда ты вернешь старухе ее побрякушки…

— Хьюго…

— Не волнуйся, при таком ветре они ничего не слышат. К тому же у них уже отмерзли уши от холода. Ничего себе июнь! Жуткий ветрище. Священник говорит, иногда он дует по две недели кряду. Нет, Раймон, здесь тебе не место.

— Это моя земля.

— На краю света! Забери эту женщину, если она тебе нужна, привези драгоценности в Виндзор и отправляйся обратно. Земли твоего отца…

— …достанутся Иво.

Жербре вздохнул:

— Иво нужен сильный союзник. Крестьяне надеются на тебя…

— Теперь они надеются на Иво, как и должно быть.

— Если ты не хочешь затмевать собой Иво, тогда отложи меч и будь его управляющим. Это лучше, Фортебрас, чем идти за безумцем Плантагенетом на смерть в Палестину или продавать свой меч другому сумасшедшему из Парижа. До каких пор, Фортебрас, ты будешь служить сезонным наймитом у Меркадье и ему подобных?

— А до каких пор ты, Жербре, будешь надо мной издеваться? Я не продаю свой меч и никогда не стану управляющим — ни у Иво, ни у кого-то еще. Теперь у меня есть эта земля. Больше мне ничего не надо.

— Ты что же, останешься здесь и будешь морозить себе яйца каждый раз, объезжая границы своих владений, на которых нет ничего, кроме вонючих овец? Да у самого последнего вассала Иво будет больше богатства, чем ты получишь с этой продуваемой ветром земли.

— Она моя, и я буду ее беречь.

— Тебя обделили, Фортебрас. Дешево же мать нашего короля ценит его жизнь, если награждает тебя за подвиги в Акре такими убогими поместьями! Неужели у нее не нашлось для тебя ничего получше?

Раймон стиснул в руках поводья.

— Это мое имущество, и я буду последним глупцом, если брошу его без присмотра и буду ползать в ногах у Элеаноры Аквитанской, вымаливая у нее другие поместья. Пусть эти земли и небогаты, зато на них никто не позарится, и у меня будет несколько лет спокойной жизни.

— Что-что, а спокойная жизнь тебе обеспечена, Фортебрас. В такую глухомань не заберется ни один вор.

— И к моим воротам не подойдет ни один разбойник. Священник сказал, что в Кернстоу каменная крепость, хорошо отремонтированная.

— Тот же священник сказал, что поместье помельче, которое принадлежит твоей леди, настолько бедное, что ее люди каждую весну живут на грани голода.

Раймон фыркнул:

— И ты ему поверил? Когда поп начинает плакаться и жаловаться на бедность, это значит, что он хочет выклянчить для своей церкви новую потирную чашу. Они все таковы. Думают, что мы вернулись из Палестины с седельными сумками, битком набитыми золотом.

Жербре покачал головой:

— На его месте только полный дурак мог вообразить, что богатый человек поедет в эти забытые Богом края заявлять права на поместья. Нет, Фортебрас. Я думаю, священник сказал правду.

— Если вы не запретите этому мальчишке бегать на кухню, когда ему заблагорассудится, миледи, то к будущей зиме он изотрет все ботинки и ему нечего будет надеть на свои тощие ноги.

— Не зови его, пусть бежит. Он маленький, потому и прожорливый.

Алиса Мирбо смотрела, как самый младший ее работник выскочил из загона и вприпрыжку помчался к кухне. Уот был хороший паренек, но тщедушный. От него было мало толку при стрижке овец, которые еще бродили за кривым морстонским частоколом.

— К тому же нам нечем будет кормить этого ребенка, если мы не приготовим шерсть на продажу, когда прибудет фургон из Кернстоу.

Алиса вздохнула и, отвернувшись, подняла лежавшее у ее ног овечье руно.

— Мы почти закончили, Хэвис. Отпусти его. Хэвис пожала плечами:

— Мальчишка больно хил для работы.

— Он еще вырастет.

— Да, что верно, то верно.

Алиса отвернулась от прямого взгляда Хэвис. Шесть лет назад, когда Уот был пухлым неряшливым карапузом на руках у своей молодой мамочки, поместье отправляло по многу мешков шерсти и зерна на рынок в Данхевет. Голодные времена настали, когда Уильям Морстонский продал половину собранного зерна и пару волов, чтобы заплатить старому королю Генриху «крестовый» налог[3]. А когда молодой король Ричард собирал армию, Харольд де Рансон, владелец Кернстоу, отправил всех молодых морстонских мужчин в учебный лагерь для солдат-пехотинцев. Их провожали шестьдесят крестьян, а дожидаться их возвращения остались всего сорок женщин, детей и седых стариков.

Алиса взяла охапку овечьего настрига и пошла к сараю для шерсти. Когда здесь были мужчины, дочь управляющего не работала вместе с пастухами. Она не ходила вся пыльная, пропахшая жирным руном, с исколотыми соломой руками. Но теперь Морстон крайне нуждался в рабочей силе, а Алиса была не слабее остальных оставшихся в деревне.

— Это последний, миледи? — Хэвис прошла по толстому слою руна и ткнула мешок с шерстью, висевший между потолочными балками.

— Должно быть еще три.

— Мешок полупустой. Когда мы заложим в него это руно, там еще останется место. Может быть, эти маленькие лоботрясы потеряли сегодня утром несколько овец?

— Эгберт пошел их искать.

— Ничего он не найдет, миледи. Их давно сожрали волки. У нас еще никогда не было таких больших потерь. Эти парни слишком малы и глупы…

— Они старались как могли, Хэвис. Не ругай их, пожалуйста.

Обе женщины принялись сгребать свежий настриг в кучи у бревенчатых стен. Сохранившееся в руне животное тепло клубилось легким туманом в холодном и темном сарае. Поднимаясь с пола, испарения двигались на сквозняке и скапливались под тощим холщовым мешком. Ветер, ворвавшийся в сарай через щели в неотесанных стенах, разметал теплое облачко в белую ленивую спираль.

Алиса зашагала к двери, до боли сжав кулаки.

Хэвис взглянула на клубы тумана и затолкала в угол остатки руна.

— Хорошо бы король Ричард распустил войска. Отец Грегори сказал Эгберту, что две недели назад в Шильштон вернулись первые мужчины. Вы слышали? — Она подняла голову, озадаченная молчанием госпожи. — Он что, не говорил вам об этом, миледи?

— Говорил. — Алиса прошла мимо Хэвис и, выйдя на тусклый солнечный свет, вытерла со лба внезапный холодный пот.

Хэвис заперла дверь на щеколду.

— Я молю Бога, чтобы наши мужчины вернулись домой к началу жатвы.

Алиса подставила лицо холодному морскому ветру и протяжно вздохнула. Она тоже молилась за морстонских мужчин, но слабо надеялась на их возвращение. Де Рансон отправил на войну всех юношей и большую часть взрослых мужчин. Никто из них не умел обращаться с оружием, но все с охотой отправились учиться, поддавшись на обещанное епископом небесное спасение и сказки лорда Харольда о золотых слитках, которыми вымощены улицы Иерусалима. Они уехали, а лорд Харольд де Рансон остался в Кернстоу вместе со своей маленькой армией бывалых вояк, которая охраняла крепость и дорожные заставы.

— Они должны были вернуться задолго до начала жатвы, — сказала Алиса.

И вернулись бы, будь они живы. Трое мужчин, возвратившихся в эту первую зиму из мессинского учебного лагеря в Шильштон, не привезли от них никаких вестей.

Алиса ездила вместе с отчимом в Шильштон, чтобы расспросить этих счастливчиков про морстонских мужчин, и увидела три живых скелета, сгорбившихся перед кухонным очагом, — потемневших от солнца, изнуренных болезнью, с кожей нездорового желтого цвета. О морстонских мужчинах они ничего не знали. Военный лагерь был большим и многолюдным, и шильштонцы заболели в первый же день своего приезда в Мессину.

С тех пор прошел год, а вестей все не было. Армия крестоносцев казалась такой же далекой, как тонкий месяц, сиявший над свежевспаханными полями Морстона.

Хэвис откашлялась.

— Миледи, вы поедете в Шильштон за новостями? Алиса покачала головой:

— Мы и так все скоро узнаем.

После того как ее мать и Уильям умерли от лихорадки, Алиса боялась ездить за новостями даже в Кернстоу. Чем раньше она привлечет к себе внимание, тем скорее королевский двор вспомнит про Морстон и пришлет сюда нового помещика. Алиса, всего лишь падчерица Уильяма Морстонского, не имеет никаких прав на эти земли. Ее отправят в женский монастырь, если, конечно, настоятельница захочет приютить у себя образованную, но нищую девушку из знатного рода.

Что ж, она охотно уйдет в монастырь и обретет там долгожданный покой, но сначала ей надо сделать одно, последнее дело. Освободиться от давнего обещания.

С моря налетел новый порыв ветра. На другой стороне узкого двора распахнулась дверь амбара и хлопнула о бревенчатый сруб. Хэвис обернулась к зернохранилищу.

— Вот глупые мальчишки! Оставили последнюю шерсть в амбаре для зерна! Я сейчас вынесу ее, миледи, а вы примете…

— Нет.

— Вы не хотите…

— Я сказала — нет. Оставь руно там, где лежит. Хэвис округлила глаза, услышав резкий тон госпожи.

— Я позову этих лоботрясов, пусть сами перетаскивают.

— Завтра. Закрой дверь.

Слегка пожав плечами, Хэвис опять повернулась к амбару.

— Вообще-то это мужская работа. Скорей бы приехали наши мужчины! — Она затворила неотесанную дверь и посмотрела через плечо. — Может быть, король Ричард найдет вам мужа, когда вернется, леди Алиса.

— Может быть.

Если он это сделает, ее супружеская жизнь не продлится дольше первой брачной ночи. Нет, монастырь — вот участь Алисы, и она отправится туда, когда Морстон достанется новому владельцу.

— Эмма говорит, что старая королева может послать за вами и забрать вас к себе во Францию. Она найдет вам мужа, памятуя о верной службе вашей матушки.

— Она не вспомнит обо мне.

— Не вспомнит? — Женщина шагнула ближе и, вскинув голову, удивленно взглянула на Алису. — Вы сердитесь, миледи?

Алиса выдавила улыбку.

— Нет, Хэвис, — поспешно сказала она, жалея, что проговорилась. Впредь надо следить за собой: такие мелкие оплошности могут дорого ей стоить. Она не должна показывать свой страх и гнев. Удивление Хэвис уже переросло в любопытство. — Нет, — повторила Алиса. — С чего мне сердиться на королеву Элеанору? Просто она постарела и, наверное, забыла о моем существовании.

Грубое лицо Хэвис расслабилось. Теперь на нем появилось участие.

— Нет-нет, королева Элеанора никогда не забудет вашу матушку. А помня о ней, она будет помнить и о вас.

Алиса кивнула и убрала с лица повлажневшие волосы.

— Зови ребят, Хэвис, пока маленький обжора Уот не съел их похлебку.

Как только Хэвис скрылась за выветренным углом замка, улыбка Алисы увяла. Хэвис ошибалась. Все эти годы Элеанора Аквитанская не проявляла никаких признаков того, что помнит о вдове и дочери Филиппа Мирбо. Даже когда умер старый король и королева получила свободу, она не дала о себе знать семье Алисы. Может, она забыла про шкатулку, которую оставила на хранение Изабелле Мирбо и которая лежала спрятанной под каминной плитой морстонского замка? Алиса потратила последние серебряные монеты, доставшиеся ей от покойных родителей, чтобы отправить весточку вдовствующей королеве с сообщением об их смерти. Ответа не было, а значит, не было и освобождения от клятвы, которую Изабелла Мирбо дала своей сиятельной госпоже.

Алиса заперла на тяжелый засов дверь сарая для шерсти и вознесла хвалу Господу: большинство овец пережило зиму, и ее людям не придется голодать. Вот в чем ее спасение — в упорной борьбе за благополучие морстонцев, а не в бесплодных надеждах на то, что королева Элеанора избавит ее от клятвы покойных родителей и в награду за преданность освободит морстонских крестьян от уплаты новой подати. В последние четыре года королева Элеанора была вольна ездить куда хочет и делать что хочет, однако она не прислала в Морстон ни помощи, ни весточки.

Если когда-нибудь вдовствующая королева все-таки удостоит Алису своим вниманием и найдет ей жениха, Алиса предпочтет монастырь.

Единственному ребенку Изабеллы Мирбо королева помочь уже не могла.

— В Морстоне два поля — небольших, но весьма плодородных. — Отец Грегори остановил своего мула и показал вниз, на узкую долину, спускавшуюся к морю. Над водой, у подножия высокого черного утеса, стояла покосившаяся бревенчатая башня, окруженная беспорядочно разбросанными хибарками. Грубая дамба из камней и дерна служила чем-то вроде крепостной стены. — Раньше, когда на полях работало больше мужчин, этот поселок кормил шестьдесят душ. А теперь, — он понизил голос до смущенного шепота, — леди Алиса говорит, что не может уплатить подать для выкупа короля Ричарда.

Жербре закатил глаза.

— На подать с этой земли не купишь даже вязанки дров, чтобы один раз с утра протопить тюрьму короля Ричарда. Леди Алиса правильно сделала, что отказалась платить.