Квиринские истории (№1) - Дороги. Часть первая.

— Ты боишься, — сказал сагон.

— Боюсь, — согласилась Ильгет. Она не то, что боялась — тело сковал ужас, вбитый в каждую клетку. Все нервные окончания словно заморозило.

— Я понимаю тебя, боль была слишком сильной, — сказал сагон, — но не бойся. Этого больше не будет. Присаживайся, — он повел рукой.

Ильгет вдруг словно опомнилась — где я? Что это такое вокруг? Я сплю? Она попробовала ущипнуть себя за руку — щипок вполне чувствовался. Сагон слегка улыбнулся.

— Ты не спишь. Да и какая разница? Суть не в этом. Садись.

Ильгет послушно села рядом с сагоном.

— Меня зовут Хэрон, — сообщил он. Ильгет подумала, что имя все-таки красивое.

— Я больше не трону тебя, — сказал Хэрон, — поверь, я желаю тебе добра.

— И тогда тоже? — спросила Ильгет, зная, что сагон поймет ее. Он кивнул.

— Да. Так же, как Арнис, желая тебе добра, все-таки не стал спасать тебя, а предоставил судьбе.

— Это другое.

— Ильгет, придет время, и ты поймешь. Пока прости. Ты ведь можешь простить?

Ильгет неуверенно пожала плечами.

Странно вел себя этот сагон. Враг? Ведь они враги. Но сейчас ей казалось, что она говорит с давним, близким и все понимающим другом.

Господи, подумала Ильгет, Иисус, Сын Божий, помилуй меня, грешную. Хэрон молча смотрел сквозь нее.

— Признаюсь честно, — сказал он, — если ты будешь постоянно молиться, ты избавишься от меня. Наверное. Во всяком случае, это эффективный способ добиться того, чтобы не слышать меня. Но ведь ты сама хочешь услышать то, что я тебе скажу. Тебе интересно, верно?

— Ты хотел мне что-то сказать? — Ильгет почувствовала легкие угрызения совести.

— Тебе совестно, что ты не молишься? Но ведь ты сама понимаешь, что молитвы эти — как мантры, ими можно заглушить голос разума, но ты хочешь разумом все понять, верно? Для чего-то ведь он тебе дан? Не все же время тупо твердить «Господи, помилуй», верно?

Ильгет почувствовала желание встать... и выйти... только куда?

У зала не было выхода. Сагон повел рукой.

— Спокойно, Ильгет. А поговорить я хотел о твоем муже.

— О Пите? А в чем дело?

— У тебя с ним немало проблем, верно? Можешь не отвечать, я прекрасно слышу твои мысли. Да, в последнее время. Эти проблемы были и раньше, но ты умела их не замечать. А сейчас все стало очень плохо... Нет, не обманывай себя. Не хуже стало, а именно очень плохо.

Сагон всегда неправ...

Но этого — вот сейчас — просто не может быть, потому что он говорит именно то, что так жаждет услышать сердце... измученное сердце. Издерганное. То, что ты так долго пыталась скрыть от себя самой.

Сагон это слышит и понимает. Лучше тебя.

— Ты знаешь, почему это происходит? Я скажу тебе правду. Твой муж — эгоист. Нет, не все люди эгоисты. Это бывает в разной степени, у твоего мужа это доходит уже до степени болезненной. Теперь подумай, вспомни, и ты поймешь, что я прав. Хотя бы раз, хоть однажды он попытался осуществить хоть одно твое желание? Помочь тебе? Он встречал тебя с акции, ты говоришь? И это все. Но он даже не приготовил праздничного ужина, и вернувшись из космопорта, ты сама накрывала на стол. Ему не нужен ребенок. Ему не нужно твое творчество, а ведь ты фактически пожертвовала ради него творчеством, ведь ты совсем не писала в последнее время. А он этого даже не заметил, все твои жертвы — это так естественно. Это так естественно для него — то, что ты терпела боль только ради того, чтобы он получил удовольствие. И то, что на Ярне ты терпела присутствие любовницы. И терпела придирки его матери. Это совершенно нормально! То, что на Ярне ты полностью изменила свою жизнь ради него, уехала из родного города, бросила университет — это нормально, он этого даже не заметил. То, что ты простила ему предательство — согласись, это все-таки было предательством, и простила ему Арниса... — это тоже нормально.

Зато при этом он считает великой жертвой со своей стороны то, что до сих пор не завел любовницу на Квирине! И то, что позволяет тебе работать, и не упрекает тебя этим, и даже почти не попрекает тем, что ты ходишь в церковь. Это он себе ставит в великую заслугу. Ну разве не так, согласись? Он не закатывал тебе скандалы, говоря именно такими словами — ты подавляешь меня, я жертвую собой ради тебя? А ты не могла понять, в чем это подавление заключается. С его точки зрения — в том, что ты ходишь в церковь и работаешь. Это, по его мнению, огромная жертва с его стороны...

... Странное дело, но чем дольше говорил сагон, тем больше успокаивалась Ильгет. Он неправ. То есть, может быть, что-то в его словах и есть... отдаленное... но он очень сильно преувеличивает. Пита нормальный, хороший человек. Да, эгоистичный, но ведь все мы такие. Можно подумать, что я святая. Но ТАК быть не может. Сагон не прав. Не может Пита думать так. Он просто запутавшийся, нервный, наверное, инфантильный немного человек.

— Ты так считаешь? — усмехнулся Хэйрион, — А зря. Я ведь говорю тебе чистую правду. И придет время, муж бросит тебя. Любовница, кстати, у него уже есть. Не вздрагивай. Нет, это правда. Я знаю, что тебе сказал Дэцин. Но если ты убедишься, что у твоего мужа есть любовница — ты поверишь всем остальным моим словам? Так вот, она есть у него. Если хочешь... ну посмотри дома его почту, он ее держит без пароля, рассчитывает на твою порядочность. Видишь, я предлагаю тебе вполне вещественное доказательство моих слов. Подумай над ними.

— А зачем ты мне говоришь все это? — тихо спросила Ильгет, — зачем тебе это нужно?

Хэрон вдруг оказался с ней рядом. Совсем рядом. Какие страшные все-таки глаза у него... бездна. Слепая бездна.

— Потому что я люблю тебя, Ильгет, — сказал он и коснулся пальцами ее руки. Совсем человеческое прикосновение. Тепло. Ильгет пронизал ток... вот оно, либидо, подумала она с горькой усмешкой. Сагон был тонким и узким мужчиной, не в ее вкусе. Но пряное, острое желание коснулось завязи, едва не взорвавшейся от этого касания. Вот с ним бы у меня получилось... Господи, какой кошмар, о чем я думаю! Господи, помилуй! — взмолилась Ильгет.

Хэрон был далеко. Далеко, и словно в дымке. Странно подумать — как он мог коснуться ее?

— Я люблю тебя, Ильгет, — издали повторил Хэрон, — я не претендую на... на тебя. Но... я хочу, чтобы тебе было хорошо. Просто хорошо. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Вы не венчались с Питой. Твой брак признан действительным только по разрешению епископа, и ты это знаешь.

— Но ведь признан! — возразила она.

— Он чужой тебе человек. Чужой и чуждый. Он мучает тебя. Ты должна быть собой. Подумай о себе. Я не предлагаю тебе немедленно бросить мужа. Просто будь сама собой. Живи так, как ты привыкла. Не приспосабливайся к нему, ты же видишь, из этого ничего не выходит. Он все равно недоволен. Ты несчастна...

— Но если я еще не буду приспосабливаться... он же тогда точно уйдет, — неуверенно сказала Ильгет.

— А тебе нужен такой человек? В самом деле. Ты ведь несчастна с ним.

— А что, счастье — это главное в жизни?

Сагон пожал плечами.

— Для подавляющего большинства людей — да. Ты, конечно, рассуждаешь оригинально. Я бы спросил тебя, что главное, — лицо его вдруг исказилось, — да беда в том, что я знаю, что ты ответишь.

— Ты знаешь, — кивнула Ильгет, внутри ощутив радость, — потому и не спрашиваешь... бес.

— Ты ведь не любишь его. Ты это сама понимаешь.

— Люблю.

— Нет. Ты стараешься себя убедить, что любишь. Потому что так положено. Но ведь не случайно тебя даже не тянет к нему физически. Да, ты ощущаешь мою правоту... Ты действительно, как ни странно, виновата в этом. Если ты не любишь его, зачем жить с ним?

— Нет, — сказала Ильгет, — я люблю его. Он мой муж. Единственный. А не тянет... Просто у меня физиология такая.

— Он ведь унижает тебя.

Ильгет пожала плечами.

— Не знаю. Почему? Чем?

— Да, для тебя не существует унижения... Но посмотри другими глазами на все это: он над тобой издевается, живет, как ему нравится, а ты стелишься, делаешь для него все, и получаешь одни упреки.

— А зачем мне смотреть ЧУЖИМИ глазами? — спросила Ильгет.

— Да хотя бы потому, что твои слепы.

— Мои глаза слепы? Мои?! — Ильгет с удивлением уставилась в неподвижные сагонские зрачки.

Что-то менялось в лице сагона... он снова сидел близко к ней.

— Я в чем-то понимаю твоего мужа, — сказал он медленно, — ты действительно чудовище. Единственное, что ты... может быть... еще способна понять — это боль. Он, конечно, не может причинить тебе такую боль, которая произвела бы на тебя впечатление. Но я-то могу...

Господи, Иисусе, Сын Божий... подумала Ильгет. И вдруг до нее дошло.

— Ты не можешь, сагон. Ты развоплощен. У тебя нет власти надо мной.

— Рано или поздно я встречу тебя, — воздух стремительно серел. Фигура впереди расплылась и почти исчезала, — я встречу тебя, и тогда берегись.

Нельзя сказать, чтобы эти слова не вызвали у Ильгет страха. Она стала повторять молитву про себя.

Толчок. Она сидела по-прежнему на чем-то жестком. На полу. Опершись спиной о кровать. В комнате было темно. И свет не включится, подумала Ильгет. Наверное. Сил не было совсем. Она попробовала опереться на кровать, переползти. Но кровать оказалась совершенно мокрой. От пота, или? Судя по запаху — или... ничего себе дела. Белье Ильгет тоже оказалось мокрым.

Глупо стирать подштанники под краном, в страхе прислушиваясь — не проснется ли мама. Но что делать... Глупость, конечно.

И нет ощущения победы. Нет его. Противно вспомнить. Словно заноза после этого разговора осталась... как будто сагон в чем-то прав. Все же. А что, если ты просто в розовых очках? Ты неадекватно воспринимаешь жизнь? Да, сагон всегда неправ, но... Но почему такое острое чувство поражения? Тоски?

— А дети твои теперь дома?

— Да, ведь интернат закрылся. Да и вообще, — Нела вздохнула, — наверное, это все-таки неправильно. И ты знаешь, даже не потому, что им нужна мать, и все такое...

Ильгет, звеня ложкой, выскребла остатки мороженого из вазочки. Нела задумчиво продолжала.

— Нет, не поэтому. Я ведь и теперь работаю, они с бабушкой, только по вечерам видимся. Но видишь, жизнь в интернате — это жизнь в казенном доме. Как в тюрьме. Нам бы понравилось, если бы каждый наш шаг регламентировали, все по режиму...

— Но ведь и дома, наверное...

— Да, конечно, и дома режим. Но дома он исходит от родных людей, и... потом, дома он все равно мягче. Ну ты же сама понимаешь, есть разница, дома ты или где-то в казенном месте. Дома они ощущают свободу.

Она отодвинула чашечку с разводами выпитого кофе. Накинула кофту, сегодня все-таки прохладно. Ильгет даже легкую куртку взяла. Подруги вышли из летнего кафе.

— Куда пойти, куда податься... — неопределенно сказала Нела.

— Может, в школу сходим? Навестим, — предложила Ильгет. Они зашагали к выходу из парка.

— Тебе завтра когда уезжать? — отпуск у Нелы заканчивался. Ильгет планировала пробыть в Иннельсе еще несколько дней.

— В четыре.

— Я приду тебя проводить.

Нела грустно кивнула.

— Вот и все... улетишь, и... долго не увидимся.

— Подумай, — сказала Ильгет осторожно, — в принципе, на Квирин дорога открыта всем. Теперь ходят регулярные рейсы, с деньгами на билет... ну мы поможем.

Нела покачала головой.

— Нет, Иль. Хорошо там, где нас нет... А я не смогу жить без Лонгина.

Ильгет виновато замолчала. Она могла жить без Лонгина. Нет, не то, чтобы она не скучала по этим вот серым, покрытым корявым асфальтом, пропыленным улицам, по старинным храмам с темной-красной облицовкой... но жить без этого она могла. Впрочем, ее никто не спрашивал, хочет ли она эмигрировать — так уж получилось. Само. А теперь и обратно — никак.

— Мы ведь неплохо живем, — добавила Нела, — думаю, лет через двадцать у нас все будет как на высокоразвитых планетах, не хуже, чем на Квирине даже.

— Ох, не знаю... Если бы все было так просто.

— А что? Ведь теперь у нас внедряются все современные технологии, энергия бесплатная... что может помешать нам жить по-человечески?

— Нел, а ты думаешь, раньше Квирин этих технологий не предоставлял?

— Ну... раньше было идиотское правительство. Потом сагоны. А теперь...

— Здесь нет никаких силовых подразделений, понимаешь? Здесь много консультантов... — Ильгет усмехнулась, вспомнив недавнее значение слова «космический консультант», — специалистов, да и то ведь временно, до тех пор, пока мы ваших не обучим. Максимум это продлится несколько лет. Но никто не помешает Лонгину избрать какой-нибудь другой путь... и другим странам тоже. Даже если не учитывать, что на планете полно развоплощенных сагонов и есть один воплощенный... мы даже не можем представить, кто он, где...

— Но ведь говорят, сагона можно определить. По глазам, — неуверенно сказала Нела.

— Если бы так просто... а он даст тебе посмотреть на свои глаза? Они как-то маскируются, понимаешь, просто воздействуют на окружающих так, что те не замечают выражения их глаз.

Подруги вышли на Площадь Заветов, где по краю шла бойкая торговля мороженым, соками, спиртным, иннельскими сувенирами. Внезапно Ильгет ощутила за спиной чье-то присутствие и сразу развернулась к опасности лицом... пожалуй, слишком резко. Нела уставилась на нее с удивлением. Сзади стояли двое парней, слегка навеселе. Похоже, от резкого движения Ильгет они опешили, но быстро пришли в себя.

— Девушки, а вы куда направляетесь? — поинтересовался один из них. Ильгет растерялась. Нела подхватила ее под руку.

— У нас дома дети плачут, некогда! — отрезала она.

— Жалко, — протянул парень, — а то бы познакомились...

Хихикая, подруги убежали вперед.

— Ничего себе, — сказала Ильгет, — с нами еще на улице знакомятся... мы неплохо сохранились!

Она оглядела живую, пухлощекую, с темными кудряшками Нелу — да, и не поймешь, двадцать ей или тридцать... Вот я, наверное, выгляжу вполне на свой возраст, мелькнула грустная мысль.

— Так вот, возвращаясь к мировым проблемам, — сказала Ильгет, — дело, к сожалению, не только в богатстве нации, но и в способе распределения. Есть миры, где полученные средства расходуют полностью на войну, или же прибирает к рукам олигархия, делая все это недоступным для народа. Собственно, таких миров много...

— А зачем таким мирам давать технологии? — недовольно спросила Нела.

— Этический свод, — объяснила Ильгет, — Квирин — научная база человечества, все человечество имеет право пользоваться тем, что мы производим. А вот вмешиваться во внутренние дела мы не можем... Ну, за исключением сагонской агрессии.

Вдали, в конце небольшой улочки, вырос треугольный силуэт Церкви святого Иоста, Ильгет невольно замедлила шаг. В этой церкви она когда-то приняла крещение. Почти случайно... так казалось тогда. Как получилось, что Бог привел ее в Церковь, такую незаметную, неброскую, когда это было совершенно не модно? Ильгет чувствовала, что и все последующие события, все, что произошло в ее жизни, очень тесно связаны были с этим крещением.

А случайностей не бывает.

— Хочешь зайти? — спросила Нела, проследив ее взгляд. Ильгет пожала плечами.

— Да нет, не стоит... тебе это, наверное, не интересно.

— Пойдем, посидим в скверике, — предложила Нела. Они свернули в маленький детский парк, где вместе играли еще первоклассницами.

— А что у тебя с Питой?

— Все так же, — тихо сказала Ильгет, опустив голову. Они сидели на скамеечке, рядом с детской площадкой. Несколько ребятишек из начальной школы копались в песочнице и лезли на железные страшненькие снаряды с облупившейся краской.

О Пите говорить не хотелось. Ильгет давно было известно мнение Нелы на этот счет — о разводе она говорила давным-давно, еще до войны.

— Как он вообще отреагировал на все это? — не отставала Нела, — на все, что с тобой произошло? На то, что ты изменилась?

Ильгет пожала плечами.

— Ты знаешь... Все так же. Но пожалуй, он стал более нервным. Общение с сагоном даром не проходит.

— А чем он занимался, пока тебя не было? И вообще — ему что-то было? Из-за тебя?

— Нет. Он сразу со мной развелся. Потом служил в Системе.

— Иль, я тебя не понимаю. Ведь он же развелся с тобой. Сам! Он, получается, предал тебя. И ты после этого...

Ильгет смотрела в сторону. Это ведь Нела еще не знает всех обстоятельств...

— Нел, но это можно понять. Если бы он не развелся... знаешь, нельзя от всех требовать героизма. Его бы убили. Он спасал свою жизнь. Это нормально. Ведь мне бы он не помог, верно? Он развелся только для спасения своей жизни, а в целом... в целом он по-прежнему хочет жить со мной.

— Ну и что, любовниц уже не заводит?

— Вроде нет, — неловко сказала Ильгет. «У твоего мужа есть любовница». Если это правда — то что же остальные слова сагона? А ведь она что-то такое чувствовала интуитивно.

— Иль... — проникновенно сказала Нела, — ведь ты его не любишь.

Ильгет пожала плечами.

— Почему?

— Ну скажи честно... признайся хотя бы себе. Ведь не любишь?

Мальчишки на детской площадке начали закидывать девочек песком. Те не остались в долгу — прячась за единственным, но очень толстым каштаном, «стреляли» в неприятеля подобранными с земли зелеными кожурками и плодами дерева. Ильгет с любопытством наблюдала за ближайшей девочкой, лет шести, с короткими тугими косичками — малышка, согнувшись, прямо-таки профессионально пробралась вдоль скамеек, поближе к пацанам, сжимая в руках запасы каштановых бомбочек. «Детям не поставишь в вину, что они играют в войну», — всплыло откуда-то. Ильгет отвернулась.

— Почему ты так думаешь, Нел?

— Да ведь это видно. Ну зачем ты мучаешь его и себя? Из-за этого? — Нела жестко кивнула в сторону церквушки. Ильгет пожала плечами.

— Тебе не кажется, что ты того... зомбированная личность?

— Да нет, Нел, я и сама так думаю, дело не только в церкви. Верность, понимаешь? Я ведь обещала, что буду с ним. Никто меня не заставлял выходить замуж.

— Но человек может ошибиться.

Девочка с косичками попала каштаном по голове самому вредному из своих маленьких врагов. Мальчишка схватился за темечко и заорал. Девочка пустилась наутек, понимая, что сейчас последует страшная месть.

— Ну и что, — сказала Ильгет, — надо отвечать за последствия своих ошибок. Иначе можно очень далеко зайти, понимаешь? Какие-то разногласия... нет высоких чувств... что-то не ладится в отношениях — и тут же развод. Ну хорошо, а если человек заболел? А если он болен психически — тоже развод? Ну нельзя так, понимаешь? Нельзя быть верным только до тех пор, пока этого хочется.

Нела нахмурилась.

— Ты, Иль, не обижайся... Я тебе скажу — ты не воспринимай это слишком, это просто... ну, в общем, это может быть, жестоко, но я скажу. Если честно, когда ты жила с ним здесь... я понимала, что ты живешь с ним из-за материальных причин. Ты и сама говорила — тебе было некуда идти. Но ведь это проституция. Получается, ты жила с ним из-за денег?

Ильгет беспомощно опустила голову.

— Это не проституция... — пробормотала она, — это брак. Понимаешь — брак. Да я могла уйти, подумаешь. К маме бы уехала.

— Но сейчас у тебя даже таких причин нет. Из-за чего ты мучаешь его и себя? Ведь ему тоже с тобой плохо.

— А ты думаешь, без меня ему будет намного лучше? Впрочем, может, и будет... не знаю.

— Вы слишком разные люди.

— Нела, — Ильгет заговорила, тщательно выбирая слова, — понимаешь... Я на опыте поняла. На очень горьком опыте. Нельзя жить, руководствуясь только своими чувствами и представлениями. Они... очень легко меняются под давлением обстоятельств. Очень легко. Ты даже не представляешь, как мало надо, чтобы человек полностью отказался от всего, что ему дорого. Сильных людей... наверное, просто нет. Конечно, уровень давления нужен разный, но в конце концов сломать можно кого угодно. Или обмануть. Так вот поэтому и нужны правила... простые такие, элементарные правила. Например, верность в браке. Ведь это кажется так легко — сегодня любишь одного, завтра другого. Но нельзя этими вот мимолетными чувствами, представлениями руководствоваться все время. Иначе ничего не будет. Ведь не так уж много-то от нас требуется — всего лишь ужиться с одним-единственным человеком... к тому же нами же и выбранным. Если это, элементарное, не выполнить, то... ведь себя уважать не будешь.

— Но если у вас просто разные пути?

— Да нет разных путей, Нел. Нет их. Это все красивые слова. Путь один и тот же. К Богу. Или... или в никуда.

— Но можно же к Богу идти разными путями.

— Что значит — разными? Вот видишь солнце, Нел? Допустим, это Бог. Мы его видим, Он нам светит. Мы можем двигаться прямо на солнце, — Ильгет показала рукой направление, — по кратчайшей линии. Или удаляться от него. Все другие пути — удаление. Как в навигации... Ошибка может быть незначительной вначале, но ты промахнешься мимо звезды в конце концов. Если мы двигаемся по этой прямой, то нам по пути. Если кто-то удаляется... это трагедия прежде всего для него самого.

— Но Иль... как-то это все. А если не прямо, а по какой-нибудь извилистой линии?

— Да, потом путь может, допустим, выправиться. Но это не совсем навигация, навигатор может наметить курс заранее. А тут... Если человек сейчас удаляется от солнца, значит, он его просто не видит. Не видит, куда двигаться. Где гарантия, что позже он это увидит и будет двигаться правильно?

Нела озадаченно помолчала.

Первоклассники уже перенесли боевые действия непосредственно в сквер. В песочнице обосновались две молодые мамы с малышами.

— Но если нет любви? Как жить, Иль? Разве тебе не тяжело? Ну разве ты можешь любить его? Тем более, после того, как он вообще был твоим врагом?

— Любить можно всегда, Нел. И я его люблю.

— Врешь ведь, — Нела покачала головой.

Ильгет вспомнила сагона. «Ты стараешься убедить себя, что любишь».

Ведь и Нела в страшный, тяжелый момент не предала ее. А Пита...

Но муж все равно остается мужем.

— Эх, Нела, — Ильгет махнула рукой, — ты не понимаешь. Все вы какие-то... неужели никто, никто этого понять не может? Все вы ищете какой-то неземной, необыкновенной любви. Каких-то там суперчувств. Да не нужно это ничего. Просто надо, чтобы кто-то тебя ждал... чтобы было куда вернуться. С кем прогуляться по городу. Поужинать. Поделиться новостями. Чтобы спать с кем-то рядом. Просто знать, что пока ты на акции... на войне... твой дом не пуст, кто-то там тебя ждет, волнуется. Пусть даже не идеальные отношения, ну и что? Знаешь, Нел, на самом деле — больше ничего не нужно в жизни.

— А духовная близость?

— А это и есть духовная близость.

Ильгет замолчала — как объяснить это? Ведь и в 505м отряде все ну очень уж разные... и однако есть между ними близость. Не в разговорах, не в сходстве мировоззрений дело. А в том, что в случае чего любой вытащит Ильгет из-под огня, так же, как она вытащила Данга.

Так же ведь и в семье...

При чем здесь сходство мировоззрений — ведь всего-то и нужно, чтобы кто-то тебя ждал дома. Не надо, чтобы он посвящал тебе все время. Не надо ни подарков, ни внимания — ничего не надо. Ни разговоров задушевных. Просто — чтобы был.

— Иль, ты сама-то видишь в нем хоть что-то хорошее? Ну как в человеке? Ты знаешь, что я сразу очень скептически к нему относилась.

— Ну конечно, он хороший человек, — уверенно ответила Ильгет, — он очень добрый. Умный, кстати. Житейски умный. Многое понимает. Потом, он ласковый. Хороший специалист, для меня это тоже важно. Мне кажется, мужчина обязательно должен быть хорошим профессионалом. Я его за это просто уважаю. Ну и вообще... знаешь, Нел, он порядочный человек.

— Ну ладно, — вздохнула Нела, — тебя не переубедишь. Пойдем уже. А то стемнеет скоро. Проводишь меня завтра на вокзал?

Через несколько дней Ильгет, попрощавшись с мамой, уехала в Зару.

Пита не встретил ее на аэровокзале, она этого и не ждала. Поехала прямо в гостиницу — Пита вопреки ожиданиям не переехал к матери. Наверное, вкусил самостоятельности и не захотел обратно. Ильгет поднялась в номер — Питы не было. Рассеянно прошла по комнатам. Разложила в шкафу покупки — в основном, бумажные книги. Выбрала Тийаму для чтения, улеглась на кровать. Какая-то заноза мешала ей, что-то слишком яркое справа закрывало свет, Ильгет протянула руку — в ладони оказался незнакомый предмет.

Яркая черная с алыми цветами газовая шалька.

Ильгет отбросила ткань и раскрыла было книгу, но строчки запрыгали перед глазами. Только теперь до нее дошла простая мысль — шалька эта никак не могла принадлежать Пите.

Может быть, Эдика... Но с какой стати сестра Питы пойдет к нему в гостиничный номер, да еще забудет шаль, и где — возле супружеской кровати.

Глупости, упрямо сказала себе Ильгет. Нельзя же так... Вот такие подозрения убивают все.

Мало ли откуда... может, он мне купил. Ильгет тут же сама мысленно отвергла эту идею, когда бы это Пита покупал ей подарки? Ему просто в голову не приходило. Первые годы он ей и на дни рождения ничего не дарил, потом уже она намекнула, что неплохо бы вообще-то...

Ну мало ли, действительно, Эдика забыла или еще кто-нибудь, может, у Питы какие-нибудь знакомые есть в Заре, с работы или еще откуда. Ильгет снова углубилась в чтение. Вскоре раздался щелчок входной двери.

Ильгет выскочила и обняла мужа.

— Ну как дела? — голос Питы показался ей растерянным.

— Хорошо. А зря ты со мной не поехал. Ну а ты как?

— Тоже ничего.

— Поужинал?

— Да, у мамы...

Ильгет подумала, что надо было и ей купить себе чего-нибудь. В ресторан идти — Пита не любит ресторанов, а одной как-то не хочется. Можно ли здесь заказать чего-нибудь в номер? Удивительно, но на родной планете Ильгет ориентировалась в жизни куда хуже, чем на Квирине.

— Слушай, — она посмотрела в окно, где над серой черепицей крыш разгорался закат, — может, пойдем, прогуляемся?

Шли вдоль реки, чернеющей внизу, вода поблескивала от света фонарей, или может быть, тусклых далеких звезд, и вдали, на смутно различимом берегу, виднелось неясное зарево. Последняя розовая полоска уже погасла на горизонте, ночь вступала в свои права. Ильгет зябко куталась в белесую куртку.

— Помнишь, — дежа вю вдруг захватило ее, но это было правдой, когда-то они действительно гуляли здесь, — мы тут с тобой бродили, и тоже был закат?

— Ага, — отозвался Пита.

— Я еще стихи тебе читала... Пылает розовый закат, ложась на парапет...

— Ага, вроде помню. Мы тогда только в Зару переехали.

— А за рекою дивный сад, — вспомнила она, — голубоватый свет.

Пита взял Ильгет за руку. Теплая волна побежала по телу, теплая, сладкая. Ильгет посмотрела в лицо мужа, и нежность захлестнула ее.

Мой, мой любимый. Родной. Только вот почему я не могу даже произнести этих слов? Слишком многое стоит между нами...

— Знаешь, я когда тебя в первый раз увидела — подумала, какой симпатичный парень... ну на меня он точно внимания не обратил бы. Ты же тогда был с Люссаной, помнишь, на вечеринке у Нелы?

Ильгет слегка помрачнела. Немного неприятно то, что Люссана — их общая с Нелой подруга, ну не то, чтобы близкая, так... Да и Пита вначале расстался с ней (и женаты они не были), а потом уж стал ухаживать за Ильгет. Но все равно как-то нехорошо получилось. Однако такие соображения не могли ее остановить в тот момент, она ведь действительно влюбилась в Питу.

— А ты мне сразу понравилась, — задумчиво сказал муж, — сидишь в уголке, такая тихая, скромная, а потом тебе дали гитару, ну, думаю, она еще и талантливая.

— Но я тогда в тебя не влюбилась, потом уже... Знаешь, — Ильгет помолчала, — наверное, после нашей первой ночи. Да, точно. Вот тогда я вдруг почувствовала — все, без тебя жить не могу.

Это было как прозрение — ведь действительно, вся любовь началась именно с этого. Как-то Ильгет страшно привязалась к Пите, ощутила — что это уже все. Что с этим человеком она связана на всю жизнь. Может, потому что подсознательно всегда была уверена: муж может быть только один.

Но она-то не была первой у Питы. До Люссаны у него было еще минимум три женщины, не считая случайных связей. Да и последней, если уж честно, Ильгет тоже не была. Вдруг занозой всплыла черная шалька, всплыла и заныла в памяти, но Ильгет старательно упрятала дурную мысль подальше.

Пита любит ее. Только ее. Даже если у него что-то и было — ведь Ильгет он все равно любил больше. Просто он заблуждался.

— Помнишь, как это было здорово, — произнес Пита, — твоя мама уехала на два дня... И помнишь, как мы кофе пили утром?

— Да, — восторженно подхватила Ильгет. Пита обнял ее за плечи. Медленно они двинулись вдоль реки. Ты неправ, мысленно сказала она сагону. Мы с Питой не случайно встретились, я предназначена Пите, и у нас — настоящая семья... до самой смерти. У нас ведь так много общего, нас так многое объединяет. Спустились вдоль реки и медленно зашагали к гостинице сквозь прозрачную летнюю ночь Зары.

На следующий день Ильгет уговорила-таки Питу пройтись по магазинам, она выбирала бумажные книги, Пита интересовался музыкой и фильмами — на Квирине ведь ярнийская культура далеко не полностью представлена. Покупали какую-то мелочь, денег хватало.

— Кажется, отсюда ты улетишь с таким же количеством чемоданов, — заметил Пита. Но он и сам покупал немало, войдя даже в некоторый азарт — идти и покупать все подряд, денег сколько угодно (по квиринским меркам у них оставалось немного, но в пересчете на лонгинские кредиты — целое состояние). Пообедать они решили в небольшом ресторане на верхнем этаже супермаркета.

Ковыряясь в мясном рулете, Пита рассказывал примерно в двадцатый раз, как в детстве он мечтал купить собственный проигрыватель, копил деньги и даже собирал и сдавал пустые бутылки. Ильгет слушала и улыбалась.

Ей нравилось такое редкое оживленно-бодрое состояние мужа. Обычно он с ней бывал не в духе.

Что же это, неужели Ярна на него так влияет? Здесь он чувствует себя своим, да и родственники — вот это ощущение корней, у Ильгет оно только сейчас появилось. Когда мама, похоже, простила ее и смирилась с ее жизнью. А Пита никогда не конфликтовал с родственниками... И при этой мысли у Ильгет снова сжалось сердце — не вспомнились, а так, темным комом прокатились по сознанию прежние многочисленные придирки матери Питы, когда муж вовсе и не думал за Ильгет заступаться, а ей и деваться было некуда.