Власов. Два лица генерала

9 мая. Вечером, все еще на чешской территории, 1-я дивизия встретилась с танковым соединением 3-й американской армии.

10 мая. Переговоры с американским командованием…

11 мая. Дивизия Буняченко сдала оружие, и ее разместили в районе Шлиссельбурга. Сюда прибыл и Власов.

Опасаясь столкновения с советской 162-й дивизией, командир 2-го полка полковник Артемьев «случайно» встретился с советскими офицерами и сделал вид, что выслан на переговоры об условиях сдачи дивизии КОНРа.

Он договорился, что 12 мая в полдень дивизия КОНРа перейдет на советскую сторону.

12 мая. В 10 часов утра Буняченко с начальником штаба подполковником Николаевым отправился в замок Шлиссельбург — в американский Генеральный штаб, где им сообщили, что, хотя американский командующий относится сочувственно к положению Власова и его солдат, он вынужден запретить им переход американской демаркационной линии. [269]

К этому было добавлено сообщение, что американцы должны покинуть Шлиссельбург и город будет передан их советскому союзнику.

Это известие было смертельным ударом для разоруженной дивизии.

Буняченко отдал приказ разойтись и пробиваться самостоятельно.

Стеенберг считает, что примерно половина дивизии (10 000 человек) либо сразу же попала в руки Красной армии, либо была поймана чешскими партизанами и передана Красной армии, а другая половина пробилась к американцам, но многие из них впоследствии были репатриированы.

Глава шестая

Мы говорили, что генерал Власов сочинил себе бесчисленное множество биографий… Почти каждому своему собеседнику он преподносил события своей жизни так, как хотелось тому…

Но все— таки это не совсем верно.

И совсем не верно, если предположить, что Власов преследовал этим только одну выгоду.

К слушателям Власов действительно примерялся.

Но еще более примерялся к себе, к смыслу своей жизни…

Невозможно было никому рассказать о бессмысленной и страшной гибели 2-й Ударной армии, загнанной интригующими генералами в болотный мешок.

Невозможно было рассказать о том, что он ничего не мог сделать для спасении армии…

И эта невозможность и определяла сюжет беседы Андрея Андреевича с командующим немецкой армейской группой «Север» генералом Линдеманом.

— Да,-говорил он. — Я остался! Дважды я получал приказ бросить людей и покинуть этот «мешок», но я остался. Однажды за мной прислали самолет, но я уже больше не колебался. Смел ли я бросить тех, кого я сам завел в такое положение? Смел ли я снять с себя всю ответственность за это?…

— Сделав это на глазах у своих солдат…-с сентиментальностью победителя проговорил Линдеман.

— Да, на глазах у моих солдат… Ведь все эти глаза смотрели на меня!-подпустил генеральской слезы Власов. — Я предпочитал, чтобы они смотрели мне в лицо, а не в уходящую спину. Если бы я их покинул, я бы чувствовал все эти взгляды на себе всю свою жизнь… [270]

Иронизировать тут легко, но вспоминаешь рассказ связиста Никонова, который, шатаясь от голода, без патронов, ходил в атаки, который воровал у немцев телефонный кабель, и станет понятно, что с такими воспоминаниями жить нельзя.

И в каком-то смысле придуманный генералом Власовым самолет, который якобы послали за ним, правдивее беспросветной, бесчеловечной бессмысленности, что окружала Власова весною 1942 года.

И вот что удивительно.

Три года спустя Власов поступает так же, как, по его рассказу, поступил он летом 1942 года…

Чем ближе к концу стремилась жизненная дорога Власова, тем чаще, тем навязчивее становилось в нем стремление доказать, что он не предатель.

Он объяснял это немецкой журналистке, объяснял случайно попавшей в его постель девушке — «остовке». Объяснял своим будущим биографам…

Сергей Фрёлих вспоминает, что незадолго до пленения Власов попросил его в замке Шлиссельбург: «Опиши, что мы не были изменниками…»

Швейцария в политическом убежище Власову уже отказала.

По свидетельству Фрёлиха, американское командование воспринимало власовцев как «комичную нацистскую воинскую часть, выставленную для последних боев».

Оставался вариант, предложенный начальником отдела безопасности КОНРа, майором Тензоровым — переодевшись, проникнуть на аэродром и лететь в Испанию…

«Вернувшись домой, — рассказывал адъютант Власова капитан Ростислав Антонов, — мы сразу переоделись в штатское… через час все было готово… Машина, одежда для Власова и все другое…»

Но Власову не понадобились ни машина, ни одежда…

— Что это за маскарад?-кивнув на сверток, спросил он.

Когда Антонов рассказал о плане Тензорова, Власов покачал головой.

— Надо ждать ответа относительно всех войск РОА,-сказал он.

Спасаться, оставив на произвол судьбы РОА, Власов посчитал для себя неприемлемым.

Он не бросил 2-ю Ударную на Волхове… Не бросил Власов и РОА…

Личное мужество никогда не покидало этого человека, и тут трудно не согласиться с протоиереем Александром Киселевым, который говорил, что каждое человеческое слово в конечном итоге проверяется только [271] делом, и такой проверкою слов генерала Власова и стали наступившие «страстные дни для него и для всего Движения».

О поимке Власова существует несколько версий, которые хотя и кажутся противоречащими друг другу, но только потому, что описывают различные этапы задержания генерала.

Определенно известно, что в Светлую субботу, 12 мая, после полудня колонна покинула замок Шлиссельбург в надежде перейти в американскую зону.

В этот день Власов и был захвачен советскими войсками… Захват его произвел капитан Михаил Иванович Якушев.

Рассказ его, уже в наши дни записанный Павлом Аптекарем, опубликован…

«Утром 15 мая (ошибка! — Н.К.) 1945 года я — командир батальона автоматчиков 162-й танковой бригады, выехал на разведку в зону, контролировавшуюся на тот момент американскими войсками. Дело происходило в Чехословакии, недалеко от деревни Брежи… Американцы относились к нам тогда хорошо, нашу машину пропустили без особых расспросов. Проезжая мимо леса, я заметил группу людей в немецкой форме… Со мной заговорил офицер, оказавшийся командиром батальона 1-й дивизии власовцев капитаном Кучинским.

Я стал агитировать его не сдаваться американцам, а переходить на нашу сторону. После короткого совещания со своими офицерами Кучинский построил батальон и приказал двигаться на территорию, занятую Красной Армией.

Тем временем мы с Кучинским заметили небольшую колонну легковых машин, двигавшихся на запад в сопровождении двух американских «Виллисов». Я спросил: кто это? Кучинский ответил, что это штаб дивизии. Обогнать колонну мы смогли лишь минут через сорок: у власовцев машины были помощнее наших. Развернулись поперек дороги и вынудили остановиться. Из одной машины вылез печально известный генерал Буняченко, командир 1-й дивизии власовцев. Увидев Кучинского, обложил его матом и сказал: «Подлец, уже переметнулся!…»

Кучинский подсказал мне, что вместе со штабом 1-й дивизии часто ездит сам генерал Власов. Я несколько раз прошелся вдоль колонны, агитируя водителей ехать сдаваться Красной Армии. Один из них посоветовал обратить внимание на громадную черную «Шкоду». Подойдя к ней, я увидел в салоне, не считая водителя, одну женщину и двух мужчин. Про женщину я позднее узнал, что она была «фронтовой женой» генерала Власова, один из мужчин оказался начальником контрразведки 1-й дивизии власовцев Михальчуком, другой — личным переводчиком Власова Ресслером. [272]

Я открыл заднюю боковую дверь и вывел переводчика из машины, намереваясь осмотреть салон. В этот момент из-под груды одеял{61}высунулся человек в очках, без погон. На вопрос, кто он такой, ответил: «Генерал Власов». От неожиданности я обратился к нему «товарищ генерал», хотя какой он товарищ…

Власов тоже явно оторопел. Однако вскоре пришел в себя, вылез из автомобиля и, игнорируя меня, направился к американцам — просить их связаться по рации со штабом армии. Вскоре к нашей колонне подъехал еще один «Виллис», где сидели американские офицеры. Я сказал им то же самое, что сказал бы и сейчас кому угодно: генерал Власов нарушил воинскую присягу, поэтому он должен предстать перед нашим судом.

На мое счастье, американцы оказались общевойсковыми офицерами, а не офицерами контрразведки — иначе история могла бы получить совсем иное развитие. Видя, что со стороны американцев сопротивления не будет, я сделал вид, что еду вместе с Власовым назад — в штаб американской дивизии. Сев позади Власова в его «Шкоду», я приказал водителю разворачиваться и гнать вперед. Пока разворачивались остальные машины колонны, мы успели отъехать довольно далеко.

Власов пытался приказывать водителю, куда ехать, но водитель, смекнув, что к чему, уже его не слушал. Генерал почувствовал неладное и на берегу красивого озера, где машина немного сбавила скорость, попытался выскочить на ходу. Однако я успел схватить его за воротник и, приставив пистолет к виску, сказал: «Еще одно движение, и я вас застрелю». После этого он вел себя спокойно…»

Вот такой рассказ…

Все тут очень лихо, как в вестерне, и так же, как в вестерне, весьма неубедительно.

Во— первых, смущает неточность даты. Все документы-донесение генерал-майора Фоминых, протокол, составленный в СМЕРШе, свидетельствуют, что Власов был взят в плен 12 мая.

Смущает так же и стремительность, с которой капитан Кучинский начинает помогать Якушеву. Не очень-то верится и в то, что генерал Буняченко, [273] известный своим взрывным характером, беседует с Кучинским, помогающим Якушеву производить арест, словно на светском рауте.

Но допустим, что так все и было…

А вот допустить, что Кучинский якобы подсказывает Якушеву, что «вместе со штабом 1-й дивизии часто ездит сам генерал Власов», уже никак нельзя, потому что Власов никогда не ездил со штабом 1-й дивизии и, значит, Кучинский сказать такого не мог.

Прокол тут очевидный.

Точно так же Якушев явно недоговаривает, когда рассказывает об осмотре «громадной черной „Шкоды“ Власова. В машине, как утверждает Якушев, находились водитель, переводчик лейтенант Ресслер, начальник контрразведки 1-й дивизии Михальчук, новая „фронтовая жена“ генерала Власова и сам Власов, который зачем-то высунулся из-под груды одеял.

«Я открыл заднюю боковую дверь и вывел переводчика из машины, намереваясь осмотреть салон», — рассказывает Якушев.

Напомним, что, согласно его рассказу, колонна власовцев следовала в сопровождении двух американских «Виллисов» и была остановлена, когда Якушев развернул свою машину поперек дороги и вынудил колонну остановиться, а потом начал, не спросясь у американцев, осматривать ее. Смелость, разумеется, города берет, но и тут что-то явно не сходится. Слишком много для экспромта сил противостоит Якушеву.

Не совсем внятен и рассказ о переговорах с американцами.

«Власов… пришел в себя, вылез из автомобиля и, игнорируя меня, направился к американцам — просить их связаться по рации со штабом армии. Вскоре к нашей колонне подъехал еще один „Виллис“, где сидели американские офицеры. Я сказал им то же самое, что сказал бы и сейчас кому угодно: генерал Власов нарушил воинскую присягу, поэтому он должен предстать перед нашим судом».

Как бы все точки расставлены.

Сопровождавшие власовцев американцы вызвали начальство, и этому начальству и объясняет Якушев, что изымает у них Власова, поскольку тот «должен предстать перед нашим судом» как изменник Родины. И вроде бы американцы согласны с этим — «на мое счастье, американцы оказались общевойсковыми офицерами, а не офицерами контрразведки — иначе история могла бы получить совсем иное развитие», но не тут-то было.

Оказывается, никакого согласия нет.

Иначе зачем же Якушев делает вид, что едет вместе с Власовым назад — в штаб американской дивизии? «Сев позади Власова в его „Шкоду“, я приказал водителю разворачиваться и гнать вперед. Пока разворачивались остальные машины колонны, мы успели отъехать довольно далеко». [274]

Конечно, понятно, что тогда шло братание советских и американских солдат и общий уровень советско-американского благодушия был достаточно высок. Однако ни один добродушный человек не позволит так нахально, без спросу хозяйничать у себя, как это делал у американцев Якушев. Ну, а на удаль капитана нашлась бы удаль и у американцев, едва ли стали бы они спокойно наблюдать, как похищают у них генерала Власова…

Опять— таки не все понятно и с водителем Власова.

Разумеется, можно (вернее — необходимо!) допустить, что водителя перевербовали. Но непонятно, когда успел это сделать Якушев, ведь у него просто не было времени для этого… Тем не менее водитель ведет себя слишком уж серьезно: «Власов пытался приказывать водителю, куда ехать, но водитель, смекнув, что к чему, уже не слушал его»…

Чтобы снять противоречия в рассказе Якушева, уточним, что колонна власовцев в сопровождении двух американских «Виллисов» двигалась обезоруженной.

Это объясняет поведение Сергея Буняченко. Кроме матюгов, у него и не было другого оружия… И не столько изменника Каминского материл он, сколько ситуацию, всю подлость которой только сейчас и начал просекать. Буняченко и его офицеры сдали оружие, и их, обезоруженных, передают на расправу советским властям. Поэтому, пока Якушев возился с Власовым, Буняченко поспешил исчезнуть со своими спутниками из этой преданной американцами на заклание колонны…

Второе уточнение касается американского благодушия. Американцы потому и не возмущались поведением Якушева, что так было договорено…

Вот как описывает сцену разговора Власова с американцами его переводчик, лейтенант Ресслер…

«Власов пошел в сторону американских танков. Я с ним… Подошли к американцам. Они ухмыляются, жуют резинку, на слова Власова не реагируют… наша машина с Антоновым и Лукьяненко развернулась и помчалась обратно в сторону замка… Машины стояли с распахнутыми дверцами, кругом ни души… Нас посадили в машину».

В рассказе Ресслера все нескладно, но очень правдоподобно по ощущениям человека, который неожиданно узнает, что он подло предан…

Завершая свой рассказ, Якушев коснулся наград, которых были удостоены участники операции по задержанию генерала Власова.

«Насколько мне известно, — сказал он, — Кучинского и двух помогавших нам шоферов-власовцев (Довгаса и Комзолова) позднее освободили и даже наградили орденами Отечественной войны. Мне вручили орден СувороваIIстепени. Тем же орденом наградили наших командиров бригады и корпуса. Кроме того, награды получили начальник контрразведки [275] „СМЕРШ“ и оперуполномоченный, которых при задержании Власова и близко не было».

Вот тут, как нам кажется, Михаил Иванович совсем уж не прав…

Похоже, что вся операция по задержанию Власова была очень точно спланирована советскими и американскими спецслужбами и именно по этому плану и осуществлена, хотя, конечно, сам Якушев мог и не быть посвященным во все детали операции.

Биографы Власова приводят разговор, который якобы состоялся у Власова после переговоров с американцами, когда Власову было объявлено, что его выдадут русским.

«В передней дома их уже ожидал американский капитан{62}… Капитан был очень молод, он пошел навстречу Власову и тоном, в котором звучали нотки детского превосходства и полного непонимания, сказал:

— Господин генерал, теперь для вас все кончено! К сожалению, вы напрасно меняли ваших хозяев: взобрались на ошибочную лошадь!

Власов посмотрел на капитана взглядом, в котором не было ни удивления, ни обиды, ни презрения. В нем светилась тихая доброта человека, понимающего непонимание другого.

— Капитан!-сказал Власов. Его голос, казалось, долетал издалека, усталый, доброжелательный и мягкий. — Всю мою жизнь я служил только одному господину…

На лице американца отразилось удивление.

— И кто это был?-спросил он с мальчишеским задором. Еще глуше прозвучал голос Власова:

— Русский народ, мой мальчик».

Весь разговор нагружен таким большим смыслом, а последние слова Андрея Андреевича Власова так явно адресованы истории, что нам никак невозможно заподозрить в их авторстве самого Власова.

Увы… Все было страшней, а главное, подлее…

Мы уже рассказали, как проходила передача Власова советскому командованию.

Не было никакого бегства от американцев.

Капитан Якушев дал знак своим подручным, и они живо спеленали Власова в ковер и бросили на дно машины.

Сверху на Власова сел сам Якушев…

Обычная для тех дней картина. Советский офицер едет с трофеями по побежденной стране.

Сопровождаемый понимающими улыбками жующих жвачку американцев, Якушев покатил в расположение своего 25-го танкового корпуса. [276]

«Двигаясь без карты, мы скоро заблудились. К счастью, наткнулись на американский пост. Долго не могли понять друг друга: так получилось, что рядом не было ни одного переводчика. В конце концов начальник поста нашел солдата, поляка по происхождению, от которого мы без труда узнали, где находятся части Красной Армии…

В 8 часов вечера я сдал Власова командиру 25-го танкового корпуса генерал-майору Фоминых. Больше Власова я не видел».

Стеенберг пишет: «Неоднократно он (Власов. — Н.К.) доказывал личное мужество. В разведке, где всегда грозила опасность быть захваченным в плен японцами, он отдал приказ Суню, шедшему вслед за ним, застрелить его, если они попадут в засаду».

Антонову такого приказа Власов не отдавал…

Антонов вспоминал потом, что, перед тем как вступить в переговоры с американцами, Власов глухо сказал:

— Ну, друг, перед нами еще сто шагов до конца. Моя жизнь больше для меня ничего не значит, но, как ты думаешь, стоит ли она хоть немного, если я «им» предложу: моя жизнь в обмен за всех вас, которые в меня верили?

Генерал— майор Е.Фоминых командовал 25-м танковым корпусом. В мае 1945 года корпусу было приказано двигаться в направлении Праги. Уже в ходе марша передали приказ о выведении корпуса из оперативного подчинения армии для блокирования РОА.

Е. Фоминых и выпала сомнительная честь принять у американцев генерала Власова.

В 1962 году он рассказал об этом «пленении».

«…Власов был доставлен в наш, 25-й танковый корпус.

Я и начальник политотдела П.М. Елисеев с любопытством разглядывали приближавшегося к нам в сопровождении комбата капитана Якушева высокого сутулого генерала в очках, без головного убора, в легком, стального цвета плаще. Так вот каков этот выродок!

— Как прикажете считать,-высокомерно, подергивая левой бровью, начал Власов. — Я у вас в плену или вы в плену у американцев? На каком основании вы меня задержали?

— Уточним вашу личность. Кто вы? Какие при вас документы?-осадил я его.

— Я-Власов.

Власов сорвал с себя плащ и бросил его на спинку стула. Странная форма цвета хаки. Без погон. На брюках малиновые шелковые лампасы.

Трясущимися руками, спеша и не попадая во внутренний карман кителя, он (Власов) достал удостоверение личности. Знакомые подписи удостоверяют, что перед нами бывший командующий 2-й Ударной армией Ленинградского фронта». [277]

В 20 часов 45 минут генерал Власов подписал свой последний приказ.

«Я нахожусь при командире 25-го танкового корпуса генерале Фоминых. Всем моим солдатам и офицерам, которые верят в меня, приказываю немедленно переходить на сторону Красной Армии.

Военнослужащим 1-й русской дивизии генерал-майора Буняченко, находящимся в расположении танковой бригады полковника Мищенко, немедленно перейти в его распоряжение.

Всем гарантируется жизнь и возвращение на Родину без репрессий.

Генерал— лейтенант Власов.

12.5.45 г.».

Через час Власов был доставлен на аэродром и вместе с ковром капитана Якушева отправлен в Москву. Сам капитан Якушев, как мы уже говорили, получил правительственную награду.

О Власове ничего больше не было известно до 2 августа 1946 г., когда «Известия» сообщили, что Власов и одиннадцать других лиц, обвиненных в измене, предстали перед Военным трибуналом Верховного суда СССР.

Поразительно, но Власов действительно сохранил в немецком плену все свои документы. Согласно протоколу обыска, проведенного в отделе контрразведки «СМЕРШ» 13-й армии 13 мая 1945 года, у задержанного Власова, бывшего командующего 2-й Ударной армией, генерал-лейтенанта Красной Армии, кроме «Открытого письма» солдат и офицеров «РОА» к правительствам США и Великобритании о предоставлении им политического убежища, были изъяты расчетная книжка начальствующего состава РККА, удостоверение личности генерала Красной Армии № 431 от 13 февраля 1941 года и партийный билет члена ВКП (б) № 2123998 — на имя А.А. Власова.

Вместе с книжкой военнослужащего Русской освободительной армии и временным удостоверением о награждении добровольческой медалью вшиты они в следственное дело генерала.

Еще, как явствует из этого дела, при аресте у Власова было изъято более 30 тысяч германских имперских марок, датские кроны, а также золотой нательный крест и золотое обручальное кольцо.

Изъяли обручальное кольцо у Власова, как раз когда истек его медовый месяц с Хейди Биленберг…

Глава седьмая

Обещания Власова, что репрессий не будет, советские власти не выполнили.

Увы, но судьба власовцев, сдавшихся американцам и англичанам, была не намного лучше… Американцы учли печальный опыт первого [278] месяца вторжения, когда они встретили ожесточенное сопротивление русских добровольцев, и в дальнейшем в миллионах листовок убеждали «восточных» солдат не верить немецкой пропаганде, что они будут выданы Советам.

Листовки приглашали и бывших советских граждан сдаваться американцам в плен, торжественно обещая хорошее отношение к ним в соответствии с Гаагской и Женевской конвенциями.

Напомним, что Женевская конвенция не предусматривает возможности насильственной репатриации.

Дух ее был ясно выражен во втором параграфе: «Военнопленные… должны во всякое время иметь к себе отношение человеческое и должны быть защищены, особенно от актов насилия, от оскорблений, и праздного любопытства… Меры репрессии против них запрещены».

Особый цинизм Отделения психологической войны, готовившего «войну листовок», проявился в том, что листовки-обещания продолжали разбрасывать над Германией, а генерал Эйзенхауэр уже начал насильственную выдачу бывших советских граждан на расправу в СССР.

Печальна была судьба тех, кто доверился американскому обещанию. Не счесть трагедий, разыгрывавшихся тогда в лагерях военнопленных…

Одна из них произошла, когда военнопленных хотели погрузить на советский пароход. После кровавого сопротивления пришлось отказаться от этого плана, и пленных вначале перевезли в Форт Дик, Нью-Джери. Здесь, одурманив газами, опять начали загонять на судно.

Но несчастные, придя в себя, разгромили машинное отделение и тем лишили пароход возможности двинуться. Их вернули обратно в Форт Дик.

Но в конце концов администрации лагеря удалось изобрести способ, как без особых неприятностей сдать русских людей кремлевским «хозяевам» — в кофе подмешали сильное снотворное и бесчувственно спящих людей погрузили в трюмы парохода, взявшего курс на Магадан…

Мы говорили о русофобии большевиков и русофобии фашистов.

Теперь наступило время поговорить о русофобии американцев. Понятно, что простые американские солдаты никакой ненависти к русским не испытывали, но эта ненависть насаждалась в них сверху.

25 августа 1945 митрополит Анастасий обратился с письмом к генералу Дуайту Эйзенхауэру.

Поводом послужило чудовищное насилие, учиненное над русскими людьми американскими солдатами 12 августа в Кемптене.

Там, в лагере, скопилось много русских эмигрантов, которые покинули Россию вскоре после революции, а также бывших советских граждан, которые решили остаться за границей. [279]

Когда американские солдаты попытались разделить этих эмигрантов на две категории, чтобы выдать бывших советских граждан в советские руки, все эмигранты закрылись в церкви.

И вот американские десантники силой ворвались в храм.

Женщин и детей солдаты волокли за волосы и били.

Даже священников не оставили в покое.

Одного из них выволокли из церкви за бороду. У другого все лицо было обагрено кровью, его избил солдат, вырывая из рук священника крест.

Солдаты ворвались и в алтарь.

Иконостас, который отделяет алтарь от храма, был сломан, престол перевернут, иконы брошены на землю.

Несколько человек были ранены, двое пытались отравиться; одна женщина, пытаясь спасти своего ребенка, бросила его в окно, но мужчина, который на улице подхватил на руки этого ребенка, был ранен пулей в живот.

«Можно себе легко представить, какое огромное впечатление произвел этот случай на всех свидетелей. Особенно он потряс русских, которые никак не ожидали такого обращения со стороны американских солдат…»

— писал митрополит Анастасий.

Он соглашался, что, конечно, трудно понять людей, которые предпочитают тяжелую жизнь на чужбине возвращению к себе домой.

Но они не потому не хотят возвращаться, что не любят Родину.

«Русские, конечно, любят свою родину не менее, чем французы, бельгийцы или итальянцы любят свою. Русские тоскуют по родине. Если, несмотря на это, они все же предпочитают оставаться на чужбине, не имея жилища, часто будучи голодными и не имея юридической защиты, то это только по одной причине: они хотят сохранить самую большую драгоценность на этой земле — свободу: свободу совести, свободу слова, право на собственность и личную безопасность. Когда пробовали их депортировать силой, они взывали в отчаянии и молили о милосердии. Они даже иногда кончают самоубийством, предпочитая смерть на чужой земле, чем возвращение на родину, где их ожидают одни страдания».

Увы… И это наполненное слезами письмо митрополита не растрогало Эйзенхауэра.

В результате из США были выданы все 28 000 взятых в плен при высадке в Европе.

Разумеется, власовцы не были идеалистами…

Не веря ни Кремлю, ни Берлину, они не особенно-то верили и Вашингтону и Лондону. [280]

Расчет был на другое. Власовцы рассчитывали, что союзники поймут истинное положение вещей и власовское движение будет оправдано и поддержано ими.

Сам Власов предполагал, что на это потребуется до полутора лет.

Он ошибся и тут…

Он всегда ошибался, не умея понять, как может жить в нормальных вроде бы человеческих особях такое человеконенавистничество, такая злобная русофобия, заставляющая их действовать даже вопреки собственным интересам.

Могилы, сохранившиеся на кладбище в штате Нью-Джерси, могилы покончивших с собой в Форт Дике русских военнопленных — памятник этому заблуждению генерала Власова.

Часть седьмая. Расплата

Семена истины лежат в земле, они взойдут и дадут свой плод.

А. А. Власов

Еще когда Власов равнодушно слушал разговор американцев с советскими офицерами, обсуждавшими, куда ему идти и с кем, ему показалось вдруг, что это не о нем разговор, а о ком-то другом, захваченном в плен и передаваемом сейчас из одних рук в другие…

Как— то странно, он увидел себя со стороны-высокого, чуть сутулящегося человека, что, заложив руки за спину, равнодушно слушает, как повезут его в джипе, завернув в ковер…

Словно не его и собирались завертывать, как какую-нибудь вещь или как мертвое тело, в ковер, словно это не его и собирались везти в Москву на жестокую расправу.

Еще нелепее было ощущение, что и в самом деле это не он стоит сейчас, заложив руки за спину, а только оболочка его. А то, что был он, неясное и непонятное ему самому, уже отделилось от не нужной никому оболочки и не может быть ни завернуто в ковер, ни посажено в тюремную камеру, ни расстреляно, ни повешено…

Оно существует сейчас независимо от людей, решавших его, Власова, судьбу, независимо от него самого…

Глава первая

Как и что думал генерал Власов, вступая в свою последнюю жизнь заключенного Лефортовской тюрьмы, мы можем только догадываться, анализируя материалы следствия и стенограмму судебного заседания. [282]

Делать это непросто, поскольку материалы эти сохранили разговоры Власова не с живыми людьми, а с машиной правосудия, которая не вникала и не могла вникать в тонкости его переживаний.

15 мая 1945 года Власов находился уже в Москве на Лубянке.

Сорок минут его допрашивал начальник Главного управления контрразведки «СМЕРШ» В.С. Абакумов, после чего Власову был присвоен номер 31, под которым он и был помещен во внутреннюю тюрьму как секретный арестант.

Итак… Последний поворот. Последняя жизнь генерала Власова.

Теперь это — жизнь арестанта № 31…

Власов принял и эту жизнь, как принимал любую жизнь, какой бы она ни была, какую бы роль ни приходилось исполнять ему.

И, как всегда, начиная новую жизнь, он расставался с прежней…

Командующий Русской освободительной армией… Глава Комитета освобождения народов России… Супруг эсэсовской вдовы…

Все это отделилось от него, от той телесной оболочки, которая была доставлена из Чехословакии в Лефортово.

Кажется, что Власов сразу и позабыл свои прежние жизни… Даже про супругу, выданную ему СС, не вспомнил. Заполняя анкету арестованного, в графе о семейном положении записал: жена — Анна Михайловна Власова, девичья фамилия Воронина.

Уже на следующий день с Власовым начали работать.

16 мая арестант № 31 был поставлен на так называемый конвейер, когда меняются следователи и охранники и только арестант остается на месте. Продержали Андрея Андреевича на этом конвейере десять дней, до 25 мая.

«Учитывая, что Власов, находясь у немцев, в своих выступлениях заявлял о наличии у него сообщников среди офицеров и генералов Красной Армии, ему на допросе было предложено выдать этих людей, — докладывал Абакумов Сталину, Молотову и Берии об итогах первого десятидневного допроса. — Власов пока отвечает, что никаких преступных связей в Советском Союзе он не имеет, а говорил об этом с целью поднять свой авторитет перед немцами.