Хаос и музыка

Никогда не верьте тем людям, которые утверждают, будто они не любят музыку. Просто их сердца переполнены шумом. Шум всегда агрессивен, всегда совершает насилие по отношению к человеку, всегда принуждает человека слышать только его (- Бум! Бум! Бум! Бац! Ах, я балдею!). Музыка, напротив, никогда не врывается насильно в Душу человека. Она звучит только тогда, когда стихает шум, когда человек сам открывает для нее свое сердце. И умирает, если человек не смог защитить сердце от шума. Надо научиться слушать музыку, и Вы ее обязательно полюбите!
      Валерий Павлович Елизаров не умел слушать музыку. Окружающее его пространство было оккупировано голосами поп-звезд и блатных романтиков типа Лужкина. Поэтому, когда в купе подъезжавшего к Лещанску поезда ветром занесло пронзительно нежные звуки виолончели, его сразу охватило чувство непонятного беспокойства. Старший следователь по особо важным делам удивленно взглянул на разбитый корпус радиотрансляционной коробки, ковырнул пальцем торчащий сбоку от нее проводок. Из коробки чей-то простуженный голос заорал песню о скучающем по маме зеке. Валерий Павлович, удостоверившись в отсутствии материальных причин для внезапно услышанного им обрывка музыкальной фразы, резонно посчитал случившееся результатом общего психического и физического переутомления. Удрученный такими выкрутасами собственного мозга, он вышел из купе в тамбур - выкурить последнюю перед Лещанском сигарету и заодно прикинуть, что ценного можно рассказать коллегам о своей командировке.
      А ценного было мало. Поездкой в Германию он не был доволен - напрасно выброшенные время и деньги, которых и без того вечно не хватает. Программа оказалась насыщенной - экскурсии, знакомства с рутинной следовательской работой в префектурах полиции, посещение пенитенциарных заведений... По поводу последних общее впечатление коллег выразил руководитель российской делегации полковник милиции Анатолий Васильевич Сизов:
      - Если бы у нас так содержали заключенных, то каждый второй житель России мечтал бы оказаться за решеткой.
      Единственное, что было достойно подражания, чем можно было удивить коллег в Лещанске - вовремя, регулярно выплачиваемая полицейским баснословных размеров заработная плата, и суммы, выделяемые из бюджета для закупки техники, автомашин, лабораторного оборудования... Вот такие традиции надо перенимать! Но это уже ария из другой оперы.
      В целом, весь их немецкий опыт следователю с Российской глубинки был нужен не больше, чем кошке жестянка на хвосте. Поэтому вместо участия в организованном специалистами МВД заключительном семинаре по итогам поездки, он, сразу после прибытия в Москву, сославшись на внезапно случившуюся простуду, возвращался в Лещанск на день раньше намеченного срока.
      За вагонным стеклом потянулись пакгаузы товарной станции. Поезд сбавил ход. Еще пара минут, и вот уже начинается вокзальный перрон.
      На площади перед зданием вокзала Елизарова ждал милицейский газик. Молодой сержант радостно пожал протянутую шефом для приветствия руку. Спустя полчаса после прибытия поезда Валерий Павлович, уже напрочь забыв и Германию и пригрезившуюся ему недавно музыку, выслушивал от коллег местные новости. Четыре трупа в результате мафиозных разборок и один пенсионер-самоубийца за десять дней - не так уж и много по нынешним временам.
      Коротко поделившись с коллегами своими впечатлениями от поездки, угостив женщин немецкими конфетами, Валерий Павлович с головой окунулся в привычную атмосферу повседневной следовательской работы.
      Достав из сейфа и перелистав тощие папки дел об убийствах Лужкина и Иванова, он удрученно вздохнул - из-за ошибок и халатности сотрудников милиции преступник, замысливший и осуществивший два убийства, мог отделаться символическим наказанием. Даже убийство Карякиным Лужкина, под давлением толкового адвоката, суд может классифицировать как неумышленное! Почему ни один из четырех милиционеров, которым сдался на набережной Карякин, не попытался найти в маленьком скверике ту мифическую особу, которую убийца якобы защитил от изнасилования? Будь это сделано, даже халатно, символически - фонариком по кустам, к делу были бы приобщены показания милицейского патруля, удостоверяющие, что никаких голых баб в сквере на тот момент не было. С тапочками вообще анекдот произошел - составили акт, что тапочек за батареей не обнаружено, а через неделю выяснилось, что искали не в том подъезде!
      Халатность и ошибки давно стали закономерностями в работе милиции. А разве может быть иначе, если теперь каждый рядовой работник думает сначала о том, где найти левый заработок, а потом уже об основной работе? (Оклад следователя 1500 рублей в месяц - попробуй на эти деньги прокормить семью!). Тот наряд милиции, почему в сквере появился? На пожар спешил? Дудки! Ребята через сквер по набережной катили, чтобы кратчайшим путем выехать к Садовому шоссе и там из-за кустов скорость замерять у возвращающихся в город после уик-энда автомобилей. Им Карякин не поперек дороги, а поперек халтуры встал! Сколько из-за него денег мимо карманов, не тормозя, пролетало, а они вынуждены были возле трупа торчать, ждать следователя. Кому в такой ситуации придет в голову мысль проверить показания убийцы, помочь коллеге изобличить преступника на месте? Вот Вам и перенимай немецкий опыт!
      Побыв в своем кабинете часа два, освежив в памяти ряд других дел, Валерий Павлович решил ехать в СИЗО. Прежде всего, его интересовало, какие новые для следствия сведения содержатся в письменных показаниях Карякина. То, что Карякин за прошедшие десять дней должен был написать признания, пусть - с самооправданиями, с попытками свалить вину на каких-нибудь третьих лиц, было почти само собой разумеющимся - на последнем допросе виолончелист так перетрусил за свою жизнь, что опер его чуть не под ручки в камеру уводил. Однако возможны были и непредвиденные нюансы. Взять хотя бы, казалось, тщательно спланированный допрос Аллы Тылк... Впрочем, тогда он сам повел себя не лучшим образом - если личное чувство пересекается с чувством служебного долга, то одним из чувств надо жертвовать. А он мечтал насладиться полнотой обоих! Романтик...
      В СИЗО Елизаров первым делом поднялся в кабинет начальника оперативной службы, Юрия Рябухина, чтобы узнать, какие изменения произошли в тюрьме за истекшие десять дней; в какую из пресс-камер01), если того потребуют интересы дела, можно будет перевести Карякина; кого из прессовщиков 02) в нее подселить.
      Информация, которую представил Рябухин, оказалась малоутешительной: три профессиональных прессовщика распоряжением свыше переведены в Усольск, дабы укрепить там поредевшие в результате разборок с уголовниками ряды местных мастеров заплечных дел, а двоих оставшихся разоблачили в одной из камер и вчера ночью до полусмерти избили блатные. Кроме того, два дня назад в городе была проведена облава, в результате которой арестована большая группа лиц, занимавшихся производством и сбытом наркотиков. Для размещения прибывшего в СИЗО пополнения пришлось проводить перегруппировки и временно перевести часть обычных заключенных в пресс-камеры. Тюрьма перегружена, а суды работают медленно. В заведении, рассчитанном на 600 мест, содержится более 3000 заключенных.
      - Надо бы, как во времена Лаврентия Павловича, "тройками" вершить суд, - высказал свою наболевшую мечту Валерий Павлович.
      - Тюрем в России не хватает - вот в чем беда, - поправил его Рябухин.
      Они помолчали, размышляя о том, как обустроить Россию. Затем обсудили ряд вопросов, касающихся новых форм отчетности. Под вечер, когда рабочий день уже подошел к концу, Елизаров попросил Рябухина ускорить подбор новых прессовщиков, а сам спустился в комнату для допросов. Осмотрел, все ли в ней подготовлено в соответствии с его указаниями. Пощелкал выключателями галогенных ламп - остался доволен и дал указание привести на допрос Карякина.
      - Все тридцать листов казенной бумаги, выданных подследственному для записи признаний, должны быть изъяты у него и возвращены мне, не зависимо от того - чистые они, исписанные, рваные или целые, - напомнил он по телефону надзирателю и, собираясь с мыслями, на секунду расслабился.
      В памяти почему-то снова ожила неприятная заключительная сцена допроса Аллы Тылк. Одновременно слух уловил слабые звуки виолончели. Казалось, неизвестный музыкант вновь оживил ту самую слуховую галлюцинацию, которая на доли секунды вывела Валерия Павловича из душевного равновесия в купе поезда. Но теперь звук, соединенный с мелькнувшим в сознании следователя образом жены Карякина, был более устойчив.
      "Вот ведьма!" - внутренне содрогнувшись от мистического чувства реальности логически невозможной в стенах тюрьмы музыки, подумал Валерий Павлович и крепко зажал уши ладонями рук.
      Виолончель стихла.
      Валерий Павлович опасливо ослабил нажатие ладоней.
      Сквозь толстые стены комнаты допросов больше не просачивалось ни звука.
      Облегченно вздохнув, он вышел из-за стола, прошелся по комнате.
      "Может она и впрямь телепатка - способна создавать звуковые галлюцинации? Будет мстить мне за себя, за мужа и, в конце концов, сведет с ума?" - мелькнуло в мозгу невероятное предположение.
      Но музыка больше не звучала. Образ Аллы Тылк постепенно вытеснялся мыслями о предстоящем допросе Карякина, и Валерий Павлович окончательно успокоился.
      Примечания.
      1. Пресс-камера, пресс-хата (профессиональный жаргон работников ИТУ, СИЗО) - камера, в которой специально подобранные администрацией заключенные пытают, истязают, насилуют тех, кого к ним сажают, с целью добиться от них чего-нибудь конкретного. Например - дать нужные следователю показания.
      2. Прессовщик (профессиональный жаргон сотрудников ИТУ, СИЗО) заключенный, согласившийся выполнять по заданию сотрудника ИТУ или следователя функцию палача и истязателя других заключенных в пресс-камере. Обычно в личном или оперативном деле прессовщика имеется отметка, которая служит указанием для опера о возможности соответствующего использования этого заключенного. Кроме того, такая отметка предупреждает помещение прессовщика во время этапирования вместе с другими заключенными. Разоблачение прессовщика чревато для него жестокой расправой.
      (Текст примечаний приведен по книге "Тюремный мир глазами политзаключенных". М.,1993, центр "Содействие")
      Вернуться к содержанию
      Глава шестая
      Купание в холодной сентябрьской Волге, предшествовавшие ему нервные перегрузки не могли пройти бесследно для организма - Алла заболела. Дня три у нее был сильный жар, она металась дома на кровати в бреду и если бы не Мишкина помощь, все могло закончиться плачевно.
      Подросток, несмотря на его экстравагантную внешность и любовь к дурным песням, оказался довольно добрым и отзывчивым. Он навещал Аллу ежедневно, бегал по магазинам, аптекам, мыл полы, проветривал комнаты и пытался забавлять больную интересными, по его понятиям, историями.
      От Мишки Алла узнала, что его мать зовут Светланой, что она часто болеет и нигде не работает. Отец паренька сидит в тюрьме - устроил пьяную драку в ресторане "Рябинушка", в ходе которой переломал вышибале ребра, отобрал у милиционера пистолет и палил из него по люстрам:
      - Бац-с! Бац-с! Бац-с! Осколки по полу! Все визжат!
      В этом месте рассказа у паренька в глазах зажигались огоньки неподдельного восхищения и гордости за стреляющего по люстрам отца. Алла его восторга не разделяла. Что с нее взять - женщина. Сам Мишка до последнего времени занимался каким-то "бизнесом", но в чем заключается суть его "бизнеса" рассказывать не стал:
      - Расстроитесь, а больным расстраиваться нельзя.
      В полусонной одури от принимаемых горстями лекарств, в слушании Мишкиных рассказов время текло незаметно, но подорванные болезнью силы восстанавливаться не спешили - прошла неделя или чуть более, прежде чем Алла с кричащей остротой вдруг ощутила невозвратимость убегающего времени. Поручив Мишке записать ее на прием к самому лучшему адвокату, выпроводив паренька - едва тот успел зайти к ней в квартиру - с этим поручением из дому, она взяла лист чистой бумаги, шариковую ручку и села за письменный стол, чтобы детально обдумать план дальнейших действий по вызволению Сергея из тюрьмы.
      Пытаясь вспомнить все нюансы выдвигаемых против ее мужа обвинений, Алла погрузилась в лабиринты памяти. Ожили картины допроса: касающиеся ее колен липкие пальцы Елизарова, его грязные намеки о каких-то гомосексуальных связях Сергея с Ивановым и Лужкиным, пронзительный взгляд Железного Феликса, лязг железных засовов, ряды колючей проволоки... Потом все разом слилось воедино в беспорядочных завихрениях мутного потока. Голова закружилась. Пространство квартиры заполнилось пляшущими бешеными струями. Ее тело наклонилось, притягиваемое магнетической силой Хаоса. Еще момент... И вдруг Алла почувствовала, как другая, более мощная сила, выхватила ее из комнаты и, наполняя сердце легкостью, устремила ввысь, к небу.
      Очнулась Алла от резкого запаха аммиака, у себя на кровати. Рядом с ее изголовьем сидела незнакомая женщина с хрупкими, изнеможенными болезнью или жизненными неурядицами чертами лица. На письменном столе, за которым Алла собиралась обдумывать планы дальнейших действий, стоял помещенный в ее любимую чешскую вазу большой букет белых роз.
      - Слава Богу, - произнесла женщина низким грудным голосом, убирая от лица Аллы пузырек с нашатырным спиртом. - Мы так испугались - Миша открыл дверь, а Вы на полу лежите. Он за врачом в соседний подъезд побежал - скорую ведь нынче не дозовешься, а я вот перетянула Вас на кровать, чтобы врачу удобней было подойти, да уж минут пять, как с нашатырем кручусь.
      Алла смотрела на женщину, на простирающееся за ее спиной пространство комнаты и видела, как тонкие лучи света возвращаются от паркета к окну, становятся все бледнее и гаснут один за другим. Вместе с лучами в комнате гасли дрожащие звуки виолончели, незадолго до Аллиного пробуждения заполнявшие всю квартиру.
      - Кто Вы? - спросила Алла незнакомку, когда виолончель окончательно умолкла.
      Женщина собралась ответить, но Алла ее опередила:
      - А, я уже знаю. Вы Мишина мать, Светлана.
      - Да. Я пришла Вас поблагодарить и за себя и за сына. Он, бывая у Вас, как-то стал добрее... Вот эти розы - Вам, - Светлана показала рукой на букет.
      - Спасибо. Они очень красивые, - ответила Алла, слегка повернув голову в сторону письменного стола.
      - Об адвокате не беспокойтесь, - угадывая Аллины мысли, успокоила больную Светлана, - Он сам придет к Вам сегодня вечером, в шесть часов.
      - ???
      - Не подумайте ничего. Его фамилия - Багудин. Вы, наверное, слышали о нем? Это самый известный адвокат в нашем городе...
      - Нет. Я никогда не обращалась к адвокатам...
      - Вы уж извините, но Миша мне рассказал, что Ваш муж - это тот Карякин, которого подозревают в убийстве Лужкина. Вы первые дни болезни иногда в бреду произносили имя Вашего мужа - вот мальчик и услышал. Я давно должна была рассказать Вам и о себе, и обо всем, что случилось...
      - Ради Бога, Светлана, Вы ничего мне не должны...
      - Нет, нет - должна. Но я только вчера почувствовала в себе достаточно сил, чтобы первый раз после того памятного дня выйти на улицу. Простите меня...
      Светлана не успела сказать, за что ее надо прощать - в квартиру уже входили Мишка и участковый врач.
      Потом Алла спала под действием введенных врачом через укол лекарств. Светлана за это время успела замочить и постирать два комплекта постельного белья, протереть пыль и навести порядок в квартире больной.
      Потом пришел адвокат. После беседы с Аллой он обещал принять меры, чтобы Сергея освободили до суда. Договорились, что утром 23 сентября, как только Елизаров вернется в Лещанск, Багудин непременно обсудит с ним все нюансы дела. Разумеется, Алла может пойти вместе с адвокатом, если ей позволит здоровье, но он бы предпочел первую встречу со следователем провести с глазу на глаз.
      После ухода адвоката Алла опять чувствовала себя утомленной.
      Светлана, решив, что сейчас главное для больной - покой, отложила свои намерения рассказать ей о чем-то чрезвычайно важном на более поздний срок все равно до возвращения следователя ее рассказ ни на судьбу Аллы, ни на судьбу ее мужа никак не может повлиять.
      На следующий день она обрадовала Аллу тем, что договорилась через знакомого надзирателя передать для Сергея в тюрьму некоторые личные вещи, продукты питания и даже - виолончель! За небольшие деньги знакомый Светланы готов был передать что угодно за исключением записок - посредничество в организации общения подследственного с внешним миром, без ведома следователя, могло закончиться для надзирателя потерей работы.
      Так и случилось, что полностью, со всеми подробностями, историю о Светлане и той трагедии, которая толкнула молодую женщину к попытке совершить самоубийство, Алла узнала лишь за день до запланированной ими встречи с Елизаровым.
      Вернуться к содержанию
      Глава седьмая
      Способность ощущать чужую боль, чужую беду заложена в женщине с доисторических времен, с того момента, как Бог Адаму ребро выломал, дабы создать страдающему от скуки мужику спутницу жизни. Даже я покрываюсь холодным потом, представив, какую боль пришлось бедняге при этом испытать. А насколько более осязаемо ощущала эту боль Ева, та женщина, которая из боли и возникла? Конечно, за миллионы лет эволюции способность ощущать чужую боль могла и атрофироваться за ненадобностью, хотя бы у некоторых женщин. Но я лично, Бог миловал, с такими особами не встречался.
      Светлана принадлежала к тому, ныне уже редкому, типу женщин, которые не только способны ощущать боль ближнего, но проникаются ею настолько, что забывают о собственных болях.
      Семнадцать лет назад она получила из далекого эстонского поселка Румму письмо от юного зэка. Неведомый юноша просил ее прислать ему по почте фотографию и далее на двух страничках из ученической тетради обосновывал причины, побудившие его обратиться к Светлане со столь странной просьбой. Оказывается, как-то раз он увидел Светлану на танцах в клубе Полиграфзавода. Юноша влюбился в нее с первого взгляда, но, будучи по натуре человеком чрезвычайно робким, не осмелился пригласить даму сердца на танец и рассказать ей о своих высоких чувствах. Танцевальный вечер подходил к концу. Какой-то тип в сером пиджаке пошел провожать Светлану домой, а влюбленный юноша, пораженный в самое сердце стрелой ревности, с горя и от досады побил в клубе стекла на окнах. Теперь, за свою безответную любовь, ему приходится страдать в тюрьме. Страдать не столько физически, сколько сердечно, ибо рана сердца кровоточит все сильнее и сильнее от невозможности хотя бы изредка лицезреть свою Дульцинею.
      Живо представив себе робкого Дон Кихота, страдающего в тюрьме от неразделенной любви, Светлана почувствовала себя безмерно виноватой перед ним и во время зимних студенческих каникул сама поехала в далекую Эстонию. Так Судьба свела ее с будущим мужем, Владимиром Сковородкиным.
      Битье стекол на "Полиграфе" было только прелюдией к бесчисленной череде подобных "подвигов" Владимира. Светлана не понимала до конца - почему ласковый и, казалось, любящий ее муж временами превращался в безмозглого громилу. Разумеется, он всегда называл какую-нибудь внешнюю причину Светлана не туда посмотрела, не то сказала, не так сделала, но они сами потом вместе смеялись над ничтожностью этих причин. Гораздо сложнее обстояло дело с причинами внутренними. Владимир плохо мог объяснить их суть, но, если коротко, то она сводилась к тому, что в доли секунды предшествующие вспышке гнева, он чувствует, как некто посторонний завладевает его телом, и тогда все события, происходящее вслед за этим актом внутреннего насилия, уже не поддаются контролю его собственного "Я". Светлана верила мужу, жалела его, и поскольку началу внутренних изменений психики всегда предшествовали хоть и незначительные, но внешние причины, источником которых являлась она сама, то и главным виновником всех бед мужа она считала себя. Сыпавшиеся на Владимира наказания в виде арестов, штрафов, различной длительности сроков заключения казались ей верхом несправедливости - ведь ее муж был жертвой, а не преступником! Уж если Вам непременно надо кого-то наказать за пьяный дебош или драку, то наказывайте ее, а не этого человека с нежной, легкоранимой психикой.
      Владимиру в глубине души, хоть он и не смел себе в этом признаться, нравилось, что Светлана из-за него страдает. Быть может, таким странным образом он более сильно ощущал проявления ее любви? Любовь - главное, что ищет человек на Земле, и коль она сильнее проявляется через страдания, значит, человек будет всегда к ним стремиться? Значит, череде "подвигов", страданий, наказаний не будет конца? Наверное, так оно и продолжалось бы до тех пор, пока беспрерывные стрессы не свели Светлану в могилу. Но однажды друзья познакомили Владимира с Вячеславом Блиновым, "психиатром-любителем", который предложил Сковородкину, в порядке эксперимента, всякий раз, когда появляется реальная опасность новой вспышки гнева, принимать какие-то чудо-таблетки, изготовляемые самим "психиатром". Владимир попробовал таблетки действительно успокаивали. Более того, спустя десять минут после их приема в голове возникало чувство необычайной эйфории, хотелось любить всех людей на Земле, прощать обидчиков... Это чувство постепенно становилось настолько огромным, что окружающая действительность, в том числе и ощущение собственного тела, исчезала полностью. Теперь с тем "Некто", который раньше насильно овладевал Владимиром, никаких проблем не возникало. Пусть "Он" делает все, что хочет - это до того несущественно по сравнению с тем Океаном наслаждения, который взамен получал свободный от самого себя Сковородкин. "Некто" был благодарен за проявляемую к нему лояльность, не вытворял отныне никаких глупостей: не было битых стекол, не было приводов в милицию. А что "Он" вытворял, Владимир не знал, так как кроме чувства эйфории в памяти ничего не оставалось.
      По ходу "эксперимента" Владимир познакомился с другими "пациентами" и смог наблюдать со стороны за происходящими с ними под влиянием таблеток изменениями. В числе его новых знакомых появились музыканты, поэты... Он стал свидетелем восхождения на Олимп Славы некогда малоизвестного ресторанного певца Иосифа Лужкина. Приняв таблетку и отдавшись на волю "Некто", певец достигал таких исполнительских высот, такого проникновения в самую суть песни, что публика захлебывалась в рыданиях от восторга. Если певец под отупляющий грохот ударных в течение десяти минут со сцены с придыханием повторял: "Ах, я балдею!", то вслед за ним начинал балдеть Владимир, без всяких таблеток. И не он один - балдели все сидящие в зале люди, а вместе с ними, казалось, балдел весь город. После концерта женщины бились в истерике, чтобы коснуться хотя бы кончиками пальцев потного тела певца, ложились под колеса его автомобиля, целовали капот... Действие таблеток заканчивалось, Иосиф Лужкин принимал комплименты, подарки, письма юных незнакомок с обещаниями неземной любви... Принимал почести, которые заслужил не он, а тот "Некто", который выдавливал на сцене из его горла хриплые, нечеловеческие звуки и дергал тело в конвульсивных движениях, в то время как сам певец пребывал в блаженной истоме таблеточного дурмана. Гонорары за выступления росли в геометрической прогрессии, но большую часть из них он вынужден был отдавать "психиатру" за таблетки. Чтобы жить соответственно своим запросам, певец взялся за реализацию таблеток среди преданных ему поклонников и через пару лет с помощью "психиатра" создал разветвленную, хорошо отлаженную систему оптовой торговли.
      Владимир, в отличие от Лужкина и других "пациентов", денег "психиатру" не платил. Иногда он пытался ответить самому себе на вопрос - за что такая льгота?, но поскольку достаточных денежных средств у него все равно не было, то и особой настойчивости в поисках ответа он не проявлял. Светлана ничего не знала об "экспериментах" мужа. Какое-то время после очередного освобождения Владимира она радовалась, что наступило затишье в череде бесчисленных драк и битья стекол, но появившаяся у него привычка никогда не смотреть прямо в глаза собеседникам, его частые беспричинные отлучки, случаи откровенного обмана, увеличивающееся с каждым днем отчуждение между ними постепенно привели к тому, что однажды она с удивлением осознала, что с тоской вспоминает прошлую жизнь со вспышками гнева и пьяными дебошами мужа. Считая, в силу своего характера, одну себя виновницей происходящего в их семейных отношениях разлада, она занялась поисками его внутренних причин, пыталась вызвать мужа на откровенный разговор, узнать с его слов - что ей надлежит сделать. Владимир, неизменно отводя глаза в сторону, отвечал, что он благодарен ей, счастлив как никогда и ничего менять не надо. Светлана очень сильно хотела поверить, что так оно и есть - просто она еще чего-то не понимает, как вдруг случился этот непонятный скандал в "Рябинушке". Ее муж снова оказался за решеткой. Она без труда добилась через знакомого следователя разрешения на свидание, но Владимир почему-то сам отказался с ней встретиться. На следующий день он неожиданно передумал и, напротив, настоятельно просил ее прийти. Светлана пришла. Они поговорили о ничего незначащих вещах. Свидание подходило к концу, и вдруг Владимир, сильный здоровый мужчина, расплакался, заявил, что он пропащий человек, давно уже не принадлежит самому себе, и что если Светлана не увезет тотчас же Мишку из Лещанска, то и сына ждет участь отца. Светлана пыталась успокоить мужа, говорила, что она его любит и никогда не бросит - что бы с ним не произошло. В ответ Сковородкин впервые за все время их совместной жизни накричал на нее, сказал, что ненавидит и ее и сына, что убьет их обоих, как только выйдет из тюрьмы. Потом снова расплакался, стал просить прощения... Она, с разрешения следователя, навещала его еще три раза. Во время последнего свидания муж незаметно для посторонних глаз передал ей маленькую записку.
      Вернувшись домой и прочитав записку, Светлана узнала о "психиатре", о том, что ее муж, исчезая из дома на сутки и более, балдел, напичканный таблетками, и кроме ощущения беспрерывного кайфа совершенно ничего не помнил - не помнил, что делал, с кем общался, где спал, где бодрствовал... Тот Некто, который раньше овладевал им лишь в короткие моменты гнева, теперь господствовал в нем беспрестанно до тех пор, пока не заканчивалось действие таблеток. Их сын, Мишка, зарабатывал на карманные расходы тем, что получал у Лужкина на реализацию таблетки и продавал их в школах города. В любой момент сын мог сам попробовать наркотик, и тогда ему не избежать судьбы отца. В любой момент сына могли арестовать и отправить в колонию. В любой момент сын мог стать жертвой разборок между распространяющими наркотики мафиозными группировками.
      Вечером того же дня Светлана попыталась откровенно поговорить обо всем с сыном. Мишка удивился ее осведомленности, но взаимопонимания друг с другом они не нашли.
      "Мне нравится моя жизнь - ребята уважают, в кармане всегда полно "бабок", - пояснил он свою позицию - а то, что много риска, так это еще больше привлекает. Ведь я же не девчонка".
      В ответ на угрозу матери насильно увезти его из Лещанска, Мишка, в свою очередь, пригрозил, что убежит из дома.
      Проплакав всю ночь и, по обыкновению, обвинив во всем себя - занятая проблемами с мужем, не усмотрела за сыном - она решила, что сама же, без помощи милиции, все и исправит. Пользуясь тем, что Лужкин, еще будучи малоизвестным ресторанным певцом, выказывал ей свои симпатии, она решила напроситься к нему в гости и, выведав информацию о самих таблетках и обо всем, что связано с системой их распространения, уже более детально продумать план спасения сына.
      Лужкин был удивлен ее звонку, но ему польстило, что некогда неприступная для него женщина теперь сама жаждет встречи, и он милостиво согласился принять ее в тот же день вечером у себя в квартире.
      Светлана пришла к нему в гости с небольшим опозданием, одетая в плотно облегающее ее все еще не лишенную изящества фигуру полупрозрачное трикотажное платье, благоухая сладостным ароматом "Шанель Аллюр".
      После несколько преувеличенных взаимных комплиментов, когда на журнальном столике уже стояли наполненные шампанским бокалы, она, как бы поддавшись влиянию момента, не желая сдерживать нахлынувших чувств, воскликнула:
      - Ах, если б мы могли вернуться в те годы!
      - Нам бы твой громила все кости переломал, - счел нужным слегка умерить ее романтический порыв Лужкин.
      Светлана, явно играя, обиженно закусила губу:
      - Фу, какой ты вульгарный! Или у тебя тоже от наркоты все чувства притупились?
      - Какой наркоты? - испугался Лужкин.
      - Ах, брось, Оська! Я ведь Володьку как облупленного знаю - неужто, ты думаешь, я бы не заметила по лицу, по глазам, по словам его и мыслям, что он к наркотикам пристрастился? А глядя на тебя, сравнивая с ним, и о твоем увлечении нетрудно было догадаться.
      - Ты следи за метлой-то. Какие еще увлечения?
      - Ох, Ося, давай о другом..
      - Нет, уж объяснись...
      - Ну, сам подумай, - как бы уступая настырности Лужкина, пояснила Светлана. - Если я вижу, что передо мной стоит человек, внешне похожий на мужа, но с другими мыслями, движениями, чувствами, то значит сам муж отбыл в страну вечного кайфа, а передо мной лишь его плоть, но управляемая явно не им. Тебя я знаю давно. Всегда искренне переживаю за твои неудачи, радуюсь твоим успехам. И вдруг я вижу, как твое тело на сцене будто Кто-то за ниточки дергает, а из горла исторгается явно не твой голос. О чем это говорит?
      Лужкин пожал плечами.
      - О том, - Светлана наклонилась через стол к Лужкину, - что ты тоже отбыл в страну вечного кайфа, уступив плоть своему Таланту или еще Кому-то. Тебе виднее, кому...
      - Не слишком ли ты догадливая?
      - Грустно мне, Ося. Думаю, может и мне вслед за вами в страну кайфа поход совершить, уж коль она мужиков от женщин сманивает? Ты ведь совсем из-за кайфа от женщин отказался?
      - У меня одно другому не помеха, - несколько мрачновато улыбнулся Лужкин и, первый раз за вечер посмотрев Светлане в глаза, поднял бокал и, прогнувшись через стол произнес:
      - За Дам-с!
      Светлана улыбнулась. Продолжая сидеть на диване, приподняла свой бокал.
      Лужкин отодвинул ногой кресло, вылез из-за стола и пересел на диван, поближе к даме. В раздумье, не опуская бокала по-дружески, положил руку на ее плечо и пояснил: