Таинственный цилиндр

Давайте встретимся завтра, во вторник, в двенадцать часов ночи на седьмой скамейке по правую руку от входа в Центральный парк, на мощеной аллее, которая начинается на северо-западе, от угла 59-й улицы и Пятой авеню. Я буду в сером пальто и мягкой фетровой шляпе серого цвета. Скажите мне только одно слово – «Бумаги».

Это – единственная возможность для вас получить эти документы. Не пытайтесь разыскивать меня до назначенного времени. Если вы не будете в условленном месте, я знаю, как поступить».

Под письмом, нацарапанным мелким почерком и с явным трудом, стояла подпись – «Чарльз Майклз».

Инспектор Квин вздохнул, провел языком по краю конверта и заклеил его. Потом спокойно поглядел на фамилию, на адрес, написанные на конверте тем же самым почерком, и не спеша приклеил на конверт почтовую марку.

После этого нажал другую кнопку на своем столе. В дверях появился детектив Риттер.

– С добрым утром, инспектор.

– С добрым утром, Риттер. – Инспектор, задумавшись о чем-то, взвесил письмо на ладони. – Чем вы занимаетесь сегодня?

Детектив замялся.

– Ничем особенным, инспектор. До субботы помогал сержанту Велье. Но сегодня утром за дело Фильда еще не принимался.

– Что ж, тогда у меня есть милое маленькое поручение для вас. – Инспектор усмехнулся, протягивая детективу письмо. – Отнесете это и бросите в почтовый ящик где-нибудь неподалеку от угла Сто сорок девятой улицы и Третьей авеню.

Риттер удивленно поглядел на него, почесал в затылке, сунул конверт в карман и вышел.

Инспектор откинулся в кресле и с наслаждением понюхал табак.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, в которой инспектор Квин оказывается с уловом

Во вторник, второго октября, в половине двенадцатого ночи из холла небольшого отеля на Пятьдесят третьей улице вышел высокий мужчина. Он быстро зашагал к Центральному парку. На нем были мягкая черная шляпа и черное пальто, воротник которого он поднял – ночью похолодало. Дойдя до Пятьдесят девятой улицы, он свернул на восток и продолжал свой путь по направлению к Пятой авеню по обочине безлюдной проезжей дороги. У входа в парк с Пятой авеню, сразу за небольшой круглой площадью, он ненадолго остановился в тени одной из больших бетонных колонн и прислонился к ней спиной. Когда он прикуривал сигарету, огонек спички осветил его лицо – лицо человека пожилого, сплошь изрезанное морщинами. Над верхней губой красовались пышные седые усы. Из-под шляпы выглядывали седые волосы.

Спичка потухла.

Человек постоял, прислонившись к колонне, держа руки в карманах и пуская дым кольцами. Не будь темноты, внимательный наблюдатель заметил бы, что пальцы его слегка подрагивают. Он беспокойно переминался с ноги на ногу.

Когда сигарета была докурена, он щелчком отбросил ее и поглядел на свои часы. Было без десяти двенадцать. Он недовольно ругнулся и зашагал в парк.

Фонари светили здесь слабее, чем на улице. Мужчина остановился, как будто в раздумье, огляделся по сторонам, подошел к первой скамье и тяжело опустился на нее. Он напоминал человека, который очень устал за день и теперь намерен провести несколько минут в тишине и полумраке парка, чтобы отдохнуть.

Мало-помалу голова его поникла. Тело расслабилось. Казалось, мужчина задремал.

Прошло несколько минут. Никто не прошел по аллее. С Пятой авеню доносился шум машин. На круглой площади у входа в парк с равными интервалами свистел в свой свисток полицейский-регулировщик. Холодный ветерок пошевеливал кроны деревьев. Где-то в темноте парка засмеялась девушка – далеко и негромко, но слышно было на удивление хорошо. Прошло еще несколько минут. Человек, казалось, крепко спал.

Но когда колокол церкви неподалеку стал отбивать полночь, он поднял голову, посидел еще несколько мгновений, а затем решительно встал. Но пошел не к выходу, а дальше в парк. Глаза его внимательно смотрели по сторонам. Лицо было почти совсем скрыто низко надвинутой шляпой и поднятым воротником. По всей видимости, он считал скамьи на аллее, двигаясь степенно и не спеша. Вторая. Третья. Четвертая. Пятая. Он остановился, увидев вдалеке на скамье темную фигуру.

Мужчина постоял недолго и двинулся дальше. Шестая скамейка. Седьмая. Он ничуть не замедлил шага.

Восьмая. Девятая. Десятая. Лишь около нее он повернулся и пошел обратно. Походка его стала тверже и решительнее. Он быстро приближался к седьмой скамье. На полпути остановился, замер, и вдруг, как будто решившись, двинулся к скамье, на которой смутно виднелась фигура человека, и сел на нее. Тот, кто сидел на скамье, что-то проворчал; и отодвинулся подальше.

Некоторое время они сидели в молчании. Человек в черном достал из кармана пальто пачку сигарет. Он закурил и еще некоторое время подержал горящую спичку, незаметно разглядывая в ее неверном свете человека, спокойно сидевшего рядом. Но за то краткое время, пока она горела, ему удалось разглядеть совсем немного – человек, сидевший на скамье рядом, точно так надвинул на глаза шляпу и поднял воротник, как и он сам.

Человек в черном, видимо, сделал выбор. Он наклонился к соседу по скамье, коснулся его колена и жарким шепотом сказал единственное слово:

– Бумаги!

Человек, которому это было сказано, тут же вышел из оцепенения. Он немного отклонился в сторону, поглядел на пришельца, что-то довольно буркнул себе под нос. Настороженно отодвинулся от человека в черном и сунул в карман пальто правую руку. Его сосед по скамье, весь в напряжении, с горящими глазами, так и подался вперед. Когда рука вновь появилась из кармана, в ней что-то было крепко сжато. Но не бумаги.

Человек, сидевший рядом с пришельцем, повел себя странно. Он вдруг вскочил со скамьи и сделал два быстрых шага назад, вытянув правую руку в сторону пришельца. В свете далекого фонаря можно было разглядеть, что именно он держал в руке – револьвер.

Человек в черном закричал и тоже вскочил на ноги по-кошачьи легко. Его рука скользнула в карман пальто. Не обращая внимания на оружие, направленное ему прямо в грудь, он бросился на своего противника.

Но тут вдруг столь тихая и мирная картина ночного парка разом преобразилась. Райское место превратилось в сущий ад – со всех сторон раздались крики и шум. Из кустов позади скамьи выскочило сразу несколько вооруженных людей. Еще одна группа в тот же миг появилась из кустов на противоположной стороне аллеи. От входа в парк и из его глубины бежали полицейские в форме с оружием наготове.

Все четыре группы сошлись почти одновременно. Однако человек, вытащивший револьвер из кармана, вовсе не собирался ждать подкрепления. Как только его противник сунул руку в карман, он тщательно прицелился и выстрелил. Эхо далеко разнеслось по парку. Человек в черном пошатнулся и схватился за плечо. Колени его подогнулись, и он упал. Рука его по-прежнему оставалась в кармане. Но что бы он ни замышлял, подоспевшие полицейские без особых церемоний пресекли его замыслы. Его прижали к земле и лишили возможности двигаться. Вытащить руку из кармана он просто не мог. В таком положении его и держали до тех пор, пока не раздался звучный голос:

– Осторожно, парни! Следите за его руками! Инспектор Ричард Квин подошел к тяжело дышащим полицейским и оглядел того, кто был распростерт под ними.

– Вытягивайте из кармана его руку, только не спешите! И держите ее крепко. Крепко, я сказал! Иначе он может уколоть!

Сержант Томас Велье, сжимавший, как клещами, руку человека в черном, осторожно вытащил ее из кармана, как ни дергался при этом схваченный. В руке ничего не было – в последний момент тот, видимо, разжал пальцы. Тотчас же двое полицейских крепко захватили его руку.

Велье собрался было посмотреть, что же в кармане, но инспектор окриком остановил его. Он сам склонился к карману. Очень осторожно, как будто там таилась гремучая змея, он проник рукою в карман, нащупал там что-то и так же осторожно вытащил, чтобы поднести к свету.

Все увидели шприц с бесцветной жидкостью.

Инспектор Квин усмехнулся и опустился рядом с раненым на колени, чтобы снять с его головы черную шляпу.

– Все сплошь – камуфляж! – проворчал он, срывая приклеенные седые усы и размазывая на лице грим пальцем.

Мужчина в черном неотрывно глядел на него. Глаза его лихорадочно поблескивали.

– Вот и хорошо, вот и славно, – спокойно сказал инспектор. – Рад снова видеть вас, мистер Стивен Барри. Вас и вашего дружка – мистера Тетраэтилсвинца!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой инспектор объясняет все

Инспектор сидел за своим столом в гостиной и прилежно писал на листе почтовой бумаги с грифом:

«Квины».

Было утро среды – утро ясное и солнечное. Сквозь окна мансарды в комнату проникали солнечные лучи. Снизу глухо доносился шум автомобилей, сплошным потоком двигавшихся по Восемьдесят седьмой улице. Инспектор был в домашнем халате и в шлепанцах. Джуна убирал стол после завтрака.

Инспектор писал:

«Милый мой сын, как я уже сообщал тебе телеграфом, дело закончено. Мы схватили Стивена Барри, используя в качестве наживки имя Майклза и его почерк. В самом деле, я должен поздравить себя самого с тем, как хорошо и психологически тонко был продуман этот план. Барри находился в отчаянном положении. И, как многие другие преступники, он тоже думал, что может повторить преступление и не попасться при этом.

Излишне говорить, насколько усталым я себя чувствую и насколько мало удовлетворяют меня результаты этой охоты за человеком. Достаточно, например, вспомнить только о Франсес, которая теперь предстанет перед всем светом как невеста преступника, убийцы… Что ж, Эл, в этом мире очень мало справедливости и совсем нет милосердия. И, разумеется, в ее позоре более или менее повинен я… Все же Айвз-Поуп был настолько любезен, что позвонил мне, узнав новость. Полагаю, что я в некотором смысле оказал ему и Франсес определенную услугу, разоблачив Барри. Мы…»

Тут в дверь позвонили. Джуна быстро вытер руки кухонным полотенцем и побежал открывать. Вошли прокурор Сампсон и Тимоти Кронин. Они наперебой разговаривали и казались счастливыми. Квин встал, прикрыв промокательной бумагой написанное.

– Мистер К., старина! – воскликнул Сампсон, протягивая обе руки для рукопожатия. – Прими мои поздравления! Ты уже читал сегодня утренние газеты?

– Честь и слава великому сыщику! – усмехнулся Кронин, помахивая над головой газетой. На первой полосе ее огромные буквы извещали Нью-Йорк о поимке Стивена Барри. В глаза сразу бросалось фото инспектора. Статья на две колонки была озаглавлена: «Квин пожинает новые лавры».

Как ни странно, все это не произвело на инспектора никакого впечатления. Он пригласил гостей садиться, велел Джуне приготовить кофе и принялся обсуждать предстоящие плановые кадровые перестановки в управлении так, будто дело Фильда его уже совершенно не, интересует.

– Ничего не пойму, – озадаченно сказал Сампсон. Что это с тобой происходит? Собственно, сейчас тебе надлежит сидеть и с гордостью надувать щеки. А ты ведешь себя так, как будто вытянул пустой билет в лотерее. Но ведь у тебя есть все основания быть довольным!

– В том-то и дело, что не все. Генри, – вздохнув, сказал инспектор. – Я просто не могу радоваться по-настоящему, когда рядом со мной нет Эллери. Черт меня подери, я хочу, чтобы он был здесь, а не в каких-то анафемских лесах штата Мэн!

Оба гостя засмеялись. Джуна подал кофе, и некоторое время инспектор слишком много внимания уделял пирожным, чтобы предаваться невеселым мыслям. Закурив сигарету, Кронин сказал:

– Я, собственно, заглянул только затем, чтобы выразить вам свою признательность, инспектор. Однако есть в этом деле некоторые аспекты, которые вызывают у меня любопытство… О том, как протекало расследование, я знаю лишь со слов Сампсона: он кое-что рассказал мне по дороге сюда.

– Сказать по правде, я и сам далеко не все понял, мистер К., – сказал прокурор. – Надеюсь, ты расскажешь нам все в деталях. Давай, выкладывай!

Инспектор Квин грустно улыбнулся.

– Чтобы сохранить свою репутацию, мне придется излагать все так, будто большее число заслуг в расследовании этого дела принадлежит мне. А ведь головой-то поработал главным образом Эллери. Он хитрый парень, мой сын!

Сампсон и Кронин поудобнее расположились в креслах. Инспектор взял понюшку табаку. Джуна сел в уголке и навострил уши.

– Когда я буду говорить о деле Фильда, – начал инспектор, – мне все время придется упоминать Бенджамина Моргана, который является поистине самой невинной жертвой во всей этой истории. Я прошу, чтобы все, касающееся его, не выходило за пределы этой комнаты – ни по службе, ни в дружеской беседе, Генри. Тим уже заверил меня, что будет молчать.

Оба гостя молча кивнули. Инспектор продолжил:

– Собственно говоря, мне нет нужды напоминать, что расследование убийства почти всегда начинается с поисков мотива. Если знаешь причину, по которой произошло убийство, можно исключать одного подозреваемого за другим. В этом деле мотив убийства долгое время был не ясен. Правда, были две зацепки – например, история с Бенджамином Морганом – но они не особенно убеждали. Фильд шантажировал Моргана много лет. Несмотря на то, что вы долгое время следили за его деятельностью, вам об этом было ничего не известно. Шантаж, возможно, и был мотивом для преступления. Но с таким же успехом причиной убийства могло стать и все, что угодно, – к примеру, месть преступника, который по вине Фильда оказался за решеткой. Его мог убить и кто-то из членов его преступной организации. У Фильда было множество врагов и, без сомнения, множество таких «друзей», которые были друзьями только потому, что Фильд держал их на крючке. Словом, мотив для преступления мог быть у множества людей – и у мужчин, и у женщин. А потому мы, прибыв в тот вечер в Римский театр и занявшись многими другими более срочными и прозаическими вещами, не особенно задумывались о мотиве. Он оставался на заднем плане до поры до времени.

Но тем не менее остановимся на этом вопросе чуть подробнее. Если мотивом для убийства был шантаж, – а мы с Эллери исходили из этого, потому что такая возможность казалась наиболее вероятной, – то где-то у Фильда должны были оставаться документы, которые – как бы это поделикатнее выразиться – могли нам помочь. Мы точно знали, что документы Моргана, по крайней мере, существуют реально. Кронин настаивал, что должны быть и другие документы, интересные ему. В результате мы все время были настороже и вели поиск каких-либо бумаг, которые могли стать доказательством вины и которые, возможно – а, возможно, и нет, – могли бы объяснить столь странные обстоятельства убийства.

Когда мы искали документы, интерес Эллери привлекли книги по графологии. Их у Фильда было несколько. Из этого мы сделали такой вывод: человек вроде Фильда, который в одном случае наверняка выступал в роли шантажиста (по отношению к Моргану), а в других случаях, вероятно, тоже, и при этом проявлял такой интерес к науке о почерках, вполне мог заниматься к тому же и изготовлением поддельных документов. Если это соответствовало истине – а такое объяснение просто напрашивалось, – то Фильд должен был заниматься подделкой тех бумаг, которые использовал при шантаже. Единственная причина, которая могла заставить его заниматься этим, – продажа подделок, чтобы оставить у себя оригиналы. Его связи с преступным миром, без сомнения, позволяли ему заниматься этим бизнесом с достаточным коварством. Позднее выяснилось, что наша версия оказалась правильной. К этому моменту мы уже однозначно установили, что мотивом для преступления был шантаж. Однако дальше мы продвинуться не могли, потому что каждый из подозреваемых нами мог шантажироваться Фильдом, а мы тогда не имели возможности выяснить, так оно на самом деле или нет.

Инспектор наморщил лоб и удобнее устроился в кресле.

– Но я подхожу к изложению дела не с той стороны. Это и вправду доказывает, насколько сильны наши привычки. Я ведь так привык начинать с мотива… С самого начала следствия в глаза бросалось одно важнейшее обстоятельство. Просто поразительная и обескураживающая зацепка присутствовала в этом деле или, вернее, отсутствовала. Я имею в виду цилиндр, который пропал…

На нашу беду, мы в тот понедельник слишком увлеклись непосредственными розыскными мероприятиями в Римском театре, чтобы понять все значение пропажи цилиндра. Не то чтобы мы не заметили его отсутствия – напротив, Эллери сразу же обратил на это внимание, едва появился в театре и осмотрел место преступления. Но что мы тогда могли поделать? Надо было проверить сотню прочих частных моментов – расспросить зрителей, дать указания, выяснить подозрительные обстоятельства и несоответствия в показаниях, – так что мы, должен признаться, упустили свой большой шанс. Если бы мы уже тогда поняли, что означает исчезновение этой шляпы, то закрыли бы дело уже в тот же вечер.

– Ладно, ворчун, – смеясь, сказал Сампсон, – и без того нельзя сказать, что расследование длилось слишком долго. Сегодня среда, убийство было совершено в понедельник на прошлой неделе. Всего девять дней – что же тебе еще надо?

Инспектор пожал плечами.

– Разница все-таки ощутимая! Стоило нам только хорошо подумать сразу… Ну, да ладно! Когда мы, наконец, решили основательно разобраться в этой истории со шляпой, мы поставили перед собою вопрос: почему ее унесли? На этот вопрос могло быть только два ответа: либо шляпа была уликой сама по себе, либо в ней содержалось нечто такое, что хотел заполучить убийца и ради этого пошел на преступление. Как оказалось позже, было верно и то, и другое предположение. Шляпа была уликой сама по себе, потому что на кожаной ленте внутри ее водостойкими чернилами было написано имя Стивена Барри. Кроме того, в ней было спрятано нечто, что любой ценой хотел заполучить убийца, – бумаги, которыми его шантажировали. В тот момент он, естественно, полагал, что там находятся подлинники.

Сделав такой вывод, мы, конечно, продвинулись не слишком далеко. Но все же это было начало. Несмотря на самые тщательные поиски, мы не нашли шляпы в понедельник и были вынуждены закрыть театр вплоть до дальнейших распоряжений. Но мы и представления не имели, вынесли каким-то таинственным образом этот злополучный цилиндр из театра или он все еще находится там, где-то спрятанный. Когда мы в четверг утром еще раз побывали в театре с обыском, нам удалось окончательно ответить на этот вопрос – цилиндра Монти Фильда в театре нет. Мы уверились в этом. А поскольку театр был заперт и опечатан с понедельника, напрашивался вывод – цилиндр должен был пропасть из театра в тот же вечер, когда произошло убийство!

Мы стали рассуждать дальше. Все, кто выходил из театра, имели при себе по одной шляпе. Значит, после второго обыска мы должны были предположить, что кто-то, покидая театр, имел в руках или на голове шляпу Фильда, а потому неизбежно должен был оставить свою в театре.

Выйти со шляпой этот некто мог только тогда, когда выпускали всю публику. До этого момента все выходы из зала были под наблюдением или заперты. В левом боковом коридоре стояли вначале Джесс Линч и Элинор Либби, затем билетер Джонни Чейз, а потом один из моих полицейских. Выйти через правый коридор тоже было невозможно. Все выходы постоянно были под наблюдением.

Продолжим теперь ход наших рассуждений. Поскольку у Фильда была не простая шляпа, а цилиндр, и поскольку никто не мог, не возбудив подозрений, выйти из театра в обычном костюме и в цилиндре – а мы специально следили за этим! – постольку тот, кто унес цилиндр, должен был быть в театре во фраке и с цилиндром на голове. На это можно было бы возразить, что кто-нибудь, заранее планируя преступление, мог прийти в театр во фраке, но без цилиндра, чтобы таким образом избежать необходимости его прятать. Но если хорошенько подумать, то придется признать такое допущение невероятным. Прежде всего, при входе в театр бросилось бы в глаза, что ты пришел без цилиндра. Разумеется, была и такая возможность, и мы принимали ее во внимание. Но мы полагали, что некто, спланировавший столь совершенное убийство, не стал бы идти на ненужный риск и вести себя так, чтобы привлекать ненужное внимание. К тому же Эллери был убежден, что убийца заранее не знал, какое значение имеет цилиндр. А это делает еще более невероятным допущение, что убийца пришел в театр без цилиндра на голове. Мы думали, что он мог избавиться от своего собственного цилиндра во время первого антракта – то есть до совершения преступления. Но умозаключение Эллери, что убийца заранее ничего не знал про то, какую роль играет цилиндр Фильда, позволило исключить это. Ведь во время первого антракта еще не существовало необходимости избавляться от шляпы. Как бы то ни было, а мне показалось оправданным допущение, что разыскиваемый нами человек должен был оставить свою собственную шляпу в театре и что эта шляпа могла быть только цилиндром. Ясно я излагаю?

– Звучит довольно логично, – кивнул Сампсон, – хотя все очень сложно.

– Ты и представить себе не можешь, как это было сложно на самом деле, – хмуро заметил инспектор. – Ведь мы должны были принимать во внимание и другие возможности. К примеру, ту, что некто, вышедший из театра со шляпой Фильда, был вовсе не преступником, а его сообщником. Но давайте продолжим.

Следующий вопрос, который мы поставили перед собой, был таким: что же случилось с тем цилиндром, который преступник оставил в театре? Что он сделал с ним? Куда дел его? Где спрятал? Могу вам сказать, что это была очень тяжкая проблема. Мы обыскали все здание сверху донизу. Конечно, мы нашли несколько шляп в комнатах за сценой. Миссис Филипс, гардеробщица, сообщила нам, что они принадлежат актерам. Но ни одна из этих шляп не была цилиндром. Где же был, спрашивается, цилиндр, который убийца оставил в театре? И вот тут Эллери с его тонким умом попал в самую точку. Он сказал себе: «Цилиндр убийцы должен находиться где-то здесь. Мы не нашли ни одного цилиндра, наличие которого не объяснялось бы естественными причинами и который бросался бы в глаза. Значит, тот цилиндр, который мы ищем, должен быть там, где он совершенно не бросается в глаза – на его естественном месте». До смешного просто, правда? Но я сам до этого не додумался.

Что же за цилиндры были в театре – такие, что их наличие было совершенно естественным и они никоим образом не бросались в глаза? Ответ был прост: те цилиндры, которые используются в качестве театрального гардероба, а гардероб Римский театр заказывает только у фирмы «Ле Брюн». Где же находятся обычно те цилиндры, которые надеваются со сценическим костюмом? Либо в гримуборных актеров, либо в общей гардеробной позади сцены. Когда Эллери пришел к этому выводу, он взял миссис Филипс, прошел с ней за сцену и проверил все цилиндры в гримуборных и в гардеробе. Каждый из цилиндров там – а они все были на месте, в наличии, – принадлежал к театральному гардеробу и каждый имел на подкладке фирменный знак «Ле Брюн». Шляпа же Фильда имела на подкладке фирменный знак «Братья Браун». Ее в гардеробной не было, и нигде за сценой ее тоже найти не удалось.

Поскольку в тот понедельник никто не выходил из театра более чем с одним цилиндром и так как цилиндр Монти Фильда был, без сомнения, в тот же вечер вынесен из театра, из этого вытекает, что собственный цилиндр убийцы должен был находиться в Римском театре все то время, пока он был закрыт и, разумеется, находился там, когда мы пришли проводить второй обыск. Все цилиндры, которые находились в театре, принадлежали к сценическому гардеробу. Из этого следует, что цилиндр убийцы, который тот должен был оставить, потому что вышел с цилиндром Фильда, непременно должен был быть одним из тех, что принадлежат к театральному гардеробу. Другой возможности просто не существовало.

Другими словами, один из тех цилиндров, которые мы нашли в гардеробе, принадлежал человеку, покинувшему в понедельник Римский театр во фраке и с шелковым цилиндром Фильда на голове.

Если этот человек был убийцей – а кем же он мог быть еще! – то мы должны были сконцентрировать наши поиски на значительно более узком поле. Убийцей мог быть только кто-то из актеров труппы – непременно мужчина, – покинувший театр в полном вечернем облачении. Или же – тоже вышедший в полном вечернем облачении, – кто-то из тех, кто в театре свой человек. Если допускать вторую возможность, то этот свой человек с самого начала должен был носить цилиндр из театрального гардероба, чтобы затем оставить его там. Это – первое. Во-вторых, у него должен был быть свободный доступ в гримуборные и в гардеробную за сценой. В-третьих, у него должна была иметься возможность вернуть цилиндр из гардеробной на место.

Давайте рассмотрим вторую возможность – то, что убийцей был не актер, но человек из театра, – более подробно.

Инспектор сделал паузу, чтобы взять из столь любимой им табакерки изрядную понюшку табаку.

– Рабочие сцены отпадают сразу, так как никто из них не носит соответствующей одежды, которая необходима, чтобы выйти со шляпой Фильда. Кассиры, билетеры, дежурные и прочие служащие театра отпадают по той же самой причине. Гарри Нельсон, агент по рекламе, тоже ходит в обычном костюме, а не во фраке. Правда, Панцер ходит в театр во фраке, но я не поленился определить размер его цилиндра. Он необычайно мал. Практически невозможно, чтобы Панцер вышел с цилиндром Фильда на голове. Правда, мы покинули театр раньше, чем он, но я отдал Велье совершенно определенный приказ – не делать исключения и для Панцера, обыскать его точно так же, как и всех остальных. Велье доложил, что Панцер вышел в своей шляпе, другой у него в руках не было. Если, следовательно, Панцер – это тот, кого мы ищем, то он никак не мог взять с собой цилиндра Фильда, потому что театр сразу же после его ухода был закрыт и опечатан и никто, в самом деле никто – мои люди следили за этим! – не мог войти в здание вплоть до четверга. Если бы Панцеру или еще кому-то из персонала театра удалось спрятать цилиндр Фильда в каком-то тайнике, то спрятавший мог бы быть убийцей. Однако последнюю возможность следует отвергнуть, потому что Эдмунд Кру, полицейский эксперт по строительным вопросам, однозначно утверждает, что нигде в здании Римского театра нет никаких тайников.

После того, как Панцер, Нельсон и прочие служащие театра исключены, у нас остаются только актеры из труппы. Мы затягивали нашу петлю все туже и туже, пока не вышли на Стивена Барри. Как именно вышли – не так важно. Дело техники, что называется. Действительно интересным аспектом этого дела является именно поразительный и замысловатый ряд умозаключений. Мы пришли к истине благодаря чисто логическим рассуждениям. Я сказал «мы», хотя должен был бы сказать – «Эллери»…

– Для полицейского инспектора это звучит чересчур скромно, – усмехнулся Кронин. – Все, что я слышу, почище любого детективного романа. Мне, собственно, пора на службу, но мой непосредственный начальник тоже сгорает от любопытства, как и я сам. Так что – продолжайте, инспектор!

Квин улыбнулся и продолжал свое повествование:

– Тот факт, что круг подозреваемых можно было сузить, и в нем остались только актеры, объяснял кое-что, уже приходившее, видимо, на ум и вам тоже: некоторые из загадок, которые поначалу поставили нас в тупик. Мы поначалу не могли понять, почему именно театр был выбран как место встречи, что бы, заняться такими делами. Ведь если подумать хорошенько, неизбежно придешь к выводу, что театр при нормальных обстоятельствах имеет множество недостатков. Например, если называть только некоторые, надо покупать дополнительные билеты, чтобы вокруг были пустые места и никто не мешал. К чему такие ненужные расходы? Проще выбрать место более подходящее. В театре по большей части темно, а тишина, которая там стоит в зале, скорее мешает, если надо поговорить. Каждый шорох, каждое сказанное слово привлекает внимание. Там очень много людей, и всегда существует опасность, что тебя узнают. Однако загадка разъясняется сама собой, если оказывается, что Барри – актер труппы театра. С его точки зрения, театр – идеальное место встречи. Ведь кому придет в голову подозревать в убийстве актера, если жертва была найдена в зрительном зале во время спектакля? Фильд согласился на это место встречи, потому что не подозревал о намерениях Барри, и, тем самым, облегчил ему задачу. Даже если он и подозревал что-то – а ведь ему доводилось иметь дело с опасными людьми, и он привык подозревать всех, – то считал, что способен позаботиться о собственной безопасности. Видимо, переоценил свои силы. Сейчас поздно об этом думать. Уже не выяснишь.

Но я хочу опять вернуться к своей любимой теме – к Эллери, – с довольным видом сказал инспектор. – Даже если совершенно отвлечься от умозаключений, о которых я говорил – задолго до того, как они были доведены до конца, – у Эллери появилось первое подозрение во время встречи в доме Айвз-Поупов. Напрашивалась мысль, что Фильд заговорил с Франсес Айвз-Поуп не только по амурным соображениям в театре, во время антракта. Эллери показалось, что между этими двумя людьми есть какая-то связь. Не имеет значения, что Франсес ничего не знала про эту связь. Она была искренне убеждена, что никогда раньше не видела Фильда и не слышала о нем. У нас нет никакого повода сомневаться в этом, напротив, есть все основания поверить ей. Однако связь вполне могла быть, и связующим звеном выступал Стивен Барри – при условии, что Стивен Барри и Фильд были знакомы, хотя Франсес об этом и не знала. Если, к примеру, Фильд договорился в понедельник вечером встретиться с актером и увидел Франсес, он в своем полупьяном виде мог отважиться заговорить с ней прежде всего потому, что дело, связывавшее его с Барри, сильно затрагивало и ее тоже. Узнать ее в толпе было легче легкого. Тысячи людей, читающих газеты, хорошо знают Франсес по портретам – из светских дам ее фотографируют едва ли не чаще всего. А уж Фильд с его основательностью наверняка изучил ее внешность и ее привычки… Но, возвращаясь к этому треугольнику – Фильд, Франсес, Барри, – к треугольнику, о котором я еще скажу подробнее впоследствии, – вам теперь ясно, что в связи с вопросом: «Почему Фильд заговорил с Франсес?» под подозрение из всей труппы мог попасть только Барри, обрученный с этой девушкой, сфотографированный с нею по этому поводу, окруженный журналистскими сплетнями, хорошо известный в роли ее жениха но светской хронике.