В колонии я известен как доктор Рэт. Прожив столько лет в этой лаборатории и преуспев в самых разных науках, я могу считать справедливым, что получил этот небольшой отличительный знак, в дополнение к обычной татуировке на внутренней поверхности моего уха, какую имеют и все остальные крысы. При этом некоторые из них, помимо татуировки, имеют еще и надрезы угловой формы на кромке ушной раковины. Иногда таких резаных меток три или даже четыре, но это никак не означает, что эти крысы столь же образованы, как и я. Это означает всего лишь, что у них была удалена печень (одна метка), печень и гипофиз (две метки), печень, гипофиз и эпифиз (три метки) и так далее. А уж после того, как вам удалят сердце, вам вообще никаких меток не потребуется, ха, ха!
      Затем ваши кости просто помещаются в банку, вот так, просто помещаются в банку.
      Мне доводилось наслаждаться запахом формалина, уверяю вас, что его 5% раствора вполне достаточно для удаления всех мягких частей с тела крысы. Да, этот запах всегда приятен для моего носа, потому что я знаю, что эти кости не мои.
      Отсюда, со своего стенда в лабиринте, я могу наблюдать полностью всю эту процедуру и сообщаю вам, что сейчас мертвую крысу погружают в формалин. Скоро все мягкие части ее тела отпадут, а затем будет достаточно простого раствора карбоната натрия - отбеливающего порошка, растворенного в воде, - чтобы удалить остатки болтающихся мускулов или жира. Расходы на эту операцию весьма невелики. Разумеется, в расходы дополнительно входит и крыса, но ее это никак не должно волновать, поскольку она-то приобретает свободу!
      Смерть - это обретение свободы, вот мой лозунг. И я делаю все что могу для своих приятелей-крыс, давая им этот наилучший совет. После всего сказанного и сделанного, должно стать очевидным, что Окончательное Решение (5% раствор формалина) являет собой смерть, но смерть бывает в то же самое время и обретением свободы.
      Моя собственная история не является чем-то особенным. Я был доведен до сумасшествия в лабиринтах. Все первичные симптомы, включая дрожь, бесконечное круженье и кусанье, теперь полностью прошли, но у меня осталась странная, свойственная сумасшедшим привычка сочинять песни и писать стихи. Вполне понятно, это несколько необычно и выходит за рамки окружающей меня научной атмосферы, поэтому я и стараюсь изо всех сил сдерживать такие наклонности, усердствуя в написании истинно научных статей с использованием фактического материала. Хочу надеяться, что они являют собой самое последнее слово в науке о поведении животных.
      Вот именно, а почему им и не быть таковыми? Ведь я хорошо знаком со всеми программами, касающимися поведения животных. И как раз в данную минуту в нашей лаборатории проводится интереснейшая демонстрация, касающаяся этой темы: молоденькая крыса помещена на небольшой металлический стенд, ее задние лапы надежно приколоты с помощью обычных кнопок, а передние подняты и привязаны к металлической опоре, так что она все время находится в вертикальном положении. При этом ее глаза мечутся во все стороны. Я даже чувствую, как бьется ее сердце, и обращаюсь к ней с моральной поддержкой.
      – Не беспокойся, приятель, это продлится недолго!
      – Но что они делают со мной!
      – Ничего такого, чего они, рано или поздно, не сделают с каждым из нас, дорогой братец. Запомни лозунг: "Смерть это свобода".
      Ученый-профессор, который руководит многочисленными и разнообразными опытами в нашей лаборатории, подошел к стенду. Тщательно и хладнокровно он делает полостный прокол, вытягивая у крысы спинную жидкость. Уверяю вас, что сейчас крыса хочет только умереть.
      Смерть это свобода, братец!
      А теперь в банку, в банку ее кости.
      Спинная жидкость была исследована одним из наших младших научных сотрудников, и вот как раз сейчас он уже сливает ее в водопроводную раковину. Он прекрасно справляется с этим экспериментом. Приглядывать за подающими надежды молодыми учеными и отмечать их деятельность в моих информационных бюллетенях - неотъемлемая часть моей работы. Поначалу у этого парня нервно тряслись руки. Он выглядел почти как молодой крысенок, которого собирались кастрировать, - кстати, тех, которые весят больше тридцати грамм, отбирают для этого еще при рождении. Но после практики над полусотней крыс малый обрел подлинную твердость. И теперь с полной достоинства улыбкой он промывает лабораторную пробирку.
      А вот здесь, в термостате-морозильнике, вы видите нескольких молодых крыс, которых уже охладили до уровня на целых два деления ниже нулевой отметки.
      – Доктор Рэт, мы замерза-а-а-е-е-ем!
      – Совершенно верно, друзья мои, и вскоре вы будете кастрированы, так же, как и я. Но вы даже не почувствуете этого, потому что ваши яйца окоченеют и отскочат безо всякого вмешательства.
      – Ну пожалуйста, доктор Рэт, помоги-и-и-те-е-е нам!
      – Мои дорогие друзья, только не волнуйтесь. После того как ваши я-я-я-а-й-ца будут удалены, описание этого факта, а также и вас самих, займет должное место в информационном бюллетене и облетит весь мир.
      Вот таким образом я поддерживал веселье и бодрость среди обитателей лаборатории, помогая своим приятелям-крысам понять всю ту важную роль, которую они играют в мировых событиях.
      Теперь мне хотелось бы спеть песенку про "Трех слепых крыс". Она - часть экспериментальной музыкальной программы, которая определенным образом транслируется отдельным группам крыс, чтобы сделать их более послушными и милыми. Некоторые из них начинают при этом прижиматься друг к другу, одна из них даже производит ритмичные удары хвостом в такт музыке.
      В клетке, находящейся рядом с ними, мы действительно держим трех слепых крыс. На самом деле у нас есть двадцать три слепых крысы, которые участвуют в великолепнейшем новом эксперименте, проводимом одним весьма амбициозным студентом, о котором я писал в информационном бюллетене за текущий месяц. Он очень восприимчивый малый, и вот эта его повышенная чувствительность и послужила причиной того, что стало одним из последних повальных увлечений в нашей лаборатории: немыслимая пересадка яиц-зародышей из тела крысы-самки на самые разные участки тела крысы-самца: на хвост, на уши, на живот. И последние двадцать три дня он только и занят тем, что прививает их на глазные яблоки! Поэтому как раз все это время мы и пели для нашего многообещающего ученого. Я выхожу в центр лабиринта, поднимаюсь на Лестницу Победителя, где могу быть отчетливо виден всеми.
      – Братья и Сестры, крысы, участники хора, я хочу, чтобы мы все спели песенку "Три слепые крысы", которая является частью нашей исследовательской программы. Поем:
 
Три крысы-слепца, три крысы-слепца
К науке стремились как три молодца.
Вот только куда подевались глаза,
Три крысы-слепца, три крысы-слепца?
Когда мы учеными будем,
Для глаз мы вам яйца добудем,
Отрубим мясным тесаком.
Едва ль вам мечтать приходилось
Всерьез о подарке таком!
Три крысы-слепца, три крысы-слепца,
Получат на каждого по два яйца!
 
      Голоса крыс, доносящиеся из клетки для больных с кровоизлиянием, действительно хорошо поставлены. Вы можете наблюдать в течение ближайших нескольких минут, как одна из них будет "засолена". Если задержать ее в растворе слишком долго, то самые маленькие косточки будут отпадать. Но если все будет закончено вовремя, то все кости будут целы, их можно будет отскоблить и вычистить щеткой, пока они не засверкают, и ученый-профессор с большим наслаждением начнет их разглядывать. Всякий раз ему нужно подавать чисто обработанные кости. Видимо, это оставляет у него чувство, что работа завершена и выполнена безупречно.
      О чем же я только что говорил? Ах, да, про молодого человека, который занимался глазными яблоками. Несомненно, статья, которую он собирается написать, будет одной из самых оригинальных в этом году. Она встанет в один ряд с работами по удалению желудка и соединению пищевода с двенадцатиперстной кишкой.
      Неужели я слышу крик? Ну так извольте, поскорее заняться двенадцатиперстной кишкой с последующим отсечением головы в качестве конечной процедуры. Я хочу, чтобы каждый из вас убедился, что он умрет спокойно, без каких-либо признаков страха или судорог, в соответствии с тем, насколько молодые ученые сумеют обойтись с вами быстро и искусно. Запомните, что рентгеновские лучи могут восприниматься крысой даже после того, как ее уничтожили, отрезав голову с помощью острой пилы или лезвия, после чего ее туша разрубается на четыре части большим ножом, каким обычно пользуются мясники.
      Ну, разве это не крик?
      Неужели я действительно слышу крик? Да, это крик, и он раздается как раз из этого ряда клеток. Может быть нам пойти туда и сделать несколько записей?
      – Помогите, помогите!
      – Ну право же, мой молодой собрат, не стоит так убиваться и волновать всех вокруг по поводу вашего, весьма небольшого, вклада в науку. Съешьте лучше кусочек прессованного печенья перед тем как умереть. Съешьте с наслаждением и помните, что смерть - это свобода!
      – Что они сделают со мной, доктор Рэт?
      – Так, дайте мне свериться со своими записями… да, вот здесь. Вы будете десятой крысой, у которой на этой неделе должны вытянуть мозги с помощью шприца.
      – Помогите, помогите!
      Я, как только могу, успокаиваю моего собрата. Разумеется, это требует понимания психологии. А поскольку я уже доведен до безумия, то всегда стараюсь поддерживать необходимый мне уровень познаний в этом предмете.

      Мы все почуяли его. Каждый пес в этом районе неожиданно ощутил его своим носом. Я был на улице и как раз совершал утреннюю прогулку. Мой хозяин всегда позволяет мне делать это, и в течение часа или около того я могу обежать окрестности, но всегда должен быть от него на расстоянии свиста. Всякий раз, когда слышу этот свист, я бегу назад, за восхитительной косточкой. Но сегодня утром все сложилось иначе.
      В мире очень много самых разных запахов, и плохих, и хороших, но есть только один запах, похожий на этот, только один запах, который ни при каких условиях не может быть проигнорирован, столь вкусен он и приятен.
      Это был запах не от сточной канавы, не от еды и не от разгоряченной сучки. Не исходил он ни от растений, ни от воды, ни от чернозема. Я отслеживал его вдоль переулка, когда наконец понял, что им просто наполнен весь окружающий воздух. Откуда он распространялся? Я поднял нос и медленно повернулся кругом, пытаясь определить его направление.
      И я последовал за ним. Не следовать за ним было просто невозможно. Я бросил все и побежал. Изумительные косточки, приятные завтраки, ласковое, до влюбленности, отношение - ничто не могло сравниться с этим запахом, таким знакомым и, однако, так быстро исчезающим. Никто, никто не должен упустить его. Лови его, не давай ему улетучиться, и беги все время за ним, вот сюда, за угол, а потом прямо вдоль улицы, догоняй, догоняй его, отделяй его от всех других запахов. Ты должен пройти через огонь и воду в погоне за этим запахом.
      Через весь город - из переулка на улицы, затем вновь в переулок, поворачивая, кружа и петляя. Попадаются определенные запахи, лишь смутно схожие с ним и лишенные той подавляющей силы, которая именно сейчас воздействует на меня. Запах горящих свечей, запах реки в предрассветный час - все это лишь слабые сравнения, но дающие, однако, представление о запахе, чья природа состоит из наиболее волнующих оттенков, которые прячутся в изящном пламени свечей и в плывущих над рекой туманах. И сейчас мне кажется, что я, с поры щенячьего детства, много раз ловил прикосновение этого запаха, которое распахивало самые тайные закоулки моего сердца. Но прежде, чем я мог обследовать каждый из них, этот запах исчезал, а я так и продолжал стоять или рядом с мусорным баком, или с кучей мокрых листьев, называя себя фантазером.
      Неужели я и сейчас фантазирую?
      Со всех сторон меня окружали собравшиеся, в огромном количестве, собаки, собаки, собаки! Мы находились уже на самой окраине города и неслись вдоль его последних заброшенных улиц, застроенных маленькими ветхими лачугами, из которых выбегали и присоединялись к нам бедные изголодавшиеся псы. Тощие непоседливые существа, но их дух был так же силен и высок, как и у самых утонченных породистых экземпляров, во множестве находившихся среди нас.
      Да, да здесь кругом сверкали ошейники и позвякивали самых разных степеней медали. Собаки из светского общества, так же как и обычные дворняжки, примчались сюда, поддавшись этой неотразимой приманке. И вот мы все были вместе, вместе. Ах, как это было здорово вот так бежать рядом друг с другом, виляя хвостами, поднимая носы и обнюхивая все окружавшее нас.
      Впереди находились гончие. Они первыми достигли места сбора. Среди них были гончие самых разных мастей, и сейчас они бегали взад и вперед по обширному пустырю, находившемуся на окраине города. Старательно обнюхивая землю, они лаяли на каких-то маленьких животных, которые разбегались быстрее лисиц или кроликов и о присутствии которых можно было судить лишь по одному запаху. Ищейки выли и гонялись по кругу, собаки, тренированные на ловлю птиц, носились во всех направлениях, потому что запах распространялся очень широко. Затем на пустыре появились и остальные собаки, колли и бульдоги, терьеры и гончие, маленькие пекинесы на тонюсеньких ножках, сенбернары с громадными лапами и многочисленные дворняжки, всех размеров и видов.
      На склоне холма, возвышавшегося над ровным пространством пустыря, я увидел бездомных кошек, которые нервно прохаживались взад и вперед, наблюдая за мной. А со всех сторон пустырь обступали выглядывавшие из травы многочисленные крысы, мыши и даже кроты. Все они тоже почувствовали этот запах. Люди не воспринимали его, потому что их носы потеряли способность к этому. Но зато животные очень даже воспринимали, что мы и доказали, собравшись и образовав здесь целое море из шерсти и клыков.
      Естественно, что мы высматривали среди себя лидеров, тех собак, которые могли перевести на доступный язык все скрытые призывы, содержащиеся в этом запахе, и растолковать их суть как можно большему числу собравшихся. И тут мы увидели, что из леса, окружавшего город, появились дикие собаки.

      – Лживые собаки!
      В нашей лаборатории есть несколько таких же собак, заблудших дураков, которые пытаются возбуждать нашу молодежь революционными призывами. Естественно, мы подрезаем собакам голосовые связки, как только они поступают в лабораторию, но этого еще недостаточно, потому что, как я уверен, мы, животные, имеем еще способность общаться без слов, которая реализуется на основе сенсорных импульсов, более действенных, чем обычный язык.
      Я уже много раз высказывал ученому-профессору мнение, что мы, крысы, должны иметь в этой лаборатории свое отдельное крыло, но всякий раз безуспешно. Сейчас, когда все животные находятся в одной огромной комнате, мы можем дорого заплатить за это. В наших текущих исследованиях теплового удара мы используем чрезвычайно активную дворняжку, подобранную в каком-то переулке и переполненную порочной пропагандой. Ее посадили на цепь, разместив на бегущей дорожке, находящейся в стеклянной нагреваемой клетке. Там она бегает день за днем, торопясь навстречу своей смерти, которая ко мне, например, придет еще не так скоро. Я надеюсь, что собака вот-вот наконец упадет мертвой от теплового изнеможения, так что, пожалуй, не буду прислушиваться к ее болтовне.
      Этот пес бодрствует и днем и ночью, посылая нам возбуждающие наш мозг образы. Он глуп, но мастерски использует диапазон интуитивных излучений для передачи своих подлых изображений. Я уверен, что вы можете уловить их в воздухе. Его образное излучение чрезвычайно устойчиво и вызывает соблазнительные ощущения. И вот представьте себе, что здесь будет лежать крыса, которая должна предоставить свою трахею в качестве реального вклада в науку, и она, совершенно неожиданно, будет захвачена революционным потоком. Все ее тело будет пронизано устремлениями к свободе. А такие ощущения, как вы знаете, не могут быть разрешены.
      – Добрый день, ученый-профессор!
      Здесь вновь появился наш проф, однако, разумеется, он и не думает отвечать на мое приветствие, поскольку его интуитивный диапазон давно зарос ржавой коркой. Об этом факте можно только сожалеть, так как я собирался передать ему сообщение о том, что у него в лаборатории завелись опасные революционеры.
      Вот это да! Сюда идет его очаровательная ученая ассистентка, ее длинные белокурые волосы мягкими завитками спадают на плечи. Я конечно мечтаю совершить копуляцию с ней. Ее уши должны задрожать, как только я поглажу ее по шее, и после пальцевой стимуляции ее таза она выгнет спину, что фактически будет капитуляцией в ответ на мои сексуальные тесты. Ее внешние половые органы должно быть имеют типичный голубой цвет, так гармонирующий с ее глазами, и она несколько раз взволнованно обегает вокруг колеса, затем понимающе смотрит на меня, зная заранее, что я, сильный белый самец, могу производить сношения до семидесяти раз в течение двадцати минут, с одной или двумя эякуляциями, ха, ха!
      Надеюсь, что я понял все это правильно. Будучи кастрирован с детства, я не имею никакого собственного опыта в этом деле. Естественно, что здесь, в лаборатории, я держу и глаза и уши широко открытыми, и всегда делаю тщательные наблюдения в этой области, всякий раз, когда самка начинает нервно напрягаться и льнуть к вам. Эта блондинка, что рядом с ученым-профессором, демонстрирует буквально все признаки своей максимальной сексуальной восприимчивости. Она доводит меня до головокружения, заставляет бегать вокруг моего поворотного стола, круг за кругом. Стол представляет 12-дюймовый металлический диск. (Подробнее смотрите научную статью "Крысы на колесе", журнал "Психология", 1963.) Сейчас я на самом деле заставил его щелкать по-настоящему. Счетчик показывает, что я уже сделал пятнадцать оборотов!
      Этого пока достаточно, чтобы некоторое время я мог находиться в форме. Теперь можно продолжить свой обход территории. Как ученый профессор-безумец, я имел в своем полном распоряжении стол-лабиринт, беготня по которому позволяет мне контактировать едва ли не со всеми секциями лаборатории.
      – Доктор Рэт, я как-то очень странно чувствую себя.
      – Так и должно быть. Разве ты не та самая крыса, которую постоянно пичкают самой непригодной пищей?
      – Да, доктор Рэт, но с этим ничего не поделаешь.
      – Какую неделю ты сидишь на этой диете?
      – Это уже моя четвертая неделя.
      Ему осталась еще две недели, а затем, согласно расписанию, наступит смерть.
      – Я не хочу глубоко вникать в суть твоего самочувствии, сынок. Вероятнее всего, это начало каратинезации роговицы эпителия. Скоро ты вообще не сможешь видеть.
      – Доктор Рэт, но ведь это не физическая проблема.
      – Они ведь сажали тебя в лабиринт, не так ли? И сделали тебя чуть-чуть эксцентричным, как я представляю. Пусть это тебя не тревожит. Как только ты станешь полностью сумасшедшим, ты получишь соответствующую степень еще и в психологии.
      – Доктор, но ведь это даже не умственная проблема.
      – Не физическая и не умственная? Но, мой мальчик, что же еще может здесь быть в таком случае?
      – Моя душа.
      – Известкование почек и хрупкость костей, вот все, что беспокоит тебя, ну, может быть, еще повышенная раздражительность.
      – Нет, доктор, это самая глубоко расположенная часть моего существа, то, что я имею в виду.
      – Ты полагаешь, расположенная более глубоко, чем может проникать французский резиновый катетер номер восемь?
      – Глубже, гораздо глубже.
      – Уж не пытаешься ли ты сказать мне, ученому профессору-безумцу, что у крысы есть некая часть, совершенно неизвестная человеку?
      – Мой свет, доктор, свет внутри меня…
      – …введенный через прямую кишку…
      – Доктор, я вижу внутри себя фонтаны света. Доктор, мы все вышли из этого фонтана.
      – Все мы вышли из совокупления, мой дорогой приятель. Сколько тебе лет? Это не очень удачно, что у нас, в этой лаборатории, нет достаточного полового воспитания. Вот к чему приводит использование стеклянных трубок в экспериментах с девственницами.
      – Я без возраста, доктор, и вне времени.
      Бедная раздутая крыса смотрит на меня такими блестящими глазами, что я не сомневаюсь - ей ввели небольшое количество амитала натрия. Она уходит прихрамывающей походкой, чтобы поговорить с другими крысами и развить там свою доктрину. Но на такие занятия у меня просто нет времени. Смерть - это свобода, вот всеобъемлющая доктрина.

      Дикие собаки - это и есть наши лидеры. Они рассказывали, что годами преследовали этот запах, и вот он привел их сюда, на это большое собачье сборище. Дальше мы пойдем все вместе, и вот мы уже покидаем опустевший пустырь на окраине города и отправляемся в лес, и дикие собаки ведут нас. Здесь они демонстрируют нам свое очевидное превосходство, пробираясь сквозь заросли с помощью своих быстрых и надежных лап. Они все время ловят носом запах, и так же делаем мы. Со всех сторон от меня бегут собаки, с лаем продираясь сквозь деревья и кусты.
      Среди нас есть и несколько старых собак, у них очень толстые животы и слабое зрение. Тем не менее, они стойко держатся и не отстают. Те, которые оставляют нас в этом походе, делают так потому, что другой запах, запах дома, оказывается слишком сильным для них.
      И я вдыхаю его, это старое привычное наслаждение. Все мы, за исключением диких собак, должны чувствовать его, потому что он очень силен, полон любви, сильной привязанности и приятной еды. Мы можем отыскать его в воздухе, на земле, можем отыскать где угодно вокруг нас, но бежим от него, понимая его опасность. При этом остаются разбитыми много сердец, и мое в том числе, потому что мои хозяева очень хорошие и добрые, заботливые и мягкие…
      Но мы рвемся вперед через лес, оставляя сзади наше прошлое. Мы пьем из лесных ручьев, мы рвем наши привязанности. И беспризорные собаки, которые так хорошо знают эти леса, бегут рядом с нами и вдохновляют нас своим лаем.
      – Вперед собаки, вперед! - кричат они, и этот крик кажется нам чудесным и волнующим. Дикие собаки буквально пропитаны этим загадочным запахом и возбуждены им, доведены не до безумия, нет, но до экстаза, и их экстаз заразителен. И мы продолжаем бежать вперед, оставляя любовь позади.
      В их окружении возникает чувство солидарности, о существовании которого я и забыл: быть самим собой, следовать своим собственным законам, слушать только язык ветра под солнечными лучами, падающими сквозь листву и освещающими землю под нашими ногами. Впереди я вижу яркий коридор деревьев, прекрасный и бесконечный. Отсюда я бегу прямо к закату, мое сердце принадлежит только мне, и сам я свободен!
      – Куда же мы направляемся? - выкрикивают некоторые засомневавшиеся собаки, видимо, их все еще притягивает старый дом, удерживая на длинной привязи.
      – Только следуй за своим носом, приятель! - со смехом кричит им одна из диких собак, и убегает прочь, делая фантастические прыжки своими могучими лапами. Это одна из опьяненных запахом, опьяненных так глубоко, что кажется, будто она летит. Ее исчезающий где-то в золотом коридоре хвост заставляет меня бежать еще быстрее, чтобы поймать ее, чтобы бежать с ней в самой голове стаи. И я целиком предаюсь наслаждению бегом. Теперь я собака в абсолютном движении, завывающая и счастливая.
      Мы мчимся вдоль этого золотистого коридора, пока он не становится багровым, а потом продолжаем бежать прямо к неподвижно застывшему солнцу. Сейчас бег особенно великолепен, когда все бегущие фигуры сливаются, когда все собаки выглядят одинаково, когда одно настроение охватывает всех. Где же мне приходилось делать такое раньше? Это ощущение кажется таким знакомым, но однако оно не похоже ни на одно из моих воспоминаний с самой поры щенячества. Но где-то, иногда, возможно в мечтах, я уже бежал именно вот так, рядом с моими братьями, на закате дня.
      Эти ощущения, такие слабые и хрупкие, так волнуют мои чувства, что я не могу удержаться и начинаю лаять. Я тявкаю, подвываю, обращаясь ко всем, не переставая восторгаться:
      – Вы помните, вы помните?
      – Да! - отвечают они. - Да, мы помним!
      – Что вы помните?
      – Вот это, это! - кричат они, и мы бежим вдоль лесистого склона холма прямо к багровой от заката долине, где над нашей головой раскинулось открытое небо.
      Мы решили выбрать эту долину как место ночного отдыха, потому что здесь есть вода, и потому что солнце уже садится. Мы лежим, и одна за другой собаки, бежавшие сзади нас, появляются в долине и присоединяются к нам.
      Утомленные, мы говорим очень мало, охваченные желанием лишь немного вот так тихо полежать, в то время как на небе медленно загораются звезды. Некоторые из нас барахтаются в воде, а некоторые, все еще охваченные восторгом, кружат где-то на дальних границах пространства, занятого стаей, но большинство все же тихо лежит, свесив языки. Наши лидеры расположились в центре стаи, образуя единое мощное ядро, которое, как мы понимаем, и должно олицетворять наше желание. Но и на самых отдаленных флангах тоже находятся сильные и внимательные наблюдатели, одни из них сидят, а другие находятся на боевом дежурстве.
      Пока я лежу, вот так, в тишине, прислушиваясь к негромкому журчанью соседнего ручья, мне кажется, что запах становится частью меня. В то же самое время я чувствую, что он как туман обволакивает нас. Но может быть это само мое тело - часть его внутренней природы? Я не могу этого отрицать.
      – Так куда же мы направляемся? - вновь спрашивают некоторые собаки.
      – Лежите спокойно, братья, - отвечают им, те, находящиеся в центре.
      – Какой запах, какой запах, - повторяет одна из старых собак, выходящая, прихрамывая, из тени. У нее длинная шерсть, забитая репьями, и слезящиеся глаза. Но она, кажется, и не замечает собственного плачевного состояния, так велико ее восхищение от удивительного запаха. - Постоянно этот запах, - говорит она, укладываясь рядом с дикими собаками. Мы видим, что она даже не вспоминает о самой себе, охваченная старческими горестями. Она засыпает первой, и мы видим, как она подергивается и бежит во сне, как будто вновь обретая молодость. Она скулит и воет всю ночь, а когда мы просыпаемся утром, то видим, что она мертва, и мы съедаем ее.

      – Доктор Рэт, доктор Рэт…
      Молодая самка подзывала меня к своей клетке. Она нуждалась в моей специальной консультации по поводу наложенного на ее живот бандажа, который весьма беспокоил ее.
      – Да, моя дорогая? Твой бандаж затянут слишком туго?
      – Да ведь они вырезали в моем животе дыру!
      – Да, да, разумеется. Это сделано вполне уместно, для того, чтобы у них была возможность вставить туда пластиковое окно и наблюдать за развитием и движениями вашего эмбриона.
      – Но я ненавижу это! Я отгрызу его! Я прокушу этот бандаж!
      – Ну пожалуйста, дорогая, не стоит так нервничать.
      Должен сказать, что она вообще выказывает отнюдь не самое лучшее отношение к науке. Было просто необходимо иметь там это окно, для того, чтобы вставить через него тонкий волос и с его помощью легко касаться маленьких крыс, пока они будут развиваться и расти внутри нее. Это часть новой программы, для которой я подготовил обширные заметки. Можно изучить очень многое, касаясь эмбриона волосом, но, естественно, что только наиболее подготовленные студенты могут справиться с таким экспериментом. Как при этом мы можем ожидать, что эта крыса проявит понимание относительно самых важных аспектов программы "Окно в животе"? Тем не менее, это моя прямая обязанность сделать ее более восприимчивой к этому исследующему волосу.
      – Пожалуйста, не позволяйте им причинять мне эти страданья…
      Я думаю, короткая песенка может взбодрить ее:
 
Вся кожа шелушится,
Из раны кровь сочится:
Теперь они большую дверь
Поставили туда.
В нее вам можно заглянуть
Без всякого труда!
 
      Но мне нужно двигаться дальше, к следующей клетке, где специальная магниевая диета уже вызывает неизбежные клинические судороги:
 
Волосы падают, мучит невроз,
К тому же понос и атеросклероз,
Спазмы душат болью адской,
Вместе с гриппом азиатским.
 
      – Доктор Рэт, я не могу больше есть!
      – А, уж не тот ли ты парень, которому отрастили до того кривые зубы, что они врезались в небо?
      – Это кошмар, доктор Рэт. Мой рот - это сплошной кошмар.
      – И мы с необычайным интересом наблюдаем за тобой, приятель. Есть вероятность, что зубы могут вырасти еще выше и проткнуть твой мозг. Иди за мной и подпевай! Начали:
 
Овуляция нарушена,
Лимфадема обнаружена,
Тимус погублен,
Пенис отрублен!
 
      Прошу меня извинить, но ученый профессор уже привязал прочную нитку к моим верхним резцам. Теперь я оказался висящим в воздухе на своих собственных зубах, выполняя часть программы "Проникающая терапия". Что за красота, болтаться вот так во все стороны.
      – Нападай на них, доктор Рэт! Кусай их!
      Это из своей клетки кричит мне радикально настроенный молодой крысенок. Так или иначе, но оказалось, что наша молодежь уже развращена этой проклятой болтливой собакой, излучающей в интуитивной части диапазона. Может быть, крыса как раз ожидает, что ей отрубят голову, и вот неожиданно в ее мозг поступают изображения, излучаемые по интуитивному каналу этим исчадием ада, собакой на бегущей дорожке. Крысе покажется, что она участвует в марше вместе с дикими собаками. Высокий интеллект собак обеспечивает им большие возможности быть источником подобных передач, а нахождение здесь, да еще в тяжелом стрессовом состоянии, только увеличивает энергию их излучения. Наша лаборатория просто гудит от революционных настроений.
      – Ты, непотребный и отвратительный дворовый пес, как только ты осмелился посеять семена разногласия среди этих счастливых крыс!
      Революционизированная дворняжка смотрит на меня покрасневшими полуприкрытыми глазами. Вы уже ощутили неуловимость ее передачи, не так ли? И уже оценили все хитрые инсинуации по поводу некоей свободы, которые должны быть усилены за счет распространения какого-то специфического запаха? Но я знаю правду, и громко объявлю ее всем: