Часовщик

Томазо, преодолевая боль в изрезанном животе, тихонько рассмеялся. Эта провинциальная заботливость португальских секретарей всегда его умиляла.

Гаспар не знал, как Папа сумел договориться с вошедшим в Рим Австрийцем, но библиотекарей пока не трогали. И где-то недели через три напряженных размышлений Гаспар понял главное: отсутствие жестко привязанных дат на буллах древних Пап и множество имен у прежних королей — огромная удача.

— Их можно разбросать в любом порядке, — прямо сказал он отцу Клоду. — Сделайте столько Пап и королей, сколько вам нужно. Вы же сами сказали, что никто Бенедикта V от Бенедикта VI не отличит.

Отец Клод поморщился, как от хины.

— Я думал, ты умнее, — покачал он головой. — А ты забыл о самой важной детали.

— О какой детали? — не понял Гаспар.

— Простота. Тысячи провинциальных архивариусов будут менять документы местами по нашей схеме. Это самые обычные люди, а потому схема развития христианства нужна простая и понятная. Как «Отче наш»…

Гаспар опустил взгляд. Отец Клод был прав. Объяснить каждому захолустному архивариусу, какого Карла или Фердинанда на какую полку поставить, было нереально.

Рабы потянулись за Амиром сами — как утята за мамой-уткой.

— Смотри-ка, — потрясенно расхохотался Муса, — впервые такое вижу!

Но недоучившемуся врачу было не до смеха.

— Ам-мир… Ам-мир… — перешептывалась колонна.

Они были уверены, что именно он вытащил их из скользкого от дерьма трюма и привел товарищей, чтобы убить страшных людей с плетьми и мушкетами. И когда они пришли на рынок, а проще говоря, на обычную, вытоптанную до грязи поляну, Амир не выдержал.

— Я хочу взять свою долю, — подошел он к Мусе.

— Сейчас сдадим, и получишь, — кивнул вожак. — У нас все честно.

— Я хочу взять людьми, — пояснил Амир.

Муса удивился:

— А зачем? Или ты решил свое дело начать?

— Отпущу.

Марокканец открыл рот, но первое время не мог выдавить ни слова.

— Куда ты их отпустишь, брат? В лес? Они же как дети. Ничего здесь не знают. Ты же убьешь их всех! Совесть у тебя есть?!

Амир опустил голову. Муса был прав. Отпущенные на волю черные рабы легко могли стать добычей первого же встречного охотника вроде этого марокканца. А в лесу их ждали свирепые, судя по рассказам, индейцы-людоеды.

— Даже не вздумай их прогнать! — отрезал Муса. — Или продай понимающему человеку, или при себе держи. Но такого греха на душу не бери.

Амир глянул в сторону уже осматривающих товар покупателей и тут же отвел глаза. Негры все смотрели только на него — с ожиданием. Нет, Амир видел множество рабов, но все они были чем-то лично его не касающимся — как случайный прохожий. Но этих он знал и в лицо, и по характерам, а многих и по именам.

— Беру Ахумбу… — ткнул он пальцем в шустрого мальчишку, которому когда-то вправил плечо, — а остальных на твой выбор.

Бруно слушал и не мог не восхищаться: машина лжи, которую выстроил Орден, была великолепна!

— У нас льгота. Десять первых лет Корона за индейцев подушный налог не берет, — сразу пояснил Херонимо. — А потому показывать, что они живут дольше восьми-девяти лет, невыгодно. Так что три четверти работающих на нас индейцев по бумагам давно мертвы.

Бруно лишь развел руками.

— Во-вторых, Корона требует пятую часть рабов себе. А если раб умер в пути на королевские плантации, это уже не наша забота. Главное, с приемщиком договориться.

Бруно рассмеялся. Дать взятку приемщику, чтобы тот подписал бумагу за три тысячи рабов, а отдать ему всего одну — это было умно.

— Кроме того, колонисты требуют, чтобы каждый наш индеец даром отработал на них по полгода.

Бруно удивился. Выдергивать притершуюся шестеренку на полгода — это было болезненно.

— И вы отдаете?

— А куда деваться? — развел руками Херонимо. — Парагваю остро не хватает рабов, а все индейцы у нас. А главное, они здесь без женщин совсем озверели. Если не дать, нам же хуже будет: придут и силой возьмут. Так что какое-то число женщин в обороте постоянно.

Бруно потрясенно покачал головой.

— Неужели с женщинами так плохо?

— Хуже некуда, — цокнул языком Херонимо. — Черная, красная, зеленая — каждая на вес золота! Губернатору даже пришлось своим указом запретить всем женщинам выезд из страны. Муж может ехать куда хочет, а вот жену — не-ет, пусть оставит; его баба нам самим нужна.

Бруно рассмеялся. Парагваю действительно требовался хороший механик. А Херонимо все рассказывал и рассказывал, и постепенно вся система сокрытия денег становилась ясной, как на ладони.

Самой эффективной мерой была эпидемия. За относительно небольшие деньги врач провинции делал бумагу о поразившей индейцев болезни, и тысячи работников мгновенно выводились из-под контроля Короны, да и Папы тоже.

Кое-что можно было списать на мамелюков из Сан-Паулу, хотя это и было дороже: приходилось делиться со слишком уж осведомленным о делах в Сан-Паулу губернатором. Но и на это шли.

— Сами понимаете, более всего Совет Ордена нуждается в неучтенных средствах, — подвел итог Херонимо. — Только они и дают реальную власть.

Бруно этого еще не понимал, но к сведению принял.

Доля Амира — здесь же освобожденные от цепей восемнадцать рабов кинулись под его защиту мгновенно и преданно семенили за ним, куда бы Амир ни направился.

— Брат, не продашь? — окликнули Амира, когда он уже совсем измучился от нерешенного вопроса: что с ними делать.

Амир оглянулся и обмер.

— Иосиф?!

— Амир?! — охнул сын сожженного Исаака Ха-Кохена. — Ты что здесь делаешь?..

И тут же осекся. Они оба знали, почему оказались за океаном.

— А где родители? — пытаясь быть вежливым, спросил совершенно потрясенный Иосиф.

— Мать простудилась и умерла в горах, — вздохнул Амир. — Отца убили.

Иосиф помрачнел.

— А мой отец…

— Я про Исаака знаю, — облегчил ему задачу Амир. — Ты лучше скажи, как сюда добрался и чем здесь занимаешься.

— Добрался матросом, — пожал плечами Иосиф. — А занимаюсь золотом. У меня — прииск. Не очень богатый, но дело идет.

Амир чуть не присвистнул: вот что значит еврей!

— Ты, пожалуй, сейчас побогаче меня будешь, — завистливо покосился на толпу черных рабов Иосиф. — Одно слово: сарацин.

Они переглянулись и захохотали.

— Это уж точно… — захлебываясь хохотом, признал свою вину Амир. — Мы с тобой теперь сеньоры! Не то что эти бедные монахи…

Услышав о «бедных монахах», Иосиф покатился на траву и, лишь когда они отсмеялись, предложил дело.

— Мне один еврей из Амстердама рассказывал, Папу в угол зажали.

— И что? — мгновенно насторожился Амир.

— Церкви вот-вот работорговлю запретят, — перешел на шепот Иосиф. — Ты понимаешь, что это значит?

— Нет, — честно признался Амир.

— Цены на рабов до неба подлетят, — сделал выразительное лицо Иосиф. — Черных вообще не станет.

— И что? — не понял Амир.

Иосиф огляделся по сторонам.

— Ты меня, сосед, извини, но здесь охота за рабами в руках «ваших», а я мамелюкам не верю.

— И что? — все равно не понял Амир.

— А тебе я верю, — ткнул его ладонью в плечо соседский сын. — Займись этим делом, а я покупателей буду искать. Ну что, идет?

— Нет, — отчаянно замотал головой Амир. — Я рабами торговать не буду. Свинство это все.

Иосиф помрачнел.

— Знаешь что, брат, поехали, сам все посмотришь. А тогда уже и решай.

Бруно почти валился с коня от усталости, когда они выехали на холм и увидели первое закрытое поселение Ордена для индейцев. Вокруг огромного, насколько хватало глаз, поля тянулся высокий, в два человеческих роста, частокол, а в центре поля виднелся городок — с церковью, казармами для охраны, навесами для рабов, и все это — за вторым частоколом.

«Город Солнца… — подумал Бруно. — Самый простейший механизм…»

— Это и есть наша первая редукция, — гордо обвел рукой линию горизонта неутомимый Херонимо.

Бруно мысленно перебрал все, что ему предстоит: выяснить степень закалки и податливость материала, перезнакомиться со всеми регуляторами хода, а двигатель — само хозяйство курантов — ему неплохо описал брат Херонимо.

— Знаешь, Томазо, — внезапно перешел на «ты» монах, — некоторые нас нещадно критикуют…

Бруно превратился в слух. Брат Херонимо никогда не юлил, а потому слушать его было интересно.

— …но здесь есть все, что нужно человеку: подъем с рассветом, труд на лоне природы, вечерний отдых, молитва…

Бруно понимающе кивнул. Именно таков был распорядок монастыря Сан-Дени. Он, пока сидел в подвале, изучил его досконально.

— Я вообще думаю, что осуществить plenitudo potestaiis 37 можно только с помощью редукций, — уверенно произнес Херонимо, — лично я другого способа одомашнить всех этих греков, китайцев да эфиопов просто не вижу.

Амир оставил рабов помощнику Иосифа — под честное слово кормить и без нужды не наказывать. Долго жестами объяснял дикарям, что скоро вернется, и все равно — на душе лежала тяжесть. Они смотрели вслед такими глазами…

— Не переживай, привыкнешь, — деловито пообещал Иосиф и подвел Амиру немолодую кобылу, — я тоже поначалу думал, умру от сострадания. А потом втянулся…

Амир взобрался на кобылу, и они тронулись по еле заметной тропе в горы, делясь по пути впечатлениями и воспоминаниями.

— Вам еще повезло, — вздохнул Иосиф, — магометан хотя бы в море целыми семьями не топили.

— А что — выпущенные кишки намного лучше? — возразил Амир.

И конечно же, Иосифу пришлось признать, что это не так чтобы намного приятнее. Может быть, лучше утонуть. Затем они вспомнили Инквизицию и первые костры, затем жульнически облегченное королем мараведи, то есть то, с чего все начиналось. Потом поспорили, что за порча может скрываться в учении Христа, но так ни к чему и не пришли. А к вечеру они выехали на холм, и Амир увидел огромное — насколько хватало глаз — поле, обнесенное высоким — в два человеческих роста — частоколом.

— Вот она, юдерия для индейцев, — обвел рукой линию горизонта Иосиф.

— Морерия! — ахнул даже не услышавший, что он сказал, Амир.

Именно такими описывали последние арагонские беженцы закрытые поселения для мусульман.

— А почему они не бегут? Тут же кругом леса!

— Они уже порченые, — покачал головой Иосиф и пояснил: — Почти все — христиане.

— Как? — не понял Амир. — Орден что — построил эту тюрьму для своих?! Для христиан?!

И тогда он услышал этот звук — далеко-далеко. Флейты и барабаны.

— Это они с работы идут, — пояснил Иосиф, — строем.

Амир пригляделся. По краю поля ровными рядами точно в такт флейтам и барабанам шли одетые в одинаковые полотняные рубахи индейцы. Точно так же по улицам его города проходила Христианская Лига.

— Я же говорю, — мрачно повторил Иосиф, — они все уже порченые.

Но Амир его не слышал. В ушах звучала размеренная поступь легионеров, а перед глазами стояла никогда им не виденная, но так хорошо известная по рассказам картина. Легионеры под восторженные крики друзей и гнусавое завывание священника, взяв его старого отца за шиворот, макают в грязную лужу лицом.

— Я буду их ловить и продавать, — стиснув зубы, процедил Амир. — Пока не разрушу здесь все.

— И трудов немного, — обрадовался Иосиф. — Они уже готовые рабы, объезженные… и платят за них…

— Не в деньгах дело, — оборвал его Амир. — И даже не в чести.

Наслушавшись рассказов брата Херонимо, Бруно первым делом осмотрел укрепления и остался доволен: ров, частокол, наблюдательные вышки через равное количество шагов. Затем осмотрел длинные, ровными рядами идущие навесы: общие для холостых парней, такие же для девушек и разбитые на клетушки — для семейных. А затем брат Херонимо отвел его в мастерские, и Бруно охнул. Несколько одетых в серое полотняное белье индейцев суетились вокруг почти собранных курантов.

— Железо у Ордена свое, — деловито пояснил Херонимо.

— А кто мастер? — глотнул Бруно; куранты были просто великолепны.

— Сейчас посмотрю… — наклонился над рамой монах. — У-лоф Ху-ге-ноут…

— Олаф Гугенот?! — взвился Бруно. — Где он?! Покажите!

Херонимо весело рассмеялся и развел руками.

— Увы, не могу. Улоф Хугеноут — известная швейцарская марка. С год как поднялась. А мы лишь копируем. До малейшей детали. Сами понимаете… что еще с индейца потребуешь…

Бруно вытер мгновенно взмокший лоб.

— И что… — постепенно приходя в себя, спросил он. — Хороший доход?

— Ого-го! — вскинул подбородок монах. — И спрос и доход — лучше не надо!

Они заглянули в остальные мастерские, и Бруно просто потерялся от увиденного. Легко копирующие все, что им покажут, индейцы печатали книги на всех языках Европы, ткали хлопок и лен, дубили кожи, обжигали кирпич и посуду, и все это — за обычным деревянным частоколом.

— Это еще что… — гордо перечислял свои богатства брат Херонимо, — они у нас и колокола льют, и оружие, и даже органы собирают!

Бруно был мастеровой, и он моментально оценил размах. В то время как цеховые ремесленники Арагона рвали жилы и глотки за заказы, а то и доносили на конкурентов Инквизиции, Орден получал здесь то же самое, считай, даром.

— У нас тут и овцы… тысяч восемьсот, и лошади, и коровы, — речитативом перечислял Херонимо.

Голова у Бруно пошла кругом.

— …кофе, чай, пшеница, табак, маниока, птицы домашней много… яйца…

— Хватит! — не выдержал Бруно.

Брат Херонимо рассмеялся.

— А если бы вы знали, какие у нас ювелиры! А какие скрипки они делают! Не поверите, у них у всех слух — абсолютный!

Бруно выскочил на улицу, вдохнул идущий с гор прохладный вечерний воздух и потрясенно развел руками в стороны. Он еще не знал, удастся ли ему отрегулировать Вселенские Куранты там, на самом верху, но то, что с такими ресурсами всех, кто чуть ниже Господа Бога, можно запросто пустить в переплавку, уже понимал.

Томазо почти не выходил из каюты и только и делал, что перечитывал взятую в секретариате почтовую рассылку, и вся она была пропитана тревогой за будущее Церкви и Ватикана.

Орден давно уже предлагал Папе не рисковать и перенести престол Петра из Италии в Новый Свет — юридическое и богословское обоснование переноса было разработано лучшими юристами и теософами Церкви — и давно. Но Папа испугался.

Теперь судьба всей Церкви, всего Дела Веры зависела не от вцепившихся друг другу в глотки, окончательно выдохшихся Северной и Южной Европы и тем более не от плененного Папы. Все решало, кто из двух еще вчера маловажных персонажей — султан Османский или царь Московский — будет успешнее в своем продвижении в Европу. Ибо Порта стояла за католиков, а Москва — за евангелистов.

Месяца через полтора Гаспар признал, что потерпел сокрушительное поражение. Понятно, что история Римской Церкви должна уходить корнями глубже, чем у византийцев и африканцев. И провернуть это было несложно. Архивы — вот они… много, очень много. Делай с ними что хочешь!

Однако главный вопрос: с какого угла начать возводить здание нового календаря, а значит, и новой истории Церкви, так и не был решен. Обилие материала и множество равных по весу толкований и было главной проблемой.

— А ты думал, даром лучшие теософы Европы уже тридцать лет заседают? — усмехнулся при встрече отец Клод.

Но Гаспара это не утешило. Он знал, что еще немного, и Ватикан устами отца Клода откажется от его услуг. А значит, его начнут таскать по делу Томазо и прочих проштрафившихся братьев. Отсюда до застенков Инквизиции — рукой подать.

Иосиф рассказал, разумеется, не все. Он был сыном менялы, а потому без нужды языком не трепал. Походив по местным горам, он обнаружил то, чего даже не рассчитывал увидеть, — алмазы. Понятно, что первым делом Иосиф бросился в Сан-Паулу и отыскал в портовой харчевне одного неглупого еврея из Амстердама.

— Смотри, — бросил он на засаленный стол мутный полупрозрачный камешек.

— Алмаз? — почти сразу догадался тот. Иосиф кивнул.

— И я знаю, где таких много.

— И чего ты от меня хочешь? — заинтересовался еврей.

— Отвези в Амстердам. Покажи понимающим людям.

Еврей задумался.

— А почему не в Италию? Насколько я знаю, лучшие ювелиры там. А в Амстердаме этого ремесла почти никто не знает.

— Не хочу в Италию, — мотнул головой Иосиф. — Что к Папе в карман упало, то пропало. Лучше на новом месте с нуля начать, чем еще раз на те же грабли наступить.

— Ну, как знаешь… — пожал плечами еврей и сунул алмаз в карман. — Но тебе ведь партнеры понадобятся?

Иосиф кивнул.

— Беру в долю всех. Мне одному такое дело не поднять, а время терять жалко.

Еврей уплыл, а Иосифу оставалось решить одну, но главную проблему: рабочие руки. То, что ни в Амстердаме, ни в Асунсьоне эту проблему не решат, он знал. Денег дадут, сколько попросит, но вот людей…

И тогда появился Амир.

Брат Херонимо разглядел в госте подмену довольно быстро. Нет, он ни разу не видел реального Хирона, однако понимал, что посланник Генерала наверняка прошел ту же школу, что и вся элита Ордена.

Херонимо поежился. Такие вещи мало того что не забываются, но еще и оставляют след. А вот в приехавшем госте он этого следа не увидел. Наоборот, весь его язык, манера держаться и даже выражение лица с головой выдавали нахватавшегося верхушек мастерового. И тем парадоксальнее смотрелся при нем весь необходимый комплект инструкций и бумаг, верительных грамот и полномочий.

Гость определенно не был шпионом — ни голландским, ни английским. Так топорно не работали даже они. Не был он и агентом противостоящей Генералу части Совета. Ибо таких дураков, чтобы при живом, энергичном Генерале засылать в Парагвай двойника, в Совете быть не может.

«Губернатор?» — напряженно думал Херонимо.

Его Превосходительство нуждался в точных сведениях из-за частокола редукций, но на прямой конфликт с Орденом губернатор не пошел бы ни за какие деньги. Знал, чем это обычно кончается.

В какой-то момент Херонимо даже пожалел, что так много рассказал. Однако полномочия у гостя были исчерпывающими, и Херонимо не собирался давать повод обвинить себя в неисполнении указаний сверху. Тем более что гость работал — и как работал! Он исполнял приказ Папы так, как не стал бы даже реальный Томазо Хирон.

«Ладно, подожду, — решил он. — Посмотрю, что придет с первой почтой».

Орден редко допускал такие промахи, а если допускал, то исправлял мгновенно. А потом пришла почта, и монах схватился за голову. Как сообщал секретариат, Генерал скоропостижно скончался — прямо в разгар заседания Совета. И на его место уже был назначен молодой, энергичный, а главное, нетерпеливый брат Хорхе.

Херонимо дождался, когда двойник Томазо Хирона уйдет обдумывать свою работу, и кинулся к его шкатулке. Открыл, достал посадочные документы на корабль, записал дату, оценил расстояние от Сарагосы до Короньи и тихо охнул. Выходило так, что двойник выехал из Сарагосы в день смерти Генерала. Это могло означать что угодно.

Едва Бруно с головой уходил в расчеты, как появлялся брат Херонимо и снова принимался рассказывать — методично и последовательно. И это уже начинало раздражать.

— Мы здесь всю округу окрестили — даже людоедов, — словно отчитывался он перед невидимым начальством. — Формальность, конечно… зато вся их земля перешла в ведение католической Церкви. И законности этого акта не могут отрицать даже евангелисты.

Бруно скрипнул зубами. То, что хорошее сырье лучше закрепить за собой, у них в городе знали даже подмастерья.

— Но людоедов мы, разумеется, мамелюкам оставили; пусть сами за ними по лесам бегают. А вот земледельцев сразу одомашнили…

Бруно нетерпеливо заерзал.

— Обнесли уже готовые деревни частоколом — и готова редукция. Ни строить, ни осваивать ничего не надо… одна забота — мамелюков отгонять.

Бруно вздохнул. Он уже понимал, что деньги на строительство редукций и освоение целины Орден один черт списал, и в этом как раз и заключается главная доблесть брата Херонимо.

— Вы лучше скажите, что у вас не получается… — на полуслове оборвал он монаха.

— Плохо слушаются. Ну и бегут, — развел руками Херонимо. — Особенно молодежь, когда у них брачный период начинается.

— Значит, с побегов и начнем.

Бруно много ходил по редукции и видел: в отличие от евреев, уже прошедших огонь и воду, а потому почти не поддающихся перековке, здесь материал был пластичный — одно удовольствие.

— И как мы начнем? — заинтересовался Херонимо.

— Не надо их удерживать, — прямо посоветовал Бруно. — И перестаньте отгонять мамелюков от редукции.

Монах опешил.

— Это как двойной паз, — пояснил Бруно. — Даже если шестеренка попытается выскочить, деться ей некуда — только назад.

Увидел, что его не понимают, и добавил:

— Сделайте мамелюков еще одним частоколом. Никто не выскочит. Наоборот, побеги прекратятся.

Брат Херонимо пожевал губами и потрясенно покачал головой:

— Смело…

Когда Амир нашел-таки Мусу в харчевне, тот смотрел вслед уходящему монаху.

— Ты не поверишь, брат, — криво улыбнулся марокканец, — этот каплун сказал, что они убирают охрану с внешней стороны частокола редукций.

— Ну и что? — не сразу понял Амир.

— Все, кто отправится в лес погулять, наши. Ты понял?

Амир кивнул. Он подобное уже видел, когда король предложил морискам перебираться в Марокко.

— Здесь какой-то подвох. А главное, зачем тебе мелочиться? Что, если всю редукцию взять? Там ведь тысячи три-четыре…

— А зачем я буду рисковать? — резонно возразил Муса. — Да у меня и людей столько нет, чтоб охрану перебить.

— А у кого они есть?

Марокканец с подозрением оглядел Амира.

— А ты, брат, бунтарь…

— А ты — марокканец, — парировал Амир. — И по-настоящему, что такое Орден, не знаешь. Эту заразу лучше сразу выжечь, под корень.

Как только дозорные сообщили, что мамелюки уже здесь, Бруно переговорил с братом Херонимо и лично открыл ворота.

— Скажите им, что желающие могут уходить.

Покрасневший от волнения монах быстро затараторил на индейском языке и несколько раз решительно ткнул рукой в сторону распахнутых ворот. Индейцы загомонили, начали переглядываться, и постепенно из толпы начали выходить самые смелые.

— Подбодрите их, брат Херонимо, — попросил Бруно.

Монах выкрикнул несколько слов, и смельчаки, ухмыляясь, тронулись в сторону ворот.

— Дети, — покачал головой Херонимо, — чистые дети.

Бруно так не считал. Да, материал в целом был податливый, мягкий, но те, кто вышли из толпы, определенно прошли какую-то закалку — в неправильной форме, а потому их всех можно было смело пускать в переплавку.

Толпа замерла. Все смотрели вслед выходящим за ворота соплеменникам и ждали одного: действительно ли их отпустят.

— Может, закрыть за ними? — осторожно начал Херонимо.

— Ни в коем случае, — отрезал Бруно.

И в следующий миг раздался этот вой:

— А-ла-ла-ла-ла!

Индейцы охнули, и почти сразу с той стороны начали кричать.

— Они просят о помощи, — забеспокоился Херонимо.

— Пусть просят.

Толпа волновалась, как озеро в непогоду. А потом крики стихли, и Бруно снова повернулся к индейцам.

— Переведите им, что отныне никто их в редукции силой держать не будет. Напротив, за нарушение порядка их начнут нещадно изгонять за частокол.

— Гениально… — выдохнул брат Херонимо.

Амир переговорил с половиной Сан-Паулу, и все, в общем, держались одной линии. Да, взять новых рабов у каплунов было бы неплохо, но вот начинать войну… присоединиться можно, но не начинать. Все помнили, что прошлое восстание комунерос кончилось поражением. И тогда он забрал своих рабов у Иосифа и двинулся от поселка к поселку.

— А все честно будет? — не отрываясь от разделывания индейской ноги и прикорма собак, интересовался какой-нибудь небогатый землевладелец. — Мне мою долю краснокожих без фокусов отдадут?

— Вы и будете устанавливать правила, — обещал Амир. — Это — единственная гарантия.

Землевладелец хмыкал и соглашался.

Помогало производить впечатление и то, что, с точки зрения местных, Амир был безумно богат. Свита из восемнадцати жмущихся к хозяину рабов позволяла предположить, что на плантациях у него в десятки раз больше, а значит, человек он сильный и уважаемый. И даже его походная одежда, как и то, что он едет впереди вереницы рабов на выпрошенном у Иосифа дешевом муле, а не на безумно дорогом жеребце, лишь говорило в его пользу: скуп, значит, головой думает.

Конечно же, Амир видел, сколь жуткое будущее ожидает крещеных индейцев, но он по опыту знал: если Орден не остановить, нечто подобное ожидает здесь всех.

Брат Херонимо сильно сомневался, следует ли сразу после такой сильной меры делать что-либо еще, но Бруно знал: железо нужно греть беспрерывно, пока оно не начнет поддаваться ковке.

— Первым делом ставим общие столы, — распорядился он.

— Но семейные у нас едят отдельно, — начал было Херонимо.

— Так написано в одобренной Папой книге, — отрезал Бруно и постучал пальцем по томику Кампанеллы.

И в считанные часы, уже к ужину, длинные — на всю общину — столы были сколочены.

— Женщины садятся с одной стороны, мужчины — с другой. И никаких разговоров за едой.

Херонимо перевел сказанное изумленным старейшинам.

— Кто возразит, сразу за частокол! — жестко предупредил Бруно.

Херонимо перевел и это. И через две недели непрерывного введения все новых и новых ограничений, когда целых четырнадцать непосед отправилось в руки мамелюков, а все остальные поняли, что с ними не шутят, Бруно приступил к основному.

— Ваша главная беда — личная привязанность мужчин и женщин друг к другу, — почти процитировал он слова книги брату Херонимо.

Тот растерянно моргнул, и Бруно уточнил:

— Брак по привязанности — это как заклинившие шестеренки, что с ними ни делай, они будут держаться вместе. Так?

Монах растерянно кивнул.

— Но нам-то нужно, чтобы они вращались! Так?

Брат Херонимо криво улыбнулся:

— Ну… в общем, да.

— Смотрите, что он пишет, — раскрыл Бруно одобренную Папой книгу Кампанеллы. — Женщин полных следует сочетать с худыми мужами, а худых — с полными, дабы они хорошо и с пользою уравновешивали друг друга.

Брат Херонимо молчал.

— Хорошо и с пользою! — яростно повторил Бруно. — Вы меня понимаете?!

— Они не согласятся… — выдохнул монах.

— Значит, пойдут за частокол, — отрезал Бруно. На следующее утро всех индейцев выстроили в две шеренги одна напротив другой: мужчины справа, женщины слева.

— Пусть разденутся по обычаю древних спартанцев, — процитировал Бруно одобренную Папой книгу.

И понимающий, что с руководством Ордена, кто бы за «гостем» ни стоял, не поспоришь, Херонимо грозно и протяжно принялся кричать на индейском.

— …а если кто не хочет подчиняться, — за частокол!

Индейцы замерли, и стало так тихо, что было слышно, как шумят гигантские кроны далеких, там, за частоколом, деревьев.

— Ну?! — рявкнул Херонимо. — Кто смеет возразить воле наместника Христа на земле?! Кто хочет к мамелюкам — на корм псам?! Я никого насильно не держу!

И тогда индейцы стали раздеваться — один за другим.

Амир двигался от поселка к поселку и везде встречал понимание. Земледельцы понимали, что если Орден изгнать, то земли редукций с уже готовыми рабами можно будет переделить. Конезаводчики и скотоводы мечтали об устранении самого опасного конкурента. Купцы яро ненавидели Орден за право плавать под чужими флагами и провозить товар безо всяких пошлин. И все они слишком хорошо помнили и кровавую расправу после провала восстания комунерос, и то, что вытворяли над ними люди Церкви в Европе. А потом Амир встретился с голландцами и англичанами и понял, что можно начинать.

— И сколько общин уже готово выступить против Ордена? — осторожно поинтересовались они на первой же встрече.

— Все, — рубанул рукой воздух Амир.

— А сколько людей готовы встать под ружье?

— Было бы это ружье! — рассмеялся Амир.

И вот здесь евангелисты улыбнулись.

— Будет… — закивали они. — Что-что, а уж оружия мы вам привезем, сколько надо. Слава Папе, все его лучшие оружейники давно уже на нас работают.

Иосиф не находил себе места. Алмазы были — вот они, под боком! Он лично отыскал шесть штук не слишком чистых, но на удивление крупных камней. Однако без вложения серьезных средств организовать добычу было нереально. А вкладывать средства без политических гарантий амстердамские евреи не собирались — слишком уж хорошо они помнили, что такое Орден. Так что, когда его свели с голландцами, Иосиф уже прошел и через досаду, и через ярость, и даже через отчаяние.

— Есть дело, — прямо сказали голландцы. — Комунерос хотят оружия, но здесь на побережье слишком уж много агентов Ордена. Не поможешь?

— И сколько вы хотите закинуть?

Голландцы переглянулись.

— Ну, для начала тысяч десять стволов. Оплату обговорим… то, что работа опасная, мы понимаем.

Иосиф прикрыл глаза. Он знал, насколько длинные у Ордена руки, но чувствовал: вся его судьба решается прямо сейчас.

— Идет, — решительно кивнул он. — Я перекину столько, сколько надо.

А тем же вечером, памятуя об агентах Ордена и понимая, что ни одному белому в такой ситуации доверять нельзя, собрал шестерых своих рабов под навесом и сказал все как есть:

— Есть работа. Кто выживет, получит волю. Кто согласен?

И рабы, — что черные, что красные — один за другим делали шаг вперед.

«Сырое железо» населения редукции медленно, но верно разогревалось. Едва индейцы разделись, монахи прошли вдоль шеренг и на глазок определили, кто способен, а кто вял к совокуплению — строго по рекомендациям доминиканца Кампанеллы. Затем обсудили, какие мужчины и женщины по строению своего тела более подходят друг другу, перетасовали в нужном порядке и так же, двумя семенящими шеренгами, погнали к храму.