А когда Кампанелла дошел до процедуры зачатия детей, Бруно с изумлением увидел, что его превзошли! Добиваясь усредненного потомства, Кампанелла думал сочетать толстых с худыми, старых начальников с юной прислугой, а легкомысленных резвушек с учеными мужами. И делать это полагалось только при благоприятном расположении планет, под прямым руководством опытных наставников.

Прочитав этот кусок, Бруно лишь почесал затылок — до такого даже он как-то не додумался. И лишь дочитав до конца вложенные в шкатулку размышления аналитиков Ордена, увидел, что возможно даже это. Индейцы находились в полной власти Церкви, а потому делать с ними можно было все. Действительно все!

Такой власти над материалом он еще не имел никогда.

Когда карета, прорвав караул добровольных патрульных из Лиги, влетела на территорию юдерии, Томазо уже терял сознание.

— Где Авраам?! — заорал из окна кареты Гаспар. — Где эта старая дохлятина?!

Томазо выдернули из кареты, бегом внесли в дом еврея-врача, уложили на хозяйскую кровать, и через несколько мгновений старика притащили.

— Не дай бог, если умрет! — рявкнул Гаспар. Еврей опешил.

— Но указом короля евреям запрещено заниматься медициной…

— Да мне плевать, что там в указе короля! — заорал Гаспар. — Приступай!

— Я не буду нарушать указа Короны, — решительно отказался старик. — У меня семья.

Гаспар побагровел.

— Слушай меня, старый пень. Если он умрет, я подготовлю два десятка доносов о том, что вся твоя семья лет шесть назад приняла крещение — где-нибудь в Старой Кастилии… и ты знаешь, что интереснее всего?

Старик молчал.

— Интереснее всего, что все документы, какие нужны, чтобы заживо сжечь всех твоих детей и внуков, найдутся! И свидетели найдутся! Ты понял меня?!

Еврей глотнул и опустил голову.

— Да, я понял, сеньор.

— Все, — отрезал Гаспар, — приступай.

Он хлопнул одного из носильщиков по тонзуре, и монахи поднесли его к лежащему на кровати и уже почти ничего не видящему и не слышащему Томазо.

— Давай, брат, не сдавайся.

Амир изнемогал. Все шло относительно благополучно первые три недели, а затем как прорвало, и рабы начали умирать один за другим. Сначала начинался понос, потом — рвота, а затем они отказывались есть и начинали медленно угасать.

— Все как прошлый раз, — сокрушенно качал головой управляющий. — Я тогда три четверти товара потерял. Холера, наверное…

— Это не холера! — яростно возражал Амир. — Будь это холера, вы бы здесь все уже полегли; черные раза в два здоровьем крепче!

Он проверил воду, но она была чиста. Он тщательно изучил крупу, но, кроме множества высохших, абсолютно безвредных для человека личинок, ничего не обнаружил. И лишь когда он проверил именно ту, самую старую, бочку с водой, из которой поили исключительно рабов, все стало ясно. Вода цвела!

Следующие два часа Амир вместе с управляющим сидел за расчетами. И, как и думал Амир, кипятить воду, перед тем как раздавать рабам, оказалось довольно выгодно. Невзирая на изрядные расходы топлива.

— Где это видано, чтобы специально для рабов воду варить? — не сразу поверил в необходимость меры управляющий.

— А с другой стороны, — засомневался подошедший позже капитан, — если мы израсходуем кухонное топливо на рабов, что будет есть команда? Сырую крупу?

— И где гарантия, что они перестанут дохнуть и падеж товара уменьшится? — вторил ему управляющий.

Амир лишь развел руками.

— Вы сами понимаете, какие деньги вы недобираете на смертях. Попробуйте, а потом и будем решать, что лучше.

Когда Бруно прибыл в Коронью, порт кишел евреями. Многие были одеты в обычное христианское платье, и все они рвались на палубы безостановочно прибывающих из Неаполя, Стамбула и Генуи судов.

— Скоро срок истекает, — усмехаясь, объяснил ему один из матросов. — Кто не успеет, всех — в рабство…

— Я слышал, у кого денег нет, — подключился второй матрос, — жребий бросают, кому из семьи добровольно, до срока в рабство продаваться, чтобы остальные смогли места на корабле оплатить.

— И что… им всем разрешают выезд? — удивился кое-что знающий Бруно.

Тот лишь пожал плечами.

И лишь когда Бруно признал, что без помощи своих верительных грамот ему на корабле места не занять, и зашел в местное отделение Ордена, ему рассказали все как есть.

— А почти никто не вырвется, сеньор Хирон, — улыбнулся ему секретарь. — Мы с генуэзцами договорились.

— О чем? — не понял Бруно.

Секретарь улыбнулся еще шире.

— Здесь евреи платят за вывоз — нашим же людям, а в море их просто «дочищают» и сбрасывают за борт. Чисто и аккуратно. Никто еще не догадался. Доходы с генуэзцами — пополам.

— Действительно умно… — пробормотал потрясенный Бруно.

Даже ему было чему учиться у Ордена.

— Эх, если бы еще неаполитанцы да турки не мешали… — мечтательно вздохнул секретарь. — Но они уперлись; говорят, «нам самим хорошие мастера нужны», вот и перебивают… наш доход.

Бруно лишь развел руками. Среди евреев и впрямь было много хороших оружейников, ткачей и красильщиков. Понятно, что кое-кто воспользовался моментом.

— Ну что… есть одно место до Сан-Паулу, — просмотрел бумаги секретарь. — Каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное. Вас устроит?

— Вполне.

Томазо приходил в себя десятки раз и все время видел что-то новое: то свои кишки на широком серебряном блюде, то сосредоточенно укладывающего что-то в его животе врача, а порой даже Астарота. Вероятно, дух ждал третьего вопроса, но Томазо не знал, о чем спросить.

А однажды Томазо проснулся и почему-то понял, что выкарабкался. В доме стояла мертвая тишина, а рядом на стуле, выпрямившись, как в последний миг перед смертью, сидела девчонка лет пятнадцати.

— Вам почта, сеньор, — испуганно произнесла она и подала поднос — тот самый, на котором, кажется, лежали его кишки.

Томазо протянул руку, нащупал конверт, вскрыл, поднес к лицу и вытащил сложенный вчетверо листок.

«Брат, я к тебе приходить не буду. Извини…»

Томазо улыбнулся. Это был почерк Гаспара.

«Пользуясь тем, что часовщика ты мне отдал, я попытался его догнать, но все решили те часы, что я возился с тобой. Он ушел. Через Коронью».

Томазо досадливо крякнул. Похоже, что Бруно широко воспользовался всеми его бумагами.

«Секретарь отделения сообщил, что посадил „сеньора Томазо Хирона“ на судно до Сан-Паулу лично. Ну, ты и сам понимаешь, что это значит…»

Томазо понимал.

«Когда выкарабкаешься, лучше езжай прямо за ним. И в мыслях не держи показаться на глаза кому-нибудь из Ордена, да и вообще на улице».

Томазо насторожился.

«На покойного Генерала прямо сейчас валят вину за потерю корабельных мастеров. Изабелла в истерике — флот некому достроить: все, кого не сожгли, уже в Англии, Голландии, а то и в Московии…»

Так оно и было. Корабельное дело оказалось в таком кризисе, что инквизиторов заставили целенаправленно хватать заморских купцов, чтобы после осуждения и сожжения Корона и Церковь могли завладеть их судами. Дипломатический скандал поднялся жуткий.

«Главного Инквизитора сняли и готовят к показательному аутодафе. Совет открещивается и явно жалеет, что так легко тебя выпустил. Уже появились желающие сунуть тебя лет на двадцать-тридцать в каменный мешок. Или, к примеру, отправить в картезианский монастырь. Как тебе эта идея?»

Томазо поморщился. Картезианцы славились обетом вечного молчания; именно туда сбрасывали провинившихся агентов и шпионов.

«Я и сам — на краю… чувствую. Говорят, один из тех грандов, на которых я бумаги для обвинения в ереси готовил, в Гранаде показал себя настоящим героем-крестоносцем. А теперь вроде даже в постель к Изабелле пролез. Если это правда, мне конец. Сделают крайним, как тебя сейчас. Ладно, выздоравливай…

Ах да, чуть не забыл. Если что не так пойдет, ищи меня в Ватиканской библиотеке. Отец Клод меня к себе давно уже зазывает. Пишет, устал от теософов, нужны просто толковые люди…»

Томазо свернул письмо и задумался. Все дело было в этой новой генерации — типа Хорхе. Эти новые не проходили той суровой школы, какую прошли Томазо, Гаспар и даже Генерал, потому и не выдерживали давления Папы и курии. Ну и… сдавали своих, наверное, даже не понимая, что тем самым ослабляют себя.

— Свечу, — потребовал Томазо.

Девчонка вскочила, нашла на столе кресало и трут, зажгла свечу, быстро поднесла к постели.

Томазо протянул письмо к желтому язычку, подпалил чуть менее желтую бумагу и, держа горящее письмо над полом, тщательно его сжег.

— Пепел растереть, — приказал он и откинулся на подушку.

Он изрядно устал.

Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра уже совсем было отчаялся, когда появился человек Ордена.

— Что, совсем плохо? — усмехнулся монах. Брат Агостино напрягся.

— Ладно, не смущайся! — рассмеялся монах. — Я же вашу кухню насквозь вижу. И ситуацию знаю: все на всех доносят, а денег ни у кого. Только и выгоды, что таскать их нагишом по городу на веревке да выстраивать в церкви в санбенито.

Так оно и было. Три четверти города, как и всей окрути, принадлежали Ордену, а с остальных взять было нечего. Вообще ничего! И вся работа Инквизиции как-то сама собой застопорилась.

— В Сарагосу на повышение хочешь? Там еще есть в чем поковыряться…

Брат Агостино вздрогнул.

— А… кто? Почему? Почему именно я?

Человек Ордена отыскал взглядом кресло и тут же вольготно в нем раскинулся.

— Ты ведь Томазо Хирона знаешь?

Брат Агостино замер.

— Д-да…

— А показания на него дать не хочешь?

Монах смотрел на него так внимательно, так испытующе, что внутри у брата Агостино все оборвалось.

— Н-нет…

— А, я понял! — рассмеялся монах. — Ты, наверное, хочешь обратно в отсекающие!

Агостино открыл рот да так и застыл, а монах, передразнивая манеру сборщиков подаяния, гнусаво запричитал:

— Пода-айте на храм Пресвятой Девы Арагонской…

По спине брата Агостино промчалась ледяная волна. Он и не подозревал, что хоть кто-то знает о том, кем он был в прошлом.

— Я могу это устроить, — пообещал монах.

— Нет! — замотал головой Комиссар. — Брат Томазо — прекрасный человек и верный слуга Церкви и Папы!

И тогда смех прекратился, глаза гостя полыхнули тигриной яростью.

— Ты не понял, Комиссар. Твой Томазо уже обвинен. И ссылка в картезианский монастырь — самое сладкое, что его ждет.

С плеч Агостино словно свалилась гора.

— Уф-ф… так бы и сказали. Видел я его с лжеинквизитором в одной компании. Это подойдет?

Гость рассмеялся.

— Еще бы! Как раз то, что надо.

Первый же шторм вызвал у Бруно приступ удушья, настолько сильный, что той же ночью к нему пришел Христос.

— Завидую тебе, — сказал сводный брат по Отцу.

Бруно с трудом удержался от рвотного позыва, так ему было плохо. Он не видел, чему тут можно завидовать. И тогда Иисус улыбнулся, подсел к нему на ложе и возложил руку на лоб. Стало полегче.

— Мной Отец пожертвовал, а тебе позволяет все…

— Старый стал… — выдавил Бруно.

Он частенько видел, сколь многое разрешают состарившиеся родители своим последышам.

— Нет, — покачал сияющей головой сводный брат. — Не в этом дело. Просто ты талантлив. Ты действительно Мастер…

Бруно вздохнул. Он всегда знал это, но сегодня ему вовсе не казалось, что он сумеет принять огромное отцовское наследство целиком.

— Ты сумеешь, — улыбнулся Христос. — Главное, не пытайся никого превзойти и просто делай то, к чему призван. Будь уверен, имеющие уши то, что Я сказал, услышали. Остальные — твои.

Гаспар почуял запах жареного одним из первых — уже по тому, как изменился поток проходящих через него документов. Нет, формально придраться было не к чему, однако он привык доверять интуиции, а она говорила: на Томазо травля не кончится, и пора искать новое место. Поэтому очередное предложение отца Клода из папской библиотеки Ватикана Гаспар принял мгновенно. Оставил в секретариате Ордена письменное требование Папы, поручил заботу о раненом Томазо своему лучшему агенту и через две недели был уже в Риме.

Надо сказать, знавший Гаспара лишь по архивной переписке, отец Клод был поражен тем, что увидел.

— Архивариусов у меня достаточно, — глядя снизу вверх на восседающего на двух крепких монахах гиганта, предупредил ведущий историк Церкви. — Теософы мне тоже не нужны; проку от них никакого. Мне нужны практики. Такие, как ты. Или как те восемь человек, что я нанял вместе с тобой.

Гаспар удовлетворенно рассмеялся и подал знак носильщикам, чтобы его усадили на стул. Но когда отец Клод обрисовал главную проблему, он призадумался. Тридентский собор 34 уже лет тридцать не мог сделать простейшую вещь — ввести единый христианский календарь.

— Святые отцы уже до драки дошли, — пожаловался отец Клод, — а толку — чуть.

Собранные со всей Европы теософы не могли договориться о том, сколько лет от сотворения мира прошло на самом деле. Данные византийского календаря не совпадали с данными Блаженного Августина, и те и другие отличались от данных Иеронима и Феофила. И даже у дотошных евреев различие в датировках доходило до 2112 лет.

— А пока нет единой шкалы, мы не сможем договориться даже о дате рождения Иисуса, — печально признался отец Клод. — А без этого… сам понимаешь…

Гаспар прикусил губу. Шкала событий от сотворения мира была единственной опорой, а при таком разбросе датировок Иисус мог родиться как 500, так 2500 лет назад.

— А вы не пытались идти к дате рождения Спасителя от дня сегодняшнего? — поинтересовался он. — От Папы к Папе… из настоящего — в прошлое.

Отец Клод язвительно улыбнулся, подошел к ближайшему стеллажу и вытащил две подшивки желтых от времени документов.

— Вот булла Бенедикта V, а здесь — булла Бенедикта VI. Ты их отличишь?

Гаспар и сам уже понял, что сказал глупость. Пап никто никогда не нумеровал, а дата на буллах была одна — день месяца и число лет, прошедших от избрания Папы. Безо всякой привязки к противоречивым шкалам «от сотворения мира». Даже лучшему теософу этот гордиев узел священного беспорядка было не разрубить. Здесь и впрямь нужен был практик.

Амир контролировал каждый шаг повара и раздатчика, жестко следил затем, чтобы воду «варили», а котлы отмывали от остатков пищи, и все получилось. Как только рабы перестали получать тухлятину, падеж иссяк сам собой.

— Будем в Сан-Паулу, свечку Пресвятой Деве поставлю, — пообещал как-то потрясенный управляющий. — Чистое чудо вышло! Всего четырнадцать трупов за весь рейс…

Но он ошибался. Едва судно пристало к дыхнувшему пряным запахом цветения зеленому берегу, погибла та рабыня, за которую хлопотал Амир, — пятнадцатая. Амир следил за ее умиранием все последние две недели, видел все симптомы, но определить болезнь так и не сумел — недоучился.

А потом конвоиры начали дергать за цепь, рабы, оскальзываясь в устлавшем полы трюма дерьме, побрели наверх, и Амир получил расчет и одним из последних спустился на берег. Дикарей уже передавали из руки в руки тощему, с желтым от тропической лихорадки лицом монаху, а на берегу стояла, наверное, половина всего поселка.

— Из Кастилии кто есть?! — встречая немногих пассажиров, кричали из толпы.

— Из Наварры никого?!

— Мусульмане здесь есть?! Ну хоть один?

Амир улыбнулся и поднял руку.

— Кто тут мусульман ищет?

— Друг! — тут же накинулись на него двое. — Ты откуда? Из Гранады?

— Арагонец я, — не в силах отбиться от объятий, рассмеялся Амир. — А в Гранаде только учился.

— Ну что? Ты, конечно, к нам? Давай, брат, не прогадаешь!

— Контрабандисты? — прищурился Амир. — Я не против. Работа знакомая.

— Не-е… — затрясли головами новые знакомцы. — Контрабанда у нас за голландцами. Злющие… чужих в свое ремесло ни за что не пустят!

— А кто вы тогда?

Новые знакомцы рассмеялись и повели его прочь от медленно расходящейся толпы, в тень огромных, втрое выше, чем в Арагоне, деревьев.

— Черных видел? Сегодня привезли…

— Ну…

— Сегодня же наши будут. Всех уведем.

Они тронулись в путь сразу.

— На ночь глядя каплуны никуда не тронутся, — на ходу объяснял вожак — плотный, невысокий марокканец с библейским именем Муса. — А к утру мы уже все приготовим.

— Вы здесь что, — поднял брови Амир, — совсем Церкви не боитесь?

Муса захохотал:

— Здесь они нас боятся! Пробовал один каплун Инквизицию ввести, так его баски раздели, на столе животом вниз привязали, вынесли стол на площадь, и всю ночь, кто хотел и чего хотел, ему засовывал! А утром выгнали…

Амир неловко рассмеялся.

— И много… желающих было?

— Да с ним весь город породнился! — захохотали товарищи Мусы. — От Наварры до Старой Кастилии!

Отсмеявшись, Муса начал рассказывать, как здесь что, и Амир не переставал удивляться. Конституции фуэрос, казалось, напрочь истребленные Церковью, здесь, под тропическим солнцем, снова расцвели. Каждый прибывший тут же примыкал к своим, и каждый народ или народец прочно занимал свое место под солнцем — как в ремесленном цеху. Евреи сняли пробы и опознали в здешних реках золото. Арагонцы весьма успешно разводили скот. Кастильцы заложили сахарные плантации. Ну а мориски, которых все звали мамелюками 35, промышляли кражей рабов, которых они продавали кастильцам и арагонцам за золото, которое все они выменивали у евреев. — Я тебе говорю, Амир, здесь хорошая жизнь! — размахивал руками Муса. — И люди — не чета Европе. Каждый — сам себе сеньор!

— Здесь со всеми договориться можно, — поддержали его товарищи, — кроме каплунов, конечно…

Священников ненавидели все.

— Ну, делали бы они свое дело, — размахивал руками Муса, — крестили там… хоронили, венчали — им бы люди только спасибо сказали. Но они же в каждую дырку — затычка!

Амир слушал и лишь качал головой. Не так давно появившиеся в Парагвае монахи уже почти завладели всем.

— Лучшие золотые прииски, думаешь, у евреев?! — возмущенно гомонили товарищи Мусы. — У Ордена!

— И самые большие плантации!

— И конезаводы!

— И корабельное дело!

Словно опухоль, которую Амир видел в университетской лаборатории, Орден уже раскинул щупальца и здесь и жадно, методично высасывал все, что могла дать эта бесконечно богатая земля.

— Страшно подумать, сколько они денег сюда вогнали, — подвел итог Муса. — Но и места хватают самые лучшие!

Амир понимающе кивнул. Он, как всякий арагонец, помнил и откуда у Церкви такие деньги, и эту повадку — хватать главное.

А потом они — уже в полной темноте — вышли к мосту через неглубокую, быструю речку и принялись за работу. Подпилили опоры моста, подрубили несколько деревьев, чтобы двумя-тремя ударами топора уронить этих гигантов на дорогу и отрезать пути к отступлению, и проверили загодя подготовленные пороховые заряды.

— Все как всегда, — выдал последнее указание Муса. — Главное — выбить охрану из доминиканцев. Остальные побегут.

Корабль был большой, шел ходко, прибыл в Новый Свет быстрее всех, кто отошел от причала вместе с ним, и пристал к причалу в Сан-Паулу глухой ночью.

Пошатываясь от многодневной качки, Бруно сошел на берег и в растерянности замер. Таких больших деревьев он еще не видел никогда.

— Из Наварры кто есть?! — кричали немногие встречающие.

— Мусульмане есть?!

— Сеньор Томазо Хирон! Вы здесь?!

Бруно вздрогнул, и к нему тут же подошел высокий, подвижный монах лет сорока пяти.

— Это ведь вы брат Томазо Хирон?

— Да, — преодолев мгновенное замешательство, кивнул Бруно.

— А вы молодой… наверное, из этих, новых… — прищурился монах. — Давайте отойдем в сторонку. У меня здесь лошади.

Бруно последовал за ним к стоящим у лошадей охранникам, и монах запалил трут, от него — факел и протянул руку.

— Ваши полномочия, пожалуйста.

— А? Ах да, — вспомнил Бруно и открыл шкатулку. — Вот, пожалуйста.

Монах принял бумагу, медленно, внимательно прочитал текст, затем посмотрел бумагу на просвет и кивнул:

— Все в порядке. Меня зовут братом Херонимо. Прямо сейчас и тронемся.

— А как же гостиница? — вспомнил, как хорошо его встречали в каждом городе, Бруно.

— Нет-нет! — засмеялся Херонимо. — Об этом забудьте. В вашем положении лишние глаза ни к чему.

Заметил замешательство Бруно и пояснил:

— Здесь голландских шпионов — каждый третий. Все евреи за голландцев, все евангелисты, само собой, — тоже. Здесь все за них, даже магометане. Как по краю пропасти ходим.

Бруно сделал вид, что понимает, в чем дело, и достал маршрутную карту.

— И это спрячьте, Томазо, — улыбнулся Херонимо. — Сегодня мамелюки готовят налет на караван черных рабов. Так что указанной в карте дорогой мы не поедем.

— Вы все знаете! — потрясенно развел руками Бруно и вспомнил, как это говорят высокородные люди. — Мне даже неловко…

Брат Херонимо рассмеялся.

— От вас и не требуется знать местные особенности. Ваше дело — задание Папы выполнить да трудное время пересидеть. Генерал мне все давно написал.

Бруно прикусил губу. Он чувствовал, что тоже буквально ходит по краю пропасти.

Агент Гаспара появился, когда Томазо уже начал вставать. Показал условный знак и сразу же приступил к делу.

— Как вы?

— Полегче.

— Тогда собирайтесь, вам пора.

— Но…

— Собирайтесь, — непреклонно повторил агент. — Началось.

— Что началось? — насторожился Томазо.

— Австриец вошел в Рим.

Томазо обмер. Он этого ждал уже давно. И все равно было жутковато.

— А Папа? — осторожно поинтересовался он.

Агент цокнул языком.

— Папа в плену и уже готовится подписывать бумаги.

Томазо насторожился.

— И что это за бумаги?

— Например, о запрете работорговли для всей католической Церкви.

— Рогса Madonna! 36 — охнул Томазо. — У нас же половина казны на этом держится!

Агент лишь развел руками, а Томазо сосредоточился.

Подобный документ резко изменял политику престола Петра в Новом Свете. А он все еще был здесь, в Арагоне. Следовало немедленно выезжать в Парагвай, найти брата Херонимо, объясниться и тут же убрать двойника. И тогда может обойтись. Он быстро собрал вещи, с помощью монахов добрался до кареты, и уже там, внутри, агент обрисовал картину целиком.

Все упиралось в деньги. Северная Европа никогда не имела столь же развитой работорговли, как Южная, а потому обычно проигрывала. Теперь, опираясь на военные успехи Австрийца и ссылаясь на Новый Завет, они хотели запретить работорговлю и обрушить экономики главных конкурентов — Италии, Португалии и совместного королевства Арагон и Кастилия.

— А что султан Османский? — спросил Томазо. — Он ведь тоже заинтересован в работорговле…

Он совершенно точно знал, что султан отозвался на призыв Папы о помощи и намеревался войти на обещанные ему Балканы.

— Султан уже движется к Вене, — кивнул агент. — Если сумеет занять, будет новый торг. Но в дела Нового Света султан вмешиваться не станет.

Томазо чертыхнулся.

До сего дня на черных рабах держалась и сахарная промышленность Ордена, и кофейные плантации, и золотодобыча. Ясно, что проверить, что там происходит внутри континента, никто не сумеет еще много лет, но если Папа сдастся, подвоз свежих рабов прекратится сразу.

— И одомашнивание индейцев станет единственным способом удержать доходы Ордена, — задумчиво проговорил Томазо.

Агент лишь пожал плечами. Это была уже не его компетенция.

К тому времени, когда Австриец вошел в Рим, Гаспар уже осмотрел библиотеку Ватикана и признал: она великолепна. Здесь были собраны библиотеки семьи Оттобони и герцогов Урбино, собрание Каппониани и коллекция королевы Кристины, Гейдельбергская библиотека и все варианты Писаний. Что нельзя было взять силой, Папы скупали, а что нельзя было купить, тайно вывозили агенты Ордена. Гаспар сам участвовал в одной из таких операций в православной части Эфиопии и остался жив только чудом. Однако центральный для нового календаря вопрос — когда родился Иисус — так и не был решен.

Поначалу Гаспар думал опереться на родословия королей, однако быстро убедился, что и это нереально. Во-первых, каждый пришедший к власти правитель первым делом фабриковал себе достойное генеалогическое древо — лет на триста назад, а во-вторых, у каждого из них было до десятка имен, и в Неаполе он мог короноваться Фердинандом, в Кастилии — Филиппом, в Наварре — Генрихом, а в Арагоне — Карлом.

— Здесь нужен Александр Македонский, — сокрушенно признал Гаспар при очередной встрече с отцом Клодом. — Руками не распутаешь, надо рубить.

— Для этого я тебя и пригласил, — отрезал ведущий историк Церкви. — И очень надеюсь, что не ошибся.

Гаспар вздохнул и подал носильщикам знак «на выход». Пока ни он, ни те восемь человек, что отец Клод нанял вместе с ним, поставленную задачу не выполнили. А потому жареным пахло все сильнее.

Мамелюки действовали слаженно и точно. Едва колонна черных рабов вышла на мост, опоры подломились, и мост мягко осел. И вызволить из этой ловушки скованных одной цепью рабов можно было только слаженными действиями конвоя. Но никакой слаженности, да и самого конвоя в считанные секунды не стало — так быстро и методично расстреляли его товарищи Мусы. А когда оставшиеся монахи попытались прорваться, сзади и спереди колонны начали падать деревья.

— А-ла-ла-ла-ла! — заулюлюкали мамелюки, и монахи брызнули врассыпную, в джунгли, а рабы разом, как по команде, сели.

Именно так их — с кровью — приучали поступать охотники за рабами.

— Ну вот и все! — рассмеялся Муса. — Завтра уже с деньгами будем. Покупателей — хоть отбавляй! Я же говорил, здесь нормальная жизнь!

Амир машинально кивнул и увидел, что на него смотрят сотни глаз.

— Ам-мир… Ам-мир… — белозубо заулыбались дикари.

За два месяца пути он запомнил каждого из них, и каждый запомнил его — единственного, кто спускался в трюм без плети. И они были уверены, что теперь все будет хорошо.

Бруно и Херонимо сделали остановку на первой же сахарной плантации — уже к утру. Солнце едва поднялось над лесом, а рабы — большей частью индейцы — уже рубили тростник и тут же складывали его в огромные, истекающие сладким соком кипы.

— Перекусим, и дальше, — сразу предупредил Херонимо. — Здесь нам лучше не задерживаться.

До смерти уставший Бруно покорно кивнул и тронулся в сторону дымящейся кухни. Не глядя принял тарелку с кашей и куском свинины, вздохнул и огляделся в поисках тени. И оторопел. Под примыкающим к кухне навесом, меж столбов, болталось на ветру что-то на удивление знакомое. Он двинулся вперед…

— Не ходи туда! — закричал Херонимо.

Но было уже поздно.

— Бог мой…

В тени навеса болтались три человеческих ноги.

— Давайте договоримся, Томазо, от меня ни на шаг! — ухватил его за плечо Херонимо.

— Что это?

— Корм, — тихо и мрачно отозвался монах. — Собачий корм. Пошли отсюда.

Бруно развернулся и двинулся вслед за монахом. Он и не представлял, что здесь все так плохо. Ибо если столь необходимые каждому механизму шестеренки «съедает», а затем их вот так, запросто пускают в переплавку, толковых мастеров здесь вообще нет.

— Это наше? — тихо спросил он.

— Слава богу, нет, — покачал головой монах, — эта плантация у нас на паях с португальцами. Но и у нас ненамного лучше. Собака должна ненавидеть раба, хотеть его… понимаешь? Ну, и на рабов действует…

Бруно покачал головой. Вместо того чтобы удерживать шестерни в пазах общественным положением, они использовали собак. Грубо, примитивно и расточительно.

— Немудрено, что индейцы так мало живут…

Брат Херонимо улыбнулся, взял его под локоть и повел прочь.

— Есть кое-что, чего вы еще не знаете, Томазо… просто потому, что вам не положено было знать.

Бруно хмыкнул. За два месяца пути он изучил все, что было в шкатулке Хирона, до последней буквы.

— И чего я не знаю?

— Нормальный срок жизни индейца в неволе ничуть не меньше, чем у негра, — подвел его Херонимо к плетеному креслу. — Это закрытые сведения, но теперь вы имеете на них право.

— Но в сводках…

— Сводки пишутся для Короны, — отмахнулся Херонимо. — Кому, как не вам, это понимать.

Бруно прикусил язык, но Херонимо понял его внезапное молчание по-своему.

— Именно так и делаются в Ордене самые большие деньги.

Когда Томазо прибыл в Коронью, причалы были забиты детьми, а весь порт — рыдающими за тройным оцеплением из солдат родителями.

— У евреев срок вышел, сеньор Вентура, — объяснил ему секретарь, когда Томазо предъявил свои запасные документы. — А тут покупатель хороший нашелся — на острове Сан-Томе. Семьсот голов сразу взял.

Томазо промолчал. Благодаря агентуре он знал то, о чем секретарь еще не догадывался. Прямо сейчас в Риме решался главный вопрос — о человеческих правах. Австриец, что называется, взял быка, то есть пленного Папу, за рога и требовал, чтобы Ватикан признал, что поступил с иноверцами вопреки слову Христову.

— Представляю, какую компенсацию придется платить Церкви всем этим сарацинам и евреям, — посетовал уже в карете агент Гаспара. — И не дай бог, если Папа сломается! Австриец ему тогда еще и подаренные туркам Балканы припомнит…

Понятно, что хорошо осведомленный король Португалии торопился завершить все сделки до того, как Ватикан сдастся. И легко приручаемые дети были самый ходовой товар.

— Держите, сеньор Вентура, — протянул ему проездные документы секретарь. — Каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное.