-- Стоит пойти взглянуть. Но в любом случае вам следует сменить в доме замки. Кстати, вн не узнали его?
      -- На нем, на голове, была натянута лыжная шапочка. До подбородка.
      -- Мне тоже так показалось.
      -- И потом, все произошло так быстро, что я...
      -- Хорошо, а фигура? Манера держаться? Постанов головы? Руки? Между прочим, Анна Кирилловна, это один из ваших знакомых. Хорошо знакомых. Настолько, что он не хуже вашего знаком с расположением комнат, а также где и что у вас лежит. В том числе запасные ключи. Думаю, без маски вы видели его десятки раз.
      Анна покачала головой.
      -- Возможно, завтра при встрече он поцелует вам ручку и скажет, как расчудесно вы выглядите.
      -- Это ужасно, я понимаю, но я... никого не могу вспомнить.
      Они поднялись в гостиную комнату на втором этаже. По пути Алексей подобрал бронзовый шандал, который бросил вслед убегающему преступнику. Мысленно представил траекторию полета и пришел к выводу, что шандал должен был разбить витражное окно, занимающее пролет высотой около трех метров. Больше деваться ему было некуда. Но поскольку этого не произошло, бросок пришелся в цель. После удара таким предметом преступник предпочел унести ноги, а не играть в кошки-мышки.
      Ключи, третья связка, лежали на месте, во встроенном шкафу, дверь которого Алексей принял поначалу за отделочную панель. В ответ на вопрошающий взгляд Анны он пожал плечами и налил полный бокал вина. Залпом опрокинул его, желая снять напряжение.
      -- Вот так, да? Надираетесь в одиночку,-- возмутилась Анна.-- А я?
      -Вы надирались в одяночку весь вечер, Анна Кирилловна, и вас никто не стыдил. Хотя... я готов повторить.
      -- Это ви виноваты, что я надиралась в одиночку.
      -- Почему я?
      -- Воспитанные люди после стольких комплиментов женщину в одиночестве не бросают. Не сидят в стороне, уткнув нос в бумаги.
      -- В таком случае, когда вы звонили мне в прокуратуду, надо было так и сказать. Мне одиноко и скучно, я ищу собутыльника.
      -- И вы бы пришли?
      -- Хотел бы я посмотреть на идиота, который откажется от такой компании,-- ухмыльнулся он.
      -- О-о! Тогда, почему вы все время ворчите?
      -- Ворчу? Я? На вас?!
      -- Ага, так вы даже не замечаете, какой брюзгливый тон взяли по отношению ко мне!
      -- Еще чего? Недавно вам показалось, будто я говорю слишком много комплиментов, и вам приходится терпеть. Спустя полчаса вы доказываете мне, будто я на вас ворчу. Где правда, Анна Кирилловна?
      -- И то и другое правда! Я...
      -- Стоп! Эдак мы далеко зайдем.
      -- Но я...
      -- Минуту, Анна Кирилловна. Вы хотели иметь собутыльника, считайте, он перед вами. И прекратим эти семейные дрязги.
      Она вздохнула и прижала тожие палью к вискам.
      -- Господи, я так давно не скандалила. Меня несет...
      Алексей наполнил бокалы.
      -- Давайте выпьем за сказочно богатую женщину Анну Хлыбову. Он поднял валявшееся в стороне кресло и сел. Анна с непринужденной грацией устроилась у него на коленях.
      -- Алеша, вы прошли наконей свою дистанцию? Мне наскучило ждать.
      И жест, и слова были настолько неожиданны, что он совершенно смешался. Не дождавшись ответа, она заглянула ему в глаза.
      -- Выгляпит так, будто я вас соблазняю?
      Он кивнул.
      -- В известном смысле, да.
      Анна вскочила на ноги, едва не расплескав бокал, который был у нее в руке. Но Алексей удержал ее.
      -- Вы слишком красивы, Анна Кирилловна, и... словом, нужно много нахальства, чтобы претендовать на вас. Извините, у меня с этим не густо.
      Некотопое время Анна обдумывала его слова, потом вновь опустилась к нему на колени. Лукавая улыбка заиграла у нее. на губах.
      -- Кажется, теперь я понимаю, почему мне так редко везло на хороших людей. Они недостаточно нахальны?
      -- Тем не менее, отдельные экземпляры все же вам попадались, -- заметил он. Анна уловила ревнивую нотку в его голосе и отозвалась тихим смехом.
      -- О, да! Но мне проходится соблазнять их самой,-- она поцеловала его в губы и зашептала, дыша в ухо: -- Они или ворчат в моем присутствии, глядя в сторону, или говорят комплименты. Признайтесь, Алеша, что вы таким образом защищались?
      Он замотал головой.
      -- Не стану признаваться.
      -- Почему-у?
      -- Потому что стыдно...
      -- Ага!
      -- Вам стыдно, Анна Кирилловна, припирать меня к стенке. В конце концов, это вы ведете себя как прокурор...
      @BLL=
      ...Измученная ласками, Анна неподвижно лежала рядом, положив голову ему на грудь. В свете ночника он видел только темную, тяжелую россыпь волос, скрывающих лицо и плечи. Он с наслаждением погрузил в них руку. Волосы Анны слегка потрескивали и искрились в темноте голубоватыми сполохами, струясь меж пальцев -- явный признак страстной натуры.
      -- Алеша, почему ты не спишь? -- низким, глухим голосом спросила она.
      -- Сплю. Уже сплю.
      -Я слышу, ты хлопаешь глазами.
      Он рассмеялся:
      -- Мне спать нельзя.
      -- Нельзя? Почему?
      -- В данный момент я на дежурстве.
      Анна мгновенно села, откинула назад волосы:
      -- Ты думаешь, он может вернуться? Снова?
      -- Не исключено. Или выкинет какой-нибудь номер.
      -- Это как?
      -- Например, подожжет усадьбу. Чтобы уничтожить архив.
      Она подумала и не согласилась:
      -- Он мог сделать это еще при Хлыбове. Не убивая.
      -- Здравая мысль. Значит, архив ему нужен.
      -- Зачем?
      -- Ну, там собран неплохой компромат. А это дает известную власть, рычаги.
      -- В таком случае, он обязательно придет,-- мрачно подытожила Анна.
      -- Полагаю, он уже здесь. Возможно, не один.
      В испуге она вскочила с постели и спохватилась, только поймав на себе его откровенно восхищенный взгляд.
      -- Швабра в углу, за бюро,-- подсказал он, коварно оттягивая момент ее возвращения в постель. И выдал себя с ушами. Тем не менее, Анна прочно заклинила дверь шваброй и неторопливо забралась под одеяло.
      -- Ты нарочно разыгрываешь эти сцены, да? Чтобы подглядывать?
      Он ухмыльнулся.
      -- По-моему, ты сама воспользовадась случаем, чтобы устроить это шарман-шоу. Разве нет?
      Анна вспыхнула от негодования, но он, смеясь, закрыл ей рот попелуем и не отпускал до тех пор, пока она не утихла.
      -- Кстати, у меня вопрос. И задаю его уже в третий раз, но никак не получу ответа. То ли у меня слишком тихий голос, то ли у вас, уважаемая Анна Кирилловна, плохой слух.
      -- Ужасный! Обычно я пропускав глупости мимо ушей.
      -- Не думаю. За вашим молчанием, Анна Кирилловна, мне чудится какая-то тайна.
      -- Что за вопрос? -- наконец с осторожностью спросила она.
      -- Меня интересует, каким образом Хлыбов умудрялся чувствовать себя несчастным человеком возле такой роскошной женщины как вы? Вы тоже, если не ошибаюсь, не были с ним счатливы?
      Она долго не отвечала.
      -- В чем дело? Я обидел тебя?
      Она покачала головой. Всхлипнула:
      -- Жалко... Хлыбова.
      -- Ты любила его?
      -- Да. Это было как наваждение. Я и сейчас, кажется, продолжаю любить.
      Он промолчал.
      -- Ты мне не веришь?
      -- Не знаю. Факты, во всяком случае, говорят о другом.
      -- Известные тебе факты... известные всему городу факты, Алеша, не говорят ни о чем.
      Он понял вдруг, что допустил бестактность, бесцеремонно вторгшись в отношения Анны с Хлыбовым.
      -- Извини, ради Бога. И давай прекратим этот разговор. Но Анна неожиданно воспротивилась.
      -- Я отвечу на вопрос. Хлыбову теперь все равно, а я... едва ли я смогу рассказать такое кому-то еще.-- Она помолчала, собираясь с мыслями.-- Ты знаешь уже, Хлыбов сделал все, чтобы уничтожить Павла. Павел -- мой первый муж. И он заметался. Начал искать старые связи, покровителей, но однажды, возвращаясь из области, попал в автомобильную катастрофу. Здесь все говорят о самоубийстве, нет, это была случайность. Такие люди добровольно с жизнью не расстаются.
      Что касается Хлыбова, я была без ума от него. Мы оба вели себя как безумцы. Помнишь строчку: "...и утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я!" Что-то в этом роде происходило с нами. Накануне похорон Хлыбов не выдержал и явился прямо на квартиру, ко гробу. Минуты две он молча стоял над телом, сунув руки в карманы. Потом обошел гроб и взял меня за руку выше локтя.
      -- Мне нужно сказать вам пару слов, Анна Кирилловна.
      Я была оглушена всем случившимся. Значение слов, последовательность тех событий, лица я восстановила в памяти лишь позднее. Он проводил меня в задние комнаты, дверь у меня за спиной запер на ключ. Когда я поняла, чего ради он это сделал, было поздно. Хлыбов набросился и начал сдирать с меня одежду. Вначале я пыталась оттолкнуть его, но неожиданно с каким-то тайным, сатанинским восторгом ощутила, что мне это даже нравится. Порочная, ужасная любовь у гроба! Летишь вниз, замирая от страха, словно тебя сбросили в пропасть. Наверное, это и есть грехопадение, да?
      Алексей не перебивал.
      -- Меня можно осуждать. Но мы оба, повторяю, были поражены безумием. Ничего подобного прежде я не испытывала. И все же бнло стыдно, гадко, когда я увидела вдруг, что мы занимаемся этим на нашей с Павлом супружеской постели, которая еще не остыла от тела покойного. Мне даже показалось, Хлыбов проделал все это намеренно, глумясь над покойным. Не одна страсть была тому причиной.
      Потом за дверью раздались чьи-то шаги. Они приближались, и я, помню, сильно напугалась, что кто-нибудь войдет. Я знала, дверь заперта. Но Но меня охватил такой ужас... шаги отзывались в ушах грохотом железнодорожного состава. Казалось, дрожат сами стены. Под дверью они стихли. Минутой спустя кто-то сильно ударил в дверь. Хлыбову это не понравилось, и он с бранью рванулся к порогу.
      -- Пошел прочь, дурак!
      Ответа не было, хотя под дверью кто-то стоял. Потом шаги удалились. Подавленные, мы вскоре вернулись в залу. Она была пуста. Все ушли. Только гроб с телом, один, стоял в углу, и удушливо пахло сиренью. Я боялась смотреть туда, но Хлыбов остановился и больно стиснул мне пальцы. Тело покойного лежало в гробу лицом вниз. Его правая рука свисала на пол, и свеча была смята в кулаке. От ужаса я оцепенела и не могла сдвинуться с места, но Хлыбов, кажется, пересилил себя. С кривой усмешкой он направился к гробу и похлопал покойного по спине.
      -- Не переживай так, Павлуша! -- его дословная фраза. Я выбежала вон.
      Спустя время мы поженились,-- продолжала Анна после некоторой паузы.-- Но Хлыбов... Хлыбова поразило мужское бессилие. Он много лечился, ездил даже за границу. Мы продолжали любить друг друга -- все напрасно. Когда у нас в доме появились вы, Алеша, Хлыбов, действительно, выглядел несчастным возле обожаемой им Анны. Мне он сказал, что я свободна от каких-либо обязательств перед ним. Могу поступать, как угодно. Разумеется, он тяжело переживал случившееся. Потом у него начались эти ужасные запои.
      Она снова расплакалась, и Алексей не сразу сумел ее успокоить. Наконец, сквозь слезы Анна попыталась улыбнуться.
      -- Право, я не хотела устраивать истерику, Алеша. Это обычная реакция на сочувствие, со мной бывает.
      Он поцеловал ее в мокрое от слез лицо, и Анна с доверчивостью прижалась к нему, затихла.
      -- Кресты над дверью, они имеют отноюение к вашей истории? -- спросил он.
      -- Какие кресты? -- вяло переспросила Анна.-- Ах, да! Кресты? Разумеется. Когда мы вселялись сюда в прошлом году, отец Амвросий, он по соседству строит, благословил нас, а дом, жилище, как это называется? Освятил? Да, освятил. И над дверями проставил везде эти кресты. "Чтобы нежить зря не шаталася," -сказал он. Они вначале дружили с Хлыбовым, а потом, как сказал Хлыбов, "расплевались".
      -- Что так?
      -- Трудно сказать. Мне отец Амвросий нравится, занятный дядечка. А Хлыбов однажды взъелся. У этого попа, говорит, за душой ничего святого. Он своим богом груши околачивает. Прихожан, то есть. Хлыбов, вообще, лобил красно выражаться.
      Алексей улыбнулся, вспомнив свои разговоры с Хлыбовым.
      Глава 7.
      Наутро Алексей побросал папки в одолженную у Анны сумку и распрощался с хозяйкой.
      -- Алексей Иванович,-- Анна глазами указала на сумку,-это не слишком опасно? Для вас лично?
      -- Пожалуй,-- согласился он.-- Но я не собираюсь хранить бумаги у себя. К тому же, большая часть устарела. Морально.
      Оба чувствовали, что в отношениях между ними осталась некая недосказанность. Но так было даже лучше.
      Алексей прошел через веранду и, открыв дверь, внезапно столкнулся нос к носу с ббородатым плотным человеком, одетым в рабочий комбинезон. Тот слегка отпрянул, придерживая дверь, но маленькие, острые глазки ощупывали фигуру молодого человека с явным любопытством.
      -- Фамилия? -- грубо осведомился Алексей, мысленно примеряя на незнакомца лыжную шапочку с прорезями для глаз.
      По росту вчерашний налетчик и бородатый незнакомец в комбинезоне, пожалуй, соответствовало друг другу, но комплекцией сильно различались. Тот, вчерашний, был резок, подвижен и, несомченно, худощав. Этот напротив того казался грузен, плечист, но плечист как-то по-бабьи, округло. Голые до локтя руки, пухлые, белые, без волосяного покрова тоже выглядели совершенно по-бабьи. Разумеется, преступников могло быть двое, даже трое. Если они продолжают охотиться за архивом, то почему бы им не сделать еще одну попытку? Момент, кажется, удачный.
      Алексей бросил взгляд через дверь, по сторонам и шагнул через порог, заставив незнакомка попятиться.
      -- Ваша фамилия, гражданин? -- настойчиво повторил он и подержал возле бороды, довольно редкой, свое удостоверение.
      -- Это отец Амвросий,-- сказала Анна, появляясь следом на веранде.-- Знакомьтесь, Алексей Иванович.
      -- Правду говоришь, ласточка, чистую правду. Отец Амвросий я, это в сане. А в миру фамилия моя Перепехин, Георгием нареченный. По батюшке Васильевич, позвольте отрекомендоваться. А вы, стало быть, Алексей Иванович, из прокуратуры?
      -- Из прокуратуры,-- подтвердил Алексей.
      Каким-то непостижимым образом отец Амвросий просочился мимо него на веранду и уже пожимал руки Анны своими большими, пухлыми ладонями.
      -- А вы чудненько выглядите, ласточка. Прелесть, как чудненько. Глядя на вас, впору Богу молится. Экую красотищу сотворил. Вот не хотите ли, я вас попадьей сделаю? А? Ха-ха-ха!
      -- Да ведь у вас есть попадья, Георгий Васильевич,-- тоже смеясь, отвечала Анна.
      -- А мн в шею ее, в шею! Пущай в миру попрыгает, блоха некована.
      -- Как можно в шею? Ведь это грех! Что вы такое говорите?
      -- Эва, грех! Грехи мы сами отпускаем. Другим,-похохатывал отец Амвросий, обнимая Анну за плечи.-- Неуж себе не отпустить, ласточка, а? Дак у нас в без того на десять годов вперед отпущено. Греши не хочу!
      Голос у отца Амвросия был звучный, полетистый и разом заполнил веранду густыми, округлыми звуками. Стоя на веранде, Алексей услышал доносящиеся из-за деревьев, видимо, с соседней дачи, голоса, глухой рев тяжелого дизеля, лязг.
      -- Мы ведь зачем обеспокоить вас решили? -- продолжал отец Амвросий, обращаясь теперь уже к обоим.-- Ваш благоверный, ласточка, царствие ему небесное, когда жив был, изрядний запасец сделал. Железо, шифер, стекло, кирпич опять же. С большим избытком. Сам сказывал. И от щедрот своих лишнее собирался на нашу бедность пожертвовать. За умеренную плату, разумеется. Не по курсу. Ну, правду сказать, мы тогда с покойничком дружбу крепко водили. За рюмочкой вечерами сиживали, все было. Тогда и пообещал. А потом, когда кошка промеж нас пробежала, он помнить забыл про обещанное. Так уж вы, ласточка, ежели насчет распродаж чего надумаете, про нас, Христа ради, тоже не забывайте. А мы в наших молитвах по три раза на дню вас поминать будем.
      Анна охотно обещала разобраться с хлыбовскими неликвидамя в ближайшее время, как только ее оставят в покое, и со слезами пожаловалась попу на ночной налет и преследования. Алексей искоса наблюдал за реакцией отца Амвросия на рассказ. Ему показалось, что женщинам, должно быть, нравится ходить к нему на исповеди и плакаться.
      -- Алексей Иванович! -- спохватилась вдруг Анна.-- Я, наверное, разглашаю материалы следствия, да? Я такая болтушка!
      Алексей покачал головой.
      -- Георгий Васильевич,-- обратился он к священниву.-- По какой причине вы так круто разошлись с Хлыбовым? Что-то серьезное?
      -- Именно разошлись, молодой человек! Это вы точнехонько употребили,-- оживленно подхватил отец Амвросий.-- А вот серьезная причина или нет, все зависит от точки зрения на предмет.
      Анна неожиданно рассмеялась, но тотчас сделала виноватое лицо.
      -- Извините. Я приготовлю кофе.
      -- Вот-вот! Точкой зрения на предмет мы и доехали Хлыбова, покойничка, царствие ему небесное. А вот збавница наша, Аннушка,-- он с огорчением покивал ей вслед,-- считает, что на точке зрения у нас пунктик навязчивый образовался, оттого смеется.
      Алексей ничего не понимал.
      -- Что за предмет, Георгий Васильевич? -- нетерпеливо спросил он.
      -- Основополагающий! -- пухлый указательный перст батюшки вознесся высоко над его головой.-- Душа у него не на месте сделалась, у покойничка. Почву из-под ног выбило, он и заметался, аки лист на ветру. Как сядем бывало, все о добре и зле пытался толковать, стержень себе нащупывал. Слушали, слушали мы, как он, болезный, в понятиях путается, сам себе противоречит, да и говорим: "Нету, уважаемый Вениамин Гаврилович, никакого добра. И зла в природе тоже нету. Вот так-то. Не пре-ду-смот-рено! Природой-матушкой не предусмотрено".
      Он, душа неприкаянна, так глаза на нас и повыпучил. Мол, чем докажешь, анафема? -- Отец Амвросий хохотнул с подмигом и взял доверительно Алексея под руку.-- Ну-с, а мы ему для наглядности, чтобы ярче било, анекдотец старый, с бороденкой, примера ради. Про двух девок. Да вы, молодой человек, и сами слышали. Вот две девки собрались однажды по ягоды. А одна, поробчее, говорит другой: "А может, не ходить, а? Того гляди, изнасилуют. Вон народ какой нынче пошел, одни паразиты". А подружку, глядя на нее, смех разбирает. "Дура,-- говорит,-- ты дура. Тебя-де когда насиловать станут, ты только расслабься хорошенько и постарайся получить удовольствие".
      Вот мы тогда спрашиваем у покойничка, у Хлыбова: где тут есть добро, а где так называемое или предполагаемое зло? Нету тут ни того, ни другого, и быть не может. Зато есть две точки зрения на известные обстоятельства у двух озабоченных дурех. На факт изнасилования, выражаясь языком вашей родной прокуратуры. Голубчик, говорим, Вениамин Гаврилович, если вы в данных интимных обстоятельствах разбираючись, станете опять понятиями добра и зла оперировать, то враз и запутаете все дело. Потому как не предусмотрено, повторяю, природой-матушкой. Есть одно понятие -- точка зрения, продиктованная личным, групповым или общественным интересом. Отсюда и пляши, как от печки, тогда все тебе будет ясненько.
      Глядим мы, вроде задумался покойничек. Мозгует сидит. Потом скривило его, как от клюквы, и говорит: "Да ты марксист, батюшка, а не священник!" Обозвал, словом, вместо того, чтобы резоны представить.
      Ладно, думаем, бранное слово на вороту не виснет. Мы тебя, голубчик, с другого боку сейчас объедем. Вот ты, Вениамин Гаврилович, все про добро мне толкуешь. А что такое добро, по-твоему? Если ты мне добро делаешь, то в надежде, что и я к тебе тоже с добром приду. На худой конец рассчитываешь, что тебе твое добро свыше зачтется? Дак ведь сие эгоизм, голубчик, чистой воды! Ты -- мне, я тебе получается? Бартер! И стоит за твоим добром не что иное, как расчет, основанный на личном интересе. Ибо, в третий раз повторяю, матушкой-природой никакое добро не предусмотрено. Хитродумцы всякие навыдумывали, желая скрыть от других свой шкурный интерес. Дымовая завеса! Ну, а ежели интерес не свой, а чужой, да еще поперек своего? Тогда у них это зло называется. У хитродумцев. И вся арифметика.
      Милосердие, любовь, сочувствие, сострадание... Что там еще? Тоже суть понятия вторичные, производные. Как добро или зло. Стало быть, тоже ничего нам не объясняют, а только запутывают. Да вы поразмыслите, говорю, сами, Вениамин Гаврилович, голубчик, что такое, к примеру, есть сострадание? Сопереживание чужому страданию, не так ли? Но... перенесенное на себя. А каково бы я-то себя чувствовал, если бы не его, а меня угораздило, такого доброго, хорошего? Брр! Дай пожалею бедолагу, авось и пронесет беду, цел останусь.
      Ну? Где тут оно, ваше так называемое сострадание, голубчик, с милосердием? Тут эгоизм один, да еще с задней опасливой и лицемерной мыслишкой: "если хорош покажусь, то, авось, пронесет". Разве нет?
      Правду сказать, молодой человек Алексей Иванович, не всякая сострадательная душа понимает это опасливое, трусливое лицемерие. Большей частью люди неразвитые упиваются собой, сострадаючи другому. Красуются перед Господом, вот он я, какой хорошенькой! А, стало быть, грешат, голубчик. Грешат! Дорогу в ад себе топчут!
      -- А бескорыстие? -- быстро спросил Алексей.-- Тоже из этого порядка? Что и сострадание? Или как-то иначе?
      -- Вот-вот! -- весело подхватил отед Амвросий, подмигивая.-- Покойничек Хлыбов тоже про бескорыстие осведомился единожды. Да ядовито так! Дескать, где он тут, эгоизм с интересом, коли бескорыстие? Поди растолкуй ему. А что толковать, когда это самое бескорыстие, по сути, является синонимом преступления. Или скажем так: скрывает под собой преступление. Наворовал человек, награбил или там наторговал, что по нынешним воровским временам одно и то же, а кусок проглотить весь не в силах. Велик кусок, не по брюху. Он с ним туда, сюда. Главное, люди знают, что вор, по глазам догадываются. Вот тогда он начинает бескорыстие проявлять, благодетельствовать. Толику на больных детишек пожертвует. Или меценатом вдруг объявится. На храм отпишет от краденого. Да не просто так, а по телевидению, в печати свое бескорыстие всенародно отрекомендует. Поэтому, голубчик вы наш, Вениамин Гаврилович, говорим мы, нет ничего отвратительнее из всех ваших добродетельных понятий вот этого публичного бескорыстия. И потом, что есть бескорнстие вообще? Ведь это жест, не более того. Чтобы опять же покрасоваться, если не перед людьми, то перед Господом себя выставить: какой я хорошенькой. Лицемерие одно, бескорыстие. Это ежели в общих чертах рассуждать о самом понятии. Но, не дай бог, конкретного человека взять, кто с бескорыстием носится, такая клоака откровется...
      Мы, молодой человек, каждодневно по роду занятий имеем удовольствие лицезреть, каким образом прихожане возносят молитвы Богу в местном храме. "Дай мне, Господи... дай. Дай! Дай!! Дай!!!" Со скрежетом зубовным, без смирения. Без благодарности за дарованное. Требуют, едва не кулаком стучат. Подобное молебствование точнее назвать отправлением религиозных потребностей граждан, как в официальных документах значится. По нужде в церковь людишки ходят. Кто по-большому, кто по-маленькому, кто по тому и другому. Дорогу в ад торят, сами того не ведая.
      Отец Амвросий замолчал, не выпуская однако руку собеседиз своей, и снизу вверх засматривал ему в глаза. Кажется, ждал очередного вопроса с азартом записного полемиста. Наконец, вопрос последовал:
      -- Если бескорыстие, по-вашему, на самом деле лицемерие, или даже преступление, я правильно понял? Не говоря уже о сострадании, о милосердии, тогда выходит, что человек изначально сидит по уши в дерьме? Безвылазно?
      -- Эва, заладили с Вениамин Гаврилычем-то! Слово в слово,-- рассмеялся священник, искренне дивясь совпадению. Потом уставил пухлый палец Алексею в грудь.-- Отчего же безвылазно? Вовсе нет. Вы не воруйте шире пуза-то, господа хорошие, тогда и бескорыстие проявлять не понадобится. Ведь это вы прежде, чем крохи на бедность пожертвовать, тысячекрат у детишек отняли и в болезнь вогнали. Поэтому от Господа всем нам заповедано: "Не укради!" А не "яви бескорыстие", ибо оно есть преступное лицемерие.
      Алексей вдруг почувствовал, что отупел от этого напористого глубокомыслия, и украдкой зевнул. Вошла Анна с подносом в руках и, судя по улыбке, заигравшей на губах, с одного взгляда оценила его состояние.
      -- Алексей Иванович, не обращайте внимания. Отец Амвросий -- это тип зануды, очень опасный. Хлыбов после таких разговоров всегда жаловался, что у него скулы сводит судорогой от зевоты.
      -- Отшучивался покойничек, царствие ему небесное. Но мы-то, ласточка, всегда знали, что вы его мнений на наш счет никогда не разделяли.
      Алексей пожал плечами, спросил:
      -- Я все же не понял, Георгий Васильевич, из вашего доклада, почему вы с Хлыбовым разошлись?
      -- Вот по этому самому и разошлись, молодой человек. По причине уязвленного сзмолюбия. Вы, небось, на экране наблюдали, как боксерн на ринге меж собой хлещутся? Один другому как ии ударит, все по мордам да по мордам. А противник его один воздух кулаками впустую месит. Так и у нас. Не терпел покойничек возле себя никакого инакомыслия. Вот ежели бы мы в рот ему глядели, поддакивали бн на его глупые разглагольствования, вот тогда, глядишь, и по сю пору в друзьях ходили.
      -- Значит, вы по мордам его? Я правильно понял?
      -- По мозгам, оно точнее будет, крепко прикладывался. Отрииать не стану. Дак ведь на том церковь стоит, чтобы в веру заблудшую овду обращать. Кого мытьем, кого катаньем. Кого просто так -- за компанию.
      -- И что? Не захотел Хлыбов в веру обращаться?
      -- А куда ему, душе неприкаянной, деваться было? -- Отец Амвросии широко и удивленно развел руками.-- Догматы советские давно все похерены, идолы пали. До денег тоже не великий охотник был. Правду сказать, такие души тяжко к вере идут, обиняками, с большим сомнением. Однако идут. И Хлыбов, покойничек, туда шел. Вот ласточка наша не дадут соврать, если бы захотели,-- весело заключил он, принимая из рук хозяйки чашку с кофе.
      -- Пожалуй, да,-- не сразу подтвердила Анна.-- У нас... у него была возможность кое в чем убедиться. Самому. Я вам рассказывала, если помните.
      -- Да. Это весомый аргумент,-- согласился Алексеи.
      -- К сожалению, не единственный,-- сухо произнесла Анна, почувствовав в его голосе усмешку.
      -- Извините, Анна Кирилловна, я по другому поводу. Не помню от Хлыбова в адрес церкви ни одного ласкового слова. Скорее наоборот.
      -- Что правда, то правда! -- вновь встрял отец Амвросий.-Ну дак, одно дело церковь вдоль и поперек лаять, другое совсем на Господа нашего хулу клепать.
      -- Именно так, Георгий Васильевич. На Господа, нашего. И на Святое писание. Кстати, Святое писание Хлыбов назвал самой лживой и человеконенавистничесжой книжонкой, какую ему доводилось держать в руках. "Если,-- сказал он мне,-- Господь наш сотворил человека по образу и подобию своему, то подобие божье -- вон оно, в коридоре под конвоем дожидается. Насильник и педераст, растлитель малолетних, вымогатель, вор, редкий подонок Семен Фалалеев, по кличке Елдак. Это, что ли, подобие божие? Если нет, тогда одно из двух: либо место Господа нашего за решеткой, как насильника и педераста, либо Святое писание лжет напропалую, и человека по образу и подобию своему сотворил Сатана. Для чего сотворил? Чтобы гармонию божественчую, миропорядок в дерьмо превратить". Вот если, говорит, переписать Святую ккигу, исходя из того, что человека сотворил Сатана, а Господь с тех пор творение Сатаны изничтожить пытается, свести под корень, вот тогда все становится на свои места.
      -- Сатана творение божье в искушение вверг. Ибо сам к созиданию не способен!
      Священник с подозрительностью оглядел Алексея.
      -- Что-то мы за Хлнбовым таких рассуждений вроде не слыхипрежде. Хотя манера та самая, признаться...-- Он с сомнением покрутил головой.
      -- Это понятно. Вн разошлись, и давно, кажется?
      -- Разошлись, верно. А вы от себя, молодой человек, ничего часомнеж добавили? К рассуждениям?
      -- Совсем немного разве. Слова кое-где переставил.-Алексей повернулся к Анне: -- Анна Кирилловна, вы, кажется, упомянули, что случай убедиться у Хлыбова был не единственный. Вы не могли бы рассказать подробнее?
      -- Да, конечно. Правда, свидетелем я не была,-- Анна заколебалась.-- Может, отец Амвросий вам лучше расскажет?
      -- Нет, нет! Рассказывайте, ласточка. Мы с вами одинаково знаем.
      Анна кивнула.
      -- Хлыбов пил, вы знаете. Часто один,-- медленно начала она. -- Но пил как-то угрюмо, с раздражением. Потом я стала замечать, что нередко он прислушивается к звукам извне. Ему чудились шаги, иногда удары в стену. Однажды ему показалось, кто-то стоит под дверью и бормочет.
      -- Вы тоже слышали?
      -- Не знаю... Нет. Некоторое время Хлыбов вслушивался, даже привстал. Потом в ярости запустил в дверь кофейником и разбил вдребезги. Вышел сам. Долгое время Хлыбова не было. А когда он наконец вернулся, лицо было перекошено уродливой гримасой. Так бывает, когда у человека парез. Руки дрожали. Я спросила, с кем он так задержался?
      -- Один мерзавец,-- и Хлыбов грязно выругался.
      Я продолжала настаивать, несколько раз повторила вопрос, Наконец он ответил:
      -- Не знаю. У него темпом лицо.
      -- Павел?
      -- Он черный! -- рявкнул Хлнбов. Больше расспрашивать я не решилась, но подумала, что у него, безусловно, белая горячка, и он бредит наяву. Некоторое время мы... отец Амвросий тоже, так и считали.
      Однажды я оставила их вдвоем в гостяной и поднялась наверх. Прошло, наверное, около получаса, когда сквозь сон я услвшала выстрелы. Их было шесть или семь. Хлыбов, когда я спускалась вниз, стоял в холле, глядя в одну точку, явно не в себе. Сильно пахло порохом. Сзади него, в дверях, я увидела отца Амвросия. Вы, кажется, были растеряны?
      -- Напуган, ласточка, досмерти! Чего уж там... Все разговоры говорили, тихо-митжо. Вдруг вскочил, глаза бешеные, да -- в дверь! Пистолет из кармана на ходу рвет. Потом за дверью давай палить. В кого, батюшко, спрашиваю, палишь? Здесь, отвечает, на этом самом месте стоял, каналья. Возле стены. Оглядели мы потом стенку, когда в себя пришли. Вокруг поискали -- ни одной отметины. Куда пули делись? А гильзы стреляные тут, под ногами валяются. Все собственноручно собрал. И усмехартся. Я, говорит, с такого расстояния мухе глаз вышибу... Вот такая история, молодой человек. Хотите верьте, хотите нет,-- отец Амвросий широко развел руками.