Глава шестая

Размышляя над судьбой генерала Власова, анализируя факты его биографии, его поступки, слова и мысли, легко опровергнуть любую выдвигаемую его врагами или почитателями версию.

Только безумие нашего времени могло породить мысль о Власове как генерале ГРУ…

Не был Власов и героем, готовым всем пожертвовать ради русского дела, во имя Родины…

Но не был он и предателем в том обыкновенном смысле, который вкладывается в это слово…

Да, зачастую он вел себя не самым подобающим образом.

Да, он говорил одним одно, другим другое.

Но как— то не получается говорить о Власове только как о развратнике, не удается втиснуть его облик в рамки портрета интригана.

Власов больше тех схем, которые прикладываются к нему.

Он выламывается из этих схем, потому что с точки зрения личной пользы, комфорта, удобств и гарантий будущей безопасности необъяснимо упорство, с которым он занимается созданием Русской освободительной армии.

Заниматься этим Власову-предателю не было нужды.

И, конечно же, не нужно изощряться в изобретении фантастических объяснений этого упорства.

Все очень просто и понятно…

Русскую освободительную армию изобрели сотрудники «Вермахт пропаганды» для «пропагандного употребления» в 1942 году.

Если попытаться проанализировать эволюцию взглядов прибалтийских немцев, стоявших у истоков движения, на примере того же Вильфрида Карловича Штрик-Штрикфельдта, то обнаружится, что его представления о новой ост-политике ни в коей мере не подменяли национал-социалистической доктрины. Они лишь предполагали смягчение ее, да и то только на период войны, пока не сломлено до конца сопротивление Советского Союза…

С этим, рассчитанным на безопасное снабжение действующей армии обновлением ост-политики, с этой, предназначенной лишь для «пропагандного [233] употребления» Русской освободительной армией и связал судьбу Власов-предатель.

Но шли дни, шли месяцы…

Согласно пропагандистскому сценарию Власов изображал вождя Русского освободительного движения. Он принимал игрушечные парады. Он выступал в Смоленске, в Пскове, в Гатчине…

И постепенно генерал, которого засосали было волховские болота, вдруг ощутил некую твердь под ногами. Он продолжал барахтаться в трясине, он способен был засосать в топь других людей, но сам не тонул. Эту вязкую генеральскую силу во Власове с необыкновенной тонкостью оккультиста ощутил Гитлер, назвавший Власова «человеком из трясины»…

И наступил момент, когда Власов перестал быть человеком из трясины, а сам превратился в трясину. Он продолжал изображать из себя песочек в детской песочнице, где забавляются сотрудники «Вермахт пропаганды», но заменить его был не способен.

Когда после покушения на Гитлера у военных отобрали руководство Власовским движением и передали в СС, капитаны фон Гроте и Штрих-Штрикфельдт всячески отговаривали Власова от контактов с Гиммлером.

Власов отвечал, что теперь он не один, за его спиной — Русское освободительное движение, и он не может обмануть соратников. О том, что он не может разочаровать обаятельную Хейди Биленберг, в постели которой потратил столько сил, убеждая СС в своей готовности к сотрудничеству, Власов своим «ангелам» не говорил…

Не говорил он и о том, что само Движение ожило, стало самостоятельным и не может зависеть теперь ни от чьих — в том числе и самого Власова — советов и пожеланий. «Ангелы» из ведомства Гелена понимали это и сами.

Встреча Власова с Гиммлером, как утверждает Штрик-Штрикфельдт, переменила все. На Штрик-Штрикфельдта обрушился шквал телефонных звонков и просьб о встречах от промышленников и из министерства Шпеера.

— Это очень важно и спешно,-говорили они. — Речь идет о том, чтобы получить информацию о Власовском движении из первых рук. Власову, может быть, удастся помочь. И нам тоже!

Ну, а Гелен — ему чудом удалось уберечься от репрессий, последовавших после 20 июля! — и не скрывал своего разочарования…

Грустно было не только ему.

«Надежда на возможность преображения каждого человека привела меня и к Власову, — пишет Штрик-Штрикфельдт в своей книге. — Ею мы питались все это тяжелое время. И вот эта надежда была мертва. Я сказал [234] Власову, что у меня из-под ног выбита почва и что мои внутренние силы иссякли».

— Вы напрасно надеетесь,-сказал Власову Штрик-Штрикфельдт. — Ни Гиммлер, ни Гитлер не переменятся. Слишком поздно ожидать изменения хода войны.

— Если бы Германия продержалась еще 12-15 месяцев, у нас было бы время создать достаточно мощный военный кулак,-сказал Власов. — Этот кулак с поддержкой вермахта и малых европейских народов мог бы составить нечто, с чем Америка и Англия, так же как и Москва, стали бы считаться. Но этого времени у нас не будет…

— Я вижу только один выход, Андрей Андреевич. Вы должны ехать в Прагу и обнародовать Манифест. Тогда весь свободный мир услышит о вас. А когда пражские церемонии закончатся, вы должны уйти, заявив, что национал-социалистическое правительство не сдержало данных вам обещаний. Только так вы можете заложить фундамент для будущего развития. Я знаю, что это легко сказать и трудно сделать. Без сомнения, это приведет вас в лагерь или в тюрьму. Но Русское освободительное движение будет жить.

— Жалко, что уже нет Зыкова, который мог бы сказать свое слово,-ответил Власов и сделал паузу, чтобы «домашний святой» мог вспомнить о грустной судьбе «наркомзятя». — Может быть, еврей нашел бы выход. Он всегда чуял его. А я выходы искать не умею и не хочу, когда миллионы людей{50}надеются на Власова. Я не могу бросить их, я должен идти по этому пути до горького конца… [235]

— Он не уйдет от Гиммлера…-выслушав Штрик-Штрикфельдта, сказал проницательный Гелен. — Значит, сейчас нужно хотя бы не допустить, чтобы СС забрал и вас. Прежде всего вы должны исчезнуть из поля зрения. Вы поедете в Померанию, где будете писать историю Власовско-го движения. А там посмотрим… Я отдам необходимые распоряжения.

Штрик— Штрикфельдту дали адрес поместья в Померании.

«В одинокой усадьбе господина Кортюма меня приняли сердечно. Кортюм был в курсе дела. Мне предоставили уютную комнату, и я смог сразу приступить к работе».

— Вильфрид Карлович-моя совесть, — часто говорил Власов. — Когда он меня убеждает, нет возможности не согласиться с его доводами. В нашем кругу он выполняет роль домашнего святого. Он — наша святыня. Я твердо убежден, что он готов ко всему, чтобы продвигать вперед наше задание.

Однако прощание Власова с «домашним святым» прошло сухо.

«Поведение Власова, — свидетельствует Фрёлих, — стало для меня еще одним доказательством влияния на него советской школы, а именно: не следует выражать симпатии другу, попавшему в немилость, это ему все равно не поможет».

Глава седьмая

И вот наступило 14 ноября 1944 года — день, которого так ждал Андрей Андреевич Власов. В Праге, во дворце Храдчане был создан Комитет освобождения народов России.

Открыл собрание профессор Сергей Михайлович Руднев. Он плакал, произнося речь.

Стоя за столом, генерал Власов прочитал доклад.

Слева от Власова сидели генералы Трухин и Жиленков, справа — профессор Руднев, генерал Малышкин, профессор Богатырчук.

После заседания Карл Герман Франк — министр Богемии и Моравии — дал во дворце Черни торжественный банкет на шестьдесят человек.

Ужин был богатый, вино лилось рекой. Многие не устояли, но Власов держался. Весь ужин он почти не пил.

Игорь Новосильцев вспоминал потом, как Власов подозвал его к себе и спросил на ухо:

— Игорек, как я себя держу? Они,-генерал Власов подчеркнул это презрительно ироническое «они» и снова кивнул в сторону немецкого офицера, — меня часто спрашивают, какие гарантии я могу дать, что, получив оружие, не поверну его против немцев? А я отвечаю: лучшая [236] гарантия — ваше собственное честное поведение по отношению к нам, русским. Что значит честное, объяснять не стоит: сами должны знать. А иначе лучше мне оружия не давайте, обязательно поверну против вас, немедленно поверну при первой же подлости с вашей стороны!

Для рядовых членов КОНРа устроили вечер в пражском автомобильном клубе, который быстро вылился в пьянку. Зал наполнился криками подвыпивших людей. Они яростно жестикулировали, а потом валились на пол и засыпали…

«Но эта распущенность объяснялась отчаянием, — говорит Сергей Фрёлих. — Мы все понимали, что это начинание пришло слишком поздно… То, что Гитлер раньше не мог решиться в пользу Власовского движения, определило судьбу всех нас».

Некоторые исследователи и сейчас считают, что «Пражский манифест» — документ, предназначенный не столько для прямого действия, сколько, для историков, и его сверхзадача заключается в том, чтобы объяснить потомкам, что предатели., собравшиеся в Праге, предавали страну не для того, чтобы принести ей зло, а для того, чтобы освободить ее.

Впрочем, пребывание членов Комитета в Праге было кратковременным и вообще поездка в Прагу была нужна только для того, чтобы этот акт состоялся не в Германии, а на славянской земле…

Это, как говорит протоиерей Александр Киселев, было категорическим условием генерала Власова.

Пражское торжество продолжили в Берлинском «Европа-хаус» (Доме Европы).

«18 ноября в одном из немногих уцелевших к тому времени залов Берлина, в „Европа-хаус“, состоялся торжественный вечер по случаю создания КОНР. Зал, вмещавший около 1500 человек, был заполнен почти исключительно русскими; немцев почти совсем не было, — вспоминал Л.В. Дудин (Н. Градобоев). — Первые ряды были заняты духовенством и военнопленными, привезенными прямо из лагерей. Все остальные, какое бы положение они ни занимали, размещались позади. Таково было личное желание Власова. Сцена, на которой сидели члены Комитета, была украшена национальными флагами всех народов России, а по обеим сторонам ее огромными полотнищами свешивались русский трехцветный и андреевский флаги.

На этом собрании Власов еще раз зачитал Манифест и сказал большую политическую речь, в которой весьма резко и объективно были оценены цели и возможности Русского движения и возможные будущие отношения между Россией и Германией.

После Власова выступали с речами представители различных народов России, а также рабочих, интеллигенции, женщин, добровольцев и [237] духовенства. Необычайные по силе и глубине чувства речи произнесли священник А. Киселев и поручик Димитриев».

Речь протоиерея Александра Киселева сохранилась. Молодой священник обратился тогда ко всем православным людям, к представителям, как он сказал, «дорогого отечества нашего»…

«Существует не только классовая правда, и не она занимает высшее нравственное положение, как учили нас эти четверть века, но существует правда божественная, которая всегда, при всех условиях и для всех правда, — говорил он. — Нет одного нравственного требования для рабочего, а другого для интеллигента, но для всех — один нравственный закон и одни для всех нравственные требования и права… Социальные деления временны, но перед правдой Божией предстанем мы все равными получить то, что заслужили за земные свои дела.

Жить так, чтобы не страшно было умереть, чтобы не стыдно было дать ответ за прожитое{51} — вот то, к чему зовет нас Церковь Христова, Церковь Православная.

Церковь Христова указывает путь, раскрывает смысл, обновляет наши духовные силы. Нация творит, создавая быт и устои, входящие в плоть и кровь народа. И в безумстве своем жалки те правители, которые хотели изъять то, что в наших жилах и крови, — искание правды подлинной, правды, которая есть Христова правда.

Исключительно тяжел нынешний исторический момент — родина наша в нищете и развалинах, десятки миллионов сынов ее скитаются на чужбине, кругом кровь и неисчислимые мучения. У нас нет сейчас возможностей прекратить это бедствие, этот страшный бой. Но есть возможность пресечь то, что, как дрова костер, питает общее несчастье. И эта возможность сегодня декларирована пред нами. Много хороших слов и добрых намерений высказано в декларации, но нашлись в ней и слова золотые, небесные слова. Вот они: «Никакой мести и преследований». Вот в этих словах, словах христианского милосердия заключено пресечение нынешнего нашего бедствия. Они — знамя нашей силы и мощи, ибо «все, что вечно, — человечно».

Мы отвыкли слышать подобное, нас звали все к отмщению, разоблачению и искоренению, а вот эти слова открывают новые горизонты, [238] в них залог прекращения ужасной бойни нынешнего дня! В них поворотный момент хода событий и образа мыслей многих людей.

Много доброго декларировано сегодня, но самое драгоценное — это призыв и обещание прекратить вражду, отпустить узников на свободу, дать свободный труд и не вменять во грех происхождение и прежний образ мыслей. Нашей движущей силой должна быть любовь к измученному и обманутому соотечественнику, любовь в противовес тем, кто идет во имя зла и ненависти. Помоги Бог, чтобы намерения эти осуществились. Ведь только при их осуществлении возможно спасение Родины. Дело наше должно быть чистым, белоснежным, а не грязно-серым, и только тогда оно даст то, что ждем мы от него. Святое дело спасения родины может делаться лишь чистым сердцем и чистыми руками!

У кого из нас не болит сердце при мысли, что святое дело спасения родины связано с необходимостью братоубийственной войны — ужасного дела. Каков ответ, каков выход? Выход в том, что чем чище, чем белее будут дела наши, чем больше будет проведено в жизнь из того, что декларируется, тем меньше будет пролито братской крови. Чем больше милосердия и человеколюбия с нашей стороны, тем кратковременнее бой. Чем полнее осуществление обещанного у нас, тем меньше сил у врага, поработителя нашего народа.

«Война есть зло, но она бывает злом наименьшим и даже благим». Именно таково положение в сегодняшний исторический день.

Вы, глубокочтимый генерал Андрей Андреевич, вы, члены Комитета спасения народов России, и мы все, рядовые работники своего великого и многострадального народа, станем единодушно и смело на святое дело спасения отчизны. Не гордо, потому что «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать», но мужественно и смело, потому что «не в силе Бог, а в правде».

Помните, как говорил отец былинного богатыря Ильи Муромца в своем наставлении сыну — «на добрые дела благословение дам, а на плохие дела благословения нет».

Речи священника Киселева и поручика Димитриева важны тем, что они произнесены молодыми, искренне поверившими в развернутое под покровительством СС начинание Власова.

Как утверждает Л.В. Дудин (Н. Градобоев), поручик Димитриев тоже говорил о самостоятельности целей и стремлений русского национального движения, и каждая его фраза вызывала в зале шумные аплодисменты.

Когда же Димитриев сказал: «Мы не наемники Германии и быть ими не собираемся», в зале вспыхнула такая овация, что он долго не мог продолжать свою речь.

Многие плакали. [23]

«Это была минута высокого и редко встречаемого патриотического подъема, — говорит Л.В. Дудин (Н. Градобоев). — Русское движение сразу начинало перехлестывать через те рамки, в которые его хотели втиснуть немцы».

Через несколько дней в русском православном соборе в Берлине состоялось молебствие о даровании победы вооруженным силам КОНР. Служил глава Православной Церкви за границей, митрополит Анастасий. На этом молебствии присутствовали почти все члены Комитета, и оно так же вылилось в патриотическую манифестацию. Перед собором развевался русский трехцветный флаг.

«Русский флаг, — пишет Л.В. Дудин (Н. Градобоев), — был поднят на улицах Берлина, кажется, первый раз за последние тридцать лет. Через пять месяцев над зданием рейхстага русскими руками был снова поднят флаг. Но он не был русский. Это был советский красный флаг — символ мировой революции».

«Когда в зале прозвучали знакомые слова песни: „За землю, за волю“, — вспоминал В.В. Поздняков, — каждый почувствовал, что ныне эта песня стала боевым гимном Русского освободительного движения. Да, мы идем против тех, кто засел в Кремле и украл у нас счастье, землю, волю. Мы идем в бой за лучшую долю».

«На этом незабываемом собрании 18 ноября мне было поручено слово от лица Православной Церкви, — вспоминал протоиерей Александр Киселев. — Это был день, когда мы впервые так уверенно ощутили себя силой, русской организованной силой, способной спасти Отечество. В зале были две тысячи русских и только несколько немецких наблюдателей на балконе зала. На расстоянии полугода от нас стояла смерть. Но опасность скорее ободряла нас, чем пугала. Наши сердца тогда бились так, как бились они, наверно, у суворовских солдат, переходивших снежные вершины Альп. Ни о каком ощущении „обреченности“ тогда не было и речи. Мы верили в победу. Это было не только нашим духовным ощущением, но и реальной возможностью, которая стояла близко, перед нами…

Отклик на власовский Манифест был колоссальный.

Теперь мне самому даже как-то плохо верится, что это было именно так, хотя я и был свидетелем этого необыкновенного отклика. Со всех концов Германии самотеком устремились люди в КОНР, отдавая себя в полное и немедленное распоряжение генерала Власова. Соответствующих письменных заявлений почта приносила в среднем две с половиной тысячи ежедневно. Особо интенсивная запись в добровольцы РОА наблюдалась в дни опубликования Манифеста». [240]

Если Власов и верил в успех, то все равно — такого он не ожидал… Это было, как праздник, как фейерверк…

Кружилась голова от всеобщего восторга, от самых неумеренных похвал…

Но были и другие суждения о генерале Власове.

— Ну, как?-спросил у И.А. Курганова генерал Д.Е. Закутный после встречи с Власовым.

— Неважно, Димитрий Ефимович, неважно,-ответил И.А. Курганов. — Конечно, Власов теперь наше знамя. Без этого знамени нет армии и нет надежды. Но надо его окружить действительно серьезными, честными, государственно мыслящими людьми. Спасение только в этом, только в окружении. Старайтесь повлиять на подбор такого окружения…

Сразу после обнародования Пражского манифеста А.А. Власов принял на себя.командование всеми вооруженными силами КОНРа.

В течение недели поступило свыше 60 000 заявлений на вступление в РОА.

Одновременно было достигнуто соглашение с германским командованием о переводе в состав РОА военнопленных офицеров и бойцов, находившихся в частях германской армии.

Это позволяло планировать формирование 30 русских дивизий.

Наступающий 1945 год — последний год войны — Андрей Андреевич Власов встречал у Ф.И. Трухина…

— На границе Рейна стоит Красная Армия… Что ж,-поднимая бокал, сказал он. — Даже наше физическое поражение не есть уничтожение духовное… Наша программа, которую мы огласили в Манифесте 14 ноября 1944 года, соответствует, по моему убеждению, желаниям русского народа. Мы делаем историческое дело, мы семена будущего освобождения России… Если всем нам суждено погибнуть (и это как раз так и выглядит), то Манифест нас переживет. Раз сказанное не может быть уничтожено…

Памятник участникам Освободительного движения народов России на русском кладбище под Нью-Йорком.

Часть шестая. Куда шли власовцы?

Власовское освободительное движение как не было началом, так не является и концом известного периода Русской истории.

Протоиерей Александр Киселев

— Да что же вы, право, ничего не берете! — чуть растягивая слова, проговорил Власов. — Может, чайку выпьем? Подождите, у меня есть, чем вас угостить!

Он прошел к граммофону и поставил пластинку пасхальных песнопений.

— Андрей Андреевич! Я приехал, чтобы спросить у вас. Вы верующий человек?

— Да как же можно без веры, отец Александр?…

Этот разговор с генералом Власовым остался в памяти протоиерея Александра Киселева на всю жизнь, и он вспоминал его, когда жил в начале девяностых годов в Москве, в Донском монастыре…

— Я думаю,-сказал тогда протоиерей Александр, — пройдет еще немного времени, и в Москве будет поставлен памятник Андрею Андреевичу. Я так считаю.

Ион посмотрел на нас остро, испытующе…

Мы не считали так и промолчали.

Старенький протоиерей обиженно сморгнул и опустил глаза.

Глава первая

«Трудно найти слова, чтобы рассказать о том подъеме, о том взрыве энтузиазма, которыми встретили русские люди создание Комитета и опубликование Манифеста. Рабочие и военнопленные, солдаты вспомогательных [242] частей и беженцы — все это бросилось на призыв к борьбе против большевизма, — пишет в „Материалах к Истории Освободительного Движения Народов России“ М. Китаев. — Самотеком по всем углам небольшой уже тогда Новой Европы создавались группы и общества содействия, собирались средства, пожертвования, крестьяне приносили свои незамысловатые драгоценности, серебряные нательные кресты и обручальные кольца, рабочие — свои скромные сбережения, собранные за годы тяжелого труда{52}. Во все инстанции Комитета приходило ежедневно до трех тысяч писем и телеграмм с изъявлением готовности принять посильное участие в борьбе. Комитет считал, что в той или иной степени за участие в Движении высказалось в первые же дни больше 10 миллионов человек. Наплыв в начавшиеся формироваться первые воинские части Русской Освободительной Армии превзошел все ожидания. Резервуар сил был почти неисчерпаемым. Только за один день 20 ноября (Манифест был передан по радио 19-го) из ближайших к Берлину лагерей было подано 62 тысячи индивидуальных и коллективных прошений о приеме в армию. Это составляло минимум пять дивизий состава мирного времени. К концу ноября число желающих поступить в части Освободительного Движения поднялось до трехсот тысяч, а к концу декабря число добровольцев поднялось до миллиона»…

Разумеется, надо помнить, что автор этих слов — человек восторженный, и к его подсчетам надобно относиться осторожно, не забывая, что эти миллионы добровольцев — только мечта об освобождении Родины.

Выступая 18 ноября 1944 года в Европейском доме в Берлине, священник Александр Киселев говорил в уже процитированной нами речи: «Исключительно тяжел нынешний исторический момент — родина наша в нищете и развалинах, десятки миллионов сынов ее скитаются на чужбине, кругом кровь и неисчислимые мучения. У нас нет сейчас возможностей прекратить это бедствие, этот страшный бой. Но есть возможность пресечь то, что, как дрова костер, питает общее несчастье… Много хороших слов и добрых намерений высказано в декларации, но нашлись в ней и слова золотые, небесные слова. Вот они: „Никакоймести и преследований…“ Нашей движущей силой должна быть любовь к измученному и обманутому [243] соотечественнику, любовь в противовес тем, кто идет во имя зла и ненависти. Помоги Бог, чтобы намерения эти осуществились. Ведь только при их осуществлении возможно спасение Родины. Дело наше должно быть чистым, белоснежным, а не грязно-серым, и только тогда оно даст то, что ждем мы от него… Чем чище, чем белее будут дела наши, чем больше будет проведено в жизнь из того, что декларируется, тем меньше будет пролито братской крови. Чем больше милосердия и человеколюбия с нашей стороны, тем кратковременнее бой. Чем полнее осуществление обещанного у нас, тем меньше сил у врага, поработителя нашего народа».

В словах А. Киселева, как и в подсчетах М. Китаева, благомыслия и мечтательности больше, чем трезвого анализа ситуации. Ведь «Христова правда», «золотые небесные слова», «белоснежное дело» — совершенно не годятся для характеристики членов Власовского движения.