— Огонь! — приказал Арнис, уже понимая, что произошло. Они били по дэггерам с минуту, однако ни одна спикула не достигла цели.

Сцепившись ложноножками, дэггеры образовали что-то вроде коллективного энергетического щита. Надо сказать, что неподвижный дэггер вообще практически неуязвим, до сих пор им удавалось так хорошо расправляться со склизкими только потому, что те находились в постоянном движении. А уж несколько дэггеров вместе..

— Понятно, — прошептал Арнис. Убивать нас они не будут, но и с места двинуться не дадут. Видимо, за работу взялся сам сагон, у дэггеров бы, при всех зачатках разума, ума не хватило. Положение не из лучших, но и с этим справляться мы умеем... только вот придется кому-то выйти из-под кокона. Только разделить сволочей... только разделить... Арнис обвел взглядом свою команду.

— Данг, ты идешь со мной. Девочки, прикрывайте, и сразу начинайте бить, когда они разойдутся.

Арнис первым выскочил на бруствер. Держа на плече «Молнию», не торопясь, зашагал в сторону дэггеров. Они сейчас не будут стрелять... Не будут, знают — они на прицеле. Данг шел рядом, оскалившись под шлемом, не чуя под собой ног.

Остановились в пяти метрах от дэггеров. Чудовище, которое отделила Норка, уже было уничтожено спикулами, собака снова лаяла на врагов, их строй чуть дрогнул, распался, одно из чудовищ отделилось и закапсулировалось. Арнис повторял про себя как заведенный «Господи, помилуй!» — это помогало не сосредоточиваться на дэггерских рожах. Он давно привык таким образом бороться с пронизывающим иррациональным страхом, который внушали биороботы.

— Давай! — почти прошептал Арнис. Оба квиринца одновременно сорвали с пояса по ручной спикуле и запустили в сторону живого щита. Вслед за этим оба упали на землю, и через секунду воздух и земля вокруг них взорвались огнем.

... Арнис пришел в себя — вокруг стояла тишина. Тишина, и боли, вроде бы, нет. Не слышно просто ничего, как будто вязкая пелена, и в ней плавают какие-то пузырьки, плавают и лопаются у поверхности с громким чпоком. Арнис сел. Все хорошо.

Никаких дэггеров вокруг нет, ничего. Он осмотрелся... рядом валялась «Молния», совершенно разбитая. Бесполезная. И туман. Ничего не видно. Арнис старательно восстановил в памяти случившееся.

Потом он понял, что шлема уже нет. Шлем порван — то ли «плевком», то ли все-таки ударной волной... хрен знает, как это могло получиться. Отсюда и удар по ушам.

Данга не видно совсем.

Ага, так надо ползти назад... Он упал на землю и пополз. Убить могут и так, но идти или лететь в такой ситуации — еще глупее. К тому же голова кружилась невыносимо. А скарта рядом не было.

Через несколько минут Арнис добрался до окопа. Спрыгнул. Увидел совершенно черные, огромные глаза Ильгет под щитком шлема. Она молча подползла к нему, неловко обняла рукой за шею. Она что-то спрашивала.

— Ничего не слышу, — Арнис показал на свои уши, — ничего не слышу.

И наверняка лучевая болезнь теперь... Арнис полез за аптечкой, вытащил антирад, принял сразу четыре таблетки. Содрал с головы остатки шлема.

Ильгет повернулась к Бере.

— Я пойду, поищу Данга...

— Опасно это, — неуверенно сказала Бера.

— Я пойду, — повторила Ильгет. Улыбнулась Арнису, все еще потерянно глядящему вокруг. Ничего, главное — жив. А вот что с Дангом — непонятно. Вроде бы, дэггеров уничтожили, хотя в любой момент могут появиться новые. Данг так и не возвращается, не отвечает по радио. Всего-то пройти несколько десятков метров. Ильгет выскочила из окопа, опершись рукой. На правом плече ракетомет, индикатор она держала в ладони. Ильгет вытащила из-за спины скарт, поднялась в воздух.

Данга она увидела сверху. На выжженной сизой земле желто-коричневый камуфляж резко выделялся. Данг лежал ничком, казалось, вцепившись пальцами в землю. Индикатор кольнул в ладонь. Ильгет сбросила «Сторожа» с плеча, еще секунда — она опустилась на землю, залегла, еще секунда — выпустила несколько спикул. Осталось не так уж много, даже и в запасе... Хватит ли до города? Черная слизь хлынула с неба... Ильгет ошеломленно подняла голову... сколько этой слизи-то? Она поползла вперед. Лучше уж не взлетать... Бера прикроет. Вскоре Ильгет доползла до Данга. В этот момент ее снова накрыли — сверху. Она вжалась в землю, и рукой нащупала запястье Данга... и хотя земля вокруг снова поднялась дыбом, Ильгет ощутила огромное мгновенное облегчение, даже сердце освобожденно забилось, под пальцами задрожала тонкая ниточка пульса.

Только бы жив... жив — и все остальное неважно. Вытащим. Из любого положения вытащим. Дэггера, видимо, подбила Бера. Вокруг снова стояла тишина. Дрожа от напряжения, Ильгет подползла к раненому, слегка повернула его, вздрогнула — вся грудь и живот разворочены, блестит черная спекшаяся кровь... Правая рука была оторвана выше локтя, обгорелый остаток валялся рядом. Ничего, восстановят... Кровь не шла, поверхность раны запеклась. Особенно глубокая рана в животе.

Бера прикроет... надо наложить повязку, потому что мало ли что... внутренности спекшиеся вон блестят, вывалятся еще. Ильгет уже распаковывала аптечку бикра. Перевернула раненого. Она совершенно забыла в этот момент об опасности, да пока никто и не атаковал, наступило затишье. Ильгет натянула на рану тонкую пленку псевдокожи, закрепила. Затянула псевдокожей и культю. Надела на левое запястье, содрав перчатку, прозрачный зена-тор с противошоковой жидкостью.

— Сейчас, сейчас, мой хороший, — бормотала она машинально. Данг ничего не слышал, конечно. Неважно... Она подхватила раненого, как учили, и потащила. Тяжелый. Индикатор кольнул в ладонь. Ильгет упала на землю, рядом свалив Данга. Бера, не подведи... может быть, и Арнис сможет стрелять, хотя глаза у него были совершенно безумные. Наверняка сможет, это же Арнис... хоть щит будет держать. Ильгет изо всех сил вжималась в почву, как будто это могло помочь. Наконец, грохот прекратился. Ильгет поднялась на колени. Черные ошметки еще падали кругом. Пошевелила Данга. Тот вдруг открыл глаза — темные, совершенно мутные. Выдавил незнакомым хриплым голосом.

— Лири...

— Сейчас, мой родной, сейчас, — сказала Ильгет успокаивающе, — давай держись.

Сил будто прибавилось. Она подхватила Данга, потащила дальше, к траншее.

— Держись, милый! Сейчас.

На скарте она его не удержит, Бог с ним, со скартом.

Она сама не поверила, что добралась. Действительно добралась. Вокруг траншеи снова образовалась оплавленная воронка, дэггеры били по ней немилосердно. Ильгет скатилась на дно воронки, таща за собой раненого. Арнис оторвался от установки «Щита», беспомощно посмотрел на нее. Потом перевел глаза на Данга. Подошел к нему, пощупал пульс, прошептал.

— Жив...

Ильгет не слышала. Она ничего больше не слышала — увидела Беру. То, что от Беры осталось, обугленный комочек и часть головы с волосами, и черное пятно. Сердце заколотилось, Ильгет почувствовала сильное желание заорать — просто дико заорать, и невероятным усилием воли сдержала истерику. Посмотрела дикими глазами на Арниса. Тот шагнул к ней и обнял, прижал к груди. Так они стояли, не двигаясь, несколько секунд. Больше невозможно было себе позволить, Арнис вернулся к «Щиту». Ильгет настроила оставленную «Молнию», наклонилась к раненому, он снова потерял сознание. Так оно и лучше. Хотя атен, входящий в противошоковую смесь, надежно снимает боль. Подумав, Ильгет вынула из аптечки еще ампулу антирада и добавила ее в зена-тор. Наверняка Данг получил хорошую дозу.

— Ты слышишь, Арнис? — спросила Ильгет. Он не обернулся. Контузия не прошла. Через некоторое время он сам повернулся к Ильгет. Арнис говорил в микрофон, торчащий из ворота бикра, так они обычно общались, будучи без шлемов. Ильгет отлично слышала его в шлемофоне. Но Арнис говорил слишком громко, как все глухие.

— Иль, мы должны дальше идти, вперед. Попробуй связаться с Квазаром, пусть они заберут Данга. У них должна быть возможность!

Ильгет на мгновение почувствовала робость, она привыкла считать себя самым младшим членом отряда. Да какого черта... Она настроилась на волну компункта.

— Квазар, я Туманность, — произнесла она непривычный позывной. Голос Дэцина откликнулся немедленно.

— Туманность, я Квазар, слышу хорошо... что у вас? — последнее он произнес совсем тихо.

— Арнис ничего не слышит, — сказала Ильгет, — оглох. Данг тяжело ранен, Бера погибла. Заберите Данга, и мы с Арнисом пойдем дальше.

— Господи, — выдохнул Дэцин, — а ты как, Иль?

— Со мной все хорошо. Заберете Данга? Надо скорее, а то он не выживет.

— Я свяжусь сейчас с Иостом. Жди. Мы попробуем.

Через час почти непрерывной перестрелки неподалеку от воронки сел ландер. Двое армейцев выскочили, забрали Данга, попытались поругаться с Арнисом, но Ильгет послала их подальше. Арнис поменял шлем на исправный. После этого остался только путь вперед. Как можно скорее. Как можно скорее, но Дэцин все-таки разрешил дождаться ландера, чтобы эвакуировать Данга.

— Иль, — сказал Арнис, — я, к сожалению, не слышу ни хрена. Но ты просто делай, что я говорю, ясно? Мы прорвемся...

Вскоре стемнело. Они двигались вдвоем по выжженной равнине, невысоко над землей, оседлав скарты, временами, приземлившись, они стреляли в дэггеров, в ужасе вжимаясь в землю, каждую секунду ожидая смерти. Жизнь была удивительно однообразной, Ильгет казалось, что так было всегда, что никогда ничего другого в ее жизни не было, а если было — то не с ней. И так же будет вечно. Даже и смерть уже перестала пугать, и взрывы стали привычными. Все рано или поздно становится рутиной.

Они дошли до окраины города.

Здесь радиация была поменьше. Они остановились, перекусили, выпили немного рома. Ильгет приняла виталин. В городе бои обещали быть особенно напряженными. Зато тучи разошлись, наступил новый день, на Ярне — обычный летний день, по квиринскому времени — Страстная Пятница.

Ильгет не совсем понимала, где находится. Несколько секунд она соображала, потом ей показалось, что был крик «Воздух», сердце бешено заколотилось... или это ей все-таки приснилось? Ильгет уже, оказывается, сидела в постели. В постели?!

Нет, не было тревоги, поняла она. И тотчас вспомнила все. Сегодня Пасха. Светлое Воскресенье. Весь день вчера шли уличные бои. Это было уже не так страшно, как у города, дэггеров немного, а эммендары не так опасны. Да и было их мало. Особенно тяжело было у склада, где оставались последние дэггеры. После уничтожения основных сил противника пятьсот пятый отряд ДС вместе с десантом занял Комитет Народной Системы, тюрьму, телестудию, и таким образом, основная работа была проделана. Конечно, в городе еще придется потрудиться. Но это уже сущие пустяки...

Данга нет, его эвакуировали прямо на орбиту, на один из крейсеров. Но он жив. И тяжело ранена Иволга, говорят. Очень тяжело, хуже, чем Данг. Ее ранили уже в городе, она довела-таки своих десантников до цели, и здесь уже, на штурме зданий Системы, когда «Щит» был уже на нуле, ее зацепило осколками.

И Бера погибла. Ильгет еще толком не успела к ней привыкнуть, но все равно — невыносимо тяжело и жалко. Как она хотела увидеть Квирин еще раз...

Господи, за что все это? За что мы платим такую цену? За свободу?

Ильгет опустилась на колени, уткнулась лбом в деревянный край кровати.

За чью свободу мы должны платить, Господи? Почему все так ужасно?

Так ведь и Он заплатил, вдруг подумала Ильгет. Точно так же, как и мы. Он знает, что такое боль, и что такое смерть.

И что такое воскресение.

Бера будет жить, подумала Ильгет. И Андорин тоже. Они будут жить. У Господа все живы. И впервые уверенность в воскресении мощно и победно заполнила ее душу.

Сегодня им удалось выспаться по-королевски. В лучшей гостинице Иннельса, в «Адоре». Почему бы и нет... Ильгет выспалась по-настоящему, но чувствовала себя жутко грязной — перед сном она и не подумала мыться, просто не до того было.

А вымыться можно, почему бы и нет?

Ильгет никто не тревожил. Она сняла бикр, вымылась в душе — даже подача воды не прекратилась, ну что ж, в городе бои не были сколько-нибудь серьезными. Весь вчерашний день — сплошное мельтешение... по сравнению с четвергом и даже пятницей все это — суета сует. Чистого из одежды ничего не было, Ильгет выстирала под краном свой тельник, а пока надела бикр прямо на голое тело. Немыслимо было подумать, надеть на чистое это невероятно заскорузлое, провонявшее потом белье.

Ну и проблемы, подумала Ильгет. Вчера еще такая мысль даже не приходила в голову... Спайс кольнул в запястье. Ильгет поспешно нацепила на ухо приемник, вытащила из горловины маленький микрофон.

— Иль? — это был голос Дэцина, — ты как, в порядке?

— В полном, — сообщила она.

— Подползай вниз, в Белый Зал, ага? Мы тут пообедать собрались.

Пообедать? Ильгет бросила взгляд на часы. Ну да, уже далеко за полдень... После виталина и трех суток на ногах спится очень хорошо.

Есть хотелось зверски. Остальные, возможно, перекусили с утра. Ильгет увидела накрытый стол — прямо по-квирински накрытый, на лучших тарелках «Адоры», тонком фарфоре, здесь была и зелень какая-то, и жареная рыба, и мясо, и белый рассыпчатый рис, и даже крашеные яйца — говорят, терранский еще пасхальный обычай, кто-то умудрился яйца сварить, покрасив их заодно, правда, все в один — красноватый цвет. Но при этом все сидели отнюдь не за столом, а в сторонке, собравшись в круг. Арнис поднялся Ильгет навстречу.

— Доброе утро, — он ласково улыбнулся.

— Доброе утро... — она вдруг сообразила, что Арнис говорит совершенно нормально, не как глухой, — ты слышишь?!

— Ага, у меня все прошло.

— Господи, Арнис, я так рада! — она быстро обняла его за шею. Просто от радости. Потом сказала.

— Христос воскрес!

— Воистину! — ответили ей хором несколько голосов. Ребята окружили ее. Ильгет ошарашенно оглядывалась. Все они были здесь. Ойланг только сидел в сторонке с независимым видом, но и он теперь подошел. Мира, Гэсс, довольный Иост с нашивками ВКС на бикре, Арнис, Дэцин, и двое агентов, таких, как Бера — Лестрин и Санди. Высшая временная власть в городе.

— Садись, Иль, — Дэцин указал ей на пустой стул, — мы тут, понимаешь, хотим немного отпраздновать... у нас священника нет, но ничего, мы так.

— Вы у нас и будете за священника, — сказала Мира.

Все поднялись. Дэцин прочитал молитву, как мог, по памяти. Потом взял Евангелие — кто-то уже раздобыл на лонгинском языке, и прочел отрывок о Воскресении.

— Ну вот, давайте споем теперь...

И все запели эдолийский старинный гимн, на умершем терранском языке, вместе с которым на Эдоли и попала христианская вера.

Gloria in exсelsis Deo et in terra

pax hominibus bonae voluntatis...

И пели чудно, три женщины умудрялись петь на два голоса, и на два голоса — мужчины, и так четко, так слаженно звучал этот старинный гимн в высоком пустом зале ресторана, будто несколько дней перед этим бойцы занимались спевками, а не прорывались сквозь огонь. И только теперь Ильгет почувствовала хоть какую-то тень любви и умиротворения, настоящей, светлой Пасхальной радости — сквозь все, сквозь горе и ужас, сквозь ощущение раздавленности и смятости душевной и физической... Воскресение! Господи, благодарю! — сказала про себя Ильгет. И посмотрела на лица товарищей, такие же бледные, измученные, и с таким же только что родившимся светлым блеском в глазах.

— Все, пойдемте за стол, — тихо сказал Дэцин, когда гимн закончился.

— Ну наконец-то, — Ойланг подскочил, потирая руки, — религиозные фанатики закончили свои напевы. Можно пожрать!

— Смотри, гнусный язычник, — сказал Гэсс, садясь за стол, — Только и думаешь, как бы пожрать. Вот окажешься в геенне огненной...

— А там я уже был, — сообщил Ойланг.

— Ну у вас и шуточки, — проворчал Дэцин.

— Все принялись за еду.

Бои на этом закончились. 505й отряд остался в Иннельсе. Работы было столько, что и теперь иной раз приходилось двое или трое суток проводить без сна, на виталине.

Городская тюрьма и еще несколько зданий Системы были переполнены пленными. Их следовало отсортировать. Часть передать в руки местной — переформированной заново — полиции. Эммендаров — на лечение. Когда погибает сагон, эммендар испытывает голодание, подобное наркотическому. Вылечить это очень трудно, но в некоторых случаях возможно. Поэтому для эммендаров был оборудован лечебный центр. Тех пленных, кто не запятнал себя преступлениями против мирного населения, просто отпускали, по домам.

Сразу же с Квирина стали приходить корабли, груженные самым разным оборудованием, пищевыми синтезаторами, приборами. Все это следовало разгружать, сортировать, распределять по районам. Иннельс — столица, здесь самый центр снабжения.

Дэцин с помощью Арниса и Лестрина занимался подбором и формированием нового правительства Лонгина.

В городе необходимо было поддерживать порядок, кормить жителей, восстанавливать предприятия, давать людям работу. Занимались этим, конечно, лонгинцы, назначенные на соответствующие посты, но руководство и помощь им требовались.

И еще наступил следующий этап информационной войны. Собственно, пропаганда. По местному телевидению и радио, в газетах и в компьютерной сети (которая теперь стремительно развивалась) шли непрерывные потоки информации — аналитические статьи и передачи, история сагонских войн, разъяснение в новом свете событий последних лет, не жалея черных красок — рассказы о страшной участи тех, кто не подчинился Народной Системе, а также об ужасах войны, которую Лонгин вел против всего мира, и о последствиях этой войны для захваченных народов. Разъяснение роли Квирина во всей этой истории. Рассказы о тех, кто пожертвовал жизнью за освобождение Ярны... и так далее, и тому подобное. Ильгет особенно активно занималась именно этой частью работы. Ведь она — лонгинка, понимает местные реалии и ментальность. Но чем дальше, тем больше ее тошнило от всего этого. Во всем, что говорила и делала она, что передавали СМИ, которые она контролировала — не было ни слова лжи. Все это было правдой. Но мерзким было то, что правду приходилось вдалбливать и внушать людям так, словно это была ложь.

Правду не надо никому доказывать. Истина должна сиять в небе, чистая и незапятнанная, для всех совершенно очевидная.

Но это было почему-то не так, и эту истину, что сагоны — зло, приходилось доказывать.

Ильгет было особенно мерзко, когда журналисты сделали передачу о ней самой. Собственно, передача была о полиции Народной Системы вообще. Передача острая, бьющая по нервам, по совести — как можно было допустить такое? Участь Ильгет не была чем-то исключительным, всех, кто заподозрен в сочувствии «террористам», в борьбе против Народной Системы, пропускали через эту отработанную систему «дознания». В передаче показывали, как крепятся на кожу проводки болеизлучателя... Как в силовых тисках можно ломать мелкие косточки, например, пальцев. Ильгет трясло от всего этого, но умирая от жути и отвращения к себе, она рассказала о своих ощущениях от пережитого. После передачи Ильгет вернулась в гостиницу, Арнис, молча обняв ее за плечи, повел в столовую и налил большой граненый стакан рома.

А еще то и дело передавали сигналы о найденных где-то бесхозных дэггерах. Сигналы нужно было проверять. Иногда дэггеры действительно обнаруживались. Их уничтожали.

На улицах постреливали. Где-то в городе, как и по всей стране, прятались банды не смирившихся и не сдавшихся бывших сингов. Их ловили, и на это тоже уходили силы и время квиринцев.

Ильгет в первые же дни выяснила местопребывание матери. Мать была жива, здорова и, по-видимому, процветала — но звонить ей сразу Ильгет не решилась. Дни были забиты под завязку. Позвонишь — и как объяснить, что не можешь сию же минуту все бросить и прийти. И завтра не можешь...

Да и мама могла бы сама с ней связаться — ведь наверняка видела ее по тв, читала о ней статьи. Но почему-то не стала связываться.

В конце концов Ильгет решила просто прийти — без всякого предварительного звонка. Затолкав легкий страх куда-то в пятки, постучала в дверь.

Может, еще никого и дома нет...

Шаги. Ильгет напряглась, но шаги показались ей незнакомыми. Слишком тяжелыми. Дверь отворил мужчина — в майке и тренировочных штанах, с черными длинными усами. С недоумением уставился на Ильгет.

— Здесь живет Китти Ривейс? — быстро спросила она.

— А вам что нужно? — поинтересовался мужчина.

— Я... — Ильгет вдруг почувствовала слабость в ногах, захотелось прислониться к стене, — ее дочь...

Несколько секунд мужчина ошарашенно смотрел на нее. Потом повернулся и крикнул в глубину коридора.

— Китти!

Ильгет замерла. Ей было страшно.

Маму ужасно хотелось увидеть. Но... слишком многое мешало. Почему мама сама до сих пор не попыталась найти Ильгет? Может, она из тех, кто все еще придерживается просагонских взглядов — и она осудит дочь? Видела ли она передачу о том, что случилось с Ильгет? Как это на нее подействовало?

Ильгет даже и Неле до сих пор боялась звонить. Мешало мышечное воспоминание — как вывернула беззащитную кисть, как швырнула подругу на пол...

Они ведь все ненавидят нас. И их можно понять. Они ненавидят. Лоб Ильгет покрылся испариной. Так же, впрочем, как я ненавижу сагонов. Они же не понимают, кто пришел в Лонгин первым... и как им это объяснить? И как пережить теперь их ненависть?

Мама выглядела не очень хорошо — побледневшее лицо в морщинах, краска на волосах вылиняла, проявились темные корни. Мама всегда красилась под блондинку. И сейчас, в 50 с лишним лет, на голове ее не было седины.

Ильгет замерла. Но все прошло очень хорошо. Мама бросилась к ней с криком «Ильке!» и обняла ее, руки неловко скользнули по бикру. Ильгет почувствовала себя слишком громоздкой и неуклюжей, но что поделаешь, без бикров ходить запрещалось, все-таки броня.

— Господи, Ильке, откуда ты взялась? Я так переживала... Ну заходи... Знакомься, это Кейн.

Мужчина в майке бледно улыбнулся.

— Кейн, это моя дочь, ты представляешь? Я просто не верю!

Минут через десять они сидели за столом на кухне и пили чай. Кейн как-то поспешно оделся и ретировался, сообщив, что ему нужно в управление. По словам мамы, он работал в отделе строительства, вроде бы, какой-то начальник... сейчас, правда, там неизвестно что творится, но его, судя по всему, оставят на своем посту.

— Ведь мы же не эммендары какие-нибудь, — с достоинством сказала мама. Ильгет кивнула.

— Ну а что с твоей школой?

— Пока не знаю, что будет, — сказала мама, — но мне сказали, что я на работе останусь в любом случае. Наверное, переформируют в обычную школу. Ты знаешь, при сагонах так много интернатов открыли, меня тоже это удивляло — все-таки дети должны воспитываться в семье...

Ильгет отметила, что мама уже говорит «при сагонах». Информационные бомбы Дэцина начали действовать.

— Ну а ты как? — спросила мама рассеянно, — ты что же теперь, живешь на Квирине?

— Да.

— Ну и как, нравится?

Ильгет подумала.

— На Квирине — конечно, хорошо. Там и в материальном смысле хорошо, и вообще... друзья. Но то, что вот война...

— Да, война это ужасно, — согласилась мама, — мы тут сидели и тряслись... представляешь, вдруг телепередачи прекратились, грохот, за домами какое-то зарево. Сидим и ждем смерти, можно сказать... думали, хоть объявят воздушную тревогу, в бомбоубежище надо бежать... Как мы перетряслись, ты не представляешь!

Ильгет послушно кивнула. Маму, как обычно, совершенно не занимал вопрос, где в этот момент находилась ее дочь. Рассказать бы тебе, подумала Ильгет, как мы-то тряслись... Особенно про то, что осталось от Беры. Но рассказывать она не стала, конечно, да маму это и не волновало.

— Думаю, уже все основное кончено, — сказала Ильгет, — сагоны, вроде бы, почти все убиты. Еще несколько месяцев, и мы уйдем с планеты.

— Ты вроде похудела, — заметила мама, — лицо как-то похудело.

Еще бы, подумала Ильгет.

— И что это за родинки у тебя появились? Не было же их?

— Это так... следы, — брякнула Ильгет. Она поняла, что мама не видела ту передачу. И слава Богу, что не видела! Впрочем, мама и не захотела дальше развивать эту тему.

— А это у тебя что, скафандр? Кошмар какой. Ты что, в их армии служишь?

— Да, что-то в этом роде.

— А что с Питой-то? — спросила мама. Она была классической тещей и зятя не переваривала, так же, как свекровь не переваривала Ильгет.

— Понятия не имею, — отозвалась Ильгет, — ты ничего о нем не слышала? Я не могу его найти.

— Нет. Ты же знаешь, они со мной не разговаривают, больно гордые. Ну и ладно, знаешь, не найдется — может, оно и к лучшему. Выйдешь за какого-нибудь квиринца...

Ильгет захотелось развить эту тему, но она не знала — как. Рассказать бы об Арнисе... да нет. Не стоит. К тому же мама уже продолжала.

— А что ты думаешь? Ведь выходят же за иностранцев. У нас вот одна на работе раз — и выскочила за цезийца. Почему бы и нет... Правда, доченька, я вижу, что ты совершенно не следишь за собой. Ты такая бледная, ну я понимаю, это скафандр, но иногда ты ведь можешь надевать что-нибудь нормальное? Ты никогда за собой не следила. А вот посмотри на меня. Мне за 50 уже, а разве я так выгляжу, как ты? Ты не болеешь?

— Нет.

— А вид такой, будто болеешь. Тебе, наверное, надо спортом заниматься...

Ильгет невольно улыбнулась.

— Да мам... потаскаешь денек оружие и скарт — никакого спорта не нужно.

— Спорт нужен, — поучающе заметила мама, — потому что нужно развивать определенные группы мышц, чтобы тело было красивое... Надо подумать о себе, доченька!

Ильгет с трудом смогла объяснить матери, что ей нужно уходить. И что она вряд ли сможет появиться у нее в ближайшие дни.

— Ну что, неужели там что-то настолько важное?

Ильгет молчала, не зная, как объяснить. В Заре началось восстание, половину отряда под командованием Арниса перебрасывали туда сегодня. Как бы это сказать помягче, что сейчас ей придется стрелять и прятаться от выстрелов, и может, драться, надевать наручники, кидать газовые гранаты... Нет, все это было настолько невозможным, несовместимым вот с этим маминым уютным щебетанием и давно знакомыми и даже милыми сейчас поучениями, что даже выговорить эти вещи вслух — немыслимо.

— Да, мам. Меня ждут. Я должна вернуться. Ведь я на службе!

Ильгет вышла во двор. Странное чувство охватило ее — облегчение, потому что мать, по крайней мере, не стала осуждать (да и вообще, по-видимому, вполне восприняла новые антисагонские идеи). И в то же время легкая досада, но не горечь, как это бывало раньше — из-за того, что мать совсем не интересовали ее, Ильгет, дела, она не пыталась выслушать дочь, хотя бы узнать, что с ней вообще произошло, как она попала на Квирин. Вот маме она могла бы обо всем рассказать... или лучше не надо? Лучше не надо. Зачем зря волновать? Пусть так и живет в полном неведении, в своем собственном маленьком мирке.

А Ильгет будет жить в своем.

Прошло несколько дней.

Арнис, Ильгет и пятеро десантников (трое неразговорчивых, угрюмых мужчин, один мальчишка семнадцати лет и высокая сильная молодая женщина) только что осмотрели очередное здание. Пленных не было. В пустом здании, бывшей школе, засели несколько человек, возможно, эммендаров, возможно, идейных борцов с завоевателями, стреляли в прохожих, но в плен никого из них взять не удалось, все были убиты. Военные помалкивали хмуро, потому что вчера только погиб один из них, очень нелепо подорвался на мине, и все еще ходили под впечатлением этой смерти. Собрались внизу, в пустом школьном фойе. Арнис произнес.

— Товарищи...

Помолчал, будто собираясь с духом, и продолжил.

— По донесениям, в одном квартале отсюда, вот здесь — он указал на своем планшете, на ярко выделившемся квадрате плана города, — в жилом здании, там кто-то есть. Это не точные сведения, но нас попросили проверить. После этого все собираются в пункте одиннадцать. Вопросы есть?

— На скартах? — спросил один из десантников, дектор со странным именем Кэрриос.

— Да, — кивнул Арнис, — это недалеко.

У них и не было другого транспорта, бронеплатформу разбил дэггер еще утром. Молча вышли из тускло освещенного фойе. В последнее время значительно потеплело. Выпавший было снег стаял, и теперь Ильгет казалось, что в Заре лето. Только деревья почему-то голые. Лицо ощущало холодный свежий воздух, не больше нуля градусов, но небо разливалось такой сияющей нежной голубизной, и так трепетали вечерние лучи Ярдана, родного солнца над тихими тревожными крышами, что невозможно было поверить в наступившую зиму. А в бикре совершенно безразлично — лето или зима, тело ощущает свой собственный всегда комфортный микроклимат. Вскочили на скарты и двигались потихоньку над землей. Спиной Ильгет ощущала привалившееся к ней собачье тело, Норка сидела в сетке сзади. Ильгет вдруг вспомнила, что по этой же вот улице когда-то она спускалась к реке, к застекленному зданию, где была биржа труда, и небольшая белая церковь.

Опять кольнуло в сердце — Пита. Ильгет так и не смогла ничего узнать о нем или его родственниках. По прежним адресам жили другие люди. Они ничего не знали.

Пожалуй, Зара уже в большей степени казалась ей родиной, чем Иннельс, а ведь вроде бы с столицей Ильгет связывает гораздо большее: детство, юность, друзья, и ведь в юности было немало хорошего. В Заре — смерть ребенка, нелады с мужем, безработица, беспросветность. Но вот почему-то тянет именно к этим, привычным улицам, неуловимо изменившимся, безлюдным. Так, будто родной город болен. Вот именно, болен, страдает, и дело ДС — вылечить его. Жители попрятались или эвакуировались, война есть война. В любом из этих зданий может прятаться снайпер. Правда, пуля не пробьет бикр. Даже и луч, пущенный с такого расстояния, вряд ли пробьет. Теперь они пересекали открытую площадь.

Что-то резко свистнуло в воздухе.