В цехах, освобожденных от развалин и покрытых пока, как гигантские шалаши, низкими кровлями из досок, люди работали в сумерках. Слабосильные лампы висели почти над самыми лицами станочников. Электростанция работала на половинной мощности, и электроэнергии не хватало. Тяжелые отливки перекатывали на деревянных кругляках, словно на рольгангах, но только вручную, волокли отливки, обвязав толстым канатом, сами впрягались в канат, словно бурлаки.
      Бесквартирные холостяки жили тут же, в цехе, установив топчаны у стены под косо уходящим сводом.
      Там, где был бункер для всевозможного металлического скрапа, можно было видеть мастеров, бригадиров, которые копались в скрапе, как мусбрщики, выискивая в металлоломе что-нибудь такое, что можно использовать для ремонта оборудования без особо сложных доделок, или просто подходящий металл.
      Завалочная машина в мартеновском цехе была сильно повреждена. Бригада ремонтников еще возилась с ней Мартенщики заваливали печь вручную при помощи приспособления, подобного древнему тарану, который использовался в давние века воинами для пролома крепостных стен.
      Но завод уже жил, работал, давал продукцию, и на Доске почета были вывешены нарисованные карандашом портреты тех, кто удостоился звания ударников: фотография еще в городе не работала.
      И тут же висели обычные объявления о собраниях, о занятии музыкального кружка на щипковых инструментах. Стенгазета. Приказы с благодарностями и выговорами. Список новых книг, полученных заводской библиотекой.
      Люда спустя несколько дней втянулась в эту столь обычную и вместе с тем совсем необычную заводскую жизнь. Ребята, которых она знала пионерами и к которым относилась свысока, теперь оказались над ней старшими, потому что имели разряды, специальности и были уже кадровыми рабочими с солидными манерами и повадками взрослых людей. А те, кого она считала пожилыми из-за разницы в несколько лет, приняли ее, как свою сверстницу. Те, кто знал ее девчонкой, говорили с ней, как с женщиной уже в возрасте. Вера Кузюрина, ее подруга по школе, ходила как-то странно скособочившись и, когда ее окликали, поворачивалась всем корпусом, шея ее всегда была замотана шерстяным платком.
      - Это чего ты так - голос бережешь? - спросила Люда, памятуя о том, что Кузюрина была солисткой в заводском хоре.
      - Да, берегу, - сухо сказала Кузюрина.
      А потом Люда узнала, что Кузюрину фашисты вешали, но она сорвалась с петли и, когда она лежала на земле, в нее выстрелили. Но она из ямы выбралась и долго пряталась в градирне, в туннеле пустого водостока.
      Но Кузюрина по-прежнему выступала в хоре, и, хотя голос у нее был уже не тот, что до войны, каждый раз, когда она выходила из строя хора вперед, к рампе, чтобы солировать, весь зал вставал и аплодировал.
      Мастер второго механического Геннадий Ананьевич Пухов партизанил с рыбаками - до войны он был большой любитель рыбной ловли, и рыбаки его хорошо знали. И то, что он партизанил с рыбаками, а не пошел с заводскими в подпольную организацию, ему до сих пор не могли простить. Придирались излишне на собраниях, говорили, что он "с подмоченным авторитетом", язвили.
      Эшелон, в котором эвакуировались заводские, был разбомблен. Многие погибли; кому удалось добраться до Урала, работали на заводе-близнеце, цехи которого сами возвели на пустыре, когда прибыли на место. И это было гораздо тяжелее, чем сейчас восстанавливать свой завод, потому что жили в землянках, станки стояли прикрытые соломенными матами, а стужа была за тридцать, и металл лип к рукам, масло и эмульсия смерзались, и приходилось отогревать их.
      Словом, заводские перенесли и испытали такое, после чего Люда уже не могла рассказывать про фронт, как она хотела, как она мечтала.
      Но заводские оказывали фронтовичке особо внимательную уважительность, комсомольцы избрали Люду в бюро, и, хотя инструментальный цех, где она должна была работать, еще не был восстановлен, ее поставили к гвоздильному станку, в то время как многие станочники работали подсобниками. И когда она стала отказываться, парторг цеха Криночкин сказал ей строго:
      - Ты вот что, Густова, засеки себе окончательно: собрание постановило, - значит, все. Здесь тебе не армия. Высшее начальство - коллектив. Даже директор решение общего собрания отменить не вправе. А у нас решено: бывших фронтовиков - к станку. И для них даже скоростные курсы открыли. Тыл фронту должен и этим свою благодарность оказывать.
      XIV
      Платон Егорович Густов часто появлялся на заводе, но не с целью проведать дочь, а, как он выражался, "провентилировать с общественностью кое-какие пункты".
      Если ему нужно было нажать на высшие областные инстанции, то он ставил вопрос на заводском собрании, а ужо потом принятое решение, как выраженную волю рабочего коллектива, доводил до инстанций.
      - Ты ж к демагогическим приемам прибегаешь, - упрекали его вышестоящие товарищи. - Почему не от имени исполкома действуешь? Как надлежит поступать лицу, облеченному властью?
      - А кем облечен? - ехидно осведомлялся Платон Егорович и, кладя на заводскую революцию ладонь, пояснял: - Народом же и облечен. Он и есть мне высшая инстанция. Он же меня выбирал. Теперь советуюсь.
      Увещевал:
      - Вы же поймите, кто я для них? Платон Густов, только и всего, прокатчик. Только и заслуг что давал продукцию без брака. Весь мой авторитет в этом. Не поддержали же они меня, когда я просил их поддержки насчет того, чтобы субботник на стадионе провести. Отказали, Чего ответили? "Все футболисты теперь на заводе делом заняты, не наступило еще время, чтобы на публике мяч гонять". А вы мне в плане указали: стадион восстановить силами молодежи. А молодежь вон какая оказалась, сильно спортивная, на строительных работах после смены вколачивают. Дом, где прежде, до войны, исполком размещался - при немцах там была комендатура, мы для исполкома отремонтировали. А отдадим под интернат ребятам. Немцы в этом доме родителей их насмерть замучивали. А вы будьте так любезны, отпустите средства и материалы для нового здания исполкома. Потому что советская городская власть ютится сейчас в самых невозможных условиях. Вывеска у нас солидная, мы ее с довоенных времен сохранили, сберегли. А прилепили теперь к совсем никудышному зданию - просто халупа.
      - Научились вы, Платон Егорович, мотивировочки выдавать, ну как штык все равно.
      - Продумываю...
      Однажды поздно ночью Платон Егорович пришел к дочери и сказал:
      - Ты вот что, Людок. Если у тебя парня какого нет на примете и в скорости еще не будет, давай или я к тебе вселюсь, или ты в общежитие исполкомовское, где мне комнатенку все же подкинули. Я человек пожилой, хоть и всегда на людях, а бывает такой момент, один сам с собой остаюсь. Ну и начинает ломиться в голову всякая глупая мысль. Невмоготу одному.
      А тут, понимаешь, приблудился к одной врачихе из больницы. Сначала лечиться ходил. Мотивировал себе тем, что она уколы мне делает из доброты в нерабочее время. Привык, посещал, беседовал.
      - Если хороший человек! Ну что ты, папа...
      - Хороших людей сейчас много, - рассердился Платон Егорович. - Куда ни сунься, а попадется такой, что хоть без головного убора стой. Перед многими тут надо шапку снимать и с непокрытой головой разговаривать. Я тебе что толкую. Если у тебя свой личный план имеется, не возражаю. Приткнуться куда на семейную жизнь я хоть завтра могу, без призора не останусь, не бойся. Но если у тебя нет ничего такого пока подходящего, потерпи отца при себе еще некоторое время. Я ведь человек старого прошлого, мне надо родственного человека при себе иметь. Ну, чтоб и покричать когда, и позаботиться, и о таком поговорить, чего с другим не получится. Отдохнуть душой, что ли. В тебе моя кровь и материна, которая мне до самого конца жизни светит. Я уже пожилой, можно сказать старый. А если выдам тебя замуж, буду в дом к вам ходить. Дети у тебя пойдут, совсем приятно. Все выходные у тебя, а так женюсь, она может и на себя выходные потребовать.
      - Я очень рада, папа. Мне тоже плохо одной, только я тебе не говорила. - И тут же строптиво упрекнула: - Ну что ж, раз она хорошая, женись. В конце концов, я могу и у вас поселиться.
      Отец опустил голову, пробормотал виновато:
      - Я, конечно, допустил слабодушие, факт. Тем более что она совсем против меня молодая, сорока еще нет, а мне за полсотни перевалило. Поспешно добавил: - Но на вид она вполне солидная, и даже волосы седые есть. Поменьше, чем у меня, но есть.
      - Папа, женись. - И Люда погладила руки отца, отмеченные прежними ожогами от металла. Пообещала; - Я с ней обязательно подружусь. И хорошо, что она доктор, мне, знаешь, все равно лечиться надо.
      - Это как такое лечиться? - забеспокоился отец. - Выходит, в госпитале не долечили?
      - Да нет, так, пустяки. Но надо.
      - Так она от чего хочешь вылечит, - воодушевился отец. - У нее всегда в кабинете очередь, как все равно в магазине, когда дефицитный промтовар поступает. У других докторов записи нет, постучись и войди. А к ней люди прут со всеми жалобами на здоровье - как в исполком по жилищным вопросам, так же и к ней по линии здоровья.
      Платон Егорович привел дочь в больницу, робко постучав в дверь кабинета, приоткрыл, но, не входя, произнес шепотом:
      - Евгения Петровна, я тут к вам от себя клиентку привел. Может, примете?
      Маленькая, худенькая, гладко причесанная, с бледным, бескровным лицом, скуластая, с печально-серьезными- глазами, Евгения Петровна показала рукой на белую табуретку и сказала так, как она говорила, очевидно, всем сюда входящим:
      - Здравствуйте, пожалуйста, садитесь.
      И стала мыть руки после того, как пожала руку Люды. Спросила, оглядываясь через плечо:
      - На что жалуетесь? - И, помедлив, произнесла робко и нерешительно: Люда? - И чуть заметно при этом улыбнулась уголками губ, а может, это только Люде показалось.
      Люда проговорила сквозь зубы:
      - Была ранена в бою, ну хотелось бы выяснить последствия.
      - Раздевайтесь, - приказала доктор.
      - Я только хочу посоветоваться...
      - Раздевайтесь, - повторила доктор.
      Люда вначале испытывала чувство неприязни оттого, что ей показалось: врачиха смотрит на нее с любопытством, не как доктор, а как женщина на женщину, оценивающе.
      Евгения Петровна обследовала Люду быстро, ловко, с какой-то механической привычной решительностью. Приказала:
      - Одевайтесь. - И снова мыла руки, сказала, оглядываясь через плечо: Попробуем пока лечиться, не прибегая к хирургическому вмешательству. Но предупреждаю вас, ничего не обещаю пока.
      - Но мне ничего сейчас не надо, - ответила Люда. - Обойдусь. Мне не к спеху.
      - Нет, вы будете лечиться, - сказала врач. - Это необходимо. - И добавила строго: - Женщина должна быть матерью...
      - Ну почему вы утверждаете, что непременно должна? По собственному опыту, что ли?
      - У меня были дети, двое.
      - Где же они?
      Евгения Петровна отвернулась и, глядя в окно, закрашенное наполовину белой краской, произнесла глухо:
      - Их нет...
      Резко повернулась и, посмотрев твердо в глаза Люды, спросила:
      - Ну вы сами, наверное, видели? Видели, да, как немцы расстреливали с бреющего эшелоны? Ну вот, при таких вот обстоятельствах...
      - Простите меня, пожалуйста.
      - Ну что вы! - сказала доктор. - Я вас понимаю. - Смешалась, смолкла, потом, видимо делая усилие над собой, заговорила громко, отчетливо: Платон Егорович вам уже рассказал. Но я вам тоже хочу сказать. Словом, он мне никаких таких обещаний не давал, и, хотя он мне сейчас близкий человек, я уже потеряла самых близких и привыкла быть одна. Я могу быть одна, а он нет. Поверьте. - Опустила голову, перебирая на столе бумаги. - И я ему нужна.
      - А он вам?
      - Я бы не хотела, чтобы у меня была еще одна утрата в жизни. Я просто не предполагала, что могу кого-нибудь полюбить. А вот полюбила.
      Встряхнула головой, произнесла с насильственной улыбкой:
      - Очевидно, рецидив чисто женский. Пройдет. А может, и нет. Не знаю.
      Люда сказала твердо:
      - Нет, не надо. Не надо, чтобы проходил. - Добавила наставительно: Имейте в виду, он очень хороший. Даже самый лучший...
      - Я знаю, - согласилась Евгения Петровна. Потом снова докторским тоном объявила: - Значит, так, Люда, будем лечиться. Еще встретимся не раз, и, может, я не только как медик вам понадоблюсь...
      Когда Люда вышла из врачебного кабинета, отец бросился встревоженно к дочери:
      - Ну как?
      - Она, знаешь, она, пожалуй, хорошая.
      - Знаю, - сердито прервал отец. - А здоровье? Ну чего она у тебя там нашла? - Резко открыл дверь, спросил, шагнув в кабинет: - Доктор, я могу официально спросить, как отец, чего у ней? - Жалобно добавил: - Может, что серьезное? - Упрекнул совсем по-домашнему: - Ты, пожалуйста, со мной не темни. Не надо.
      - Папа! Я пошла, - сказала Люда и посоветовала заговорщически докторше: - А вы ему укол сделайте для спокойствия. - Дружески помахала рукой обоим: - Ну, пока.
      Но, спускаясь по ступенькам больничной лестницы, Люда чувствовала себя так, будто оставила здесь отца навсегда. И ей хотелось плакать от острого, внезапно охватившего ее чувства одиночества.
      XV
      В город прибыл новый начальник милиции.
      Прежний был внушительней: полковник атлетической внешности. Он всегда лично участвовал в операциях по захвату преступника, проявляя при этом храбрость и бесстрашие. Когда докладывал ход расследования по крупному делу, слушать его было необычайно интересно. Мелкими происшествиями не занимался, относился к ним с брезгливым равнодушием. Разъяснял подчиненным - устрашите словесно, а письменную канитель не разводите. Пояснял - каждый незначительный привод как отражается в статистике? Рост преступности! А это противоречит существу нашей объективной действительности. Главное, товарищи, качество работы. Оно в чем выражается? В борьбе с опытным уголовным элементом, с форменным преступником. С присуждением его по серьезной статье уголовного кодекса. Ни к чему усиленно заниматься мелкими там происшествиями на почве быта, нарушением норм - сейчас не такое время. Могут приписать нам излишества по линии бдительности как носителям чего?.. Ну, сами понимаете.
      Поймав уголовника, он испытывал большое, но беззлобное удовольствие. Посещал место предварительного заключения и там добродушно беседовал с заключенным, как благородный победитель с вполне достойным побежденным противником.
      - Чего тебе дадут - это суда забота. Наше дело - факты и их доказательства. - Заботливо осведомлялся: - Нет ли жалоб на содержание под стражей или на грубость сотрудников? - И если уголовник не высказывал претензий, был очень доволен. Говорил: - Гуманность у нас на высоте. Это точно.
      Персональной машиной он не пользовался. Горисполком помог ему обзавестись конем. В Отечественную войну, как и в гражданскую, он служил в кавалерии. Отлично ездил верхом. Просто приятно было глядеть.
      И во всем остальном он был человеком хорошим. Сам занимался строевой подготовкой с милиционерами, обучая щегольской выправке и четкому армейскому шагу. Платон Егорович Рустов симпатизировал начальнику милиции, хотя тот на заседаниях горисполкома не проявлял никакой активности. Сидел молча, в задумчивой позе терпеливого рыболова, когда обсуждаемые вопросы не касались непосредственной работы милиции. Густову нравилась уравновешенность и спокойствие начальника милиции и то, что он не лез в дела, его не касающиеся.
      Новый же оказался по званию ниже - подполковник.
      В этом можно было даже усмотреть какое-то невнимание областных властей к городу. Но шесть рядов орденских планок и на каждой по четыре ленточки фактор существенный. Малорослый, тощеватый, с впалыми щеками и значительной плешью, выглядел он не импозантно. Но глаза живые, бойкие, с опасной усмешечкой.
      Несколько раз Платон Егорович встречал нового начальника милиции, переодетого в штатское. Рубашка фасона апаш, вправленная в бумажные брюки, на ногах сандалеты. То, что он переодет, Платона Егоровича не удивляло, очевидно, полагалось по ходу дела переодеваться, чтобы вести за кем-нибудь подозрительным наблюдение. Не случайно же он встречался с начальником милиции то в продуктовом магазине, где тот смирно стоял в очереди, беседуя с гражданскими, то видел его на кухне заводской столовой, то в общежитии, где новый начальник пил чай с комендантом.
      Каждый раз Платон Егорович делал вид, что не узнает его, дабы не нарушить конспирации.
      Но сильно разочаровало Платона Егоровича и, больше того, вызвало неудовольствие, когда новый начальник милиции стал являться на заседание горисполкома в штатском.
      Обычно прежний начальник милиции до начала заседания рассказывал членам горисполкома о всяких интересных происшествиях, об отваге, проявленной его сотрудниками на их поприще за истекший период. Поэтому, наговорившись до заседания, на самом заседании он молчал, отдыхая.
      А этот новый только прислушивался к разговорам других, а сам молчал. А если спрашивали: "Ну, как там у вас?" - отвечал сухо: "Нормально".
      На одном из заседаний исполкома новый начальник милиции вдруг выдвинул неожиданное предложение:
      - Немедленно не только приступить к восстановлению городского стадиона, но даже значительно его расширить.
      И когда Платон Егорович с неудовольствием заметил: "Этот вопрос мы еще подработаем, а затем ставить его должны физкультурные организации совместно с профсоюзными, но никак не органы милиции" - новый начальник заявил:
      - Полагаю, что это именно непосредственно касается сферы нашей деятельности, потому что слабость работы спортивных организаций в какой-то степени отражается на возрастном составе нарушителей: в процентном отношении тут преобладает молодежь. - И, раскрыв папку, стал знакомить членов исполкома с делами, заведенными на различных лиц из числа молодежи, где ничего такого уголовно наказуемого не было, а напоминало скорее школьные педагогические характеристики, составленные на неуспевающих учеников. Но говорил он об этом так горячо, взволнованно, убедительно, что большинство членов горисполкома проголосовало за его предложение.
      Директор завода просил у городских властей выделить ему земельную площадь для строительства новых цехов.
      Вопрос ясный. Завод, по существу, являлся главой города, он был и лицом города, и его гордостью.
      Но опять взял слово начальник милиции и сказал:
      - Я возражаю.
      Все, конечно, удивились. А некоторые даже возмутились и стали сердито, громко шептаться.
      Директор завода, улыбаясь, бросил снисходительно:
      - Любопытно, по каким мотивам?
      Начальник милиции вынул из портфеля другую папку и, листая ее, не глядя на членов исполкома, стал говорить:
      - Последнее время я тщательно изучал материалы загса. Обнаружил существенную, весьма печальную и нетерпимую в дальнейшем для нас закономерность. Наибольшее количество в процентном отношении разводов падает на семьи людей, проживающих длительное время в заводских общежитиях - бараках. Расторгаются браки при наличии в этих семьях детей младших возрастов.
      Всякое разрушение семьи - факт отрицательный во всех отношениях. Жертвами являются в первую очередь дети. По нашим исследованиям, наибольшее число нарушителей - из числа лиц, семьи которых были разрушены разводами, что отражается самым пагубным образом на психике детей, на их моральных воззрениях и нравственном уровне. Они утрачивают уважение к родителям, уходят из-под их контроля со всеми вытекающими отсюда дурными последствиями. Я, как представитель органа народной милиции, заявляю здесь: пока администрация завода не переселит из бараков в новые дома семейных рабочих, я буду против предоставления городской земли для расширения предприятия. И, как член исполкома, буду отстаивать свою точку зрения перед высшими инстанциями.
      Директор завода побагровел:
      - Вам, товарищ Зуев, следовало бы доложить, почему вы до сих пор не раскрыли дела по хищению со складов завода. Это относится непосредственно к вашим функциям.
      - И к вашим, - парировал Зуев. Произнес почтительно: - Вы, Федор Аверьянович, когда появляется новый человек на производстве, обязательно находите время, чтобы побеседовать, лично познакомиться и даже зайти потом в цех, чтобы взглянуть, как он работает. Это у вас замечательная черта, настоящего руководителя. А вот когда берут кого на работу в заводские хозяйственные тылы, тут вы даже не то что познакомиться, на личное дело пренебрегаете взглянуть. И эту же вашу манеру заводские кадровики усвоили. Я очень тщательно допрашивал задержанных преступников, бывших хозяйственников, о процедуре их приема на работу. Показания оказались не в вашу пользу.
      - Вы что же, меня хотите приобщить к делу? - зловеще осведомился директор.
      - Всем было бы полезно, если б суд принял также частное определение, касающееся оформления на работу хозяйственников, - кротко сказал Зуев, - а то ваши кадровики не принимают людей с изъянами в биографии, желающих пойти на производство, а именно на производстве, в рабочем коллективе, они могли бы исправиться и стать полезными членами общества.
      - Мой завод не исправительная колония.
      - Вернуть человеку звание человека - это общая для нас всех обязанность.
      Может, и ловить преступников тоже нам самим прикажете? А вы будете только на перекрестках жестикулировать, красиво управлять движением транспорта?
      - Нет, такое время еще не скоро придет. Кстати, ваши заводские сейчас изъявили желание работать в дружинах в помощь милиции. И в операции по задержанию расхитителей со складов участвовали ваши же заводские ребята. Сержант милиции Синицын только ими руководил. - Усмехнувшись, Зуев напомнил: - Но мы отвлеклись от вопроса по повестке.
      И тут вдруг Платон Егорович Густов сказал, хмуро покосившись на директора, которого он всегда почитал и которому обычно всегда шел навстречу:
      - Вопрос о дополнительной территории с повестки надо снять как неподготовленный. Будем обсуждать его на следующем заседании. Одновременно с постановкой вопроса о семейных бараках-общежитиях. - Спохватился: - Но, конечно, независимо один от другого. Площадь дать заводу - это одно, а ликвидировать бараки - это само собой разумеется. - Повернулся к директору: - Тут уж нашей власти хватит, чтобы даже потребовать.
      Спустя некоторое время, привыкнув несколько к ершистости Зуева, Платон Егорович стал даже испытывать к нему дружеское расположение. И однажды сказал:
      - У меня от супруги директива - приходи ко мне вечером в выходной, просто так, в гости.
      Зуев произвел на семейство Густовых самое наилучшее впечатление. Он оказался несколько застенчивым и милым в этой застенчивости человеком. Сидя рядом с Людой, стеснялся ее оттого, что она хорошенькая, говорил с ней, опуская глаза. Евгении Петровне обещал обязательно явиться к ней на медицинский допрос и показать полную коллекцию своих боевых ранений. Не все их он получил на фронте, частично - при исполнении служебных обязанностей.
      Когда же Люда проявила живой интерес к его работе, он сказал неохотно и сухо:
      - В сущности, чем серьезнее совершенное преступление, тем легче его раскрыть, потому что такой преступник - исключение в нашем обществе. И, как всякое исключение, путем исключения его проще обнаружить. А вот мелкие требуют особой проницательности, и главная опасность их в чем заключается можно человека потерять, не останови его вовремя. Не сумел - вина на тебе висит.
      - Вы что же, считаете милицию чем-то вроде спасательной команды?
      - Именно. Очень точно выразились. Самое увлекательное - это человека спасти, восстановить. Человековедение в нашей работе - главное направление. А ловить преступников - это техника отработанная, поставленная на высоконаучной основе.
      Вот, скажем, крупный расхититель социалистической собственности. Обычно кто? Общественное подозрение падает на него зачастую раньше, чем обнаруживается преступление. Беседую, когда все улики налицо и следствие уже закончено. Он себя уже под контролем не держит, откровенничает, говорит о том, что прямого касательства к делу не имеет. Выясняется, что он многого в нашей жизни вообще не приемлет, мировоззрение у него на уровне животного: жить, жрать, ну и прочее скотство. Спрашивает, как же все-таки мы его уличили, когда он тонко, через подставных действовал, - предали его они, что ли? А ведь он сам себя предавал - с людьми общался, а люди не слепые: видят, чувствуют, что он нашей жизни посторонний. Ну, и обращали на это внимание.
      Сказал хмуро:
      - Вообще надо иметь большую выносливость, чтобы с такими субъектами нормы служебного поведения соблюдать как положено. Войну на себе наш народ вынес, столько горя и бед перенес, а тут находятся личности, которые народное для себя тянут.
      Лицо Зуева приняло жесткое выражение, глаза блестели холодно, непримиримо. Помолчав, несколько успокоился, произнес, словно оправдываясь:
      - Сейчас людей хороших предостаточно, а количество подлых тварей пошло сильно на убыль, чему мы и содействуем.
      Павел Ефимович Зуев питал слабость к бывшим фронтовикам. И личный состав городской милиции блистал многими боевыми орденами. Но он ценил не так военную выправку и бравый, внушительный вид у своих подчиненных, как их знание жизни города и тех, кто в нем обитает. Кроме того, он добился, чтобы его люди участвовали в различных мероприятиях не только как представители органа милиции, а как граждане, которые могут выступить и на митинге, и с докладом на собрании трудящихся, не обязательно только на милицейские темы.
      Каждый раз он подчеркивал на оперативках: "Мы - милиция. На нас соответствующая форма представителей, уполномоченных народной властью, значит, каждый гражданин нам доверил эту власть, и мы по его доверенности ею пользуемся. Мы не начальство, а только доверенные лица. Тактичность и воспитанность привлекает, а всякое ретивое начальствование отталкивает. Помните, что Ленин говорил о человеке с ружьем? Вот нам, людям с пистолетами, это на все времена руководство".
      Вызывая свидетеля по делу, Зуев держал себя примерно так:.
      - Я вас побеспокоил, извините. Но хотелось посоветоваться - заходил к вам домой, но не застал. Так вот, понимаете, какая история, улики все налицо. А вот личность подследственного до конца нами не прояснена, с точки зрения человеческой. ёДве машины кирпича свез налево. До этого за ним ничего такого не наблюдалось. Вы в своих показаниях указали, что он продал этот кирпич вашему соседу. Номер машины записали. Это с какой же целью?
      - Чтобы сообщить вам.
      - Однако сделали это не спеша, через неделю. Кстати, сколько он с вас за машину запрашивал? Что же он такую непомерную цену заломил?
      - Хищник.
      - Вы бы ему разъяснили: нельзя так.
      - Говорил. Не захотел сбавить.
      - А вот что левачить нехорошо, говорили?
      - Грозил, не послушался...
      - Так, значит, ясно, - сказал Зуев, вставая. Спросил рассеянно: - А с отцом его вы знакомы? Давно? И не захотели сказать ему. Чего же так сразу в милицию?
      - Пусть порадуется, какой у него сыночек...
      - А сосед у вас инвалид войны?
      - Жирует на пенсии.
      - А самого этого парня, шофера, вы хорошо знаете?
      - Как облупленного. Хулиган. Полез ко мне на крышу и антенну срезал. Видите ли, инвалид жаловался, что у меня радио сильно орет.
      - Нехорошо!
      - Куда же дальше.
      - Значит, он к этому инвалиду заботу проявлял?
      - Не он, а папаша толкал. Служил с тем в одной роте, так и сына свихнул - казенным бензином сынок-инвалидную машину заправлял. Тоже хищение.
      - А отец у него что за тип?
      - Правильно, что тип. Обсажал всю улицу лесопосадками, а мой участок обошел. Это за то, что я, видите ли, высказывался - нельзя фруктовые деревья на улице сажать, честные люди и те могут свихнуться, еще зелеными плоды сопрут. А он говорит, народ сейчас сознательный. Вот теперь сынок и будет ему доказательство - вор.
      - Ну, хватит, все, - сказал Зуев.
      - Это почему же все? - забеспокоился свидетель. - Я ведь на ваши вопросы ответил в точности. Могу подпись поставить. И на суде как должно выступить.
      Зуев сказал:
      - Юридически вас привлечь не могу, хотя бы и стоило...
      Приказав привести подследственного, он долго и огорченно беседовал с ним, потом вызвал его отца. Шумел, спрашивал гневно:
      - Ты же за Советскую власть воевал, а теперь, выходит, ей не доверяешь? Не мог по форме в инстанции обратиться? Надо было ремонт сделать? Так ты потребуй. Грамотный, - значит, пиши всюду. Ну, прекращу дело, а прокурорский надзор вдруг признает неосновательным решение. Влепит выговор.
      - Может, дадите нам принудиловку? - робко посоветовал отец шофера.
      - Нету теперь принудиловки. А потом ты тут при чем?
      - А я же сообщник сына, по моему указанию он действовал.
      - Ну и тип ты действительно, - сердито сказал Зуев.
      - Все мы типы, только каждый на свой образец.
      - Ну как все было гладко, - почти весело и вместе с тем возмущенно говорил Зуев, - шофер кирпич привез частнику, есть свидетель. Факт хищения доказан, обвиняемый признание подписал. Следствие кончено. - Отец и сын согласно при этом кивали головами. - А что бы получилось, если б не этот гад, свидетель обвинения? Дело мы бы в суд передали.
      - В суде тоже люди, - заметил отец.
      - Ну, вот что! Идите-ка вы домой, а ты, - обратился Зуев к отцу, завтра зайди с утра.
      - С вещами?
      - По линии озеленения расскажешь.
      - Это я могу, это же мое удовольствие - деревья сажать, - заулыбался родитель, кивнул на сына: - Значит, отпускаете? Сердечный вам...
      - Ладно уж... - И Зуев устало, махнул рукой, хотя чувствовал он себя душевно бодро.
      XVI
      Степан Захарович Буков спал в купе вагона, положив себе под щеку тяжелый сжатый кулак.
      После работы на стройке Куйбышевской гидростанции, где он сначала был помощником машиниста экскаватора, а потом машинистом, его направили в Египет, на Асуан, вместе с многими другими куйбышевцами, в числе которых был и Дзюба, достигший инженерной должности прораба участка.
      На Асуане Букову все нравилось. Во-первых, климат сухой, жаркий, во-вторых, грунты твердые, гранит. На Куйбышевской стройке он сильно намучился, когда забой плыл от грунтовых вод. Под машину приходилось настилать бревна, на таком хлипком основании работать все равно как на плоту: развернешь стрелу с полным ковшом, машина кренится, выскакивай, подбивай кувалдой бревно под гусеницы, теряешь кубометры.