Глава четвертая

А Власов, конечно же, не растрачивал времени бессмысленно, как могло показаться со стороны.

Об этом свидетельствуют многие воспоминания.

По утверждению Б. Плющева, Власов якобы говорил Малышкину, что хотя многие и пророчат, что англо-американцы в последнюю минуту [259] пойдут на заключение сепаратного мира с Германией в целях совместной победы над ослабевшим Сталиным, а другие же предсказывают столкновение между англо-американцами и Советским Союзом, когда они сойдутся вместе для дележа Европы, этого не будет.

— Я не верю ни в то, ни в другое,-говорил Власов. — Мы не можем больше рассчитывать также и на немцев. Нам надо самих себя спасать…

А вот воспоминания Штрик-Штрикфельдта, который последний раз видел Власова в Праге, когда обнародовался Манифест. Вскоре после это Вильфрид Карлович отбыл «писать историю Власовского движения» в поместье «Бибертейг» в двадцати километрах к востоку от Франкфурта-на-Одере, в Померании, в уже знакомое нам имение Эриха Эдвина Двин-гера — Гедвигсхоф.

«18 апреля мы с женой сидели в горенке нашего крестьянского дома в Баварии. Вдруг вбежала наша дочь, крича:

— Там на холме много офицеров, с красными лампасами. Они спрашивают тебя!

Я вышел из дому и увидел Власова, Малышкина, Жиленкова и Боярского, в сопровождении других русских офицеров и генерала Ашенбреннера. К моему удивлению, с ними был и Крэгер. Мое местопребывание не было никому известно.

Русские, однако, нашли меня».

Власов рассказал Штрик-Штрикфельдту, что дал согласие на боевое использование в районе Одера 1-й дивизии РОА, чтобы показать германскому руководству надежность добровольцев даже в тяжелых условиях развала фронта, если они стоят под русским командованием и борются за свободу своего народа. Но одновременно он отдал секретный приказ — беречь и спасти личный состав дивизии. 1-я дивизия и все наличные добровольческие части должны сконцентрироваться на линии Прага — Линц… Сюда же идет и 2-я дивизия РОА.

— К сожалению, Германия рухнула скорее, чем я ожидал,-сказал Власов.

Поскольку о концентрации добровольческих частей в Чехословакии и Австрии между Прагой и Линцем знал и генерал Ашенбреннер, было понятно, что это в СС и решили создать сильное военное соединение из российских, чешских, югославских и немецких добровольцев. Этот интернациональный корпус должен был составить, с одной стороны, ядро военно-политического сопротивления вторгающемуся в Европу сталинскому большевизму, а с другой — послужить укрытием для высокопоставленных эсэсовцев.

План был достаточно реалистичным. [260]

Эсэсовцы могли быть уверены в верности своего интернационального корпуса хотя бы потому, что набранных ими добровольцев ждала в родных странах гораздо более суровая кара, нежели немецких солдат…

Понятно, что рано или поздно союзники смогли бы добить и эти части, но понятно было и то, что в горной местности они могли продержаться достаточно долгое время…

Другое дело, зачем нужно было это Власову, как это соответствовало планам Русской освободительной армии, но и для них тоже просматривались некоторые перспективы…

Главное было — выиграть время…

«Вера в непрочность англо-американского союза с Кремлем… озарила обманчивым светом нашу последнюю встречу с этими людьми, поставившими все на карту, — говорит Штрик-Штрикфельдт в своей книге. — Не все эти планы без поддержки германского командующего войсками в районе Праги — Линца были заведомо обречены на неудачу».

В ходе разговора выяснилось, что Ашенбреннер установил контакт с фельдмаршалом Шёрнером, однако на него рассчитывать нельзя. Связи с фельдмаршалом Вейхсом установить не удалось…

Хозяин усадьбы Двингер действительно обладал незаурядным талантом сценариста. Он тут же предложил отойти в Баварские Альпы, занять удобные позиции и, забрав с собой крупных нацистских деятелей, объявить их заложниками и обменять на гарантию права убежища для добровольцев. Двингер даже назвал отдельные имена, которые могли заинтересовать англо-американцев. Назвал их так же, как называет продюсер имена актеров, которые будут участвовать в постановке.

Однако на этот раз Власову не понравился новый сценарий Двингера. Он отклонил его авантюрный план.

— Может быть, и эффектно, но эта идея мне все же не нравится,-сказал он. — До сих пор мы боролись чистыми руками и с чистым сердцем, как русские патриоты и борцы за свободу. Мы имели полное право на сопротивление; это право освящено тысячелетиями. Победителей не судят, а побежденным отрубают головы! У нас нет никаких обязательств перед немцами, но мы не можем надругаться над доверием тех из них, кто помогал нам.

— Что же делать?

Помолчав, Власов рассказал о Ю.С. Жеребкове, которого еще в январе уполномочил войти в контакт с посольствами США и Великобритании в Берне через посредничество Международного Красного Креста.

— Я видел Жеребкова четвертого апреля, в отеле «Ричмонд», в Карлс-баде,-сказал Крэгер. — Многие из нас противились его поездке в Женеву, [261] догадываясь об одной из ее целей. Но я сказал, что мы не только не против, но, наоборот, будем приветствовать, если ему удастся связаться с англо-американцами…

Власов не стал уточнять, что вчера в Праге, в отеле «Алькрон» они с Крэгером видели Жеребкова.

С помощью начальника отдела безопасности КОН Ра подполковника Тензорова Жеребкову удалось добраться до чешской столицы. Жеребков передав Власову просьбу проф. Бургхарда замолвить Гиммлеру словечко за военнопленных, которых эсэсовцы собирались уничтожить{58}.

Андрей Андреевич сказал, что через несколько дней вернется и тогда даст все нужные полномочия и инструкции для переговоров в Швейцарии.

— Этого мало…-сказал Ашенбреннер. — Контакт с союзным командованием должен быть установлен как можно скорее. Тем временем добровольческие части надо стягивать в район Прага — Линц. Я уже уполномочил Оберлендера пробиться к англичанам, чтобы спасти русские летные части генерала Мальцева. Ну, а капитану Штрик-Штрикфельдту надобно отправиться к американцам… Конечно, это должно быть не немецким, а русским шагом.

Ашенбреннер, как представитель Кёстринга, был начальником Штрик-Штрикфельдта и имел право приказывать ему.

— Нет!-сказал Власов. — Если это русский шаг, не Штрик, а Малышкин, как парламентер русских, должен идти к союзникам. Вы готовы сопровождать Малышкина, Вильфрид Карлович? Это самая трудная служба, которую вы могли бы сослужить нам.

— Готов…-сказал Штрик-Штрикфельдт.

Тут же ему выправили «власовское удостоверение» на имя Веревкина, полковника Добровольческой армии Комитета освобождения народов России.

Крэгер, молча присутствовавший при разговоре, выписал Малышкину и Штрик-Штрикфельдту разрешение на право свободного передвижения во фронтовой полосе, не открывая цели их пребывания там. Эти удостоверения нужны были при встречах с «вервольфами» и другими формированиями СС, прочесывавшими фронтовую полосу в поисках дезертиров, с которыми они тут же и расправлялись. [262]

За ужином Крэгер все время подливал Власову водку, и перед сном, когда Штрик-Штрикфельдт зашел к Власову проститься, Власов был уже совсем пьян.

— Простите, Вильфрид Карлович,-сказал он, — я много пью в последнее время. Я пил и раньше, но никогда не пьянствовал. А теперь я хочу забыться. Крэгер все время подливает мне и думает держать меня этим в руках. Но он ошибается. Я все вижу и все слышу. Я знаю свой долг и не спрячусь от ответственности. Прошу у Бога силы выдержать все до конца. Вы знаете, о чем я думал сегодня? Джордж Вашингтон и Вениамин Франклин в глазах Британского королевства были предателями. Но они вышли победителями в борьбе за свободу. И американцы и весь мир чествуют их как героев. А я — проиграл, и меня будут звать предателем, пока в России свобода не восторжествует над советским патриотизмом. Я знаю, Вильфрид Карлович, вы пойдете с Василием Федоровичем и поможете ему… Но я не верю, что американцы станут помогать нам. Мы придем с пустыми руками. Мы — не фактор силы. Но когда-нибудь американцы, англичане, французы, может быть, и немцы, будут горько жалеть, что из неверно понятых собственных интересов и равнодушия задушили надежды русских людей, их стремление к свободе и к общечеловеческим ценностям. А когда-нибудь вы скажете всем, что Андрей Андреевич Власов и его друзья любили свою родину и не были изменниками. Обещайте мне это.

Голос Власова становился все тише — он засыпал.

Больше Штрик-Штрикфельдт не видел человека, которого удалось завербовать ему и который послал его в рискованное предприятие 18 апреля 1945 года. Но он не знал еще, что всю оставшуюся жизнь предстоит ему выполнять поручение генерала…

«Добрый час провел я затем наедине с Власовым… — вспоминал он много лет спустя. — Власов был внутренне сломлен. Он владел собой в окружении своих офицеров, чтобы поддержать других. Но он знал, что всё кончено».

Штрик— Штрикфельдт и генерал Малышкин дошли до американцев.

Переговоры они вели с генералом Пэтчем, командующим 7-й американской армией. По свидетельству Штрик-Штрикфельдта, Малышкин сам себя превзошел на этих переговорах.

— Сталин и русские-наши союзники! — сказал Пэтч.

— Мы-ваши союзники, господин генерал! — с жаром возразил Малышкин. — Мы ведь те же русские. Власов — один из тех русских генералов и героев Красной армии, что защищали Москву от немецкого наступления и нанесли немцам их первое тяжелое поражение. Мы все — русские и бывшие красноармейцы. Но мы встали на сторону свободы. [263]

А что значит свобода, вы, генерал, как американец, знаете много лучше, чем я.

Малышкин говорил убедительно и страстно.

Далеко не все мог передать переводчик, но Пэтч многое понимал по выражению его лица и по жестикуляции. Он видел, насколько сильно Малышкин переживал за трагическую судьбу своего народа и своих солдат.

На следующий день, при вторичном свидании, Пэтч сообщил парламентерам, что русские дивизии должны сложить оружие и что с ними будут обращаться как с немецкими военнопленными.

После этого он неожиданно протянул Малышкину руку:

— Как генерал американской армии, я сожалею, генерал, что это все, что я могу сказать вам. От себя лично я добавлю, что делать это мне весьма не по душе. Я понимаю вашу точку зрения и хотел бы заверить вас в моем личном глубоком уважении. Но и вы должны меня понять: я-солдат…

Задавая вопрос: не были ли действия ген. Власова связаны с ожиданием результата от попыток установить контакт с Западом? — протоиерей Александр Киселев вспоминал, как возвращался он ночью из Фюссена на велосипеде в свое село и навстречу шел почти сплошной поток бегущих в горы остатков немецкой армии — машин, повозок, верховых, пеших, небольших частей, иногда даже орудий…

«Почему не разоружали этих людей, почему не брали их склады, как это когда-то предполагалось? — недоумевал отец Александр. — Почему не осуществлялся план продвижения на соединение с казаками (150 тысяч человек), с Русским Корпусом (20 тысяч человек) или с Драже Михайловичем, как, опять-таки, ранее предвиделось? Может быть, нужно было не чувствовать себя в плену у Крэгера, а его арестовать?»

Протоиерей Александр Киселев, как мы уже говорили, оценивал ситуацию последних месяцев войны не столько умом, сколько сердцем русского патриота, вынужденного бессильно наблюдать, как, сокрушая одного ненавистного врага (фашизм), Россия укрепляет другого своего ненавистного врага (большевизм)…

И все просто в его рассуждениях…

Человек так устроен, что горячее сердце, живущее жаждою подвига и не желающее знать никаких обстоятельств, всегда понятнее и проще, нежели размышления человека, все (или почти все) знающего наперед…

О чем, продвигаясь по забитым колоннами солдат, беженцами, машинами, повозками, орудиями дорогам, думал генерал Власов в последние апрельские дни сорок пятого года? [264]

Может, вставали перед его глазами осенние дороги сорок первого года, когда его 37-я армия отступала из Киева?…

Или, может быть, генерал видел заснеженные дороги наступления под Москвой?…

Или раскисающие торфяной жижей дороги, проложенные в болотах на Волхове?…

Или о том он думал, что трудно было попасть в СС, но еще труднее теперь уйти?…

И, конечно же, в дорожной усталости, в хмелю подливаемой доктором Крэгером водки, замыкая жизненный круг, путались дороги наступлений и отступлений…

Где он отступал, а где наступал? Где отступал от немцев, а где — от наших?

Кто— наши и кто — враги?

Иногда, очнувшись от опьянения, Власов вспоминал, что во всех его наступлениях и отступлениях рядом были женщины…

Агнесса Подмазенко…

Мария Воронова…

Бесчисленные Зины, Оли, Тани, официантки, медсестры, связистки…

Сейчас тоже рядом была баба.

Хейди…

Она сидела рядом и, улыбаясь, смотрела на пьяного двухметрового супруга…

Хорошая баба…

Только поговорить по душам не получается.

— Вот так-то, фрау Власова,-вздохнул генерал. — Все в тебе хорошо, и баба ты хорошая, а по-человечески поговорить не умеешь… Доктора, что ли, крикнуть?

И он звал доктора Крэгера, чтобы тот переводил.

Доктор Крэгер переводил охотно.

Поначалу странно выходило — Власов о душе толковал, о тоске сердечной, о том, что просыпаешься среди неразберихи отступления и невозможно понять, где ты — на Украине, на Волхове или в Моравии… Смутно, неясно все на душе…

— O!Ja!Ja! — переводил Крэгер.-Ja!Ordnung! Sich zurechtmachen, sich ist in Ordnung bringen!

Это Власов разбирал…

Понимал, что порядка нет и надо привести себя в порядок… Тем более что Крэгер не терял слов на ветер, а подливал Власову из фляжки шнапса. И тогда сразу становилось понятно, что и госпожа Власова тоже энергично говорит о порядке. Когда она станет правительницей России, там будет один большой-большой орднунг…

Так, кушая шнапс, и добрались до Праги. [265]

Встреча с Шернером и Буняченко была краткой.

Власов держался несколько неестественно и осуждал неподчинение командиров немецким приказам.

Позже, ускользнув от немецкой свиты, Власов объяснил, что он поставлен в такое положение, когда должен делать вид, будто разделяет немецкую точку зрения. Если немцы поймут, что не могут больше полагаться на его влияние, они предпримут репрессии против русских частей в составе вермахта{59}.

В интимной беседе Власов выразил полное удовлетворение тем, что Буняченко действует самостоятельно, но сказал, что сам он не останется с ними, ибо озабочен другими русскими соединениями, которые организованы гораздо хуже, чем 1-я дивизия.

По поручению Андрея Андреевича профессора Рашхофер и Ейбель составили конспект предполагаемого радиообращения генерала к открывавшемуся в Сан-Франциско первому собранию Объединенных Наций.

Власов просмотрел обращение, призывающее к «всеобщей борьбе с большевизмом», и одобрил его.

Однако передать обращение не удалось. Наместник Гитлера Франк сказал, что подобные обращения должны быть согласованы с фюрером.

А с бункером Гитлера в Берлине ему не удавалось установить связь.

И не только ему…

30 апреля в 15.30 завернутое в армейское темно-серое одеяло тело застрелившегося Гитлера перенесли из бункера в сад и положили в одну из воронок. Рядом положили тело его супруги — Евы Браун. Облили тела бензином и подожгли.

Глава пятая

В начале мая 1-я дивизия подошла к Праге, где 4 мая вспыхнуло восстание.

Полноценного немецкого гарнизона в городе не было и восставшим сравнительно легко удалось овладеть городом. Однако к Праге двигались отступающие эсэсовские части, которым был отдан приказ расправиться с восставшими и разрушить город. Чехи обратились к власовцам за помощью.

«Молниеносным ударом Прага была занята, немцы взяты в плен, а заложники и сидящие в тюрьмах освобождены, — с пафосом сообщает [266] В. Осокин. — Прага ликовала. Власов и РОА стали героями освободителями. Портреты генерала Власова были вывешены повсюду».

И Осокин, и другие власовские историки утверждают, что чешское население приветствовало дивизию Буняченко. Партизаны якобы дажеIIпредлагали Власову возглавить все национальные — в противоположность коммунистическим — партизанские отряды в Чехословакии.

На самом деле все было не совсем так.

Вернее— совсем не так.

Попробуем выстроить хронологию событий этой Страстной недели…

2 мая. 1— я дивизия остановилась в 50 километрах к юго-западу от Праги. Сюда и прибыла делегация офицеров чехословацкой армии.

Офицеры представились как штаб Пражского восстания и попросили о поддержке.

Хотя Буняченко и не спешил жертвовать солдатами за немецкие интересы, воевать с немцами тоже не входило в его планы… Тем не менее, поскольку-антинемецкие настроения в дивизии были очень сильны, Буняченко не стал и отказывать повстанцам. Он опасался потерять контроль над своей дивизией.

5 мая. Посланные к американцам для ведения переговоров полковник Азберг и Поздняков вернулись с документом, в котором говорилось, что командование американской армии готово принять власовцев с условием, что они добровольно сдадут оружие и будут на положении военнопленных, судьбу которых решит высшее командование.

Буняченко принял решение выступить на помощь пражским повстанцам.

Считается, что это решение было продиктовано желанием продемонстрировать американцам свою враждебность нацизму.

Вечером части 1-й дивизии достигли пригородов Праги.

Атака началась с захвата аэродрома и оказалась настолько неожиданной, что эсэсовцы вынуждены были покинуть город, так и не разрушив его.

6 мая. В этот день была православная Пасха, но праздновать ее власовцам не пришлось. После полудня повстанцы вызвали полковника РОА Архипова на совещание. Там он встретился с американским капитаном, который командовал бронированной колонной разведки, высланной, чтобы выяснить, что происходит в Праге.

Американцы подивились на немецкое обмундирование Архипова, а затем спросили, могут ли повстанцы удержать город сами, пока он не будет передан союзнику США Советскому Союзу. Они объяснили, что Эйзенхауэр уже провел переговоры с советским генералом Антоновым и было достигнуто соглашение о демаркационных линиях, но все еще оставался открытым вопрос о возможном занятии Праги американскими войсками, до тех пор пока ее не передадут в советские руки.

Услышав такое, Архипов сообразил, что надежда войти в связь с американскими войсками оказывается иллюзорной. Он сказал капитану, что, [267] если с чисто военной точки зрения дивизия КОНРа может удержать город, с политической точки зрения это было бы нецелесообразным…

— Американцам следовало бы вступить в Прагу…-сказал Архипов.

Понял ли ситуацию американский капитан — неизвестно, но Архипов ничего не добился и после совещания объявил повстанцам, что дивизии придется оставить город, поскольку вскоре его займут советские войска. Вечером он доложил об этом Буняченко и Власову.

Для хитроумного Буняченко это оказалось весьма неприятным сюрпризом.

Увы… Как только опасность миновала — все изменилось. Дружелюбие чехов быстро остыло, поскольку теперь им стало политически невыгодно и опасно и далее сотрудничать с власовцами.

Как только власовцы выбили из Праги эсэсовцев, было образовано чешское правительство, которое возглавил коммунист Йожеф Смрковский{60}.

От лица этого правительства, спасителям Праги было заявлено, что чешское правительство никогда не просило власовцев о помощи и не сочувствовало делу КОНРа.

Офицеры КОНРа возмутились:

— А как же повстанцы, из штаба Пражского восстания, которые приходили к нам?

— Это не повстанцы, а авантюристы… Ни чешский народ, ни правительство не уполномочивали их обращаться к вам. Наше правительство на две трети-коммунисты, и мы советуем дивизии КОНРа сдаться наступающей советской армии.

Власовцам объяснили, что Прагу в соответствии с Ялтинским соглашением будут оккупировать не американцы, а советские войска.

7 мая. В 23 часа 1-я дивизия оставила Прагу и двинулась на юг, чтобы войти в американскую оккупационную зону.

По дороге выяснилось, что потерялся Боярский, которого генерал Трухин отправил к Власову с сообщением о результатах переговоров с американцами — американцы требовали безоговорочной сдачи… Трухин отправился на поиски Боярского, но был захвачен чешскими партизанами.

Тут нужно сделать небольшое отступление.

Спасение Праги от разрушения, пожалуй, единственное деяние РОА, которое признается всеми исследователями и которое с полным правом может быть занесено в актив власовского движения. [268]

И даже некая символика тут просматривается… В Праге образовали Комитет освобождения народов России, и РОА — армия этого комитета — и спасла Прагу…

И какова же была награда спасителям?

Серым холодным утром 6 мая 1993 года на Ольшанском кладбище в Праге, над пустым холмом, где лежали триста павших в бою солдат и офицеров армии Власова, был водружен темный деревянный крест с белеющими на нем буквами: РОА. Крест обвивал в изголовье терновый венец.

«Вопреки ожиданиям, спровоцированным мифом о всенародной любви и признательности чехов власовцам за освобождение Праги, — не скрывая злорадства, писала в те дни журналистка „Комсомольской правды“, — на кладбище собралась жалкая кучка людей, состоящая большей частью из пишущей и снимающей братии»…

Поставили этот крест почти пятьдесят лет спустя…

А тогда, в майские дни Светлой седмицы 1945 года, в благодарность за помощь чехи расстреляли Боярского, Шаповалова повесили, а Трухина и Благовещенского передали Красной армии.

8 мая. Правительство Третьего рейха капитулировало. Генерал Меандров, не дожидаясь разрешения, перешел в американскую зону и сдал штаб РОА с остатками 2-й дивизии и офицерской школы. Позже меандровцы были репатриированы в Советский Союз.