Школа в Кармартене

      — Кстати о публикациях, — сказал отец, поворачиваясь к Кервину Квирту. — Твоя последняя статья о молекулярных разъединениях очень, очень. Я, конечно, не специалист в этой области, но тем не менее, — добродушно прибавил он, раскуривая трубку.
      Кервин Квирт прошептал потрясенно:
      — Если вы читали мои работы, значит, вы знаете мой научный псевдоним… И выписываете «Беседы об элементах»! С ума сойти! Получается, что все это время вы все обо мне знали! И ни разу не подали виду, что знаете!.. А я-то, дурак, изводился, думал, что любая неосторожность вас убьет!..
      — Ты же сам решил соблюдать все в тайне, так зачем мы будем тебе мешать? — сказала мать. — Нас очень порадовало это решение. Нам было приятно, что у тебя проявилась эта фамильная черта. Твой прадед почти четыреста лет держал твою прабабку в неведении относительно своей страсти к огородничеству. Она думала, что он просиживает мантию в палате лордов, а он в это время подвязывал огурцы на заднем дворе.
 

* * *

 
      Едва переступив порог школы, Кервин Квирт первым делом поспешил к Змейку в кабинет и там опрометчиво сел на стул, от возбуждения забыв, где он находится. Змейк хладнокровно освободил его от этого цепкого и недоброжелательно настроенного предмета мебели, предложил ему свое кресло, и, оставшись стоять напротив него, облокотившись о каминную полку, сказал:
      — Вижу, что у вас были веские причины ворваться ко мне в столь ранний час, Риддерх.
      — Я вам первому должен сказать… Вы не представляете себе, учитель… Эта моя поездка домой оказалась решающей. Мое положение наконец-то определилось. Вы просто не поверите, но оказалось, что мои родители все это время все обо мне знали! Более того, они сами не чужды научных занятий. Отец занимается восстановлением кристаллов из огня путем крионотермии…
      — Он занимается этим в домашних условиях? — слегка удивился Змейк. — Довольно рискованно.
      — Да, конечно, это во многом любительские опыты, не в том суть. Мне нет больше нужды скрывать от них мои дела!.. — Кервин Квирт рассмеялся. — Больше никаких отлучек в середине учебного года, никаких замен, и мой первый курс отныне перестанет напоминать кучку беспризорников!..
      — Поздравляю вас. Жаль, конечно, что такая бездна знаний по придворному этикету пропадет теперь втуне, — сказал Змейк, — зато наконец вы сможете более или менее серьезно заняться наукой. Только учтите: Мерлин теперь незамедлительно даст вам все курсы, которые он давно мечтал ввести в программу. Боюсь, отныне вы будете читать не только «Морфологию облаков» и «Реальную анатомию», которые уже несколько в стороне от вашей специальности, но как бы вам не дали и «Физиологию небесных тел», не спросив вашего мнения на этот счет.
      — …Я триста лет переживал, что родители узнают обо мне правду и это их убьет! — сказал с отрешенной улыбкой Кервин Квирт.
      — Прежде я тоже думал, что правда о характере моих занятий может убить моих родителей, но позднее, взвешивая все привходящие, я понял, что с гораздо большей вероятностью мои родители убьют меня, что вернуло мне совершенное спокойствие и вкус к жизни, — сказал Змейк.
      Кервин Квирт собрался уже уходить, когда Змейк бросил ему вслед:
      — Ах да, чуть не забыл: в школе работает комиссия Зануцкого, вы знакомы с ним?
      Кервин сглотнул. Он был слегка знаком.
      — Вас могут вызвать на переаттестацию — в любой момент, в том числе и с урока. Министерские комиссии имеют такие полномочия, — это чтобы у вас было правильное представление о происходящем. Рекомендую вам вести себя с ними предельно корректно.
      — А что там за переаттестация? — безрадостно спросил Кервин Квирт.
      — Ну, вас там ненадолго вздернут на дыбу и познакомят с расплавленным свинцом, — отвечал Змейк.
      — Ваши шутки, дорогой учитель…, — начал было Кервин Квирт, но так как на лице Змейка написано было: «имеют много общего с истиной», он махнул рукой и сказал только: — Я буду вести себя корректно.
 

* * *

 
      — Доктор Кервин, вы вернулись! — и визг первого курса потряс двор. После Змейка первокурсники были, бесспорно, вторыми, кто имел право знать, что произошло. Кервин Квирт условно раскрыл им навстречу объятия, поскольку их было так много, что реально обнять он мог не более десяти процентов, и сказал:
      — Я останусь с вами до конца времен, еще успею надоесть вам, вы еще будете избегать меня и считать докучливой помехой в вашей жизни, — и с прорывающимся в голосе счастьем он потрепал по волосам всех, до кого смог дотянуться. — Льщу себя надеждой, что вы хоть пощадите меня и не вынесете через месяц на свалку как старый хлам.
      — Вы ничуть не старомодны, доктор Кервин! — горячо заверили его. — Вы наоборот — выглядите шикарно!
      — А что — сейчас так носят? — притворно удивился Кервин Квирт, делая вид, что не понимает, что их оценка относится к его душе, а не к одежде, которая по случайности была шедевром венецианского карнавального костюма.
      — Да! Сейчас именно так и носят! — завопили первокурсники, не желая отступать от сказанного и своим шумом привлекая наконец Мерлина, который высунул свой нос из-за оконной ставни наверху и, не сразу сориентировавшись, что происходит, на всякий случай сообщил:
      — Три часа дополнительного мытья полов.
      — Мне? — спросил с улыбкой Кервин Квирт.
      Ставня захлопнулась.
      Внезапно из-за угла показался Зануцки с молчаливым кортежем из методистов. При виде Кервина Квирта лицо его прояснилось.
      — Доктор Квирт? — уточнил он. — Ко мне.
 

* * *

 
      Дочитав в сто восьмой раз пьесу, в которую он был абсолютно влюблен, Ллевелис задумчиво сказал Гвидиону:
      — Ты знаешь, по-моему, они тоже имели его в виду. Судя по ремаркам. Смотри: «рассеянно», «по-птичьи склоняя голову набок», «вдруг рассердившись», «величественно», «роняя туфли на бегу», «решительным жестом отметая все возможные возражения и одновременно окончательно теряя нить беседы». Они точно хотели намекнуть на него еще тогда. В семнадцатом веке.
      — У них тоже наболело, — отозвался Гвидион. — Ты лучше подумай, что вам нужно из реквизита.
      — Так, кровь не нужна. Крови здесь нет вообще, — стал соображать Ллевелис. — Но вот для второй пьесы… вспомни, как она начинается.
      …Идти парламентером к Змейку в одиночестве никто не отважился, поэтому подошли все вместе.
      — Вы не могли бы помочь нам со спектаклем? — выпалили первокурсники нестройным хором.
      — Вы хотите, чтобы я сыграл Ричарда Третьего? — безразличным тоном спросил Змейк, не отрываясь от работы. — Пожалуйста, я с удовольствием.
      — Нет, нам нужна гроза. То есть нам нужно устроить бурю! — рискнул МакКольм.
      Змейк поднял голову и посмотрел на них.
      — Пиротехническими средствами хорошей грозы не добьешься, — в раздумье сказал он. — Я глубоко убежден, что самую лучшую бурю вам может устроить профессор Курои, — и когда все приуныли, Змейк добавил: — Или, если качество грозы вас не очень волнует и вы согласны удовольствоваться внешним подобием, можно, на худой конец, обратиться к Кервину Квирту.
 

* * *

 
      Двинвен играла в спектакле Крейдиладд, к которой сватались три чужеземца. Двое из них были совершенно экзотические, — согласно тексту пьесы, из Бенгалии и из Аравии, — а третий был всего-навсего из Франции, и, собственно, он-то и получал в конце концов руку Крейдиладд.
      На первой репетиции Афарви, игравший будущего супруга Крейдиладд, заглянул в листы с текстом пьесы и разочарованно сказал: «А почему француз?» «А что?» — сказали все. «А может быть, вот так?» — предложил Афарви. Он сложил руки ладонями внутрь и начал с небольшим акцентом, заключавшимся в нелюбви к закрытым слогам:
      — Поистине, ваш стан подобен побегам бамбука, ножка — бутону лотоса, лицо — чистейшая яшма!.. Позвольте мне преподнести вам на память безделицу — золотые шпильки с фениксами, — рука Афарви нырнула за ними в широкий рукав. — Мне стыдно за эту ничтожную поделку, не стоящую и минутного вашего внимания. Буду счастлив, если они сгодятся на гостинцы вашей прислуге.
      Уже на второй минуте все участники спектакля бросили свои дела и, столпившись перед сценой, задумчиво смотрели на игру Афарви. Он кланялся, улыбался, откидывал назад длинную косу, подбирал полы какой-то будто бы длинной одежды и доставал какие-то шпильки и нефритовые диски из рукавов. Игра его была столь выразительна, что все ясно представляли себе его в чем-то ниспадающем до пола, с широкими рукавами, с поясом, на концы которого он, по-видимому, опасался наступить, и с веером на длинной ручке. На лице его иногда отражались необъяснимые эмоции. Когда он поднес Крейдиладд личную печать из нефрита и зимний домик для сверчка, сделанный из тыквы, плотину общего терпения прорвало.
      — Должны ль мы нашу дочь, красу Уэльса, отдать за это вот не знаю что? — трагически спросил Ллевелис. — Не лучше ль ей остаться незамужней иль вовсе схорониться в монастырь?
      — Да кто сказал, что он был из Парижа? — возразил Афарви. — Тебе какая разница вообще?
      — А та мне разница, что ты как хочешь, но я за ней в Китай не потащусь, — отрезал Ллевелис.
      — Тебе зачем в Китай?
      — Да по сюжету! Ты пьесу до конца вообще читал?..
      Все замолчали, обдумывая сказанное. Тем временем рядом, где репетировали вторую пьесу, тоже происходила ссора. Там МакКольм, игравший шотландского военачальника, был недоволен своим королем.
      — Да что же здесь не нравится тебе? — мирно спрашивал его Бервин, игравший короля. — Ведь добрым королем он назван в пьесе.
      — Когда король на добром скакуне и добрый меч чуть что пускает в дело, он и зовется добрым королем! Такой король с налета рассекает и всадника, и лошадь пополам, и перед ним трепещет все живое, — возражал МакКольм. — А ты тут что сейчас изобразил? Да ведь тебе никто не подчинится! Тебя любой шотландец осмеет и отодвинет в угол вместе с троном, чтоб место для танцулек изыскать! — издевательски сказал он.
      — Так ведь король и впрямь уже немолод, — робко рассуждал Бервин. — Лета военной доблести прошли, теперь он светоч мудрости на троне.
      — Так что же ты играешь слизняка? С размаху дай двоим-троим по роже, чтоб мудрость всем воочию явить!..
      В какой-то момент все прекратили страшный крик, переглянулись и уяснили себе, что им нужен режиссер. Через полчаса обескураженный Мак Кархи уже принимал делегацию.
      — Только вы, доктор Мак Кархи! — стонали все. — Пожалуйста! Или мы пропали!..
      Мак Кархи открещивался от этой должности, как мог, говоря, что он не одет, что у него самые недобрые предчувствия, что представления о драматургии у него достаточно мрачные, но в конце концов, прочитав пьесы, сдался. После этого он пришел на репетицию, прямо в джинсах и клетчатой ковбойке, чем поразил всех, так как никто никогда не видел его в таком наряде, сел на стул, закинув ногу на ногу, и навел порядок в умах и постановке.
      — Бервин, сделайтесь на минуту коршуном, — попросил он. — Да не таким. Старым коршуном, с поседевшими перьями, злобным и здоровенным. Поглядите медленно направо, налево… Очень хорошо. А теперь, не выходя из образа, превратитесь обратно в себя. Очень хорошо. Поведите взглядом направо, налево, — говорил Мак Кархи, и было видно, что он ловит какую-то ускользающую мысль. Затем стало видно, что он ее поймал. — И возьмите в руку посох. Ну как, Фингалл, устраивает вас такой король?
      — Нормально, — небрежно процедил Фингалл, но заметно было, что от присутствия нового короля ему слегка не по себе и смотреть в его сторону он избегает.
      — Афарви, вы с вашим китайским амплуа отходите на второй план. Руку Крейдиладд вы не получите, но в качестве одного из экзотических женихов оставайтесь. Вместо бенгальского. Китаец и араб добиваются руки Крейдиладд. Дилан, вы сыграете француза.
      Когда Крейдиладд лишали наследства, двое женихов отказывались от нее в приличных выражениях, и только один, а именно — французский, — по-прежнему готов был взять ее за себя, хоть в рубище.
      Теперь изо дня в день на репетициях Афарви лицемерно отказывался от Двинвен. Он, опасливо пятясь назад, с поклонами говорил, что в его стране непочтительность к родителям — тягчайшее преступление, что ее путь к вечному Дао еще слишком нетверд, загонял сверчка в домик, закупоривал домик крышкой, клал его себе за пазуху, закрывал лицо рукавом и испарялся.
 

* * *

 
      Завершив наконец свои социологические исследования, профессор Зануцки объявил, что результаты их крайне неутешительны для школы.
      — С глубоким прискорбием вынужден заметить, что вы не вняли моему искреннему совету устранить из вашего поведения политические мотивы.
      — Это что за политические мотивы? — строго спросил Мерлин, озирая всех с подозрением.
      — Бессмысленное желание Уэльса отложиться от Великобритании, принимающее нелепые и смехотворные формы, — отчеканил Зануцки.
      — Это кто тут собирается отложить Уэльс от Великобритании? — еще строже спросил Мерлин. — Да я сам его, своими руками, пропесочу. Скорее уж нужно отложить от Британии Англию. Если кому-то интересно мое мнение. Да только куда ж ее теперь отложишь!..
      — Подрастающему поколению должны внушаться твердые моральные принципы, — не слушая, говорил Зануцки. — Эти принципы должны быть едины. Здесь же единство формулировок недостижимо уже хотя бы потому, что все преподаватели обращаются к учащимся на том языке, на каком им в голову взбредет. Это, конечно, недопустимо. Что касается морали: откровенно говоря, мне страшно затрагивать эту тему. Даже если предположить, что нам сообщали лишь полуправду, то и тогда частная жизнь ваших преподавателей, — он обернулся к Мерлину, — характеризуется тяжелой патологией. Если мы хотим, чтобы обучение пошло на лад, прежде всего нужно постараться изолировать ваших учащихся от вашего преподавательского состава. Далее, вызывает закономерное беспокойство здешнее отношение к нам как к представителям Министерства: вместо нормального собеседования мы все время становились невольными участниками какой-то буффонады. Мы наслушались легенд и нелепых шуток, насмотрелись каких-то трюков, но никто! — ни один человек! — ни разу! — не соизволил предоставить нам даже простые биографические данные!
      — Я протестую от имени всех, — сказал Мэлдун, сын Айлиля. — Биографических сведений вам было подано предостаточно.
      — Если вы называете биографическими сведениями то, что кто-то упал на Землю с планеты Фаэтон, кто-то пролежал триста лет в хрустальном гробу, а потом служил белкой где-то на посылках, — Зануцки в своем сарказме даже сумел вспомнить несколько сказок, чтобы контраст между ними и подлинными биографическими сведениями стал всем ясен, — то имейте в виду: наше рабочее время оплачивается из бюджета Министерства! У вас в штате полно каких-то мифических персонажей, профессор Коналл О’Доналл, — кто его видел?.. какая-то Лютгарда, дочь Рунхильды, — хотелось бы мне с нею встретиться…
      При последних словах Лютгарда, которая стояла и внимательно слушала за дверью, стесняясь войти в зал педсовета, конфузливо заглянула в щелку.
      — Да? — сказала она.
      Зануцки игнорировал ее, сделав вид, что ничего такого не замечает, и твердо закончил:
      — Я поставлю в Министерстве вопрос о закрытии школы.
      И с видом полного самообладания он стал протискиваться через толпу к дверям.
      Стоявший на его пути Змейк сказал:
      — Насколько я мог заметить, вы принимаете многое из увиденного в школе на свой счет, — он кивнул на Лютгарду. — Не стоит. Смею вас заверить, что лично к вам это не имеет никакого отношения.
      — Очень рад вас видеть, — сказал Зануцки, задержался в растерянности и не нашел ничего лучшего, как пожать Змейку руку. — Давно хотел выразить вам благодарность за сотрудничество. Разумеется, я изыму ваши ответы из материалов собеседований, — прибавил он шепотом и вышел, с достоинством протиснувшись между ногой Лютгарды и косяком. Вслед за ним в щель между башмаком Лютгарды и дверью пролезла вся комиссия.
 

* * *

 
      На латыни занимались речью из кувшина. Орбилий Плагосус рассадил всех по складу ума и откупорил один из высоких кувшинов, стоявших у него в углу в количестве нескольких десятков штук. Кувшины доставляли старшие студенты, путешествующие повсюду: они залавливали туда для Орбилия живую звучащую латинскую речь — прямо на рынках и площадях. Разумеется, выпущенная из кувшина речь вылетала и больше ее было уже не поймать, поэтому Орбилий перед тем, как торжественно вынуть втулку из кувшина, призывал всех слушать очень внимательно. «Речь слышалась на рынке в Риме в консульство Л. Туллия и М. Лепида, в месяц секстилий, за четыре дня до ид; почти 15 минут», — зачитал он запись грифелем на боку сосуда.
      — Ну что ж, я открываю, — сказал он в тишине.
      Фоновый шум на рынке в Риме был большой. Скрипели повозки, кричали ослы, вопили дети. Кто-то обращался к прохожим:
      — Кто скажет, как пройти мне в храм Портуна на Бычьем форуме?
      — Это который украшен по всему фронтону страшными рожами? — спросил у него один.
      — Да, это где вчера Тит Манлий блевал возле статуй предков, — подсказал другой.
      — Флавий Постумий говорил мне на днях, если, мол, нужно нанять какого-нибудь громилу для темного дела, храм Портуна — это место, где не подведут. И возьмут недорого, — продолжал первый.
      После нескольких следующих характеристик этого уголка Рима Гвидион мельком подумал, что на месте спрашивавшего он не стал бы испытывать столь острого интереса к этому храму. Между тем кто-то все время громко нахваливал копченые сыры. На шестой минуте первокурсники расслышали, что некто Квинкций, кажется, приценивается к оливкам.
      — Что ж это ты, Диодор, такую заламываешь цену? Уж для меня ты мог бы сделать скидку, — кажется, не первый день меня знаешь.
      — Вот оливки из Аттики — эти, понятно, подороже. Эти из Мегар, — пожалуйста, дешевле. Подумай сам, Квинкций, — ведь если я запросил, как ты говоришь, лишнего, то меня покарают и местные боги, и боги наших оливковых рощ, и еще бог торговли, и наши городские боги-покровители. Так есть ли мне резон обманывать тебя?
      — Вот эти, крупные, из Аттики, говоришь?
      Тут всех перекрыла какая-то матрона с громоподобным голосом, выбиравшая зелень. Как показал дальнейший разговор, имя ее было Спурия.
      — Фурия, — прошептал Ллевелис.
      Орбилий тут же настучал ему указкой по макушке.
      Спурия объявила всю зелень залежалой и затем описала, как должен выглядеть настоящий сельдерей. После ее смачного препирательства с торговцем всем захотелось сельдерея. Все сглотнули слюну. Но тут общее внимание переключилось на простачка Септимия, который покупал рыбу. Морскую рыбу он брать не хотел; ему нужна была редкостная речная рыба, причем в количестве, достаточном для устроения свадьбы на 30 человек. Тут нужно сказать, что сам он эту баснословную речную рыбу никогда не пробовал и, почти уже согласившись выложить за нее полторы сотни сестерциев, одновременно опасался, что эта диковинная рыба вообще несъедобна либо ядовита. Удалось ли всучить Септимию леща, все так и не узнали, потому что кувшин издал последние свистящие звуки с самого донышка и иссяк. Это было обидно. Ллевелис даже подошел к опустевшему кувшину, поддернул рукав, засунул туда руку по локоть и поскреб там на донышке.
      — Куда только не пробираются наши девятикурсники! Пронырливы невероятно. Вот, у меня тут есть запись чуть ли не из покоев Цезаря. Правда, всего три минуты, — сказал Орбилий, поглаживая бок кувшина. — Но на это и не надейтесь. Раньше июня не получите. Итак, что вы поняли из услышанного?
      Когда все, перебивая друг друга, описали сцену на рынке так полно, как только могли, когда было сказано все, решительно все, Орбилий дал знак говорить самой малочисленной и обычно хранившей молчание группе R, к которой относились малозаметные Арвен, Эльвин и Телери. Те переглянулись и начали:
      — Там был фонтан…
      — Странно, что на простой базарной площади фонтан, да? Вот бы в Кармартене на рынке!..
      — Вот этот вот… Диодор, да? У него позади, по ту сторону прилавка, жарились каштаны, что ли, — они лопались на огне.
      — Интересно, что там тоже в орлянку играли, прямо как у нас, да?
      — А Спурия тащила за собой ребенка.
      — Ребенок был сопливый, он все время шмыгал носом.
      — Он не сопливый, просто Спурия до этого дала ему затрещину, потому что он клянчил игрушечную мельницу. Там рядом продавались.
      — Да, а этот мастер потом быстро собрал свои игрушки, и стал подгонять бедного осла… На него все навьючил…
      — Он хотел успеть до грозы.
      — Но он не успеет, потому что гроза уже близко.
      Все другие слушали, пораженные. Им каждый раз хотелось спросить у группы R, откуда они все это взяли, но они знали, что группе R так же хочется спросить у них, как это им удалось запомнить и так стройно изложить общий смысл разговоров. Внимание, полностью отданное мелким деталям, было свойством их склада ума.
 

* * *

 
      Мерлин спустился во двор Западной четверти как раз в полдень, когда двор был полон народу, и велел всем студентам живо исчезнуть с его горизонта, а всем преподавателям, напротив, — застыть на месте, как в игре в «Море волнуется — раз», потому что он сейчас соберется с мыслями и скажет речь.
      — Как вы думаете, это надолго? — спрашивал Кервин Квирт. — А то мне немного сложно держать все эти пробирки.
      У него в руках балансировала конструкция из позвякивающих пробирок, производившая впечатление живой.
      — О-о, Кервин! — не отвечая на вопрос, вскричала Рианнон. — Кервин, вы знаете, какие цвета сейчас в моде?
      — Увы, да, знаю, — с содроганием признал Кервин Квирт.
      — Кервин, модный цвет для женской шемизетки а-ля Милан ! — воскликнула Рианнон. — Я должна прилично выглядеть на конгрессе по фразеологии и идиоматике хищных птиц. Опишите мне этот цвет, скорее, мне еще всю ночь шить.
      Кервин Квирт ненадолго задумался.
      — Йод когда-нибудь возгоняли? — спросил он.
      — Я никогдав жизни ничегоне возгоняла, — с нетерпением сказала Рианнон.
      — Просто этот цвет ближе всего по оттенку к йодным парам, — пояснил Кервин Квирт. — А-а… э-э… какое значение имеет мода… то есть почему вы думаете, что остальные будут так уж строго держаться моды?
      — У остальных — оперение, — отрезала Рианнон.
      В это время Мерлин собрался с мыслями и устроил всем страшный разнос.
      — Что ж, я хотел только сказать, — начал он не терпящим возражений тоном, подхватывая в воздухе несколько пробирок, падающих с пирамиды в руках Кервина Квирта, — чтобы вы продолжали занятия, как ни в чем не бывало, коллеги. Так, как будто ничего не случилось. Делайте вид, что все в полном порядке. Студенты не должны, просто не должны ничего заметить.
      — Чтозаметить? — спросил Финтан.
      — Ах, вы еще не поняли? — заголосил Мерлин, как будто только и ждал этого вопроса. — Вы ничего не унюхали? Да мы провалили с треском все дело моей жизни! Теперь Министерство нас на одну ладонь положит, а другой прихлопнет. Теперь ждите только закрытия школы, коллеги. Оно не замедлит, — заверил Мерлин, ловя еще одну пробирку. — Вы видели, какое выражение лица было у этого Зануцкого? Вы думаете, оно таким и останется? Как бы не так! Приехав в Министерство, он мигом скумекает, что к чему! И напишет бумагу…, — тут Мерлин призадумался. — И бумага эта пойдет по инстанциям, — осторожно прибавил он, и его лицо просветлело.
      — А впрочем, мы можем ничего не опасаться, — махнул он вдруг рукой. — Вы представляете себе, сколько времени документ движется по инстанциям, коллеги? А я вот представляю. Помните, мы просили городские власти заменить ржавый водосточный желоб над входом снаружи, — ну, тот, что заканчивается горгульей? Помните, сколько времени та бумага шла от нас в городской совет? Ха-ха! Три горгульи сменилось на этом посту! Да, нас голыми руками не возьмешь. Лет через десять поинтересуемся, как там у этой бумаги дела. Не погрызли ли ее мыши, — хихикнул он и, величественно взмахнув рукавом, распустил собрание. И сунул обратно Кервину Квирту скопившиеся у него пробирки.
 

* * *

 
      В начале февраля всех решительно поразила эпидемия игры в три эпохи: загадывается понятие, показывается в виде трех театрализованных сценок, относящихся к трем разным временам, и желающим предлагается угадать, что это было. Игра эта, впрочем, процветала в школе и раньше, и не только не была запрещена педсоветом, но говорили даже, что Гвин-ап-Нудд изобретателю этой игры на старших курсах проставил зачет по этнографии, ни о чем не спрашивая.
      Одна группа загадала что-то и теперь показывала, вторая пыталась угадать.
      — Племена Великих равнин, начало XIX века.
      Крейри вышла, откинув полог из шкур, и остановилась у порога. Мальчики выстроились в очередь на почтительном расстоянии. Дилан подошел, накинул на голову себе и Крейри покрывало и беседовал с ней под покрывалом минут пять. Потом его место занял Лливарх, тоже с покрывалом. Затем то же самое бодро проделал Клиддно. Если кто-нибудь особо задерживался возле Крейри, ему давали пинка.
      — Южная Америка, Х век нашей эры.
      Лливарх, довольно-таки вооруженный, долгое время лежал, затаившись, на горном склоне чуть пониже того места, где проходила тропа. Наконец по тропе пошла Энид с кувшином за водой. Лливарх начал бросать в нее из своего укрытия мелкие камешки, метя по ногам и явно стремясь привлечь к себе внимание. Энид на секунду задержалась, почесала одну ногу об другую и прошла мимо.
      — Аббасидский халифат, средние века.
      По пустынной улице, никуда особо не глядя, шел Дилан в арабской одежде, то есть закутанный с ног до головы, видны одни глаза. Когда он проходил мимо очередного дома, высоко вверху приоткрылось окошко, так что между глухими ставнями образовалась щелка шириной с мизинец. Дилан искоса бросил взгляд на это окошко и тут же, не останавливаясь, прошел мимо.
      Посмотрев на все это, вторая группа начала обсуждение. По двору дефилировал Мерлин, косясь на интересную игру, и время от времени высказывал свои предположения, обычно не лезущие ни в какие ворота.
      — Это все — какая-то воровская шайка, бандиты, — сказал Афарви. — Хотя разговоры под одеялом похожи на исповедь.
      — Может, тайная политическая организация? — без малейшего запала предположил Эльвин. — Заговорщики?
      — Да таких заговорщиков…, — сплюнул Фингалл с презрением, — голыми руками можно брать.
      — Бандформирование, — уверенно сказал Мерлин. — Хотя не исключено, что бордель.
      — Швыряние камней из засады не похоже на исповедь, — робко заметила Гвенллиан. — Это гадание. Очередь к гадалке и… еще два гадания.
      — Да! Любит — не любит, плюнет — недоплюнет!.. Я изнемогаю, слушая вас, — сказал Ллевелис. — Это же флирт! Способы флирта!
      — Ну и флирт, — с достоинством повторил Мерлин. — Зачем так орать?
      Услышав слово «флирт», первая группа играющих перестала покатываться со смеху и подталкивать друг друга локтями в бок и со вздохами передала Ллевелису пальму первенства. Роль пальмы первенства традиционно играл тот самый шарф Мерлина, который он дал Ллевелису с собой на Авалон и так и не получил обратно. Среди студентов ходил даже слушок, что Мерлин потому так крутится вокруг, что хочет как-нибудь заполучить назад свой шарф.
      — Ну ничего, — воскликнул Эльвин. — Мы вас сейчас тоже подловим!
      Афарви, сильно смущаясь, все же предложил в качестве понятия переизбрание кабинета министров.
      — Назначение кабинета министров в Древнем Китае выглядело как запуск воздушных змеев, — горячо зашептал он. — Устраивался такой праздник, император садился на лужайке, и все сановники по очереди запускали воздушных змеев собственного изготовления. В змее ценилось изящество, фантазия и красота. Император назначал министров на должности сообразно проявленному вкусу.
      — Афарви, я никогда не стану играть в эту игру, если ты будешь в команде противника, — от души сказала Гвенллиан.
      Афарви отвесил четверть поклона. Фингалл подумал немного над этими словами и медленно засопел носом.
      — Еще две эпохи, — торопил Ллевелис. — Ну, одну понятно: Европа, XVI век, — интриги, нежелательных соперников убирают с помощью яда. Из десяти человек на званом обеде девять выпили за процветание и неожиданно сыграли в ящик.
      Эльвин выразительно захрипел и скончался, потом воспрял и предложил:
      — И еще устроим безобразную драку. Выборы кабинета министров в Италии, ХХ век. Выглядит как простая драка с мордобоем.
      — Победа наша, — сказал Ллевелис.
      Все побежали тащить реквизит. Через двадцать минут первая команда действительно вынуждена была сдаться. Хотя Мерлин и твердил про последнюю сцену, что это борьба в парламенте, ему никто не поверил.
      — Вы бы лучше задумали избрание короля, — посоветовал Мерлин, разобиженный тем, что здесь не считаются с его огромным политическим опытом. — Куда интереснее, чем какие-то министры.
      — После того, как я вытащу меч из камня, — нарочито медленно и с явным подтекстом проговорил Ллевелис, — всем станет так скучно и неинтересно, что игра просто угаснет сама собой.
      В этот момент его взгляд зацепился за Гвидиона — сосредоточенный на какой-то залитой химикатами тетради, он пробирался по нижней галерее в сторону Пиктской башни со связкой книг под мышкой.
      — Ну сколько времени можно проводить за изучением обмена у овцы? — попытался приcтыдить его Ллевелис. — Ну хоть в день святого Валентина-то можно не торчать у Змейка?
      — Мне очень интересно все, что мы делаем, — твердо сказал Гвидион. — И он только-только начал доверять мне серьезные процедуры…
      — Ага!.. Один неверный шаг — и Змейк отправит тебя в Анды вакцинировать диких лам!
 
      …Эту фразу по стечению обстоятельств услышал спускавшийся по лестнице Мак Кехт.