Звезда (№3) - Дикая звезда

Кэтрин КОУЛТЕР

ДИКАЯ ЗВЕЗДА

ПРОЛОГ

Плантация Уэйкхерст, близ Начиза, штат Миссисипи, 1843 год

— Дрю только что уехал к Радклиффам — разумеется, я постаралась. И взял свои краски. Его не будет несколько часов. Рабов я отослала. Мы одни.

Брент не отрываясь смотрел на свою красивую мачеху, ее нежный голос отзывался у него в голове оглушительным грохотом. Она была всего на четыре года старше его, восемнадцатилетнего, и он желал ее. Грудь ее была высокой, полной, а талия такой тонкой, что он, казалось, охватил бы ее пальцами. По ее спине струился водопад шелковистых золотисто-каштановых волос, розовый язычок мягко скользил по нижней губе. Она не походила на девушек, с которыми ему, не по годам развитому мальчику, случалось переспать начиная с четырнадцати лет. Он представил, как занимается любовью с нею, как пронзает ее — глубоко-глубоко.

Он сглотнул подступивший к горлу комок и отступил на шаг.

— Ваш муж — мой отец, — проговорил Брент.

Он почувствовал, как дико заклокотала его кровь и как больно врезались в тело плотно облегающие бриджи.

— Да, — согласилась Лорел. — Но он стар, Брент. Я так одинока… Он не может меня любить так, как ты. — Белое плечо слегка дрогнуло, и с него чуть соскользнул шелк пеньюара.

Брент с усилием отвел глаза от ее грудей и в отчаянии взглянул в сторону двери спальни. Не надо было сюда входить. Боже, как теперь поступить?

— Мы не сделаем никому ничего плохого, Брент.

Просто доставим друг другу немного удовольствия, это все, чего я прошу. Ты так молод, да и я тоже… Я хочу тебя с первой минуты моего появления в этом доме. Ты такой красивый, Брент, вызываешь такое желание… Я видела, как ты целовал Мэриссу Радклифф. Ты не знал? Я хочу, чтобы ты целовал и меня.

По телу Брента пробежала дрожь, когда он увидел, как грациозно она шагнула к нему, дразня исходившим от нее ароматом магнолии.

Опущенные по швам руки сжались в кулаки. Рассудком он понимал, что должен был подойти к двери спальни, открыть ее и бежать от этой женщины, бежать от собственного безумного вожделения…

Лорел коснулась рукой его плеча, и он весь напрягся. Она поднялась на цыпочки, завороженно глядя на его губы.

— Я научу тебя, Брент, как любить женщину. Я доставлю тебе такое удовольствие… От этого никому не будет плохо. Никому, клянусь.

Она прикоснулась губами к губам Брента — он по-прежнему не двигался.

— Мой отец… — выдохнул он в ее полураскрывшиеся губы, но она коснулась его языка своим, и он позабыл обо всем на свете. Ему никогда не приходилось сдерживать желание. Это оказалось невозможным и теперь. Ее груди податливо прижимались к его груди, живот и бедра прильнули к нему. — Отец… — беспомощно повторил он.

Маленькая рука нащупала его, стала ласкать, и Брент застонал, понимая что вот-вот извергнет семя, если она не остановится.

— Лорел, — прошептал он, — не надо…

— Пойдем, — позвала она и повела его к постели.

Она не отрывала глаз от его лица, сбрасывая с себя шелковый пеньюар и снимая рубашку. Она дала вдоволь наглядеться на себя, а потом принялась расстегивать его одежду. «Боже, он прекрасен!» — думала она, все больше погружаясь в водоворот желания. Высокий, дивно сложенный, сильный. Такой юный. Раздетый догола, он неподвижно стоял перед нею с закрытыми глазами, пока ее руки ласкали его тело. Он скрипнул зубами, когда она взяла его и стала ласкать пальцами, а потом и немыслимо мягкими губами. Протяжный стон вырвался из его гортани. Она знала, что он извергнет свое семя, если она не остановится, но тем не менее прерывистый вздох Брента выдал разочарование, когда она выпустила его изо рта. Он почувствовал, как ее руки сомкнулись за его спиной, и она потянула его в постель. Он упал на нее с глухим стоном. Стыд и чувство вины переплелись в его сознании.

— Отец… — снова прошептал он дрожавшим голосом. Он лег на бок и устремил взгляд на треугольник темно-рыжих волос и на влажное, нежное женское лоно. — Нет, не могу, — выговорил он, но она уселась на него верхом, положив ему на грудь ладони.

— Можешь, Брент, — шептала она. — Он никогда не узнает. Ему и в голову не придет.

Она просунула ему в рот язык, почувствовала, как он, рванувшись вверх, попытался сбросить ее с себя, а потом услышала, как он застонал от крайнего возбуждения. Брент запустил руки в ее волосы, ощутив, как она стала всасывать его язык, овладевая всем его существом. Ничего больше не существовало.

Лорел осторожно приподнялась и направила его в себя. Неудержимая дрожь потрясла Брента, и его мачеха поняла, что уже не вкусит наслаждения. Ничего, подумала она, он юный и сильный, великолепный самец. Времени еще достаточно. Долгие послеобеденные часы. И последующие дни. Она получит от него наслаждение, которого так жаждала. Она увидела, как напряглись сухожилия на его шее, когда он достиг кульминации. Его блестящие синие глаза, глубокие и таинственные, как штормовое море, сузились, словно от боли.

— Можешь, Брент, — снова прошептала она и изо всех сил вжалась в него, как в седло, пока наконец не почувствовала, как в нее ударила струя его семени.

Она целовала его взасос, крепко прижимаясь всем телом. В полном восторге она почувствовала, как он снова возбудился. Целый час она учила его доставлять ей наслаждение. Тепло его губ, его язык потрясали ее лоно.

— Как хорошо, — задыхаясь твердила она. — Осторожно, любовь моя, осторожно…

Брент вкусил ощущение своей безмерной мощи, своего триумфа, когда ее плоть взорвалась от доставленного им наслаждения. Он повернул ее на спину и лег сверху между раздвинутыми бедрами. Брент забыл обо всем на свете, кроме нараставших в нем острейших ощущений.

— Боже мой!

Прошло несколько мгновений, прежде чем он осознал, что слышит голос отца. Все ощущения разом пропали, как если бы их никогда и не было. Он рывком отпрянул от нее, скатившись по сбившимся покрывалам, и, дрожа всем телом, выпрямился рядом с кроватью. Взгляд его был прикован к отцу.

— Господи, мой собственный сын! Ты, грязный подонок! — Лицо отца пошло от ярости багровыми пятнами. Взгляд остановился на свидетельстве его мужской зрелости.

— Потаскуха! Шлюха! — кричал на свою жену Эйвери Хаммонд. — Боже мой! Тебе место в преисподней! — Он вылетел из спальни, и Брент слышал звук его лихорадочно быстрых шагов по длинному коридору.

Стремительно поднявшаяся с кровати Лорел заворачивалась в покрывало.

— Он не должен был вернуться, — тупо проговорила она. — Во всяком случае, до завтра.

— Но он вернулся, — возразил Брент. Его мысли словно сковало морозом. Он уже надевал сапоги, когда в дверях вновь появился отец, на этот раз с плеткой в руке.

— Я сейчас спущу кожу с твоей задницы, распутница! — визгливо заорал он на Лорел.

Брент быстро шагнул вперед и встал перед отцом.

— Отец, остановитесь! Пожалуйста, она не виновата, сэр. — Брент словно стал выше ростом, к нему вернулась его гордость. — Это я соблазнил ее, отец.

Я.., изнасиловал ее. Она ни в чем не виновата. Она не хотела меня.

Эйвери Хаммонд остановился на полпути к Лорел, сотрясаемый гневом, когда смысл слов сына дошел до его сознания. Его красавец сын, его плоть и кровь, его гордость… О Боже… Смутно, словно издалека, он слышал, как тихо всхлипывала жена. Брент, его сын…

Необузданный, не контролирующий себя, юный. Безудержный, каким был он сам в этом возрасте. «Но она же моя жена», — сверлило в мозгу.

— Бесчестный бастард! — пронзительно выкрикнул отец. Он почувствовал, как кровь прилила к вискам. Подняв плетку, он с силой ударил сына. Плетка рассекла тому лицо.

Брент ощутил жгучую боль, но не пошевелился. Он почувствовал на щеке теплую кровь, которая тут же стала стекать каплями с подбородка на ковер. Ему вдруг пришло в голову, отмоется ли кровь с дорогого турецкого ковра его матери.

— Я больше не желаю тебя видеть, — проговорил Эйвери Хаммонд, опуская плетку. Рука его дрожала. О Боже, он изуродовал сына! Брент ни на миг не отрывал взгляда от его лица, и Эйвери почувствовал, как внутри у него что-то умерло. Он снова представил себе могучее тело сына, энергично поднимавшееся и опускавшееся между ног его собственной жены. — Ты недостоин стать моим наследником. Я отрекаюсь от тебя. Живи с этим позором весь остаток жизни. И прочь отсюда, до захода солнца, иначе я тебя убью.

Брент был не в силах сдвинуться с места.

— Вон отсюда, и будь ты проклят!

Брент медленно прошел мимо отца и вышел из спальни. До ушей доносились тихие рыдания Лорел и тяжелое дыхание отца.

Он не чувствовал боли от раны на рассеченной щеке. Не чувствовал ничего, кроме полной опустошенности.

Глава 1

Сан-Диего, Калифорния, март 1853 года

Ленч начинался достаточно спокойно. Элис Девит накладывала в тарелки тушеное мясо, а Байрони ставила их перед братом и отцом. Вот уже три месяца, как добрейшей толстухе Марии пришлось покинуть этот дом. Они не могли позволить себе платить ей даже нищенское жалованье.

За столом все молчали, и Байрони радовалась этому молчанию. Любое нарушение тишины обычно было чревато неприятностями. Однако, взглянув на отца, Мэдисона Девита, она подумала, что этого не миновать. Он крошил мягкую маисовую лепешку, а его мясистые скулы подергивались. Взрыв не заставил себя ждать.

— Ленивая сука! — зарычал он на жену. — Человеку нужна еда, а ты суешь мне эту дрянь!

Глиняная миска, полная вкусного тушеного мяса, полетела через всю столовую в отмытую добела стену.

Куски мяса и овощной гарнир посыпались на буфет красного дерева, который был самой дорогой частью мебели, доставшейся ей от матери.

— Ты принимаешь меня за свинью, пичкая такими помоями?

На этот риторический вопрос ответа, разумеется, не требовалось, но Элис Девит обиженно возразила тихим голосом:

— Это отличная говядина, Мэдисон. Я думала, тебе понравится.

— Молчать! С каких это пор ты стала позволять себе что-то думать, набитая дура?

Мэдисон Девит чуть отодвинулся от стола и принялся расстегивать свой толстый кожаный ремень. Тяжелое лицо побагровело от гнева, и над небрежно повязанным шейным платком запульсировала набухшая жила. Байрони не могла сдержаться. Она встала со стула, подошла к другому концу стола и остановилась рядом с матерью.

— Оставьте ее в покое, отец, — дрожа проговорила она. — У вас плохое настроение вовсе не из-за мяса. Вы раздражены потому, что дон Педрорена продал свой скот по более высокой цене!

— Сядь на место и заткни свою глотку, — вмешался Чарлз, с интересом поглядывая на отцовский ремень. Сам он не пробовал его лет с тринадцати. Скрестив руки на груди, он откинулся на спинку стула. — Дон Педрорена — отъявленный лгун и вор, и вообще все они мерзавцы, эти калифорнийцы. Когда-нибудь…

Байрони повернулась к брату:

— Они вовсе не мерзавцы, и ты это прекрасно понимаешь! Вы просто завидуете им, оба — и ты, и отец! Если бы хоть у одного из вас была капля…

Она не закончила фразу. Мэдисон Девит, размахнувшись, ударил дочь ремнем по спине. Она отшатнулась, вскрикнув от боли. Элис тихо запричитала, не зная куда деть свои беспомощно задрожавшие руки.

Вмешаться она не решилась, зная, что это не довело бы до добра. Она почувствовала боль от удара, доставшегося ее доброй дочери, которую она всю жизнь пыталась защищать.

— Ты такая же бестолковая, как и твоя мать, — прогремел Мэдисон и хлестнул ее ремнем по плечам. — Обе вы потаскухи! Бог, спаси меня от женской глупости!

— Не Бог! — резко выкрикнула Байрони. — Дьявол!

От следующего отцовского удара разорвался дешевый материал платья. Она упала на колени, закрывая руками голову и лицо.

— Отец, — заговорил Чарлз, спокойно потягивая виски. — Смотри не изуродуй ее. Не ты ли говорил, что за нее можно получить хорошие деньги? Ты же понимаешь — какому мужу понравятся рубцы да шрамы!

Мэдисон Девит успел ударить еще раз, прежде чем слова сына дошли до него. Тяжело дыша, он отошел от дочери.

— Муж, которому она достанется, увидит ее спину, когда будет уже поздно, — заметил он, но от нового удара удержался. — Поднимайся, ты, маленькая шлюха, — бросил он дочери. И перевел мрачный взгляд на сжавшуюся от страха жену:

— Дай мне чего-нибудь поесть, женщина, только не этой требухи.

Он продел ремень через шлевки штанов и, исчерпав заряд ярости, снова уселся за стол, чтобы выпить вместе с сыном очередной стакан виски.

Байрони медленно пошевелилась и встала на колени. Она чувствовала себя оскорбленной и измученной нравственно и физически, а глаза ее застилали слезы ненависти. «И почему только я не держу язык за зубами?» — злясь на себя, думала она, понимая, что не могла смолчать. Должна была защитить мать. Ведь ее-то мать защитила, и она жила спокойно, пока полгода назад не вернулась в Сан-Диего после смерти своей тетки Айды в Бостоне. Старшая сестра матери всегда отвечала на вопросы девочки одними и теми же словами: "Твой отец — тяжелый человек, дорогая.

Тебе лучше оставаться здесь, у меня. Ты же знаешь, этого хочет и твоя мама".

Тяжелый человек! Боже, да этот человек был помешанным, и теперь, когда стало не хватать денег, вспышки гнева участились. Он побил ее уже три раза после ее возвращения. Байрони закусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться от боли и от беспомощной ярости. Это лишь снова привлекло бы к ней внимание отца. Байрони тихо поднялась и выскользнула из столовой. Она услышала, как рассмеялся отец в ответ на какую-то реплику Чарли.

Примерно часом позже Элис Девит вошла в крошечную спальню дочери. Не сказав ни единого слова, она смочила кусок мягкой ткани в теплой воде и стала осторожно протирать полосы от ударов ремня.

— Ненавижу его, — сквозь зубы прошипела Байрони. — А Чарли становится таким же зверем, как ваш муж.

— Твой отец испытал много невзгод, — проговорила Элис. Последовало бесконечное перечисление его бед, словно неудачи оправдывали вспышки бешенства.

— Все его невзгоды — дело его собственных рук!

Почему бы вам не уйти от него? Мама, мы могли бы вместе уехать из Сан-Диего! Можем вернуться в Бостон. У тети Анды было столько друзей…

— Тебе не следовало вмешиваться, — заметила Элис. — Я предупреждала тебя много раз.

«Ей нужно выйти замуж, — думала Элис. — Да поскорее, тогда она будет в безопасности».

* * *

Над вершиной холма дул сухой, горячий ветер, клоня к земле бесконечное море густого кустарника.

Несколько сарычей в поисках добычи слетели вниз, на расстилавшуюся у подножия равнину. Их полет был медлительным и ровным.

Байрони сидела в тени одинокой сосны, вытянув перед собой длинные ноги и сдвинув со лба фетровую шляпу.

Ее кобыла Колючка пощипывала чахлые стебельки выжженной солнцем травы. Это было безрадостное, уединенное место, куда не заходил никто, кроме Байрони.

Если день выдавался ясный, как сегодня, ей были видны раскинувшийся вдали океан и дома в Сан-Диего. Она пошевелилась, чтобы изменить положение, и почувствовала, как спину стянула боль. Она снова и снова спрашивала себя, все ли мужчины такие, как ее отец и Чарли.

Жестокие, злобные неудачники, неспособные признавать собственные ошибки. В отличие от матери она не находила прощения для отца. По своей собственной глупости он потерял несколько голов скота, позволив им напиться воды из отравленного колодца. А тех, что остались, решил продать, но получил за них мало денег. Чарли же пьянствовал и играл в салунах Сан-Диего. Ему не везло, так же как отцу.

В последние несколько месяцев она не раз думала о том, чтобы бежать от них. Ей было девятнадцать лет, она была сильной и здоровой девушкой. Она могла сама пробить себе дорогу в жизни. Ей вспомнились слова брата о продаже ее за хорошие деньги. Муж… Она содрогнулась, представив себя в роли своей матери, подавленной нравственно, с подорванным здоровьем, преждевременно состарившейся. Эта мысль вызвала в ней леденящий страх.

Нет, она скорее убьет себя.

Байрони поймала себя на том, что начинала воспринимать жестокость как норму жизни. «Я становлюсь такой же, как они», — думала девушка. Тетя Аида все знала, но никогда ничего не говорила. Байрони вспомнила одиночество первых лет жизни, детские вопросы о брате: «Но, тетя Аида, если папа такой тяжелый человек, почему тогда Чарли живет не с нами?» И Аида отвечала тихо, но решительно: «Твой брат, дорогая, сильный человек, способный сам позаботиться о себе. Ему там ничто не угрожает».

Она думала о письмах, посланных ею матери за долгие годы, и о письмах матери к ней, полных любви, ласки и.., лжи. Она повторяла себе снова и снова, что мать защищала ее. Что было бы с ней, если бы она жила в доме Мэдисона Девита?

Колючка внезапно заржала, и Байрони оторвалась от своих мыслей. Она поднялась на ноги и прикрыла рукой глаза от солнца, чтобы рассмотреть приближавшегося всадника. То был Габриель де Неве, сын дона Хоакина де Неве, богатого землевладельца, одного из презренных калифорнийцев. Она улыбнулась ему, когда он сдержал своего великолепного жеребца Эспаду и грациозно спешился. Юноша двадцати одного года от роду, ростом был чуть выше Байрони, а его волосы и глаза были черными, как безлунная ночь. Ровные зубы сверкали белизной на фоне загорелого лица.

Подобно богатым калифорнийцам Габриель одевался очень броско: его черные штаны были перехвачены на талии ярким шелковым поясом, а на черном камзоле сияли золотые пуговицы. Черные же сапоги были из тончайшей кожи, а белая рубашка расшита золотом.

— Соtо esta? <Как поживаете? (исп.).> — лениво спросил он, улыбаясь девушке.

Он заметил в ее прекрасных зеленых глазах боль, но не понял ее причины. Впрочем, она тут же исчезла, прежде чем Габриель успел спросить ее, в чем дело.

— Прекрасно, Габриель, — отвечала она. — Я не видела вас целую неделю. Чем вы занимались?

Габриель развернул натруженные ладони:

— Объезжал новых лошадей. Упрямые, бестии. А чем занимались вы, Байрони?

Отцу Габриеля было невдомек, что его сын отлично говорил по-английски — это наверняка вызвало бы его гнев. Не знал он и того, что Габриель встречался с gringa <американкой (исп.).>, дочерью человека, которого он считал глупцом и горластым хулиганом. Но Габриель не сторонился Байрони. Она была свежа, прелестна, обаятельна и нравилась ему. Он сосредоточенно смотрел на девушку, представляя, как бы затрепетала она от его прикосновения.

Байрони проронила что-то бессвязное в ответ и пожала плечами. Габриель впервые последовал за нею сюда, в ее тайное убежище, несколько месяцев назад и теперь, по-видимому, знал, когда можно было ожидать ее появления. Она не возражала против этих встреч, потому что он ей тоже нравился: казался добрым, любил пошутить и посмеяться. Он был отдушиной для Байрони, угнетенной царившей в ее доме атмосферой.

— Вы такая тихая сегодня, nina <девочка, барышня (исп.).>, — заметил он, закинув повод за луку седла. Он шагнул к ней и пришел в смятение, увидев, как она сжалась. — Что случилось, Байрони? Вы ведете себя так, словно я бык, который собирается напасть на вас.

Она едва не рассмеялась от уместного сравнения.

— Простите, Габриель. Я, кажется, сегодня немного нервничаю.

Он нахмурился, уже не в первый раз стараясь понять, о чем она думала. Она отвернулась и вперила взгляд в унылый пейзаж, а Габриель посмотрел на ее бриджи. Как раскричалась бы его мать, увидев рядом с ним так бедно одетую девушку. Порыв ветра на мгновение прижал к груди Байрони свободную белую рубашку, и юноша проглотил подступивший к горлу комок. После их последней встречи ему пришлось отправиться к какой-то проститутке в Сан-Диего. Но это было совсем не то.

«Он догадается, что со мной что-то не так, если я не заговорю о чем-нибудь вполне обычном», — подумала Байрони.

— Расскажите мне о новых лошадях, Габриель, — попросила она.

И он начал рассказывать о лошадях.

Долгие послеобеденные часы они провели за приятной беседой. Габриель говорил о своей семье, и Байрони жадно ловила слова о том, какой интересной могла быть жизнь. Неужели прошло всего шесть месяцев с того момента, когда она покинула дом Айды, дорогой, хлопотливой тетушки, приютившей ее и отдавшей свою любовь? И не подпускавшей к ней никаких мужчин.

Она на мгновение задумалась: не считала ли старая дева тетя Аида всех мужчин подобными своему зятю?

Не то чтобы она говорила что-то плохое о Мэдисоне Девите или о каком-нибудь другом мужчине. Она никогда не говорила и ничего хорошего. Байрони постаралась снова сосредоточить блуждавшее внимание на Габриеле, который теперь говорил о своей матери.

Донья Карлота, улыбчивая, веселая женщина, пухлая и любящая, обожала разыгрывать отца Габриеля. Его жизнерадостные братья выполняли тяжелую работу на ранчо Лос-Пинос, а младшая сестра Бланка была болезненной, избалованной красивой девочкой.

Габриель рассказывал о прошедших рождественских праздниках, когда Байрони внезапно вскочила.

— О Боже! Скоро стемнеет. Мой отец.., я должна ехать, Габриель. — Байрони сотрясала дрожь.

— Я провожу вас до дома, Байрони, — предложил Габриель, помогая ей подняться в седло.

— Нет.

Она почувствовала, как по телу потекли струйки пота от страха.

— Ну разумеется, провожу, — спокойно проговорил он и остановил своего жеребца рядом с ее кобылой.

Она уедет от него до того, как они приблизятся к дому. В голове Байрони крутились мысли о том, что она солжет, если их увидит отец. Заметив вдалеке огни, она ударила каблуками в бока Колючки.

— До свидания, Габриель! — крикнула она и обернулась, чтобы помахать ему рукой.

— Осторожно!

Предостережение дошло до ее сознания лишь после того, как ее выбил из седла сук дерева, на который она наткнулась оглянувшись. Байрони упала на спину и несколько мгновений не могла дышать. Спрыгнувший с жеребца Габриель опустился рядом с нею на колени.

— Все в порядке, — выдохнула она. — Получилось так глупо…

— Уверены, что все в порядке? — переспросил он и обхватил ее руками, помогая подняться на ноги.

— Да, да, — торопливо подтвердила она, высвобождаясь из рук Габриеля. — Я должна ехать домой.

— Querida <Любимая (исп.).>, позвольте мне помочь вам.

Она не расслышала его ласкового обращения, зато увидела стоявших перед домом брата с отцом, попыхивавших сигарами.

— Пожалуйста, уезжайте, — сказала она Габриелю, взявшись за луку седла.

— Хорошо, — отозвался он. — Скоро увидимся, Байрони. он развернулся и уехал, пустив лошадь галопом.

Байрони глубоко вздохнула и направила Колючку к небольшой конюшне. Она нехотя слезла с лошади и занялась успокаивающим нервы делом — чисткой кобылы. Она почти закончила, когда увидела в узком проеме двери конюшни отца.

— Стало быть, — чеканно заговорил он, растягивая слова, — ты окончательно решила оставить своего любовника, а, девочка?

Она уставилась на отца, не понимая смысла его слов.

— Богатого смазливого Габриеля де Неве, — добавил он и сплюнул в кучу старой соломы.

— Он просто приятель, — возразила она, чувствуя, как быстрее забилось сердце, подгоняемое страхом. — Всего лишь приятель. Я встретилась с ним три месяца назад в Сан-Диего.

— И этот красавчик по-приятельски рвет на тебе рубашку, дочка? Тебе так нравится лежать на спине?

Она взглянула на разорванную у плеча рубашку.

— Я упала с лошади, только и всего. Наткнулась на толстую ветку, и она сбила меня на землю.

— Не лги! Ты мерзкая потаскушка! Я заставлю тебя жалеть о том, что…

— Я жалею о том, что вы мой отец! — выкрикнула она ему в лицо. — Боже, как я вас ненавижу! У вас грязный ум…

Он рванулся к ней, но от двери послышался голос Чарли:

— Не надо, отец. Погоди, оставь ее в покое и послушай меня.

Байрони недоуменно заморгала. Помощь от брата?

Поистине мир перевернулся с ног на голову. К ее удивлению, отец, бросив на нее взгляд, полный злобы, повернулся к сыну.

— Выйди-ка на минутку, отец, — позвал Чарли. — Клянусь, это очень важно.

— А ты, девочка, — он плюнул в сторону Байрони, — ступай в дом да подмойся! Я займусь тобою позднее!

* * *

Луис, один из пастухов дона Хоакина де Неве, сообщил ему, что его хочет видеть сеньор Девит. Дон Хоакин нахмурился и захлопнул гроссбух, лежавший перед ним на письменном столе. Что понадобилось этому нелепому человеку? — недоумевал он. Ему пока не случалось в чем-то отказывать Девиту, хотя он и презирал его. Он поднялся из кресла, высокий, с квадратными плечами и исполненный чувства собственного достоинства. Он смотрел на Мэдисона Девита, разъяренным быком ворвавшегося в его тихий кабинет.

— Сеньор Девит, — заговорил он подчеркнуто вежливо, — чем могу служить?

Эти заносчивые калифорнийские аристократы всегда сбивали Девита с толку. Он ненавидел их — они постоянно заставляли его чувствовать свою неполноценность, незначительность, сознавать, что он представлял собою нечто такое, что им волей-неволей приходилось терпеть.

— Я хочу поговорить с вами о вашем сыне, — проговорил он, двигаясь прямо на хозяина дома.

— О котором из сыновей? — спросил дон Хоакин.

Грязные, злобные слова застряли в глотке Мэдисона Девита. Оглядывая великолепную дорогую мебель в кабинете, он ощутил, как в нем закипают алчность и зависть, но с трудом умерил свой тон.

— О вашем сыне Габриеле, — уточнил Девит. — Парень испортил мою дочь. Изнасиловал ее. И я требую возмещения, сеньор. Требую!

Дон Хоакин не выказал ни малейших признаков волнения.

— В самом деле? — переспросил он, с интересом выгнув дугой черную бровь.

— Да, он взял ее вчера. Я видел его с моей дочерью. У нее была разорвана одежда. Он опозорил ее и нашу семью.

«Ах, Габриель, — подумал раздосадованный дон Хоакин. — Этого, мой сын, я допустить не могу». Он и не подумал сказать Девиту о том, что сын откровенно рассказал ему обо всем, что произошло накануне вечером. Он понимал, что обязан защитить свою семью и ее незапятнанное имя. Не стал он и доказывать этой жалкой твари, что его сын ни в чем не виноват. В любом случае это не привело бы ни к чему хорошему.

— Я требую заключения брака, сеньор!

Дон Хоакин мимоходом подумал, правда ли все те отвратительные вещи, которые ему довелось слышать об этом человеке с тяжелой челюстью. Что ж, он ничем не может помочь бедной девушке.

— О браке не может быть и речи, сеньор Девит, — спокойно проговорил он. — Утром мой сын надолго уехал к нашим родственникам в Испанию. — Он помолчал, понимая, что, возможно, мог бы уберечь оклеветанную девушку от ярости отца. — Однако я согласен вручить вам компенсацию. — Он выдвинул ящик стола, повернул ключ в замке сейфа и отсчитал пять сотен долларов.

Он вручил деньги Девиту. И почувствовал оцепенение, глядя на то, как тот, стоя перед ним, пересчитывал банкноты.

— Этого мало, — заявил Мэдисон Девит. — Речь идет о чести моей дочери. Он испортил ее. Кто теперь захочет на ней жениться?

— Это все, что вы можете получить, сеньор. А теперь благоволите меня оставить. Ваше присутствие.., угнетает.

Как ни ругался, как ни угрожал Девит, дон Хоакин остался непреклонен, ничего больше не сказал и лишь смотрел на него с терпеливой скукой. Когда тот наконец удалился, дон Хоакин глубоко вздохнул. Пора, подумал он, и впрямь посадить Габриеля на корабль и отправить в Испанию. Его дед и бабка долго не проживут, да кроме того, там куча кузенов, с которыми ему не мешает повидаться. Да, ему пора увидеть мир.

Глава 2

Брент Хаммонд вышел из тускло освещенного салуна Колорадо-Хауса на залитую ярким послеобеденным солнцем улицу. На лице его играла самодовольная улыбка. Он только что выиграл в покер у новичка двести долларов — всего за четыре часа и не без шулерского приема. Собственно, именно благодаря ему Бренту и досталась большая часть этих денег. Он потянулся, расправив усталые мускулы и, повернувшись, посмотрел в сторону возвышавшегося вдалеке холма Пресидио, где, ему казалось, можно избавиться от раздражавших ноздри запахов всевозможных отбросов, которыми были полны узкие, грязные улочки, и вдохнуть полной грудью чистого морского воздуха.

Он смотрел на бродивших между обшарпанными глиняными хижинами непривязанных коров, когда услышал хлопки выстрелов. Брент быстро повернулся и не успел сделать и двух шагов, как на него что-то налетело, едва не сбив с ног. Он отшатнулся и закачался на каблуках, пытаясь сохранить равновесие, она же — то была женщина — грохнулась задом на землю, к его ногам.

Байрони вскрикнула и выпустила из рук два пакета, один из которых тут же раскрылся и из него потекла белая струя муки.

— Боже мой! — пробормотала Байрони. Она больно ударилась задом, но, несмотря на это, не выдержала и рассмеялась. Потом с усилием поднялась на колени.

— Простите, — заговорил Брент, опускаясь на корточки. — Позвольте, я помогу вам.

Она подняла взгляд на мужчину, на которого только что наткнулась, и у нее перехватило дыхание. У него были прекрасные синие глаза, правильно очерченные губы сжались в тонкую линию в попытке сдержать смех.

— Привет, — буркнула она, не отрывая глаз от его лица. Его густые, чисто вымытые черные волосы сияли на солнце. Она заметила шрам на его щеке — белую нитку на загорелой коже — и подумала о том, где он мог его заработать.

— Привет и вам, — ответил Брент. Он взял ее за руки ниже локтей и помог встать на ноги.

Байрони отличалась высоким ростом, но он был на голову выше. Она видела, как раскрылись его губы, и они оба весело расхохотались.

— — Вам лучше выпустить меня, или ваш костюм из серого превратится в белый.

Брент только теперь сообразил, что все еще не выпустил ее рук из своих. Он быстро разжал пальцы и отступил от девушки.

— Простите, мэм, — повторил он.

— Нет, вы не виноваты, — возразила Байрони, принимаясь отряхивать юбки. — Это я зазевалась.

— Я слышал какие-то выстрелы, — заметил Брент.

— Ах да, — согласилась она, и ее глаза сузились от плохо скрытого презрительного недовольства. — На этот раз стреляли в цель молодые ребята, и для беспокойства нет причин.