Когда он в последний раз явился ко мне с этим письмом, он отнюдь не казался угнетенным. Пожалуй, был медлительнее, чем обычно. Но отнюдь не угнетен. Интересно, было ли у него предчувствие? Быть может! И все-таки печальный конец для такого замечательного человека.
      - О да! Конец печальный! - с таким жаром воскликнул мистер Ван-Уик, что юрист с любопытством посмотрел на него и, распрощавшись с ним, сказал одному из своих знакомых:
      - Странный тип - этот голландец-плантатор из БатуБеру. Знаете о нем что-нибудь?
      - Очень богат! - ответил директор банка. - Я слыхал, что он с первым почтовым пароходом едет на родину, чтобы организовать компанию и передать ей свои земли.
      Еще один табачный район открыт всем и каждому. Думаю, он поступает умно. Хорошим временам приходит конец.
      В южном полушарии дочь капитана Уолея не предчувствовала катастрофы, когда распечатывала письмо, адресованное на ее имя рукой юриста. Она его получила после полудня; никого из постояльцев не было дома, сыновья ее ушли в школу, а"муж, худой, до пояса закутанный в пледы, сидел с книгой наверху, в своем большом кресле.
      В доме было тихо; серый облачный день прильнул к окнам.
      В жалкой столовой, где круглый год стоял слабый запах съестного, она присела к длинному, вечно застланному скатертью столу, вокруг которого выстроились стулья, прижавшись к нему спинками, и прочла первые фразы: "С глубоким сожалением... тягостный долг... вашего отца нет в живых... согласно его инструкции... роковая случайность... утешение... имя его не запятнано..."
      Лицо у нее было худое, гладкие пряди черных волос не скрывали слегка запавших висков. Она плотно сжала губы, темные глаза ее расширились, и наконец с тихим стоном она вскочила, но тотчас же наклонилась, чтобы поднять другой конверт, соскользнувший с ее колен на пол.
      Она вскрыла его, выхватила листок.
      "Дорогое мое дитя, - так начиналось письмо, - пишу тебе, пока еще сохранил способность писать разборчиво.
      Я прилагаю все силы, чтобы сберечь для тебя оставшиеся деньги. Я их удержал у себя для твоей же выгоды. Они - твои. Я их не трону, они неприкосновенны. У тебя есть пятьсот фунтов. Из того, что я заработал, я пока ничего не отложил. Но теперь, если буду жив, я должен отложить небольшую сумму, чтобы приехать к тебе. Я должен к тебе приехать. Должен еще раз тебя увидеть.
      Трудно поверить, что когда-нибудь ты будешь читать эти строки. Кажется, бог позабыл обо мне. Я хочу тебя видеть... и все-таки смерть была бы великой милостью.
      Если когда-либо ты прочтешь эти слова, я поручаю тебе вознести благодарность господу милосердному, ибо тогда я буду мертв и все будет хорошо. Дорогая моя, близок конец моего рабства".
      Следующий абзац начинался словами: "Зрение мое слабеет..."
      В тот день она больше не читала. Рука, державшая листок, медленно опустилась; стройная в своем простом черном платье, она подошла к окну. Слез не было; ни скорбного возгласа, ни благодарственного шепота не сорвалось с ее губ. Жизнь была слишком тяжела, несмотря на его любовь, его усилия, - она заглушила эмоции. Но впервые за все эти годы притупилось ее жало, пришел конец тягостным заботам, связанным с бедностью и унизительной борьбой за кусок хлеба.
      Даже мысль о муже и детях, казалось, растаяла в сером свете облачного дня. Она видела только лицо своего отца, словно он пришел ее навестить, как всегда - спокойный и внушительный, каким она видела его в последний раз, но еще более величественный и нежный.
      Она засунула сложенное письмо между двумя пуговицами своего гладкого черного корсажа, прижалась лбом к оконному стеклу и, пока не спустились сумерки, стояла неподвижно, отдавая отцу все свои свободные минуты.
      Умер! Возможно ли? Боже мой, может ли это быть? Удар был ослаблен расстоянием и годами разлуки. Бывали дни, когда она совсем о нем не думала - времени не было. Но она его любила, она чувствовала, что любила его.