Дмитрий Красавин
      Хаос и музыка
      Убийство, наркотики, следственный изолятор...Детектив?
      Пожалуй, да. Но еще - размышления о вечном и преходящем, о феномене "я" и таинственном "Некто", овладевающем плотью человека...
      Музыкант играл на скрипке - я в глаза его глядел
      Я не чтоб любопытствовал - я по небу летел.
      Булат Окуджава "Музыкант"
      Стена его построена из ясписа,
      а город был чистое золото,
      подобен чистому стеклу
      Откровение Иоанна Богослова гл.21.18
      Глава первая
      ... "Есть такая партия!" - напугал собравшихся лидер...
      ... два зеленых человечка вышли из тарелки и направились в мою сторону...
      ... а голова мужчины лежала на пластмассовом подносе посередине стола...
      ... население поддержало федералов...
      ... жемчужные волосы Элизабет рассыпались по бедрам партнерши...
      Выхватывая из текстов статей отдельные фрагменты, Сергей бегло пробежал глазами все полосы газеты. Для переданных им лично главному редактору еженедельника материалов (небольшая статья и три фото) по проблемам детского музыкального образования снова не нашлось места.
      Он скомкал газету, бросил ее на пол, поднялся с кресла и, накинув на плечи пиджак, не переобувшись, в мягких домашних тапочках, вышел на улицу.
      Моросил мелкий дождик. Сергей, секунду замешкавшись, ступил назад в подъезд, снял тапочки, протиснул их в щель между ребрами отопительного радиатора и босиком зашлепал по мокрому асфальту в сторону набережной.
      - Для смакования подробностей о дурацких выходках амбициозных крикунов, вельможной лжи, бредовых рассказов о зеленых человечках у них места достаточно, а для серьезного разговора о реальных судьбах маленьких музыкантов они его не находят, - распалял он себя и, ускоряя шаг, громко вслух размышлял:
      - Неужели политические дрязги, похождения воров и проституток интересуют читателей больше, чем вопросы воспитания собственных детей, вопросы гармонии и красоты музыки, которая непременно (а как же иначе!) пробуждает гармонию и красоту в душах? Господи, какими дикими стали мы, едва лишь сбросив шоры идеологической цензуры!
      - А может, поторопились освободиться от шор? - мелькнуло где-то в дальнем уголке сознания. - Лошади без шор тоже шарахаются на дорогах в разные стороны.
      Но тут же устыдился:
      - Нет. Мы, в конце концов, люди, а не скот.
      - Но если не скот, - возразил он себе минутой позже, - почему тогда премьера симфонической поэмы "Молога" прошла в полупустом зале? Почему не заинтересовала ни теле- ни радиожурналистов? Куда, наконец, подевались музыкальные критики? Неужели сердца людей настолько зачерствели, что музыка стала для них недоступной?
      Обычно спокойного, даже несколько флегматичного Сергея довольно трудно было вывести из состояния душевного равновесия. Газета с ее преимущественной ориентацией на личностей страдающих прогрессирующей дегенеративностью, явилась последней каплей в потоке обманов, неудач, непонимания, который настиг его и теперь, сорвав с места, закружил в своих струях сообразно утвердившимся на всем пространстве России законам Хаоса. Фактический провал "Мологи"; нищенская зарплата в филармонии; бегство в Эстонию жены, испугавшейся не столько бытовых трудностей, сколько всеобщего одичания нравов; невозможность более содержать в музыкальной школе бесплатные учебные группы - все это слагаемые потока Хаоса, который отныне приобретал власть и над ним, Карякиным Сергеем Андреевичем, профессиональным музыкантом, композитором, лауреатом двух республиканских конкурсов виолончелистов.
      В скверике у реки было безлюдно: боязливые горожане давно уже отказались от неспешных вечерних прогулок по набережной Волги. Темнело. В сгущавшейся черноте терялись длинные туловища фонарей: лампы в светильниках были разбиты еще в начале перестройки, а соединяющие их провода обрезаны в разгар "медной лихорадки". Сергей спустился по обрывистому берегу вниз и присел на влажный, обкатанный волнами камень.
      Дождик перестал, но ни звезд, ни Луны по-прежнему не было видно. На поверхности реки отражались блики отдаленных огней дебаркадеров, расставленных вдоль фарватера бакенов, одиноких, еще не уснувших окон домов и замершего возле деревянного причала речного трамвайчика. Этого света было вполне достаточно, чтобы не чувствовать себя потерянным в темноте, а темноты было достаточно, чтобы не видеть разбросанные вдоль берега обрывки бумаг, бутылки, ржавые остовы матрасов, детских колясок... Волга тихо плескалась возле его ног, напоминая самим своим существованием о том, что есть в этой жизни нечто вечное, неизменное, спокойное и чистое. Сергей не видел плавающих на ее поверхности пятен мазута, поэтому верил реке и понемногу успокаивался.
      Ах, до чего же доверчивы эти виолончелисты! Для того, кто оказался в потоке Хаоса нет права на передышку - тихие омуты лишь этапы на пути к стремнине.
      Резкие хлопки выстрелов заставили Сергея вскочить с камня и поспешно вскарабкаться наверх. Тотчас он увидел мелькавшее между стволов деревьев обнаженное женское тело. Женщина бежала прямо на него. Болезненно-белый цвет груди; широко открытые глаза, в которых читался неподдельный ужас; прерывистое, со всхлипами дыхание...Сергей непроизвольно расставил руки в стороны:
      - Стойте! Что случилось?
      Незнакомка увернулась от выброшенных из темноты рук и через мгновение исчезла.
      - Остановите! Остановите его! - донесся из глубины сквера ее задыхающийся от бега, полный мольбы голос.
      Совсем рядом с Сергеем снова послышался выстрел. Сергей прижался к стволу дерева и увидел бежавшего по тротуару мужчину. Преследователь так же, как и убегавшая от него женщина, не отличался богатством гардероба. Времени для раздумий не было. Схватив случайно оказавшийся под ногами обломок доски, Сергей бросил его под ноги бегущего. Мужчина споткнулся и, падая, с налету ударился виском о бетонную кромку тротуара. Затем вскочил на ноги, сделал еще два шага вперед и снова упал. Сергей подхватил вылетевший из рук незнакомца пистолет и тут же направил его на лежащего:
      - Стой! Не подходить!
      Мужчина лежал без признаков жизни и явно не собирался ни вставать, ни тем более подходить к Сергею.
      - Не шевелиться! - скомандовал Сергей.
      - Бу-ууу, у-ууу, - послышался над рекой гудок теплохода. И сразу вслед за ним над набережной исчезли все звуки.
      Сергей с осторожностью, не опуская наведенного на незнакомца пистолета, обошел распростертое частью на траве, частью на асфальте тело и тронул его носком голой ноги:
      - Эй, ты жив?
      Гнетущая тишина заполняла все окружающее пространство.
      Сергей нагнулся над незнакомцем, повернул к себе его голову и ощутил на ладонях липкость крови. Он резко выпрямился и, стремясь тотчас же избавиться от этого кошмарного ощущения, принялся с силой тереть пальцы сначала о рукоятку и ствол пистолета, затем, засунув оружие себе за пояс, о лацканы пиджака.
      Кровь оттиралась плохо. Сергей с ужасом поднес обе ладони к глазам. В темноте они показалась ему черными. Он снова нагнулся к незнакомцу - может, тот еще жив? Прижался ухом к груди - сердце не прослушивается. Сергей выпрямился, отступил пару шагов назад и беспомощно оглянулся по сторонам, совершенно не представляя, что надлежит предпринять в сложившейся ситуации.
      Со стороны города к набережной тянулись клубы дыма. Неожиданно позади них из-за деревьев вырвались яркие языки пламени, послышался звон падающих на асфальт оконных стекол, и тут же в одной из боковых аллей сквера замельтешили мигалки мчащейся по направлению к месту пожара милицейской машины.
      - Сюда! Сюда! - закричал Сергей в каком-то исступлении, замахал руками и бросился наперерез ослепительному свету фар.
      Невидимые струи вытолкали его к самому центру потока Хаоса и повлекли в водоворот событий, уже не считаясь с волей и намерениями его собственного "Я".
      Вернуться к содержанию
      Глава вторая
      Убийство популярного эстрадного певца, бизнесмена и мецената, личного друга известных лидеров мафиозного мира, Иосифа Лужкина, возникший в его квартире пожар, который, распространившись на полдома, лишил крова семью мэра и некоторых других, не менее уважаемых граждан, вызвали в городе самые оживленные дискуссии.
      Молодежь и большинство людей среднего возраста скорбели по своему кумиру. Городское радио в день похорон с утра до полуночи передавало записи песен Лужкина: "Любовь путаны", "На зоне", "Судьба домушника", "Замочили кореша" и др.
      Не дожидаясь окончания следствия, газеты и местное телевидение усиленно разрабатывали свои версии происшедшего. Убийца (его имя дотошные корреспонденты узнали на следующий день после описанных выше событий) сам сознался в содеянном, но простор для журналистских фантазий, сплетен и пересудов, тем не менее, был достаточно широк. Тому, кто регулярно и заинтересованно наблюдает за криминальной хроникой последних лет, не составило труда обратить внимание на сходство двух разделенных полугодовым промежутком преступлений: убийством Лужкина и убийством владельца гостиницы "Утес" Рафика Иванова. В обоих случаях в крови жертв обнаружены фазилоиды, что свидетельствовало о приеме внутрь накануне смерти сильнодействующего наркотического вещества - фазидола или его аналогов. На телах убитых найдены точечные кровоподтеки от ударов заточкой. Разница лишь в том, что убийца Лужкина не попал в сердце жертвы и только потом, на набережной, догнав певца, смог завершить свое черное дело.
      Фазидол, заточка - все указывало на единство почерка. Параллели очевидны, и каждый журналист сводил их в одну прямую на свой манер. Авторы традиционных для постперестроечных времен версий прослеживали в обоих случаях следы ФСБ или жидо-масонов. Наиболее экстравагантные уверяли читателей, что здесь не обошлось без вмешательства инопланетян. Один наркоман даже видел зависшее над городом ярко-зеленое пятно диаметром в несколько метров, от которого тянулся луч в сторону квартиры Лужкина. Так или иначе, во всех публикациях подчеркивалась необходимость усиления борьбы с преступностью. Никому не позволено бегать с пистолетом за добропорядочными гражданами и добивать их доской почти на глазах у милицейского патруля.
      Все эти версии, слухи, домыслы, соединяясь, перемешиваясь, разбухая, вливались мутными струями в общий поток Хаоса так, что уже и невозможно было логически определить - где правда, а где вымысел.
      Каким-то образом об аресте Сергея Карякина узнала его жена, Алла Тылк. Она незамедлительно вернулась из Эстонии в Лещанск и, позвонила в прокуратуру, чтобы договориться о встрече с ведущим дело Карякина следователем. В качестве источника информации о произошедших на набережной событиях она назвала... свое сердце.
      Согласитесь, довольно странный источник информации. Может для кого-то и романтично, но для старшего следователя отдела убийств городской прокуратуры, Валерия Павловича Елизарова, - абсолютно не убедительно. Кто известил Аллу об аресте мужа? С какой целью она скрывает сведения о подлинном источнике получения информации? Неясности вызывали подозрения. А не затем ли жена выбрала Эстонию в качестве постоянного места жительства, чтобы муж, ограбив квартиру Лужкина, мог потом благополучно переехать к ней из России, укрывшись таким образом от следствия? К сожалению, прямых улик против Аллы Тылк не было. Арестовывать ее только на основе не проработанных детально версий Валерий Павлович не мог - Алла успела получить эстонское гражданство, а с иностранцами нельзя обращаться по-свойски - возможны международные осложнения. Оставались два варианта получения достоверных показаний: массированное психологическое давление или доверительная "дружеская" беседа. Валерий Павлович, после недолгого раздумья, решил объединить оба варианта в один. Комната допросов в СИЗО подходила для реализации его идеи как нельзя лучше.
      Следственный изолятор Лещанска размещался на западной окраине города в стенах бывшего женского монастыря. В тридцатые годы монахинь разогнали, монастырскую церковь взорвали, дабы не смущала горожан своим непролетарским видом, а многочисленные кельи, здание трапезной, хозяйственные постройки, объединив системой переходов, оставили почти неизменными, лишь слегка дополнив некоторыми необходимыми для нужд социалистического строительства деталями: зарешетили окна, заменили деревянные двери металлическими и по наружному периметру параллельно монастырской поставили еще одну ограду - из толстых металлических прутьев. Поверх обеих оград пустили ряды колючей проволоки, а в промежутке расположили низкие бетонные столбики с электропроводом высокого напряжения.
      Первоначальная монастырская краска снаружи построек с годами выцвела, и по инициативе администрации СИЗО лет двадцать назад все стены перекрасили в коричневый цвет. Так что, проходя мимо бывшего монастыря, вряд ли кто еще мог испытывать подобающие его первоначальному назначению чувства благоговения и светлой радости. Тем более были далеки от этих чувств те, кому волей судьбы или прокурора предстояло увидеть бывшие монастырские помещения изнутри.
      Как и предполагал Елизаров, Алла, "полюбовавшись" видом тюрьмы снаружи, пройдя холод бесчисленных железных дверей, прождав более двух часов после назначенного времени в узком мрачном вестибюле, не единожды проводив взглядом ведомых на допросы заключенных и бряцающих связками ключей надзирателей, к моменту начала разговора находилась уже в эмоционально неустойчивом состоянии. А под влиянием эмоций женщина легко может сболтнуть то, чего и не хочет.
      Пригласив Аллу войти, Валерий Павлович не счел нужным извиниться за вынужденную задержку - это такая мелочь по сравнению с грузом решаемых им здесь задач. Сухо поздоровавшись, он поднялся вглубь комнаты к большому письменному столу, сел на невидимое со стороны дверей кресло и предложил Алле присесть на стоявший по диагонали, на расстоянии трех-четырех метров от стола, низкий деревянный стул. Алла послушно заняла предложенное ей место и сразу ощутила, как следователь вместе с массивным столом как бы навис над ней, угрожая ежесекундно сорваться с занятых высот и раздавить ее своей тяжестью.
      Не вдаваясь в сантименты, Елизаров приступил к допросу:
      - Фамилия, имя, отчество?
      - Тылк Альбина Ио....
      - Год рождения?
      - Тысяча девятьсот пятьдесят пер...
      - Как Вы в Эстонии узнали об аресте мужа?
      Вопросы сыпались беспрерывно. Алла не успевала произнести еще последние слоги в словах предыдущего ответа, как надо было отвечать на следующий вопрос.
      - Где Ваш муж прятал пистолет?
      - У него не было писто...
      - Как часто Вы звонили из Эстонии своим подругам, друзьям в Россию?
      - Я ни с кем не поддерживала ....
      - У кого Вы или Ваш муж покупали наркотические вещества?
      Темп допроса нарастал. Вопросы чередовались без всякой последовательности и, казалось, без всякой связи с ответами.
      - Когда Вы в Эстонии узнали об убийстве Лужкина?
      - Я узнала об этом лишь в Лещанске.
      - Почему Вы так внезапно решили вернуться в Лещанск?
      - Я почувствовала....
      - Как Вы почувствовали?
      Этот вопрос с момента начала допроса звучал неоднократно, и Алла пыталась правдиво ответить на него, но Елизаров всякий раз, не дослушав фразы до конца, спрашивал ее о чем-либо другом. Что он еще хотел от нее услышать? Неправду? Неужели ему не понятна простая истина - то, о чем человек узнает сердцем, гораздо достоверней всяких телефонных звонков и телеграмм?
      Алла не знала, как угодить этому злому напористому чиновнику, от которого зависела судьба Сергея. Губы ее задрожали, взгляд беспомощно скользнул по стенам комнаты в поиске той соломинки, на которую можно было бы опереться, и непроизвольно задержался на прикрепленном к стене, слева от стола следователя, портрете Дзержинского.
      Но Железный Феликс вовсе не собирался придавать сил хрупкой маленькой женщине. Напротив, он, казалось, ждал этого момента и живо подключился к процессу допроса, пытаясь взглядом горящих в поисках истины глаз проникнуть в сердцевину ее души, выжечь в ней всякие надежды на милосердие и понимание.
      "Памятник на Лубянке давно сняли, а тут все висит!" - мелькнула удивленная мысль, но тут же сникла под мощным крещендо новой порции вопросов:
      - Что Вы видели? Что слышали? Кто показывал? Кто говорил? Как, каким местом конкретно Вы почувствовали?
      Лысая голова Елизарова, прикрепленная прямо к украшавшим его плечи погонам, готова была оторваться от тела. Голос возвысился до крика, сорвался на визг и стал резонировать сам с собой, отталкиваясь от стен комнаты.
      Алла, не выдержав нервного напряжения, заплакала.
      Валерий Павлович понял, что пришло время менять тактику. Некоторое время он сидел молча, потом налил из стоящего на столе графина стакан воды, встал из-за стола и подошел к Алле.
      - Вы должны меня извинить. Я был не прав. Последнее время приходится очень много работать. Вероятно, переутомился. Отсюда срывы, - произнес он, подавая ей воду.
      Алла приняла стакан, сделала пару больших глотков и вернула следователю. Она очень хотела искренне отвечать на все вопросы, очень хотела понравиться Елизарову своим поведением, чтобы он разрешил ей встретиться с Сергеем или хотя бы позволил передать кое-какие принесенные из дома вещи.
      Елизаров отнес стакан на место, взял из-под портрета Дзержинского стоявший там стул, поставил его напротив Аллы и сел к ней почти вплотную.
      - Перестаньте плакать. Прошу Вас. Вы можете рассказать мне все потом. В принципе, это и не так важно...
      - Да нет, важно, - перебила его Алла, - я все Вам расскажу, но только не кричите больше, пожалуйста.
      - Извините еще раз.
      - У Вас с женой бывает так, чтобы вы вдруг разом подумали об одном и том же? Разом вспомнили друг о друге, одновременно стали звонить друг другу по телефону и слушая в трубке короткие гудки: "Занято... занято..." догадывались об их причине?
      - Простите, я холостяк.
      - Такое бывает со всеми людьми, которые долго и близко знают друг друга.
      - Не волнуйтесь, я Вам верю.
      - Вы знаете, мы с Сергеем могли часами не разговаривать и знать, о чем каждый из нас думает...
      Алла стала успокаиваться. Елизаров смотрел на ее крупные губы, на слегка припухшие от недавно набегавших слез большие голубые глаза ("Не русская, а красивая до помрачения", - отметил он про себя). Валерий Павлович уже знал, что не услышит сегодня от этой женщины всей правды, но еще не утратил надежды превратить ее в своего союзника. Если завоевать ее доверие, затем внушить сомнения относительно честности и порядочности мужа, дать понять, что следствие располагает необходимым минимумом доказательств подтверждающих его виновность в преднамеренных убийствах, то эта особа раскроет все семейные тайны не хуже, чем под пытками.
      - Сергей недавно закончил писать большую симфоническую поэму "Молога", - продолжала рассказывать Алла. - Вы слышали о затопленном водами Рыбинского моря городе?
      - Разумеется.
      - "Молога" не классическая одночастная, а двухчастная поэма. В первой части тема Мологи - чистого, светлого начала - постоянно заглушается громом барабанов, взвизгиваниями флейт. Довлевший над страной Хаос пытается уничтожить Красоту, уничтожить Мологу...
      - В тридцатые годы у нас еще не было Хаоса. В стране был железный порядок, - мягко возразил Елизаров.
      - Но в изначальном, глубинном смысле порядок не может быть железным. Железо несет с собой насилие, а значит разрушение. Если "порядок" железный, он губит души людей. Истинный порядок, напротив, помогает поддерживать гармонию в глубинах сердец, позволяет человеку всегда и во всем сохранять ощущение внутренней свободы, не терять связи с Богом... Все, что разрушает такой порядок, является Хаосом. Вы согласны?
      Валерий Павлович, не желая углубляться в бессмысленные дискуссии, промолчал.
      Алла, приняв молчание за согласие, несколько воодушевилась.
      - Вторая часть поэмы переполнена размышлениями, в ней доминируют покаянные голоса скрипок...
      - Какое это имеет отношение к следствию? - не выдержал Елизаров.
      Алла вздрогнула и закусила губу, готовая снова разрыдаться.
      С минуту в кабинете стояла тишина. Наконец Елизаров, мысленно упрекнув себя за излишнюю горячность, постарался вновь придать лицу елейно-сочувствующее выражение.
      - Впрочем, продолжайте, - поощрил он Аллу.
      - Я хочу, чтобы Вы знали все, - тихо пояснила она.
      - Я тоже хочу все знать...
      Алла неожиданно почти физически ощутила наличие прочных монолитных стен отделяющих ее от следователя. Такие стены не сокрушить ни мольбой, ни слезами. Этот человек всю жизнь замуровывал душу в стенах недоверия и подозрительности. Его душа не может вырваться на свободу, не может соединиться с другой душей. Она бессильна, она почти мертва и поэтому не способна ощущать красоту музыки, гармонию человеческих чувств. Но как тогда помочь Сергею? Биться головой об этот монолит... А разве есть другой путь?
      - Основу второй части, - пытаясь отогнать от себя возникшее видение, продолжила Алла, - составляет романс для виолончели. Земное бытие города насильственно прервано силами зла, но никакие силы не способны уничтожить дух Мологи, выжечь его в сердцах мологжан, в сердцах тех, кто смог противопоставить себя Хаосу. Густой выразительный голос виолончели звучит в сопровождении тихого, как бы отдаленного колокольного звона. Где бы я ни находилась, в любое время дня и ночи, даже тогда, когда Сергея не было рядом, романс мог проснуться во мне всеми своими нотками. Стоило только закрыть глаза...
      - Да, я Вас понимаю...
      - Так вот. Мы с Хильдой - это моя двоюродная сестра - ехали из Тарту. Я закрыла глаза, расслабилась, чтобы услышать романс, но вдруг увидела Сергея. Он стоял на берегу какого-то мутного, грязного потока. Поток был очень сильный. То тут, то там завихрялся, образуя водовороты. Неожиданно Сергей оступился и упал. Его захлестнуло волной, поволокло к пологому краю одной из воронок, кружа и втягивая в ее черное жерло. Откуда-то сбоку взвизгнули флейты, прокатилась барабанная дробь... Я закричала, ухватилась рукой за руль... Хильда не могла понять, что со мной происходит, остановила машину, стала успокаивать. А потом... Потом мы решили, что я должна вернуться к Сергею...
      - Достаточно, достаточно, - прервал Елизаров рассказ Аллы, закрывая своей ладонью ее лежащие поверх округлой коленной чашечки пальцы и слегка сжимая их, - Вы снова начинаете сильно волноваться, а нам это ни к чему...
      Алла, почувствовав прикосновение следователя, инстинктивно потянула руку к себе. Елизаров удивленно посмотрел на нее, но не убрал ладонь.
      На короткий период в комнате установилась тишина. Испугавшись, что ее резкость может как-то навредить Сергею, Алла оставила пальцы в широкой ладони следователя.
      - Слушайте, а Вы разрешите мне встретиться с мужем или хотя бы передать ему пакет с книгами и нижним бельем? - робко попросила она в следующий момент, полагая, что сейчас наилучшее время для такой просьбы.
      - Разумеется, - заверил Валерий Павлович, распрямляясь на стуле и нехотя убирая руку с женского колена, - если мы с Вами найдем общий язык...
      - Я готова сделать все от меня зависящее, чтобы помочь мужу.
      "Сексапильная бабенка. Неплохо было бы поваляться здесь с ней на полу..." - подумал Елизаров.
      Алла молча смотрела на него своими большими глазами и, вероятно, догадывалась о том, что сейчас происходит в душе следователя.
      - Вы должны... - Валерий Павлович сглотнул слюну, в интересах дела отгоняя возникший соблазн.
      - Вы должны, - продолжил он через секунду, - помочь Вашему мужу остаться в живых.
      - Остаться в живых!? - удивилась Алла.
      Из газет, из рассказов соседей, отбросив всякие фантазии и журналистские домыслы, она довольно быстро смогла вычленить суть происшедшего на набережной и надеялась, что Сергея в скором времени из тюрьмы выпустят. Возможно, потребуют подписку о невыезде до суда... Но что может угрожать его жизни?
      - Вы же понимаете, - доверительным тоном пояснил Елизаров, - за Вашим мужем числятся два преднамеренных убийства. Если он не будет до конца искренен, то я ничем не смогу ему помочь.
      - О каких убийствах Вы говорите? Я никак Вас не пойму...
      - Об убийствах Иванова и Лужкина.
      Только сейчас, спустя полтора часа после начала допроса, Алла осознала до конца, насколько серьезна нависшая над Сергеем опасность. Не только падкая до грязи пресса, но и здесь, в следственном изоляторе...
      Из робкой, стремящейся в своих ответах и поведении угодить следователю женщины она моментально превратилась в агрессивного противника Елизарова
      - Вы не смеете так говорить! Вы все лжете! Он случайно убил Лужкина, защищая женщину! Вы это знаете! Он мухи не обидит. Ходит в церковь. Мясо не ест!!!
      Алла в запальчивости даже вскочила со стула и несколько раз решительно рассекла рукой воздух, приводя все новые и новые, убедительные, с ее точки зрения, доказательства невиновности Сергея Карякина.
      Валерий Павлович слушал ее молча. Дав Алле полностью выговориться и дождавшись, когда она снова сядет на стул, он продолжил:
      - Я верю Вам. Верю, что Ваши чувства искренни. Поверьте и Вы, что аналогичные аргументы в оправдание подследственных мне приходится выслушивать ежедневно. Случается, что я бываю не прав, но убеждают меня не эмоции, а факты. Поэтому давайте перейдем к фактам. Вы согласны?
      Алла не отвечала - какие могут быть факты, чтобы признать невиновного человека виновным?
      - Я верю, что Ваш муж нормальный человек, хоть и не ест мяса, саркастически заметил Елизаров, - но я не верю, чтобы нормальный взрослый человек босиком гулял по холодному асфальту. Теперь представьте - рядом с еще неостывшим трупом милиция арестовывает некоего гражданина, перепачканного в крови, с еще не остывшим от выстрелов незарегистрированным пистолетом за поясом, утверждающего, что он здесь оказался случайно и опять-таки совершенно случайно убил сексуального маньяка. Убитым оказывается не сексуальный маньяк, а известный артист. Эксперты утверждают, что перед этим его пытались усыпить и сонного заколоть остро отточенным предметом, проще говоря - заточкой. Вы не находите, что в такой ситуации версия Вашего мужа о случайном убийстве, мягко говоря, не вызывает доверия?
      - Я ничего не нахожу. Преступник не стал бы звать на помощь милицию! Неужели Вам этого мало?!
      - А Вы снова прикиньте логически - куда бы убийца, перебудив выстрелами полгорода, скрылся от прочесывающих сквер на набережной нарядов милиции? Его "добровольная сдача" - отчаянная попытка загнанного в угол волка притвориться овечкой.
      - Сергей никогда никого не обманывал! Если бы Лужкин не гнался за женщиной...
      - Женщина присутствует только в рассказах Вашего мужа. Не логичнее ли предположить, что не убитый за кем-то гнался, а убийца преследовал свою жертву и настиг ее?
      - Почему же Ваша жертва бегала по парку в голом виде?
      - А почему Карякин гонялся за своей жертвой босиком?
      - Я снова не понимаю Вашей логики...
      - Она проста - если один человек не успел, вскочив с постели, даже трусы одеть, а второму оставалось лишь ноги в ботинки просунуть, то значит второй покинул ложе раньше.
      - ???
      - Да. Да. Просто встал раньше, оделся и нанес спящему Лужкину удар заточкой. Он метил попасть в сердце, забрать из квартиры ценные вещи и босиком, на цыпочках, не слышно для соседей, уйти... Метил - но не попал. Разбуженный болью удара Лужкин в паническом страхе выпрыгнул со второго этажа в раскрытое окно и бросился бежать...
      - Какие постели!? Какие ложа!? Объясните же, наконец, почему Ваш Лужкин был голым!? Я знаю, что Сергей не виновен, но я искренне хочу понять ход Ваших рассуждений и ничего, ровным счетом ничего не понимаю...
      На лице Аллы проступили большие розовые пятна.
      Валерий Павлович поймал себя на мысли, что ее волнение странным образом передается ему. Он снова сглотнул переполнявшую рот слюну. ("Без звука отдастся. Прямо на полу - стоит лишь намекнуть, что могу освободить мужа") Но вслух, несколько растягивая против обычной речи слова, произнес:
      - Вы, конечно, читали и слышали про убийство Рафика Иванова?
      - При чем тут Рафик?
      - Фазидол. Недопитая бутылка шампанского. Два бокала. Голый труп гомосексуалиста Рафика Иванова посредине широкой двуспальной кровати. Неслышный для соседей (уж не босиком - ли?!) уход убийцы из квартиры своей жертвы.
      - Но при чем здесь голый Лужкин? При чем мой муж?!
      - Вы так наивны... - неожиданно слащавым голосом произнес Елизаров, заглядывая Алле в глаза и одновременно, почти уверенный в ее согласии, вновь протягивая руку к женскому колену.
      Алла удивленно наблюдала за происходящими со следователем метаморфозами. Сознание отказывалось понимать происходящее. Действительность стала раздваиваться, как будто все это происходит не с ней, а с каким-то другим человеком. Уж не сон ли все эти кошмары? И вдруг она поняла, что смотрит вовнутрь той черной воронки, которую впервые увидела тогда в машине, возвращаясь с Хильдой из Тарту. Липкие пальцы следователя, заползающие от колена под край платья, его наглые гипнотизирующие глаза, гнусный смысл выдвигаемых им против Сергея обвинений - все это составляющее общего потока Хаоса.
      - Господи! Как это омерзительно! Вы... Вы...
      Она не нашлась, как выразить словами ту смесь ужаса, омерзения и боли, которая вдруг захлестнула все ее существо, резко ударила ребром ладони по блудливой руке Елизарова, вскочила со стула и, подбежав к выходу из комнаты допросов, глотая слезы, застучала кулаками по холодному металлу дверей:
      - Выпустите! Выпустите! Сейчас же выпустите меня отсюда!
      Валерий Павлович не торопясь вернулся за свой стол, посмотрел в раздумье на лежащий поверх него бланк протокола допроса, холодно пожав плечами, усмехнулся каким-то своим внутренним мыслям и нажал кнопку вызова охраны.
      Дверь отворилась. Переступая через ее порог, Алла инстинктивно, как бы опасаясь удара сзади, обернулась, и тотчас от стола следователя ей в глаза ударил яркий сноп света. Елизаров, Дзержинский, стены и потолок комнаты допросов, отделенные от Аллы световой границей, погрузились в черную бездну небытия. Казалось, еще миг, и эта бездна поглотит испуганную, дрожащую от омерзения женщину. В лицо дохнуло холодом водоворотов Хаоса, вновь взвизгнули флейты. Чуть не сбив с ног охранника, зажав ладонями уши, Алла опрометью бросилась бежать вдоль тюремного коридора...