Сердце стучало сильно и быстро. Ильгет едва сдерживалась, чтобы не начать выглядывать из-за угла и тревожно озираться. Спокойно, все совершенно спокойно. Пакет в сумке, его не видно. Выхожу из подъезда. Ну что за глупость, можно подумать, у входа рота мотоциклистов дежурит. Кому это надо меня выслеживать? Хотя всякое может быть... нет, это у меня уже паранойя.

Ильгет поймала себя на том, что происходящее все еще кажется ей забавной игрой. Какой-то пакет, билет на поезд, пароль-отзыв...

Смешно. Только вот следить могут на самом деле. Мало ли кто еще замешан во всем этом, мало ли какая информация окажется у СБ... или не СБ этим занимается — тогда кто, Народная Система? На самом деле в любой момент могут подойти, нацепят наручники, швырнут в машину. Ильгет это понимала, но как-то разумом, внутренне она никак не могла прочувствовать, что действия ее на самом деле серьезны. На самом деле — измена Родине. И кара будет соответствующей, если, конечно, поймают.

Ильгет взбежала по лестнице на шестой этаж. А ведь если подумать, я все-таки рада тому, как все изменилось. Разве сравнить тот кошмар, ту депрессию, в которую я была погружена два месяца назад — и теперешнее состояние готовности ко всему, и к смерти, и к победе, и страшное, огромное желание ЖИТЬ. Выжить. А пару месяцев назад готова была добровольно уйти из жизни, не понимала, зачем жить дальше.

Да просто чтобы жить. Глупость какая.

Впрочем, и перспективы есть. Если мы победим, все станет по-прежнему... будем жить как люди. Затмение это пройдет.

Может, даже Пита изменится. Ну да, у нас и раньше были сложные отношения, но так, как сейчас, все же не было.

Мы с ним когда-нибудь и на Квирин слетаем. Главное сейчас — выжить и победить.

Ильгет открыла дверь. Громкий жизнерадостный голос свекрови резал слух.

— Главное, посмотри, как это будет хорошо, обивка с такими цветочками! А этот ваш уголок давно пора выбросить! Такому место только на помойке...

Ильгет сделала пару глубоких вдохов и выдохов. Приласкала Норку, бешено вертящую хвостом.

Она догадывалась, о чем шла речь. Свекровь уже месяц вела планомерное наступление на их мягкую мебель. Уголок, купленный четыре года назад, почти без единого изъяна, был объявлен безнадежным старьем, а взамен мамочка пыталась всучить детям какой-то супердешевый (всего лишь месячный заработок Ильгет) и очень красивый гарнитур с цветочками, который продавала ее знакомая (и никак не могла продать). Пита, как всегда, мычал что-то — да, мама, да... и по обыкновению просто оттягивал момент покупки нового уголка, хотя потом за глаза ворчал на мать. Ильгет никто не спрашивал.

Она скинула куртку, поставила сапожки в гардероб. Туда же аккуратно убрала сумку с таинственным пакетом. Вошла в комнату. Норка почапала за ней.

— А, Ильгет! Ну, доченька, вот посмотри, — свекровь совала ей под нос фотографию гарнитура, призывая ее, как обычно, в союзницы, — ну скажи свое слово: ведь этот уголок вам гораздо больше подходит? Ведь правда?

— Нет, — сказала Ильгет. Глаза свекрови в буквальном смысле слова вылезли на лоб. Она осеклась, не зная, что сказать. Ильгет развила свою мысль.

— Нам этот уголок не нравится. Да и старый еще очень даже ничего, по-моему, он чистый, зачем его менять? Только деньги тратить. Но даже если мы захотим его менять, то сами что-нибудь выберем. Спасибо за заботу, не надо.

— А... — протянула свекровь, вмиг потемнев лицом, — Ну ладно... не надо — значит не надо...

Она вышла в коридор. Пита побежал за ней — подавать пальто и прощаться. Ильгет плюхнулась на охаянный диван, бессильно уронив руки. Норка подошла, положила ей на колени голову.

Из коридора доносилось глухое ворчание.

— У вас еще и собака на диване лежит. Ну разве нормальная женщина, хозяйка допустит, чтобы собака диваны портила?

Пита проводил мать, хлопнула дверь. Вернулся в комнату. Посмотрел на Ильгет недовольно.

— Что, обязательно надо было скандал устраивать?

— Какой скандал? — удивилась Ильгет, — по-моему, я просто высказала свое мнение. Я не имею права на свое мнение? Даже по поводу нашей же мебели?

— О Господи! — простонал Пита, — ты что, не понимаешь? Она теперь будет полгода мне этот уголок припоминать!

— Так что — дешевле было бы его поменять, как она хочет? Ты же сам не хотел, ну Пита! Ты же не хотел этот новый уголок!

Пита стоял в любимой позе — уткнувшись головой в стенку, с видом смертельно больного и уставшего человека.

— Пита, давай не будем, — сказала Ильгет спокойно, — ты сам понимаешь, что мы слишком много уступаем. Во всем. У тебя самого нет никакой собственной воли, никаких желаний, ты во всем только слушаешься маму.

— А я что, должен слушаться тебя?

— Но Пита... почему? Ты же сам не хотел этот уголок, разве не так?

— Почему ты надо мной издеваешься? — риторически вопросил Пита.

— Я? Издеваюсь? — Ильгет внутренне напряглась. Обычно вслед за этим вопросом следовала жуткая истерика. Иногда сопровождающаяся рукоприкладством. К счастью редко... И потом все же следовали извинения.

— Я больше не могу, — трагические нотки в голосе Питы нарастали, — я работаю, как вол, чтобы удовлетворить вас всех! И маму с ее проектами! И тебя! А ты еще устраиваешь мне такие сцены! Неужели так трудно сохранить с мамой хорошие отношения?

— Но какой ценой? — спросила Ильгет. Пита торжествующе указал на нее пальцем.

— Вот ты сама точно такая же, как мама! Ты всегда ее осуждаешь, а посмотри на себя! Тебя интересуют эти тряпки, эта мебель!

— Меня интересует моя жизнь, — спокойно сказала Ильгет, — и в частности, мебель тоже. Это моя квартира, и здесь я хочу жить так, как мне нравится.

— Вот! Как тебе нравится! А обо мне ты подумала?!

— А что, ты в таком восторге от гарнитура с цветочками?

— Да мне плевать на этот гарнитур! — заревел Пита, — плевать, ты понимаешь? Я хочу спокойно жить! Спокойно! А вы мне не даете!

Ильгет поняла, что дело плохо. Муж уже завелся. В таких ситуациях она никогда не знала, как отвечать, что сделать...

— Ну ладно, Пита, ты успокойся...

— Я должен успокоиться? — голос Питы сел. Глаза его наливались кровью, — зачем ты все это говоришь?! — заорал он.

— Что — это? — успела еще спросить Ильгет. Муж вдруг оказался рядом и мощными ручищами схватил ее за горло. Рывком поднял, дернул к себе и начал бить головой о стену, одновременно пытаясь задушить. Ильгет задергалась в тщетных попытках освободиться. Пита дико кричал:

— Зачем ты это сказала?! Зачем?! Отвечай сейчас же! Или я тебя убью!

Наконец запал ярости прошел, он выпустил Ильгет, тяжело дыша. Плача, она стала поправлять волосы

Пита стоял рядом, красный от натуги, дышащий как паровоз, злой, как зверь, но уже начинающий сожалеть о своем поступке...

— Больной, — сказала Ильгет, отходя подальше. Села в кресло, свернулась клубочком.

— Вот ты опять начинаешь! — Пита оказался рядом с ней, — за что ты меня оскорбляешь?

— Как я тебя оскорбила?

— Ты сказала, что я больной. Значит, ты меня считаешь сумасшедшим?

— Нет, не считаю.

— Тогда почему я больной?!

Лицо мужа опять стало наливаться кровью. Ильгет предусмотрительно отодвинулась.

— Пита, ты сегодня меня оставишь в покое? Или мне полицию вызывать?

— Давай! — закричал муж, — давай, вызывай, — он принес телефонную трубку и стал настойчиво впихивать ее Ильгет. Он даже сделал вид, что набирает номер, — сейчас позвоним в полицию! Пусть меня в тюрьму забирают... вот на это ты способна... сука!

Ильгет охнула. Так он ее еще не называл.

Это уже что-то новенькое.

— Пита, — сказала она мягко, хотя внутри все клокотало от унижения, — ну подумай сам. Неужели вот сейчас ты вел себя адекватно? Ну мы всегда с тобой ругались, но ведь такого же не было!

— Так и ты меня так не доводила!

— То есть ты считаешь, что во всем виновата я?

— А кто виноват, по-твоему? — с иронией спросил Пита, — кто надо мной издевается весь вечер?

Ильгет вдруг захотелось расхохотаться. Кажется, тоже истерика пробивается... ужас какой-то, ужас, сюр, бред... Да ведь он действительно больной! Ведь ни малейшего следа логики нет в его поведении. А я-то еще пытаюсь с ним говорить разумно, серьезно! Сейчас главное — его успокоить.

— Пита, — сказала Ильгет, — давай успокоимся. Может, тебе чайку заварить успокоительного? Ты понервничал...

— Ты сама-то на себя в зеркало посмотри!

— Ну конечно, я тоже выпью... я тоже нервничаю.

На следующий день, стоя на перроне, Ильгет все вспоминала жуткую сцену. И не менее жуткий секс, последовавший за ней... ночью. Так всегда. Ильгет не посмела отказаться, потому что ночные истерики Питы были обычно еще страшнее, да и все равно он добьется своего, хоть под утро.

Почему так получается?

В общем-то, зачатки всего этого были в Пите и раньше. И никогда мне с ним не было хорошо в постели. Он очень много требовал, слишком много... И ругались тоже. НО ВЕДЬ НЕ ТАК! Потому что я впервые решилась возразить свекрови? Да, это тоже повлияло — но ведь мы и до того ругались так же, и месяц назад, и полгода назад...

Нет, это все то же дикое, ненормальное, что охватило сейчас всю страну. Вон мать под фонарем, выкатив глаза, орет на ребенка. Что это — нормально? Аж слюна брызжет. Откуда столько злости в людях стало?

Ильгет ощущала безмерную усталость. И внутреннюю опустошенность. Будто страшная болезнь грызла ее внутренности, не давала разогнуться, давила на плечи свинцом.

Может быть, она все-таки сама виновата? Да, ей казалось, что она защищает точку зрения Питы. Раньше она вообще ничего и никогда не возражала, а тут... нахальство появилось. Но наверное, она не права. Да, Пита не хочет этот уголок, но он хочет слушаться маму. Это его воля. Значит, Ильгет тоже должна слушаться маму Питы. Видимо, так.

Не надо было его провоцировать. Хотя она на самом деле просто растерялась, когда поняла, что он психует. Не знала, что отвечать, что говорить.

Может быть, все это — расплата за то, что в последнее время она совсем забросила церковь. Да что там говорить, и дома-то почти не молится.

Да, наверное, она была неправа. Но раскаяния Ильгет не чувствовала — может, потому, что все последующее казалось ей слишком уж неадекватной расплатой за такую неправоту. За что ей — такое?

Да нет, не надо думать в таких категориях. Пита болен, это же очевидно. Предложить ему полечиться? Но он наверняка разъярится сразу.

Господи, если дальше такое будет продолжаться, я этого не выдержу, подумала Ильгет. Я сбегу от него. Лучше совсем одной жить, чем такое. Да мне, вдруг с просветляющей откровенностью подумала Ильгет, и вообще лучше бы было оставаться одной. Да, с Питой иногда бывало хорошо... мы гуляли... ужинали вместе. Да. Но если бы я жила одна, пусть в одиночестве, пожалуй, я была бы счастливее.

Но ведь не только обо мне речь. У нас семья. Другой не будет. Семья — это задача, данная Богом. Если уж ты не можешь ее сохранить и улучшить, то что ты вообще можешь? И до сих пор ведь все было нормально! Но сейчас стало просто невыносимо.

Подошел поезд, электричка. Ильгет смешалась с толпой, людской поток внес ее в двери.

Она с детства любила поезда. Место оказалось свободное у окна, и это особенно здорово, ехать и смотреть на крутящиеся за стеклом поля, на ленту лесопосадок, домики, людей... Что-то лязгнуло в тамбуре. Перрон медленно поехал назад. И этот особенный поездной запах, железа, искусственной кожи, странной затхлости... Ильгет поправила сумку под ногами. Пакет бы довезти.

В общем-то, ничего сложного. На вокзале встретят. Пароль, отзыв. Дома передать пакет. Не должно ничего случиться.

В конце вагона зазвенела гитара. Пел какой-то паренек. Один. Ильгет захотелось сесть к нему поближе, но жаль расставаться с местом — еще займет кто-нибудь, вот и будешь торчать среди вагона.

Голос едва пробивался сквозь громкий перестук колес.

Ночь закрыла глаза.

Ночь темна, как беда.

На ладонях земли

Тихо спят города.

Странная песня. Тревожная. И тоже нетипично — раньше бы орали веселой компанией «Корсара» или «Эх, да на пригорке!» А тут — одинокий голос. Справа обсуждают биржевые новости, слева — какое-то строительство. Почти и не разобрать песни.

Но звезда высока.

Посмотри, посмотри:

Все дороги во тьме,

А звезда все горит!

Все дороги во тьме, подумала Ильгет. Все дороги. Ее вдруг охватил страх — а не подозревает ли что-нибудь Пита? В общем-то, ему два и два сложить. Ведь и тогда она еле-еле смогла объяснить, что от нее нужно было квиринским спасателям. И теперь наплела какую-то ерунду про одноклассницу, объявившуюся в Тригоне (а почему одноклассница не позвонила?) Пита хотел с ней поехать, и даже, вроде, обиделся, что она его не позвала... плевать. Главное, чтобы ничего не заподозрил. Нет, он все-таки не подлец, чтобы пойти доносить, но...

Все дороги во тьме,

Миллионы дорог

Словно змеи, сплелись

В узловатый клубок...

Парень допел песню и замолчал. Какой-то галдеж раздавался в том углу... а, контроль. Только это ведь не обычный контроль... Ильгет почувствовала, как спина взмокла — в одно мгновение.

Народная Система. Просто проверяют документы. Теперь положено в поездах возить с собой документы. Ильгет вытащила билет, удостоверение личности... А что, если не просто проверяют?

Господи, страшно-то как! Ильгет почти ничего не видела перед собой, все заволокла белесая пелена. Сердце бешено билось.

— Ваше удостоверение, пожалуйста...

Ильгет, не видя, молча протянула корочки контролеру. Или кто это... полицейский... вроде не в форме. Кто это?!

Прошло несколько секунд, длинных, как часы.

— Пожалуйста.

Вернул... Пальцы Ильгет дрожали. Она засунула корочки в потайной карман. Господи, ну и трусиха...

Ильгет стояла, озираясь, на перроне. Вроде никого нет похожего... Высокая худая светловолосая женщина. По описанию — прямо модель, длинноногая блондинка. Ну и где она?

— Вы комнату хотите снять?

Ильгет едва не подскочила. Обернулась, хватая ртом воздух. Да, ничего не скажешь — высокая, худая, светловолосая. Правда, больше тут подошли бы слова — длинная, тощая, белобрысая. Очень спортивная, ловкая девица, возраст неясен, движения — ловкие, скрадывающие, как у кошки. Одета непритязательно, по-туристски — куртка-штормовка, лыжные штаны. Тонкий нос горбиком, лицо бледное, неяркое.

— Я... интересуюсь... только отдельные квартиры, — промямлила Ильгет. Неправильно... но повторять правильно было бы как-то нелепо. Блондинка сказала, понизив голос:

— Ильгет.

— Да... а вы... Иволга.

— Правильно. Пошли?

Спустились, похрустывая свежевыпавшим снежком, к переходу. Иволга замахала рукой ближайшему такси. Ничего себе, шик, подумала Ильгет. А как это с конспирацией согласуется?

Через четверть часа они уже стояли у дверей квартиры, которую Иволга отпирала своим ключом. За дверью слышался нетерпеливый цокот когтей и фырканье. Иволга открыла. Увидев собаку, Ильгет ахнула.

Большой белый пудель. Великолепный кобель. Стрижен коротко, но профессионально. Похож на ту собаку спасателей.

— Вот это да, — Ильгет погладила ластящегося к ней пса, — а у меня точно такая же... только девочка. И серебристая.

— Ну, у нас таких много, — улыбнулась Иволга и добавила негромко, — отличный рабочий пес.

Да ведь он ей, наверное, и правда нужен для работы. Если она с Квирина, подумала Ильгет. Зачем бы она просто так потащила сюда собаку?

А она, наверное, с Квирина... нездешняя какая-то. И как они рискуют работать здесь — что она, что Арнис? Ведь у них же на лице написано, что не отсюда они.

Девушки разделись, прошли в комнату. Ильгет сразу отдала Иволге пакет, и теперь сидела, осматриваясь. Квартирка ей понравилась. Явно меблирашка, Иволга, наверное, ее сняла на время. Но здесь уже царил какой-то особый, полубардачный уют — горит монитор, вещи кое-где разбросаны, на столе недопитый кофе и тарелка с огрызками, на стене — красивый стереоснимок, дети и собаки... Трое маленьких детей, два мальчика и девочка, все белобрысые, все чем-то похожи на Иволгу, и несколько белых и черных больших пуделей с бритыми добродушными мордами.

Иволга тщательно изучила содержимое пакета и понесла его куда-то в кухню. Видимо, прятать. Ильгет не двигалась с места. Меньше знаешь — лучше спишь. Хотя какая это тайна... но все равно.

— Иди сюда, — крикнула Иволга с кухни, — пожрать-то надо, как считаешь?

— Ага, — откликнулась Ильгет, — только руки помою.

После поезда осталось ощущение какой-то грязи. Да так оно, собственно, и есть, в поездах всегда грязновато.

Ильгет улыбалась, моя руки в маленькой ванной комнате. Утренняя тоска прошла, как рукой сняло. Как-то очень у Иволги было спокойно, уютно... Как будто домой пришла. В настоящий свой дом. Чушь, не мой ведь это дом. Это Иволга здесь все создала. А я... я не могу создать уюта в своем доме. Плохая хозяйка.

И почему так легко с Иволгой? Как будто сто лет ее знаешь... Ведь еще и не говорили, обмолвились несколькими словами — и уже ясно, что Иволга — свой человек, хороший, и уходить не хочется. И мы точно подружимся! Хотя она и старше, и дети на снимке, наверное, ее. Наверное, все это просто потому, что мы с ней... ну как бы это сказать — словом, товарищи. В одной войне участвуем.

— А ты с Квирина? — спросила Ильгет, зачерпывая очень вкусный, но очень горячий суп, поправилась тут же, — если это нельзя, то не говори...

Иволга улыбнулась.

— Да... то есть нет. Я сейчас на Квирине живу, а вообще-то я из другого мира. С Терры.

Глаза Ильгет расширились.

— С самой Терры?

— Да, а ты разве о ней слышала? Вроде такое захолустье... на вашу Ярну очень похоже, но там вообще никто ничего не слышал о других цивилизациях. Они до сих пор думают, что одни в космосе... Вот сагоны их посещают иногда.

— Но это же Терра, — сказала Ильгет, — Прародина, мир, где воплотился Сын Божий!

— А, так ты тоже в церкви... ну все понятно. Тьфу, надо было суп остудить сначала. Это называется — борщ, у нас так готовят. На Терре.

Ильгет задумалась.

— А у вас на Терре есть христианская церковь?

— Конечно есть, да еще несколько... ну в смысле, разные конфессии, понимаешь, что это такое? И вообще она у нас прямо скажем, кардинальную роль в истории сыграла.

— Но терране никак не контактируют с космосом, живут в полной изоляции...

— Ты сейчас умрешь, Ильгет! Они пока добрались только до орбиты своей собственной планеты, пару раз слетали на спутник планеты и с гордостью называют это космическими полетами. У них только последних два века технологический рывок начался, НТП так называемый...

— Слушай, — сказала Ильгет озадаченно, — а как же тогда получилось, что христианство с Терры распространилось на всю Галактику? И даже вот до нас дошло? И потом, ведь Терра — прародина, они что, потом одичали?

Иволга пожала плечами.

— Да, похоже... расселение произошло около 15 тысяч лет назад. Потом терранская цивилизация... там бедствие стихийное было какое-то. В общем, они заново начали. А как христианство распространилось — люди с других-то миров многократно бывали на Терре. На Эдоли народ был шустрый, пассионарный, они побывали на Терре, привезли оттуда святого Квиринуса, проповедника, ну и других, наверное, еще... А эта эдолийская империя ведь и стала главной основательницей Квирина. На Квирине есть даже специальная Терранская комиссия, я, к примеру, в ней состою. Мы изучаем тамошнюю культуру и все такое.

Иволга убрала тарелки, поставила вазочку с явно самодельным печеньем.

— Люблю готовить, — сказала она, — на Квирине этим уже почти никто не занимается, так, в качестве хобби...

— А, у вас эти... кухонные машины.

— Да, коквинеры. Все автоматизировано. Но ведь есть что-то в том, чтобы касаться продуктов руками, разминать тесто, сыпать специи, вдыхать эти запахи, верно? Я на Терре с детства привыкла... иной раз балуюсь. Муж ценит.

— А дети там, на снимке — твои?

— Да, трое у меня. Люку уже семь, Дэну пять, и девочке — Эрике — три. Сейчас они с отцом остались. Он не летает в последние годы. В науку ушел. А я вот... А ты ведь тоже замужем?

— Арнис говорил? Да, я замужем. Но детей нет. Не получилось...

Иволга посмотрела на нее с сочувствием.

— Попробуй печенье, это называется «лахундрики». У вас продукты тоже очень похожи на терранские... вкусно, честное слово!

— Ого! Это с творогом? Рецепт дашь?

— Обязательно.

Ильгет вдруг подумала, что вот ей так уютно, хорошо здесь... остаться бы с Иволгой. Побродить по Тригоне, здесь развалины старого замка есть, и собор хороший, древний... Вечером посидеть, попеть под гитару — инструмент вон в углу комнаты стоит. Но не за этим же она здесь...

А жаль. Ильгет почему-то казалось, что не кончится все это добром. Смертью кончится... так и не успеешь подружиться с Иволгой.

— Слушай, я не знаю, когда мне домой-то лучше ехать.

— Ты с какой легендой здесь?

— Ну якобы ты — моя одноклассница, это я мужу сказала. Сказала, что вернусь до ночи, а если заночую — то позвоню.

— Езжай лучше сегодня, — решила Иволга, — по легенде... ну часов в шесть я тебя провожу на поезд.

Она улыбнулась.

— Ничего, вот после победы... на Квирине будешь, я тебя в гости приглашу. Обязательно! Мы обязательно потом будем встречаться. Увидишь, какой у меня дом! Я сама проектировала. И собак моих увидишь. Я ведь одно время не хотела летать больше, завела питомник, у меня и сейчас пять собак. Зевса я взяла, потому что он в самой лучшей форме...

Иволга потрепала по загривку пуделя, лежащего у ее ног.

— У нас считается, что это чисто декоративная порода, — заметила Ильгет, — хотя я свою тоже дрессировала, она даже след хорошо берет.

— Даже! — фыркнула Иволга, — даже обычный пудель — одна из лучших собак в смысле пригодности к обучению, сообразительности, послушания. А наши-то генетически изменены, Зевс может взять след десятидневной давности... знаешь, до сих пор не изобрели машин, способных сравниться с носом такой собаки. А то, что они еще и красивые... ну так это же плюс.

Допили чай, убрали посуду, перешли в гостиную. Ильгет подошла к книжному шкафу, стала разглядывать корешки.

— Я и сама почти ничего здесь не читала, — сказала Иволга, — я ведь здесь живу совсем недавно. Слушай, мне почему-то кажется, что ты на гитаре играешь.

Ильгет повернулась к ней, улыбнулась застенчиво.

— Немного. Давай?

Иволга взяла инструмент. Коснулась струн... играла она довольно-таки профессионально.

— Я тебе спою терранскую песню... в молодости мне очень нравилась. А на Квирине уже сделали ее перевод на линкос, ну и я потом сама немного побаловалась и перевела уже на лонгинский... Я ведь лонгинский уже давно выучила.

В сети связок (2)

В горле комом теснится крик,

Но настала пора,

И тут уж кричи, не кричи.

Лишь потом

Кто-то долго не сможет забыть,

Как, шатаясь, бойцы

Об траву вытирали мечи.

Низкий глуховатый голос Иволги, казалось, касался самого сердца, самого донышка. Ильгет замерла, вцепившись пальцами в спинку стула.

И как хлопало крыльями

Черное племя ворон,

Как смеялось небо,

А потом прикусило язык.

И дрожала рука

У того, кто остался жив,

И внезапно в вечность

Вдруг превратился миг.

И горел

Погребальным костром закат,

И волками смотрели

Звезды из облаков.

Как, раскинув руки,

Лежали ушедшие в ночь,

И как спали вповалку

Живые, не видя снов...

А «жизнь» — только слово,

Есть лишь любовь и есть смерть...

Эй! А кто будет петь,

Если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь стоит того, чтобы ждать...

— Повтори еще раз, — попросила Ильгет. Иволга неуверенно как-то улыбнулась, откинула пряди со лба. И стала петь снова.

Смерть стоит того, чтобы жить.

А любовь стоит того, чтобы ждать...

И странное дело, под эту песню, казалось бы, совсем не о том — очень захотелось Ильгет поговорить об Арнисе. И когда Иволга во второй раз закончила петь, Ильгет уже не могла удержаться и спросила, без всякой видимой связи с только что прослушанным.

— А ты Арниса давно знаешь?

Иволга скользнула по ней взглядом — вроде бы, сочувствующим.

— Нет, не очень давно.

— Если это секрет, то, конечно...

Иволга улыбнулась слегка печально.

— Ох ты, юный конспиратор. Ты знаешь меня, знаешь его, все это у тебя под блоком, так что... все остальное уже без разницы. Нет, я его знаю года три. А вот про тебя он рассказывал, ну, после того ранения. Так это, значит, ты и была

— Я и была.

Иволга задумалась.

— Арнис — хороший парень. Отличный ско. Летает уже давно, ну ему ведь двадцать шесть... Вообще известен в СКОНе, пару раз в «Вестнике» про него писали. Жены, если тебе интересно, у него не было. Была невеста. Она погибла. Они еще были молодые совсем. У нас, знаешь, бывает всякое... ну не повезло человеку. С тех пор, сколько я знаю, Арнис живет анахоретом... ну и потом он ведь тоже христианин, трали-вали, ему надо, чтобы все всерьез. Ты знаешь, Иль, мне кажется... — Иволга умолкла.

— Что?

— Да просто он про тебя ТАК рассказывал. Ну там, на Квирине. Что такая, мол, девушка, ну прямо такая... Мне кажется, что он к тебе явно неравнодушен.

Ильгет онемела. Странно... почему же она ни разу не подумала об этом?

— Ты про что? — выдавила она наконец, — мы с ним вроде просто хорошие друзья... Да я ведь замужем, Иволга!

Квиринка пожала плечами.

— Знаешь, муж, конечно, мужем, но... ну, я человек свободных взглядов. Я в общем-то, тоже познакомилась с моим мужем, когда он был женат на другой. Так получилось. В жизни всякое бывает, Ильгет...

— Нет! — вскрикнула она. Иволга покачала головой, коснулась ее руки.

— Ладно, ладно, Иль, — сказала она, — я не всерьез. Не обращай внимания. Как Бог даст, так и будет.

Ильгет чувствовала какое-то странное отвращение. Не надо было говорить об этом! Совсем не надо. Лучше бы Иволга рассказала просто об Арнисе, о том, какой он человек, за что прославился в СКОНе, что вообще любит, чем увлекается, о его родителях...

Не надо так. Пошлость это. Не хочу. Ничего не хочу. Гадость! Господи, и ведь подумать даже не могла... Почему я такая дура? Но ведь и он — он вел себя просто как друг?

И этот разговор — он лишний.

Наверное, все это отразилось на лице Ильгет, Иволга поспешно сунула ей в руки гитару.

— Ладно, забудь, не обращай внимания. Лучше спой, твоя очередь.

— Я спою... это на стихи моего любимого поэта, Мэйлора. Только я играю плохо...

— Это неважно.

Ильгет тихонько запела.

От кирпичной стены

И от желтой травы,

От закатных полос,

От густой синевы

Сделай шаг, сделай шаг

В темный круг, в темный лес,

В бледно-призрачный сад,

Слышишь, листья шуршат,

Слышишь листья шуршат

Под ногами, как дни?

Так уходит трава

Из-под ног, из-под ног,

Остаются одни

Те, кто жил, те, кто смог.

А от беленных стен

И от груд кирпича,

И от запаха хлеба,

И от желтых цветов,

И от солнечных рощ -

Уходи, уходи.

Ты не здесь, ты не свой,

Ты не сможешь, ты враг.

Белый свет, желтый цвет

Синим облаком дни.

Там не так, все не так.

Только где твоя власть? Только кто командир?

Слышишь, двери скрипят:

Сделай шаг, сделай шаг!

Слышишь, камнем в стекло:

Уходи, уходи.

Больше они об Арнисе не говорили. К вечеру Иволга проводила гостью на вокзал. Ильгет уже ощущала себя самой близкой и давней подругой квиринки.

И нисколько не было ощущения опасности... так, будто и вправду она приехала всего лишь погостить, будто пароль и переданный пакет просто не существовали — да Ильгет и не знала, что в пакете, зачем это нужно.

Просто так — прошлись по заснеженной темной улице, снежок еще шел и кружился, мелькал в светлых кругах фонарей. Народу даже у вокзала было немного. Миновали большой рекламный плакат, призывающий покупать какие-то сигареты. Постояли на перроне, болтая о том, о сем. Подошел, лязгая и громыхая, древний состав, выкрашенный в бледно-зеленое. И тогда Иволга протянула гостье длинную, костлявую руку без перчатки, чуть замерзшую, как-то сиротливо высунутую из рукава штормовки.

— Ну пока, Ильгет... еще увидимся.

Ильгет посмотрела в лицо квиринки. И в светло-серых глазах увидела промельк тоски и тревоги. И один только этот промельк напомнил ей о войне.

— Пока.

— Будь осторожнее, — сказала Иволга, помедлив, — хочу еще с тобой встретиться. Поняла?

— Ага. И ты тоже.

Ильгет вскочила на подножку вагона, помахала Иволге рукой. Потом еще раз, уже из салона. Поезд медленно тронулся и застучал по шпалам, набирая ход.

Вскоре Ильгет удалось перевестись в закладочный цех. Это была довольно сложная операция.

В закладочном цехе работали в другом режиме: по восемь часов, но только четыре дня в неделю.