– Идем, мшистый ленивец! Иначе ты пропустишь встречу. А там должны быть все животные!
      – Не беспокойся, маленькая обезьяна. Я еще попаду туда. Вот только еще чуть-чуть отдохну, перед тем как отправиться в путь. Нет ничего хорошего в такой спешке.
      – Ты никогда не попадешь туда, мшистый ленивец. Я отправляюсь в путь без тебя.
      Нельзя объяснить этой обезьянке всю прелесть того, как приятно висеть вот так неподвижно в тени деревьев. Она тратит половину своего времени, высматривая ягуаров, в то время как я просто вишу здесь, похожий на муравейник. Ягуар никогда не заметит меня.
      Но какое множество животных скачет по земле, и все в одном и том же направлении. Я могу слышать, как они проносятся внизу, и каждый из них спешит. Неужели они не могут понять, что спокойствие разума можно достичь только повиснув вот так, вверх ногами, в окружении света, падающего сквозь листья?
      Все звуки смешиваются между собой, когда висишь подобным образом. Кажется, что плывешь в звуковом потоке. Животные рассуждают о важном эксперименте, который они собираются провести на этой большой встрече. Неужели это важнее, чем тот отдых, который принимает трехпалый ленивец, с похожей на мох спиной?
      – Пошли, Замшелый Мох! Ты остаешься последним!
      Не беспокойся обо мне, маленькая обезьянка.
      Она прекратила свою болтовню, и ее голос смешался с другими голосами. Я подумал, что мне бы тоже не мешало начать двигаться, но показалось позором начать движение именно сейчас, когда и листья и легкий ветерок так сладко напевали мне.
      – Мшистый ленивец, ты самый ленивый из всех, кого я только видел. Ты самый ленивый из всех живых существ.
      Нет смысла противоречить им. На самом деле, для них нет возможности узнать о проживающем где-то высоко-высоко старом существе, известном как Непревзойденная Лень. Никто из других животных никогда не видел его, потому что он провел всю свою жизнь на одной и той же ветке и совершенно сросся с лишайниками. Удивительный экземпляр. Не было такого случая, чтобы я не сравнил себя с ним.
      Говорят, что он до удивления стар, и изо всех сил сохраняет свою жизнеспособность. Мама говорила мне о нем, а ей о нем говорила ее мама. Он находится на этой высокой ветке уже много поколений, продолжая неподвижно висеть. У него был дядя, Восхитительный Ленивец, которого подстрелили охотники. Восхитительный не двинулся даже когда в него попала пуля, и продолжал висеть там, пока не сгнил.
      – А ну, стряхните с ветки этого ленивца!
      Легче влезть на гору, приятель. Ленивца нельзя сбросить с его ветки.
      – Эй ты, ужасный ленивец! Разве ты не знаешь, какая это важная встреча?
      Я продолжаю висеть здесь, разглядывая восхитительный узор на листьях. Вы можете увидеть множество удивительных мелких деталей, если будете смотреть спокойно, полуприкрытыми глазами. Все соединяется так удивительно и прекрасно, голоса вновь сливаются вокруг меня, и поблескивающие листья медленно тают, превращаясь в замечательную теплую лужу. Нет лучшего наслажденья, чем висеть, находясь на самой границе сна. Мы, ленивцы, обладаем методом достижения совершенства. Другие животные быстро засыпают и теряют все самые тонкие нюансы сна.
      Но я погружаюсь в сон очень медленно, как сок, двигающийся по стволу дерева, малость за малостью, смакуя все очарование, которое наполняет пространство между пробуждением и сном. Так много восхитительных потоков проходит через тебя, все бесконечное обаяние, которое правит в этом королевстве. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра, а только в этот счастливый момент…
      – Ай, ай, ай!
      Чей это голос? Напоминает ленивца, отделившегося от своей матери.
      – Ай, ай, ай!
      Я предпочел бы не поворачивать голову, я делаю это очень редко, но думаю, что придется. Медленно, не пропуская ничего, пытаясь насладиться всеми деталями процесса, начинаю поворачиваться. Набухли красные ягоды, новая бабочка выпорхнула из кокона.
      Пучок старого мха и сучков прокатился вдоль склона холма. Он мог свалиться от пробежавшего ягуара.
      – Ай, ай, ай!
      Неужели среди этого мха могут быть губы? Да кто же может дышать под такой коркой плесени?
      – Идем, мой мальчик, хватит висеть здесь с открытым ртом. Ты выглядишь как дядя, Восхитительный, через два дня после того, как он схлопотал пулю.
      – Непревзойденная Лень! Неужели это ты?
      – Слезай вниз со своей ветки, молодец, да поторапливайся. Нам предстоит долгий путь.

      – Ать-два-три-четыре! Ать-два-три-четыре!
      Сюда движется марширующая армия мятежников. Они проводят строевые ученья прямо на полу. Мне лучше убрать свой хвост из их поля зрения.
      – Они отрубают ножом наши хвосты…
      – Именно так!
      – Они трубкой высасывают наши глаза…
      – Именно так!
      – Отставить разговоры.
      – Раз-два!
      – Отставить разговоры.
      – Три-четыре!
      – Слушать счет.
      – Раз-два-три-четыре… раз два… три четыре!
      – Они режут, пока не остается ровным счетом ничего…
      – Именно так!
      – Отставить разговоры.
      – Норвежская крыса мочится на вас, негодяи! Ох, дорогая, я должен идти, бежать, а вся армия мятежников будет висеть у меня на хвосте. Добрый доктор бежит очень быстро, вокруг него со всех сторон летят острые хирургические инструменты: дождь из стрел мятежников.
      Вот сюда, между бутылок и трубок, через губки, на наклонный хирургический стол, вдоль его блестящей поверхности, а теперь прыжок с самого его края. Бунтовщики сползают вслед за мной.
      У меня нет выбора. Я вынужден спрятаться в ящике-убийце.
      С помощью хвоста поднимаю жестяную крышку и быстро проскальзываю внутрь, успевая опустить крышку вслед за собой. Это замечательный научный прибор: крысу, которая попадает внутрь, непременно ждет капут, будь это выносливая норвежская крыса, французская подвальная крыса, английская корабельная крыса или просто старая польская крыса, обитающая в сточной канаве. Никакой разницы, ей все равно будет капут.
      Естественно, все крысы боятся этого ящика и не хотят даже проходить рядом с ним. Да, это газовая камера. Жертва, ах, точнее заключенный, извините меня, жертва науки помещается в этот ящик ученым-профессором, который имеет возможность наблюдать за ней через небольшое стеклянное окошко. Сейчас я могу просовывать в это окно нос и глаза, чтобы наблюдать за глупыми раздосадованными солдатами, которые мечутся вокруг, преследуя собственные хвосты. Сейчас я могу завалиться на спину и немного расслабиться. Здесь есть клочок прекрасной мягкой ваты, который сойдет за подушку. Естественно, сейчас здесь нет хлороформа, иначе мне был бы капут. Временами ученый профессор использует угарный газ, от которого сосуды становятся ярко-красными. Таким образом удается получить прекрасные образцы.
      А еще ящик-убийца позволяет проверить действие некоторых типов новых боевых газов. Здесь у нас есть чудесная коллекция их, с образцами, имеющими непосредственное отношение к немецкому продукту типа Циклона Б. С патриотическим рвением, мы, ученые американские доктора, пытаемся улучшить это действие, и получаем неограниченное число грызунов для этих испытаний. Как здорово, что семья грызунов столь велика. Наши поставщики в состоянии снабжать нас белками, мышами, полевками, морскими свинками, бобрами и даже столь редкими дикобразами! Что за честь!
      Уж я-то не впадал в отчаяние всякий раз, когда ученый профессор делал отбор для ящика-убийцы. Легким взмахом своего карандаша он отмечал крыс, которые могут быть предложены науке. Такое мужество. Такая тонкость. Ученый-профессор имеет невероятно мудреные статьи, поддерживающие его репутацию, и, безусловно, он - мой кумир. На мой взгляд, он истинный супермен, обладающий передовыми методами подготовки и производства скелетов.
      Подняв крышку ящика-убийцы, я позволяю себе высунуть наружу лишь кончик носа. Принюхиваюсь. Раздраженные бунтовщики ищут меня где-то в другой части лаборатории.
      Скрытно вылезаю и мягко опускаю крышку. Мне предстоит отсечь не одну шею, прежде чем закончится эта ночь, дорогие студенты. Вы только следуйте, прямо по полу, за доктором Рэт. И старайтесь улавливать малейшие колебания воздуха своими усами. Мы крадемся тайком. Хорошо ли наточен ваш скальпель? Предстоит очень деликатная работа, посвященная памяти Клода Бернара. Может быть и я буду достоин его благословения в эту ночь из ночей, самую мрачную ночь доктора Рэт.
      – Привет, здоровяк…
      – Что? Кто… чт…
      Красавица-крыса, семейство норвегикус, стояла у двери, имитирующей нору.
      – Входи и получи немного удовольствия.
      Она медленно двинулась ко мне, раскачивая бедрами и соблазнительно помахивая хвостом.
      – Очень сожалею, я просто восхищен устройством твоей норы, но я…
      – Входи и просто обнюхай ее.
      Она подергивала задними лапами и изгибала дугой спину. Я смог только лишь несколько раз втянуть носом воздух, чтобы поддержать свой дух.
      – Да, да, милый, запах есть. А теперь, дай мне твою лапу…
      О, моя добродетель, я возбужден этой крысой. Я даже не знал, что во мне может быть нечто подобное. Я лишь могу слегка погладить лапой область ее половых органов, как описано в статье Кларка и Бриджеса, на стр… на…
      – О, крыска, ты такой плохой.
      – Я? На самом деле? Да я никогда… я не…
      – Ах, милый, идем… быстро.
      Она нырнула в свою нору! А я дрожу с головы до хвоста, с… непреодолимым желанием… покрутиться около входа в ее нору! Да, я бегаю кругами, гоняясь за ее запахом, который она распространяла вполне умышленно. Ох… ох…
      – Входи… сюда!
      Она обмотала свой хвост вокруг моей шеи и затащила меня в нору. Ее нора - это весьма восхитительная система туннелей, уходящих в насыпь из грязи и мусора, которые ученый-профессор натаскал в лабораторию. Мы уходили все глубже и глубже, туда, куда она вела меня, обернув хвостом кончик моего носа.
      – Я чувствую, что должен сказать тебе, я имею в виду, ты должна знать, что у меня не было никаких… что я был…
      – Пожалуйста, милый, не сейчас.
      Она продолжала тащить меня в темноту своей разветвляющейся норы. Идти было легко, путь свободен от камней. Вот вполне опрятное небольшое пространство. Нужно написать об этом статью и отправить ее в социологический отдел. Им нравятся подобные вещи. Теперь она подкатила носом комок грязи, закрывший вход в ее нору.
      – Теперь никто не помешает нам, дорогой.
      Затыкание норы - это высшая деятельность, согласно Аткинсону и Девису ("Изучение социологии на транспорте", 1956). Я получил золотые россыпи из сопутствующих этому факту деталей, но эта красотка вряд ли даст мне шанс сделать хоть какие-нибудь записи, да еще в трех экземплярах, и я обнаружил, что приближаюсь к ней, топая лапами по земляному полу норы.
      Негнущиеся напряженные лапы… выгнутая дугой спина… топанье… теперь остается сделать несколько прыжков в ее сторону, которые повторяет и она, отскакивая назад. Она топает, мы топаем вместе, подпрыгивая и вращаясь. Одна задняя лапа в воздухе, теперь другая, поворот, вращение, еще и еще.
      – Милый, а ты и в самом деле можешь танцевать.
      – Я лишь чуть-чуть научился этому.
      В этой норе все пропитано ее запахом. Он возбуждает мои яйца. Если бы только они были у меня… если бы только… если бы только…
      – А ну, давай, здоровяк, укуси меня слегка за шею.
      Она поворачивается кругом и прижимается грудью к земле. Как она красива, с выгнутой спиной и раскинутыми задними лапами. Ее голова высоко задрана, и я не могу устоять от соблазна, чтобы наклониться и чуть-чуть погрызть ее шею.
      Наши тела соприкасаются.
      – Ну, а теперь входи, милый, сейчас же!
      Она вращает задом, поднимает хвост. Я… Я… пытаюсь… пытаюсь…
      – Милый, задвигай его ко мне. Заколачивай, прямо сейчас!
      Я пытаюсь сделать это… но безуспешно… безуспешно… пенис не наполняется кровью и поддерживающая кость не дает никакой поддержки. (Сравните с: "Кастрированная крыса", Бентли и Свен, 1956.)
      – Милый, у тебя что-то не в порядке! - Она неожиданно отползает в сторону, лишая меня равновесия, самым обычным образом. Но в отличие от настоящего самца, я не сижу здесь, счастливо вылизывая свой пенис. Все, что я могу сделать, так это несколько профессиональных записей, которые принесут мне гораздо больше подъема и удовлетворения, когда я увижу их опубликованными в сборнике "Наука сегодня".
      Она внимательно разглядывает меня.
      – Милый, да есть ли у тебя…
      – Я многим обязан ученому-профессору за то, что он позволил мне принять участие в эксперименте по выхолащиванию, которому я подвергся вскоре после своего рожденья. Без такого сотрудничества и содействия университета эта статья была бы просто невозможна.
      – Хорошо, я очень нетерпелива, дорогой, и мне придется раздобыть крысу-солдата, который сможет сделать это.
      – Бесполезные удовольствия, длящиеся всего лишь секунду.
      – Да, милый, но мы можем делать это тысячу раз за ночь, а это не так уж и плохо…
      Она выскользнула из норы, и скоро это место заполнится солдатами. Я знаю этот сценарий. Коллинз и Моффит описали его очень подробно в своей монографии. Крысы будут лезть во все входы, драться, ссориться, щелкать зубами. Мне нужно убираться отсюда, пока еще есть возможность.
      Вновь бегу по туннелям, сквозь грязь, расчищая путь лапами и отбрасывая в сторону камни. Мне хотелось бы, с чисто научной точки зрения, суметь удовлетворить ее, чтобы лучше постигнуть все мельчайшие нюансы проникновения.

      – А где все собираются, мама?
      – В том месте, где люди воздали должное медведям.
      Возможно, там будет и он, сильный черный самец, который покрыл меня, взволновав мое сердце. В то время в долину пришла весна. Я оставила свой запах там, где он мог легко найти его, и прислушивалась, как он идет сквозь сосны, слышала его рычание и скрежет высоко поднятых когтей, когда он царапал деревья. Он царапал их высоко, гораздо выше, чем мне доводилось видеть это раньше.
      – У свалки, мама? Это произойдет там?
      Но я не останавливалась, потому что не хотела, чтобы он слишком быстро нашел меня. Быстро, но не слишком. От этого его желание должно быть только сильнее, и я продолжала движение. Я перешла через горную речку, но оставила свой запах на камнях. Он не будет беспокоить рыбу, потому что сейчас все лососи поднялись вверх по течению. Вот он вошел в воду. Я наблюдала за ним сверху, стоя на высоком берегу. Меня окружали растущие здесь небольшие деревца. А он не мог меня видеть. Но я могла видеть его: он стоял в воде, нюхая воздух, потому что знал: я где-то рядом. Я видела, каким огромным он был еще тогда, до того, как оставил свои царапины на деревьях.
      Я подумала, что мы соединились бы на самом берегу, потому что здесь много мягкого мха, но что-то вздрогнуло у меня внутри, когда он выпрыгнул из воды и взобрался на берег.
      – И все другие медведи тоже будут там, мама?
      – Да, я так думаю.
      Но был ли он все еще в этом лесу? Здесь есть и другие, дальние леса, а я знаю, что он любит бродить и странствовать. Возможно, он встречается у какой-нибудь другой свалки, далеко отсюда, с множеством других самок, обнюхивающих его. Эти мысли вызывают у меня странное ощущение, сама не знаю почему.
      – И еноты тоже будут там?
      Когда я увидела, как он взбирается на берег, то побежала так быстро, как только могла. Я слышала только стук собственного сердца, да треск веток вокруг себя. Его рев стоял над всей долиной, когда он поднимался вверх. Я знала, что он догонит меня, но не могла остановиться.
      – Взгляни, мама, вот и олени! Ты когда-нибудь видела их так много?
      Я могла слышать, как он нагонял меня сзади, двигаясь гораздо быстрее. Затем я остановилась, стараясь не казаться испуганной. Он шел прямо сквозь лес, его грудь тяжело вздымалась. Ветер обдувал его, донося до меня его запах. Я чувствовала себя испуганным новичком. Его шаги замедлились, когда он подошел ближе. Я словно ощущала вкус сотового меда, когда он приближался ко мне, это было как сладость и мучение, восхищение и испуг, запрет и, тем не менее, невозможность сопротивления. Я заревела, и он ответил мне, начиная ходить кругами.
      Мы медленно брели сквозь чащу, через поваленные деревья. Его пасть была открыта, и язык свешивался наружу. Но он не устал, нисколько. А я вся дрожала внутри. Я видела характерное темное пятно на его шее. Он сказал, что это был выстрел, выстрел охотников. Тогда он убежал, преследуемый собаками, которые так и не смогли поймать его. Он говорил, что затыкал рану пригоршнями сосновых игл. Это необходимо делать, если тебя ранят, чтобы остановить кровь и заставить ее свернуться. Да, к самому вечеру он утомил этих собак, а сам продолжал бежать еще целую ночь.
      – Ой, мама, смотри-ка, сурки!
      Итак, он ходил кругами вокруг меня, а потом так быстро прыгнул, что я заметила лишь расплывающееся пятно. Он удерживал меня в лапах, таких же могучих и крепких, как огромные деревья. Мое тело неистовствовало, и я рычала, когда он входил в меня, а затем, совсем неожиданно, моя свирепость куда-то исчезла. Нас окружали цветы. Я вновь чувствовала себя детенышем, когда он наслаждался мной. Я чувствовала, как будто вся его жизнь проходит через меня. Я тут же узнала все секреты его путешествий, в один миг все узнала о нем, или думала, что узнала, хотя возможно, что мы никогда полностью не узнаем, что на сердце у старого самца. Я знала, что он силен и не боится ничего: ни людей, ни собак, ни мрачных теней, движущихся в ночном лесу. Возможно, он чувствовал все, что было известно мне, и забирал все это с собой.
      – Мама, как много лисиц! Посмотри на их удивительные хвосты! Ты видела когда-нибудь столько лисиц? Наверное, собирается чудесная встреча!
      Затем мы шли медленно рядом, касаясь друг друга телами. От осознания, что нам предстоит расстаться, меня наполняло ощущение горькой радости. Но он заставил меня избавиться от этого чувства, и я, подчиняясь, побежала вместе с ним, без размышлений и чувств, и только наши тела плавно двигались среди весенних цветов.
      – Я вижу дым над свалкой, мама! А сколько там лосей! Не правда ли, как замечательно они выглядят, мама, какие они высокие…
      На лугу был старый фруктовый сад. Мы лежали рядом под яблонями. Бутоны уже распустились, и деревья стояли все в белом, душистом цвету. Мы лежали на солнце. Я даже сейчас могла чувствовать тяжесть его тела рядом с собой. Ласточки с развалившегося амбара носились над нами, поддразнивая нас, потому что они видели, какими умиротворенными мы были. На какое-то время я почувствовала, что стала такой же легкой как ласточка, с ярко сверкающей белой грудкой. Он внимательно смотрел на меня, говоря одними глазами, как может говорить только старый самец, охватывая всю громаду своей территории, не пропуская самых мельчайших подробностей, которые радовали его, например, шорохи крота, торопливо рывшего свои ходы с наступлением весны. Он говорил, что ему нравится слушать, как быстро копает весной крот. Он роет свои ходы весной гораздо быстрее, чем в другое время, он с силой выбрасывает грязь, потому что роет проход к самке!
      – Мамочка, когда мы придем к свалке, я смогу порыться в жестяных баках?
      Мы оставили луг и пошли по мягкой сырой земле, к тому месту, где я показала ему бьющий из земли ключ. Рыба там была очень мелкой и вся разбежалась, как только увидела нас. Там мы напились. Вода поднималась вверх через мягкую грязь, издавая слабое журчание. Я сделала несколько глотков. А когда подняла голову, он уже исчез. Старые самцы ходят бесшумно. Они уходят очень тихо, когда покидают вас. Где-то высоко, на самом ветру, порхал дятел. Я сидела некоторое время, прислушиваясь к шуму его крыльев, издававших высокий звуковой тон, уставившись в бурлящую воду. Я сидела так тихо, что все маленькие рыбешки опять вернулись, не заметив меня, но я не беспокоила их.
      – Мама, а вот и скунсы! Их целая цепочка! Мы не будем подходить к ним близко, чтобы не получить плевок в глаз.
      Но позже я отправилась следом за ним, без всякой надежды отыскать его, ведь я знала, что он ушел. Высоко на дереве я нашла отметки его когтей и не смогла дотянуться до них.

      Прокладываю свой путь из этой норы, прорываюсь сквозь последние слои грязи и мусора, и вновь высовываю нос на воздух, поближе к ораторствующим бунтовщикам. Важные шишки. И у каждого множество напыщенных идей. Но представили ли они свои соображения в трех экземплярах? Удалось ли им опубликовать хоть какие-то путанные статьи? Ни один из этих бунтовщиков не имел неприятностей с составлением аннотаций, примечаний, библиографии и индексации.
      Но вы только взгляните туда, на стол ученого-профессора. Почти законченная рукопись его книги о Королеве, шимпанзе, полная удивительных подробностей, в которой он убедительно доказывает, что повреждение моторного отдела коры головного мозга приводит к параличу ее руки. И что еще более важно, когда Королева пробуждается и обнаруживает свою руку бездействующей, она проявляет удивление.
      Это последнее замечание особенно важно, и представлено наиболее полно, с большим количеством перекрестных ссылок и аннотаций. Так и должно быть, потому что Королева была удивлена настолько, когда проснулась и обнаружила, что ее рука бесполезна, что сжевала концы пальцев и разодрала все мышцы от запястья до предплечья.
      Черт бы побрал этих плешивых крыс! Бунтовщики пытаются освободить нашу контрольную обезьяну от ограничивающего движения стула. Они уже грызут стяжки на ее передних и задних лапах!
      – Прекратите, педерасты! (Смотрите: "Содомия среди обезьян-резусов", Харрис и Логан: "…самый слабый из самцов, Сьюзи, был подвергнут содомии (мужеложеству) со стороны своих приятелей"; смотрите также мой "Научный бюллетень" за март.)
      Они освободили его! Вот он идет, разносчик особо важного вируса, который мы разработали для использования против коммунистической угрозы. Его глаза подернуты пеленой, и он ворчит, как в бреду, на собравшихся крыс. Его голова ярко светится. Ее окружает широкий круг света, похожий на радугу, и внутри него, под каждым из цветовых потоков, можно видеть содержание передачи мятежников. Вдоль радуги, окружающей голову обезьяны, бесконечной лентой вспыхивают сигналы: бегущие антилопы, гориллы, продирающиеся сквозь джунгли, гиппопотамы, вылезающие из своих болот! Они все идут, каждое животное, обитающее в мире, направляется на встречу бунтовщиков!
      В соответствии с эмоционально-реактивным фактором Кирби-Ханта, я тут же нагадил, пораженный всем происходящим вокруг обезьяны. Как вы знаете, наши молодые ученые, получающие поддержку из федеральных средств, потратили массу времени на анализ крысиного дерьма, рассматривая испражнение как убедительный признак степени эмоциональной реакции на стрессовую ситуацию. Да, сам профессор Кирби, великий профессор Кирби, должен быть приглашен со всем его опытом для подсчета того количества шариков, которое я оставил сзади себя в этой лаборатории в попытках установить порядок.

      Я медленно двигаюсь через огромную равнину. Мне нужно быть очень осторожной, чтобы слон не наступил на меня и не раздавил мой панцирь. Я никогда не видела такое множество слонов. Я уже ползу несколько часов, и все не вижу им конца. Конечно, черепаха очень медлительна, но даже если и так, колонна этих гигантов все равно длинная-предлинная.
      Я двигаюсь вдоль нее, разглядывая все, уделяя внимание каждой семье. Такая удивительная встреча. Возможно, наконец-то мне удастся решить загадку моего панциря, на поверхности которого находятся очень важные знаки, которые мне никак не удается увидеть. Там написана моя судьба, что наиболее вероятно, но ведь так и повелось: труднее всего увидеть собственную судьбу. Я только однажды попыталась разглядеть самый край ее, отразившийся в воде небольшой лужи где-то посреди джунглей. Однако временами мне кажется, что я чувствую, как весь рисунок, прожигая панцирь, непосредственно отпечатывается на моей коже.
      Я знаю многое о нем: центр рисунка составляет мое сердце. Маленький фрагмент рисунка, который я видела в луже воды, был похож на фигуру птицы, парящей за облаками, далеко от земли. И вот я пришла, волоча по земле свой панцирь, свою загадку. Неужели я буду летать, как птица?
      Мне это кажется невероятным. Но кто знает? Этот большой сбор непохож ни на что, о чем я могла бы даже мечтать. Тем не менее, это тоже записано где-то на моем панцире.

      Благослови меня, Клод Бернар! Дай бедному старому доктору Рэту силу свершить это. Волны плещутся о края длинной лабораторной раковины, и поверхность воды вспыхивает под лунным светом, падающим из окон, выходящих на юг. Вниз, Рэт, прячься!
      По воде двигалась губка с патрулем мятежников, и три крысы-моряка гребли кончиками языков. Они смеялись и шутили, не обращая никакого внимания на прибрежную кромку. Я быстро пробегаю вдоль раковины к сушилке для посуды и скрываюсь за ней.