Ангел-истребитель

Всю сцену подсвечивали мерцающие стручковые перцы – мексиканские светильники, собранные цепочкой, на манер рождественских огней. Самодельные игрушки, изготовленные Джеком, делали убранство еще сюрреалистичней. Все они были собраны из разрозненных предметов, в основном столовых приборов; Джек давно обнаружил, что вполне приличный ангелочек может получиться из двух вилок, одной ложки и моточка проволоки, особенно если зубцы вилок растопырить на манер крыльев.

– Святый Боже, – произнес его отец, оглядывая ель. – Хорошо, хоть дерево настоящее.

– Я уж думал, вы опоздаете, – сказал Джек, раскладывая подарки под елкой. – Если учесть, что творится на дороге...

– Ну, ты ведь знаешь своего отца, – вздохнула мать, усаживаясь в кресло. – Решил, что мы обязательно должны выехать на час раньше, просто на всякий случай.

– И оказался прав, – самодовольно добавил мистер Сэлтер. – Главные улицы еще в порядке, а вот на боковых мы пару раз чуть не застряли. Еле добрались, точно вам говорю.

– Что ж, говорят, к завтрашнему утру снег растает, – сказала Джанин.

– Да, и тогда все мы утонем в слякоти, – проворчал мистер Сэлтер.

– Кто-нибудь хочет выпить? – спросил Джек.

– Я бы не отказалась от горячего шоколада, – откликнулась миссис Сэлтер. – Хочу прогнать холод из костей.

– А ты что скажешь, папа?

– Не откажусь.

– И я тоже! – выбрался из-под елки Сэм. Он копался там в коробках, высматривая собственное имя и повторяя "Ух!" всякий раз, когда его находил.

– Приготовлю каждому по чашечке, – сказала Джанин.

* * *

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Эта картина мне знакома.

ПАТРОН: Надо думать, речь идет о полотне, а не о фотографии.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Да. Его автор – художник по имени Сальваторе Ториньо, не так ли?

ПАТРОН: В точку. Да, Ториньо – один из моих успехов.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Я и не знал, что он умер.

ПАТРОН: Нет, он жив и здоров. Чего не скажешь о его обожаемой матушке – ты видел ее на фото. Старушка посетила свою последнюю пасхальную мессу.

* * *

Звонок раздался ближе к вечеру. Джанин вместе с матерью Джека были на кухне, готовили праздничный ужин, а его отец вел крайне серьезный спор с внуком: "Нет, Сэмми. Едва ли Бэтмен поколотит Супермена. Не в честном бою, во всяком случае..."

Джек поднял трубку беспроволочного аппарата на втором гудке.

– Алло?

– Джек? – немецкий акцент в голосе был тяжелым и плотным, как коврижки в пироге "Блэквуд". Джек сразу его узнал.

– Мистер Либенстраум... Счастливого Рождества! – спохватился он.

– Я, я, и вам тоже счастливого. Простите, что беспокою дома, Джек, но я, похоже, не смогу вернуться сразу после праздников. Очень много дел накопилось.

– Жаль это слышать.

Либенстраум был богатеем из Германии, собирателем произведений искусства, купившим через посредника одну из работ Джека Очевидно, она произвела на него впечатление, поскольку он связался с Джеком лично и заговорил о европейской выставке, а может, даже и о целом турне. Подобная возможность – из тех, что способны послужить трамплином для взлета карьеры художника.

Джек ни разу не встречался с коллекционером лицом к лицу. Немец уже две недели провел в городе, но дважды отменял назначенные было встречи, ссылаясь на занятость. В последний раз он заявил, что не успеет развязаться с делами до самого Рождества, которое проведет дома... но непременно вернется вскоре после Нового года.

– Мне самому очень обидно, Джек, – с сожалением сказал Либенстраум. – Я так хотел взглянуть на вашу студию, на работы. Сейчас у меня наконец появилось несколько свободных минут, но ведь уже слишком поздно.

Несколько свободных минут.

– А во сколько вылетает ваш самолет?

– Не раньше десяти.

– Что ж, если хотите, мы все же успеем повидаться, – сказал Джек. – Мне потребуется около часа, чтобы доехать до студии. Если такси еще берут пассажиров, подъезжайте и вы.

– Вы уверены? Я не против, мне делать нечего, кроме как пить шнапс в баре аэропорта, но вы... вы ведь должны побыть дома, в кругу семьи, нихт вар?

– Все нормально. Они поймут.

– Ну что ж, тогда... мне бы очень этого хотелось. И на сей раз я обязательно приеду, обещаю вам.

– Отлично! – Джек назвал Либенстрауму адрес, поблагодарил и повесил трубку.

Теперь осталось только сообщить остальным.

* * *

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Я не понимаю, что ты имеешь в виду под «успехом».

ПАТРОН: Я не собирался убивать Ториньо. Надлежало найти человека, которого он любит больше всех на свете, и уничтожить – так, чтобы убийство еще долго отзывалось в его душе. Ториньо – убежденный католик; я тщательно подбирал религиозную символику. Пасхальный венок на голове – милая деталь, правда?

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Да.

* * *

Солнце уже клонилось к закату, когда Джек выехал, направляясь в студию. При нормальной погоде он добрался бы туда за полчаса, не больше; теперь же, он знал, поездка займет никак не меньше часа.

Машину окружали фантастические пейзажи. За последнюю пару суток выпало почти на метр снега, придавших знакомым улицам какой-то неземной облик: автомобили, припаркованные на обочинах, за два дня полностью занесло снегом, и только две белых насыпи, похожих на холмы у подножия ледника, окаймляли улицу. Кусты, заборы и деревья настолько преобразились под слоем снега, что можно было прочесть лишь общие их очертания. По обе стороны улицы возвышались теперь сверкавшие белизной шары, конусы и что-то вроде горных кряжей. Ощущение такое, словно смотришь на чистую страницу и видишь, как едва сформировавшиеся мысли проталкиваются на поверхность сквозь бумагу.

Как Джек и ожидал, Джанин и мать сразу его поддержали, а вот отец поворчал немного. Сэлтер-старший никогда не выражал восторгов по поводу избранного сыном рода деятельности; он неоднократно пробовал убедить Джека выбрать что-нибудь другое, "где чуточку больше стабильности". Давным-давно Джек научился просто переводить разговор на другие темы, вместо того чтобы отстаивать свою точку зрения. Искусство не было выбором Джека; оно само его выбрало. Лучшее объяснение, которое Джек мог бы дать своему отцу, понимая, впрочем, что отец бессилен его понять.

В конечном счете они все равно пришли к мировому соглашению, заключив меж собою договор, автором которого, сам о том не подозревая, был Сэм. Однажды он застал их в разгаре спора, заревел и отказывался прекратить плач, пока Джек не обнялся с отцом. После этого случая никаких громких споров больше не было. Во всяком случае, в присутствии Сэма.

В итоге отец настоял, чтобы Джек взял родительскую машину.

– На ней зимняя резина, и тебе не придется ее откапывать. Об одном прошу – не оставляй приемник на той дурацкой частоте, которую ты обычно слушаешь.

Джек жил в Бернэби, тогда как его студия располагалась на востоке Ванкувера, неподалеку от Мэйн-стрит и Терминала. Он поехал по Хастингс-стрит, но даже и по этой дороге машина еле ползла; на длинном спуске, как раз после поворота с Баундари-роуд, случилась какая-то авария, вызвавшая цепную реакцию столкновений. По крайней мере, три тягача и пять полицейских машин блокировали дорогу, превратив снегопад в стробоскопическую радугу желтых, голубых и красных вспышек.

До студии Джек добрался не раньше шести, когда уже совсем стемнело. Либенстраум еще не подъехал, так что он отпер дверь и вошел. Побродил несколько минут, вытащил несколько работ, которые хранил здесь, и расставил, немного нервничая. Джек работал по преимуществу в смешанной технике, комбинируя элементы живописи, скульптуры и текста; его произведения тяготели к поп-арту и были трехмерными – как тот бюст Мадонны, что он соорудил из упаковок презервативов, строительной пенки и силикатного клея.

Прошло пятнадцать минут, полчаса Либенстраум не появлялся. Джек забеспокоился, смог ли немец раздобыть такси. Он решил сделать несколько звонков, попробовать выяснить, можно ли сейчас раздобыть такси, но диспетчерских служб в Ванкувере было слишком уж много... и потом, что, если ему будет звонить сам Либенстраум?

Наконец в дверь постучали. Впрочем, за нею стоял вовсе не коллекционер из Германии; то была женщина в полицейской форме.

– Нам звонили насчет возможной кражи, – сказала она. Двадцать с чем-то лет, карие глаза, коротко стриженные темные волосы. Джеку показалось, что она слишком весела для человека, чье дежурство пришлось на канун Рождества.

Джек показал ей свои документы, объяснил, кто он такой и что тут делает. Она ушла, пожелав веселого праздника.

Он подождал еще полчаса, а потом позвонил домой.

Трубку никто не взял. После четырех гудков включился автоответчик, и Джек повесил трубку под звук собственного голоса. Попытался вновь, с тем же результатом. Странно. Пришлось списать на снегопад и канун Рождества Видно, линии перегружены.

Он выждал еще полчаса, прежде чем смирился с мыслью, что Либенстраум уже не покажется. Либо немцу не удалось раздобыть такси, либо все это время он попросту водил Джека за нос Джек даже не знал, что должен чувствовать – злость или разочарование.

Ни то, ни другое, решил он, садясь в машину и готовясь к долгому пути домой. Ведь канун же Рождества, черт возьми, и он проведет его остаток с семьей, будет пить ром со взбитыми яйцами, слушать плохие шутки отца и вообще отлично проводить время. А бедняга Либенстраум застрянет в десяти тысячах километров от земли, будет жевать резинового цыпленка, смотреть "Один дома-4" и слушать храп незнакомца на своем плече. Туда ему и дорога.

Джек включил радио, отыскал местную станцию, передававшую "Танцуя рок у рождественской елки", и начал подпевать. Обратный путь он одолел в рекордное время, и к тому моменту, когда вывернул на подъездную дорожку у дома, снова пребывал в весьма неплохом расположении духа.

Парадная дверь была слегка приоткрыта.

* * *

ПАТРОН: Кто создает великие произведения искусства?

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Великие мастера.

ПАТРОН: Именно. Но что делает их великими?

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Образование. Упорство. Талант.

ПАТРОН: Увы, это не так. Существует множество художников, обладающих всеми этими достоинствами, но создающих попросту добротные вещи. Требуется нечто большее, чтобы одолеть эту пропасть – перескочить от обычного мастерства к вершине, от посредственности к подлинному вдохновению. Если ты еще не догадался, что это, спроси у своего пленника.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Боль.

* * *

Джек уже знал, еще не успев переступить порог.

Его посетило нечто вроде параноидальной вспышки – внезапно появившееся чувство, время от времени посещающее каждого, особенно когда в выпуске новостей упоминают об автокатастрофе или крушении самолета. Острое осознание, что погиб кто-то из близких: друг, возлюбленная, кто-то из родителей. Эта вспышка поражает мозг, словно разряд молнии, но затем инициативу перехватывает рассудок, который успокоит нервы, развеет страх.

Джек в одно мгновение пережил весь этот процесс, но на сей раз страх не желал униматься; раз возникнув, он в один присест поглотил всю способность Джека рассуждать логически.

Дрожащей рукой он медленно толкнул дверь. Было слышно, как где-то внутри Бинг Кросби исполняет "Я мечтаю о снеге на Рождество".

Мать он увидел первой. Она висела в пролете лестницы, на елочной гирлянде, захлестнувшей ее шею и подтянувшей лодыжки к запястьям. Лампочки включались и выключались, поочередно окрашивая вытаращенные глаза и высунутый язык матери Джека в голубой, зеленый, красный, желтый цвета Она медленно поворачивалась на сквозняке от распахнувшейся двери.

* * *

ПАТРОН: Боль. Совершенно верно. Такое простое слово, а вбирает в себя безграничное количество оттенков. На уровне биологии это не более чем система предупреждения, – но если рассмотреть эмоциональную сферу, мы получим нечто совершенно иное. Душевные муки – топливо, которым можно заправить множество механизмов: страх, похоть, ярость, всякого рода устремления... И творческие способности.

* * *

Ничего не видя вокруг, Джек побежал вперед по короткому коридору на кухню, мимо гостиной. Когда потом его допрашивали полицейские, он не смог объяснить им, почему сначала обязательно хотел попасть на кухню или как миновал гостиную, так и не заглянув в нее.

Отец Джека был распростерт на кухонном столе. Он был одет в костюм Санта-Клауса, расстегнутый нараспашку, чтобы были видны извлеченные внутренности. Кровь капала с фальшивой белой бороды и кишок, запутанными веревками свисавших с края стола Джек вдохнул запахи – крови, испражнений, жареной индейки.

* * *

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Ты дважды упомянул Пасху. Ты специально подгадал убийство к празднику?

ПАТРОН: Да. На фотографии этого не видно, но на плите кипит кастрюлька с молочным шоколадом. Запах – это такой важный компонент воспоминаний! Я хотел, чтобы ощущение пасхального утра навсегда поселилось в сознании Сальваторе. Он никогда больше не взглянет на распятие, не увидев трупа своей матери, никогда не съест и кусочка шоколада. Я крепко спаял два события в самых глубинных уголках его существа...

* * *

Джек пребывал в состоянии шока. Он не мог понять, не мог осмыслить того мира, который вдруг распахнулся перед ним.

Спешить вроде бы было некуда – он двигался, подчиняясь какой-то бессвязной инерции.

Джанин была в гостиной. Ею украсили елку.

Джек начал воспринимать все вокруг ясно сфокусированными кадрами, отдельными деталями в застывших осколках времени. Отрезанный палец, балансирующий на нимбе одного из его ангелочков, смастеренных из вилок-ложек. Босая ступня, ногти которой он сам недавно покрыл алым лаком, висящая у самого ствола Сердце, завернутое в окровавленную фольгу, аккуратно выложенное на ветку.

Голова, насаженная на верхушку вместо звезды.

Все это вдруг показалось Джеку очень далеким, хотя находилось совсем рядом. Вот что самое странное.

* * *

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Как, обошлось без пасхального зайца?

ПАТРОН: У всякой метафоры есть свои пределы.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Ты назвал Ториньо своим успехом. Почему?

ПАТРОН: Потому что он выжил. Я провел двадцать одну операцию, всякий раз выбирая кого-то, в ком чувствовал потенциал, и уничтожая самого дорогого ему человека или людей. Из двадцати одного кандидата, намеченных мною для трансформации, пятеро покончили с собой, трое стали алкоголиками, один подсел на героин, четверо попали в психиатрические больницы и двое мотают срок. Пятеро излили боль в искусстве, более или менее успешно. Один из них получил премию Тернера два года тому назад.

Многие члены Стаи утверждают, что их занятие – своего рода искусство. В отличие от них, я не создаю шедевры.

Я творю художников.

* * *

Джек приходил в себя медленно, этап за этапом. Он сидел там, где сполз по стене, – в коридоре. Руки обхватывали колени. Невидящий взор был уставлен в стену напротив. Он не мог вспомнить, как оказался здесь. Слушал, как Мел Торм распевает о каштанах в пламени очага.

Оставалось еще что-то, что он должен был сделать, что не давало ему покоя. Что-то, чего он очень боялся.

Нужно было подняться наверх.

В итоге именно надежда заставила его бочком пробраться по ступеням, мимо медленно поворачивавшегося тела матери. Надежда на то, что убийца мог пощадить Сэма. Быть может, наверху его ждало не тело сына, а какая-то зацепка – намек на то, что Сэму удаюсь сбежать или же он был похищен. Слабенькая, хрупкая надежда.

Она оказалась недолговечной.

Спальня его сына преобразилась в сцену рождественской постановки. Картонные фигуры волхвов в натуральную величину, Иосиф и Мария сгрудились у кровати Сэма, на которой стоят маленькие деревянные ясли.

Сэм был внутри. Руки и ноги ему отрезали, чтобы он смог туда поместиться. Их искали, но так и не нашли.

* * *

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: В твоем списке лишь двадцать человек.

ПАТРОН: Один все еще не определился. Мне казалось, в нем скрыт самый мощный потенциал; тогда как многие из моих подопечных поначалу утрачивали всякие силы, с ним этого не произошло. Он лишь поменял направление.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Значит, он все же разочаровал тебя?

ПАТРОН: Я пока не уверен. Быть может, он еще оправдает мои ожидания.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Будь осторожен. Ожидания порой оправдываются самым неожиданным образом.

* * *

Наконец в дом заглянула соседка, удивленная распахнутой настежь дверью. Бросив внутрь один-единственный взгляд, она принялась кричать.

Полицейские нашли Джека внутри, он стоял на коленях у кровати сына. Он не сопротивлялся, когда его выводили в наручниках; он вообще не произнес ни единого слова, пока его не попросили дать показания. Тогда он описал им, что произошло, монотонным, лишенным всякого выражения голосом и во всех подробностях.

Та же самая соседка, что вызвала полицию, миссис Крендэлл, вспомнила о странном телефонном звонке, раздавшемся в начале восьмого. Человек, назвавшийся братом Джека, попросил ее немедленно зайти к Сэлтерам; когда она постучала в дверь, ей никто не открыл.

Другой сосед, счищавший снег с дорожки перед своим домом, видел, как в пять часов Джанин помахала Джеку с крыльца на прощанье. Джек разговаривал с женщиной-полицейским в своей студии около половины седьмого, тогда как коронер установил, что его семья погибла между семью и восемью часами вечера. Джек никак не смог бы совершить эти убийства; его отпустили.

Каких-либо доказательств тому, что "мистер Либенстраум" существует на самом деле, так и не было обнаружено.

* * *

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Твой стиль настолько своеобразен, что мне не верится, чтобы полиция так и не догадалась увязать вместе хотя бы два отдельных преступления.

ПАТРОН: Полицейские не интересуются искусством... таким образом, мотивы моих действий остаются для них загадкой. Мои убийства рассыпаны по всей территории страны, выполнены всякий раз в новой технике, а мои жертвы принадлежат к обоим полам, ко всем расам и возрастам. Я, конечно, питаю особую привязанность к праздникам – ритуалы настолько сильно укоренились в нашем обществе, что продолжают резонировать год за годом в сознании моих художников, – но я не всегда убиваю членов семьи своего подопечного. Мне приходилось умерщвлять любовниц, лучших друзей, преподавателей и учеников. Я убивал дядей и тетей, двоюродных братьев и сестер, а однажды – давно потерянного брата-близнеца.

Полиция ищет тех, кто мог бы получить от убийства выгоду, а осиротевшие художники отходят на дальний план, их вообще не замечают.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Мне бы хотелось взглянуть, что еще интересного создали твои творения.

ПАТРОН: Разумеется. Вот полотно кисти лауреата премии Тернера, о котором я упоминал... а затем, надеюсь, ты поделишься собственными достижениями – тем, что почерпнул из бесед со своим пленником.

* * *

Патрон щелкнул клавишей, отправляя файл с картиной, которую считал особенно волнующей. На ней был изображен лежащий на лугу ребенок – руки закинуты под голову, взгляд устремлен ввысь, к голубому небу с ожившими в нем детскими снами: рыцари на крылатых конях бьются на турнире, а монстры из мультиков играют в бейсбол среди облаков.

На лице мальчика играла улыбка, а между тем его тело было подвергнуто вивисекции: кости, мускулы и органы торчали напоказ, и голодные насекомые уже вгрызались в оголенную плоть.

"Да, – подумал Патрон, – Следователь наверняка оценит эту работу по достоинству..."

* * *

ИНТЕРЛЮДИЯ

Дорогая Электра,

мне нужен твой совет. Скажем так: некий гипотетический мальчик пригласил некую гипотетическую девочку пообедать вместе. Не совсем, свидание, но и не совсем несвидание, если ты улавливаешь мою мысль. Я выражаюсь достаточно внятно?

О, на фиг это все, Электра! Если я не могу быть откровенна с тобой, с кем же тогда мне откровенничать?

Бобби Бликер позвал меня перекусить. Типа того.

Наверное, стоит рассказать тебе про Бобби. Он мой ровесник, у него короткие светлые волосы и голубые глаза с потрясающе длинными ресницами. У него обаятельная улыбка, а еще он высокий. Симпатичный вроде бы.

Так и быть, он очень симпатичный. И он спросил, не собираюсь ли я на аллею, поскольку его друзья хотят сходить туда поесть пиццы, а он решил позвать и меня, потому что знает, что я люблю ананасы, и он тоже их любит, а ею друзья ни за что не дадут ему заказать начинку с ананасами, потому что считают, что пицца без них вкуснее, и он хотел позвать меня туда, чтобы я тоже проголосовала за ананасы.

Ведь это свидание, верно? Электра?

ВВЕДИТЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ДАННЫЕ.

В общем, я попросила Джессику спросить у Бельмонта (это друг Бобби), как он считает, нравлюсь ли я Бобби, и Бельмонт ответил, что не знает, но Джессика решила, что он скрывает правду.

ИНФОРМАЦИИ НЕДОСТАТОЧНО.

О чем и речь. В любом случае я не ответила ни «да» ни «нет» и теперь не знаю, что мне делать. Или что будет, если я туда пойду. Или не пойду. Я ничего не знаю. Помоги же мне.

ВНЕСИТЕ ЕЩЕ ПЯТЬДЕСЯТ ЦЕНТОВ ДЛЯ ТРЕХ ПОСЛЕДУЮЩИХ МИНУТ РАЗГОВОРА.

Ну да, я поняла. О подобных вещах тебе известно не больше, чем мне самой, верно? Ума не приложу, с чего я взяла, будто ты мне поможешь, – ты ведь всего-навсего набор электронных деталей.

А ТЫ ВСЕГО-НАВСЕГО НАБОР ГОРМОНОВ.

Как? Электра, я шокирована. С твоей стороны это не очень-то вежливо.

ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ПРАВА.

Ну... возможно. Должна тебе признаться, я и вправду думала о том, на что это похоже – целоваться с Бобби.

И ЧТО ЖЕ?

Где-то на середине поцелуя Бобби превратился в дядю Рика.

ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! ВЫСШИЙ УРОВЕНЬ ОПАСНОСТИ!

Слышу, слышу... Я просто ничего не могла поделать. Чувствую себя виноватой и даже не знаю толком отчею: оттого ли, что вообразила поцелуй с дядей Риком, или оттого, что раздумываю, пойти ли с Бобби в пиццерию? Все это настолько запутано, Электра.

У МЕНЯ ЕСТЬ РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ.

Мы с моими гормонами ждем с нетерпением.

НАДО ПЕРЕСАДИТЬ МОЗГ ДЯДИ РИКА В ТЕЛО БОББИ.

Гм. В таком случае я заполучу личность дяди Рика и смогу ходить на свидания с телом Бобби безо всяких неприятностей. Электра, ты гений!

Конечно, это останется нашей тайной. Знать об этом буду только я и никто больше. Мне придется помочь дяде Рику приспособиться к подростковому возрасту, рассказать, какую одежду ему нужно будет носить,чтобы не выглядеть придурком, объяснить, какую музыку слушать и так далее – хотя почти все то, что он слушает сейчас, довольно клево. Кроме джаза.

Остается только одна проблема, Электра, – то есть не считая очевидной: найти нейрохирурга, готового поработать сверхурочно за небольшую плату. Даже не знаю, как тебе это сказать, но...

Мне по-прежнему хочется заполучить тело дяди Рика.

ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! ПЕРЕГРУЗКА БАЗЫ ДАННЫХ!

Я бессильна что-либо изменить, Электра... может, это и неправильно, но таковы мои настоящие чувства.

ЭТИ ТВОИ ЧУВСТВА МОЖНО ОПИСАТЬ ОДНИМ ПОДХОДЯЩИМ ТЕХНИЧЕСКИМ ТЕРМИНОМ: НЕПРОХОДИМАЯ ГЛУПОСТЬ.

Да я знаю, знаю... Господи, что же мне делать? Это сводит меня с ума, Электра, я тебе не вру.

Вчера я была в студии у дяди Рика. Он обещал показать мне новую скульптуру, над которой сейчас работает, хотя, вообще-то, у него правило: никому не показывать незаконченные работы.

Его студия размещена на чердаке в довольно грязном районе города, зато здесь, наверное, совсем небольшая арендная плата. Я поехала туда после школы, на автобусе.

Мне нравится у него на чердаке. Это бывший склад с голыми деревянными стенами, огромными ржавыми трубами и дубовыми балками под потолком, до которою метров шесть, не меньше. Высоко вдоль стены – длинный ряд окон, которые никто не мыл, похоже, лет пятьдесят. Однажды я предложила протереть их, но дядя Рик не позволил: говорит, ему нравится оттенок, который приобретает свет, пройдя сквозь эту пылищу.

Короче, я постучала в дверь – этакую здоровую махину, которую дяде Рику приходится тянуть со всей силы, чтобы сдвинуть с места. На нем были драные джинсы и грязная белая футболка. Он был покрыт потом, а на руках и лице – грязные масляные разводы. Отвратительно, не правда ли?

Боже, какой он был сексуальный!

Клянусь, мои мозги просто забуксовали. Дядя Рик пригласил меня войти, а я не ответила ни словечка, просто шагнула внутрь, не чувствуя под собой ног. Солнцу жарило вовсю, и мои глаза не сразу привыкли ко всем этим потокам света... сначала я вообще ничего не видела. Стояла столбом и старалась дышать помедленнее. На чердаке пахло горячим металлом и свежеструганным деревом. И мужчиной.

Когда мое зрение прояснилось, я увидела эту фигуру в центре комнаты... Скульптура лысой женщины, низко склонившейся над чашей, которую она держала на коленях. Она была металлической... алюминий, кажется. Кожа женщины была как хромированная, но не гладкая, а вся шершавая.

«Секундочку, сейчас я ее включу», – сказал дядя Рик.

Когда он это сделал, из головы скульптуры хлынула вода. Внезапно у нее появились замечательные жидкие волосы. И они не просто падали вниз, вовсе нет. Я сначала не заметила, но там были торчащие кусочки стекла, из-за которых вода вроде как завивалась.

Она не лилась в чашу; нет, вода сливалась в стеклянные трубки по обе стороны плоской груди женщины, свитые вместе наподобие блестящих кос. Трубы соединялись с дном чаши, которая медленно наполнялась водой.

Подойдя ближе, я увидела, что женщина изучает свое отражение в воде. Дядя Рик выкрасил внутреннюю часть чаши серебрянкой, превратив ее в вогнутое зеркало.

«Просто фантастика», – сказала я. Может, это только мое воображение, Электра... но, по-моему, женщина здорово напоминала меня.

Дядя Рик покачал головой и прикурил сигарету, а я смотрела, как блестит солнце на маленьких кусочках металлической стружки, застрявших в его волосах.

"Нет. Пока нет, – сказал он. – Кое-чего еще не хватает".

Я догадалась, что он имел в виду.

Глава 5

Два с половиной года тому назад

– Можно задать вам несколько вопросов?

Никки внимательно осмотрела мужчину, сидящего в кабинке по соседству. Ему было около тридцати. Нечесаные каштановые волосы, колючая борода и глаза, чей оттенок подсказывал, что их обладатель не спал уже с неделю. Для бездомного одет слишком хорошо, но на клиента не похож. Полицейский, решила она, ничуть не обеспокоившись; с ними Никки имела дело каждый божий день, они были такой же неотъемлемой частью профессии, как и клиенты.

– Я сейчас не на работе, дорогой, – сказал она. – Обеденный перерыв, усек? Возвращайся минут через двадцать.

– Я предпочел бы не вмешиваться в рабочий процесс, – возразил мужчина – Я журналист. Пишу материал о Бульваре, хотел написать и о тебе.

Никки улыбнулась. Эта улыбка – автоматическая реакция на появление кого бы то ни было, и не важно, как она себя при этом чувствует... Улыбка обезоруживала людей, предоставляя Никки лишнюю секунду на подготовку к обороне. У всех работающих девушек, которых она знала, имелось одно универсальное правило для переговоров с клиентами, а Никки применяла его и в иных случаях: поступай, как подскажет нутро. А ее инстинкты говорили...

Опасность?

Страдание.

– Ладно, – резко ответила она – Присаживайся.

Позже она снова и снова прокручивала в голове те первые минуты их знакомства, пытаясь понять, почему она согласилась на разговор. В этом парне было что-то не совсем правильное, что-то изломанное и налитое болью... она в жизни не села бы к нему в машину. И все же в нем, пожалуй, совсем не было агрессивности, лишь глубокая скорбь.

Прихватив чашку с кофе, он скользнул в кабинку к Никки, чтобы усесться напротив.

– Меня зовут Джек.

– Венди. – Привычный псевдоним для работы на улице.

Джек вытащил из кармана записную книжку и авторучку.

– Давно ли ты этим занимаешься?

– С тех пор, как мне стукнуло семнадцать... вернее, пятнадцать. Хочешь – верь, не хочешь – не верь.

– Что тебя толкнуло?

– То же, что и остальных, – наркотики. Я подсела на самый худший из них.

– Крэк?

– Нет. Деньги. – Никки выудила из сумочки пачку сигарет. – Знаешь, этим можно заработать поразительные денежки. Когда ты еще молода и глупа, может показаться, что мужики просто отдают бабки за здорово живешь. И ты начинаешь их тратить. Жизнь превращается в одну сплошную вечеринку. Оглянуться не успеваешь, как подсаживаешься на что-то дорогое, и тогда выбора уже не остается. Нельзя взять и бросить это занятие, уйти в официантки, потому что минимальная ставка плюс чаевые не в состоянии поддерживать твое пристрастие. И потом, ты больше ни на что не пригодна.