Конец рабства

Ни одна фотография не украшала переборок; ни одна принадлежность костюма, ни одна фуражка не висела на медных крючках. Каюта была выкрашена в бледно-голубой цвет; два морских сундука с железными висячими замками, в парусиновых чехлах, заполняли пространство под койкой. Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть все четыре угла и выскобленный пол. Бросалось в глаза отсутствие неизменного диванчика; крышка умывальника из тикового дерева казалась герметически закрытой, так же как и крышка конторки, стоявшей у переборки в ногах койки; матрас, тонкий, как блин, был накрыт потертым одеялом с вылинявшей красной каймой; тут же лежала сетка от москитов, которую растягивали в тех случаях, когда приходилось проводить ночь в гавани. Нигде ни клочка бумаги, не видно было ни лишней пары ботинок на полу, ни сору, ни пыли; не было даже следов пепла от трубки: когда имеешь дело с ярым курильщиком, отсутствие пепла возмущает, как проявление крайнего лицемерия. Сиденье старого деревянного кресла; единственного в каюте, блестело, словно его натерли воском, чтобы скрыть его ветхость, - так долго оно служило. Завеса из листьев на берегу, как бы развертываясь в круглом отверстии иллюминатора, пропускала колеблющуюся паутину из света и тени.
      Стерн, придерживаясь одной рукой за дверь, просунул голову и плечи. Изумленный этим вторжением, Масси, который-решительно ничего не делал, молча вскочил.
      - Не ругайтесь! - быстро прошептал Стерн. - Я не желаю слушать ругань. Я думаю только о вашем благе, мистер Масси.
      Последовала пауза, как бы насыщенная крайним изумлением. Казалось, оба лишились дара речи. Затем помощник развязно заговорил:
      - Вы просто представить себе не можете, что происходит на борту вашего судна. Вам это и в голову не придет.
      Вы слишком добры, слишком... честны, мистер Масси, чтобы подозревать кого-нибудь в таком... У вас волосы встанут дыбом!
      Oн ждал, какое это произведет впечатление: Масси, казалось, был ошеломлен и ничего не понимал. Он только проводил ладонью по угольно-черным прядям волос, будто приклеенным поперек темени. Внезапно переменив тон, Стерн заговорил конфиденциально и дерзко:
      - Не забудьте, что осталось только шесть недель...
      (Тот тупо на него смотрел.) Так что вам, во всяком случае, скоро понадобится капитан.
      Тут только Масси вздрогнул и, казалось, готов был взвизгнуть, словно этот намек опалил его, как докрасна раскаленное железо. Страшным усилием воли он сдержался.
      - Понадобится капитан, - повторил он медленно и язвительно. - Кому понадобится капитан? Вы осмеливаетесь мне говорить, что я нуждаюсь в вас мошенниках-моряках, - чтобы вести мое судно? Вы и вам подобные много лет выезжали на моей спине! Мне легче было бы выбросить мои деньги за борт. Лентяи, негодные обманщики! Хорошее судно обойдется без любого из вас! Он скрипнул зубами, а затем процедил: - Дурацкий закон требует иметь на судне капитана.
      Между тем Стерн собрался с духом.
      - И дурацкие страховые общества требуют того же, - небрежно бросил он. - Но это к делу не относится. Я хочу задать вопрос: не подойду ли я вам, сэр? Я не говорю, что вы не можете провести пароход вокруг света не хуже нас, моряков. Вам я не стану говорить, что это дело трудное. - Тут он захохотал отрывисто и фамильярно. - Но таков уж закон - не я его писал. Человек я энергичный, ваш образ мыслей мне.понятен, и ваши привычки, мистер Масси, я за это время изучил. Я не стану напускать на себя важность, как этот... э... этот ленивый старик, там, на мостике.
      На последних словах он сделал ударение, чтобы не навести Масси на след в случае, если... Но на сей раз он не сомневался в успехе. Старший механик, казалось, пребывал в замешательстве, подобно медлительному человеку, которому предложили поймать волчок.
      - Сэр, вам нужен парень толковый, который будет рад служить на вашем пароходе. Что ж, для такой работы я гожусь не хуже, чем и тот серанг. Ибо ведь к этому сводится дело. Известно ли вам, сэр, что не кто иной, как этот мартышка малаец ведет ваше судно? Вы только прислушайтесь: вон он разгуливает над нами по мостику, - ну, прямо капитан на вахте. Он ведет пароход вверх по реке,- а великий человек сидит, развалившись в кресле. Спит, быть может. А если и не спит, так это дела не меняет, уж можете мне поверить.
      Он попытался пойти еще дальше. Масси стоял неподвижно, нахмурившись и уцепившись рукой за спинку кресла.
      - Вы думаете, сэр, что этот человек связал вас своим договором по рукам и по ногам...
      Тут Масси поднял голову и оскалил зубы.
      - Видите ли, сэр, поневоле услышишь об этом на борту. Тайны тут никакой нет. И на берегу об этом толкуют.
      Парни заключают пари. Нет, сэр! Факт тот, что вы держите его в руках. Вы скажете, что нельзя его уволить за леность, трудно будет доказать на суде и так далее? Да, пожалуй.
      Но скажите только слово, сэр, и я вам сообщу кое-что такое, что даст вам право выгнать его немедленно и назначить меня на его место еще до окончания этого рейса...
      Да, сэр, раньше, чем мы выйдем из Бату-Беру; и если хотите, вы можете заставить его платить по доллару в день за содержание, пока мы не прибудем на место. Ну, что вы на это скажете? Послушайте, сэр, вам достаточно сказать одно только слово. Право же, дело стоящее, а я готов поверить вам на слово. Для меня ваше обещание равносильно договору.
      Глаза его засверкали. Он стал настойчив. Простое обещание... он считал, что удержит за собой место до тех пор, пока ему это будет нужно. Он окажется незаменимым; в порту судно пользовалось дурной славой; легко будет отпугнуть других парней; Масси придется оставить место за ним.
      - Моего обещания было бы достаточно? - медленно произнес Масси.
      - Да, сэр. Вполне.
      Стерн бодро выпятил подбородок и смотрел пристально своим наглым взглядом, который имел власть приводить Масси в бешенство.
      Механик сказал, отчетливо выговаривая слова:
      - Так слушайте же меня, мистер Стерн: я не посулил бы... слышите?., не посулил бы вам и двух пенсов за те сведения, какие можете мне дать вы.
      Ловким ударом он оттолкнул руку Стерна и, ухватившись за ручку, дернул дверь. Дверь захлопнулась с оглушительным шумом, и в глазах у него потемнело, словно после яркой вспышки при взрыве. Он упал в кресло и слабо прошептал:
      - О нет! Ты ничего не скажешь.
      В этом месте судно так близко подходило к берегу, что гигантская завеса из листьев подобно ставням заслонила иллюминатор; тьма первобытного леса, казалось, хлынула в эту пустую каюту вместе с запахом гниющих листьев и болотистой почвы; то был острый гнилостный запах земли, словно дымящейся после наводнения. Мимо скользили кусты, с шумом задевая за борт; над головой слышался треск, и мелкие сломанные ветки дождем сыпались на мостик; какое-то ползучее растение, зашелестев, ударило по шлюпбалке, а длинная, пышная зеленая ветвь заглянула в открытый иллюминатор, и несколько оторвавшихся листьев упало на одеяло мистера Масси. Потом судно вышло на середину реки, тьма рассеялась, но свет был сумеречный, ибо солнце стояло низко, и река, прокладывая извилистый путь между вековыми деревьями, словно на дне ущелья, была окутана сгущающимся мраком, предвестником близкой ночи.
      - О нет! Ты ничего не скажешь! - снова прошептал механик. Губы его чуть заметно подергивались, и-руки слегка дрожали. Чтобы успокоиться, он открыл конторку, развернул лист тонкой сероватой бумаги, покрытый печатными цифрами, и начал внимательно их изучать - в двадцатый раз за время этого рейса.
      Облокотившись и сжав голову руками, он, казалось, погрузился в распутывание труднейшей математической задачи. То был список номеров, выигравших во время последнего розыгрыша лотереи, которая в течение многих лет являлась единственным стимулом его жизни. Как можно существовать без этого периодически получаемого листка бумаги, - Масси себе не представлял, как не могут представить себе другие люди жизнь без свежего воздуха, без работы или без привязанностей. За несколько лет целая кипа тонких листов накопилась в его столе, а "Софала" тем временем разводила пары под наблюдением верного Джека и, изнашивая свои котлы, странствовала по проливам, от мыса к мысу, по рекам, от одной бухты к другой.
      Возлагая непомерную работу на изношенное судно, Масси собирал эту массу почерневших документов. Он хранил их под замком, словно какое-то сокровище. Было в них, как в жизненном опыте, очарование надежды, завлекательность тайны и томление наполовину удовлетворенного желания.
      Иногда он на несколько дней запирался с ними в своей каюте. Под стук машин, словно пульсирующих в его мозгу, он ломал себе голову над рядами не связанных между собою чисел, сбитый с толку их случайным сочетанием, подобным игре судьбы. Он лелеял надежду, что должна быть какая-то логика случайностей. Он думал, что уже держит нить. Голова его кружилась, ноги и руки болели; машинально он попыхивал трубкой; оцепенение действовало успокоительно, подобно пассивной неподвижности, вызванной наркозом, когда мозг продолжал работать напряженно. Девять, девять, ноль, четыре, два. Он делал отметку. Следующий крупный выигрыш упал на номер сорок семь тысяч пять. Этих номеров Масси, конечно, должен избегать, выписывая билеты из Манилы. Держа карандаш в руке, он бормотал:
      - Пять... гм... гм...
      Он послюнявил палец; зашелестела бумага. Ба! А это что такое? Три года назад, во время сентябрьского тиража главный выигрыш упал на номер девять, ноль, четыре, два.
      Поразительно! Тут был намек на какую-то определенную закономерность! В ошеломляющей массе материала он боялся упустить туманный закон. В чем тут дело? И еще полчаса он сидел неподвижно, низко склонившись над конторкой. За его спиной поднималось густое, тяжелое облако дыма, словно в каюте разорвалась бомба, никем неуслышанная, не замеченная.
      Наконец, нимало не поколебленный в своей уверенности, Масси запирал крышку конторки, вскакивал и выходил из каюты. Быстро шагал он взад и вперед по баку, там, где не было вещей и пассажиров туземцев. Эти пассажиры казались ему страшной помехой, но пренебрегать ими не следовало, так как они являлись также и источником дохода. Он нуждался в каждом пенни, какое могла заработать "Софала". По совести говоря, заработок был невелик! Над ролью случая он не задумывался, ибо какимто образом пришел к тому убеждению, что со временем каждый билет должен выиграть. Оставалось только ждать и перед каждым тиражом покупать как можно больше билетов. Покупал он обычно больше, чем было ему по средствам; на это уходил весь заработок, а также то жалование, какое назначил он себе как старшему механику. О жаловании, которое приходилось выплачивать другим, он сожалел рассудительно и в то же время страстно. Он ворчал на боцмана, на ласкаров, мывших палубу и масляной тряпкой натиравших медные поручни; он потрясал кулаками и на плохом малайском языке посылал проклятия плотнику - робкому, болезненному, пропитанному опиумом китайцу в широких синих штанах; тот неизменно бросал свои инструменты и, дрожа всем телом, бежал с развевающейся косицей вниз, спасаясь от этого беснующегосй "дьявола".
      Когда же Масси поднимал глаза на мостик, где всегда стоял один из этих мошенников моряков, которые по закону должны были управлять его судном, у него голова начинала кружиться от ярости. Он всех их ненавидел; это была старая вражда, зародившаяся в тот день, когда он впервые ушел в море неотесанный парень с большим самомнением, очутившийся в машинном отделении. Им пренебрегали, он терпел преследования шкиперов... а ведь их роль на пароходах сводилась в конце концов к нулю! А теперь, когда он стал судовладельцем, они по-прежнему оставались для него бичом: он должен был отдавать драгоценные деньги этим заносчивым, никому не нужным бездельникам... Как будто квалифицированному механику - да к тому же еще судовладельцу - нельзя доверить управление судном! Ну что ж! Он постарался испортить им жизнь, но это было плохое утешение. К тому времени он успел возненавидеть даже свое судно за то, что оно требовало ремонта, приносило жалкий доход, перевозя ничтбжный груз, и вынуждало его уплачивать по счетам за уголь.
      Бродя по палубе, он сжимал кулаки и вдруг злобно ударял по поручням, словно надеялся причинить боль судну. Однако он не мог без него обойтись, он в нем нуждался, он должен был руками и ногами цепляться за него, чтобы удержаться на поверхности, пока не нахлынет долгожданная волна счастья и не выбросит его благополучно на высокий берег удачи.
      Теперь он ничего не хотел делать, решительно ничего, а для этого надо иметь много денег. Он изведал власть; высшей формой власти этот человек с узким кругозором считал владение судном. Какое разочарование! Суета сует!
      Он дивился своему безумию. Преследуя тень, он отбросил существенное. О том, что может дать богатство, он знал слишком мало, и потому представление о роскоши не могло распалить его воображение. Да и откуда было знать ему.
      сыну пьяницы котельщика, попавшему прямо из мастерской в машинное отделение парохода-угольщика на севере Англии! Но представление о полной праздности, даруемой богатством, было ему доступно. Он упивался этой мечтой, чтобы позабыть тревогу настоящего дня; он представлял себе, как он бродит по улицам Гулля (мальчиком он хорошо знал все канавы этого порта), а карманы его набиты соверенами. Он купит себе дом. Его замужние сестры, их мужья и старые его товарищи по мастерской будут воз-, давать ему почести. Не о чем тогда думать. Его слово сделается законом. Перед тем как выиграть в лотерее, он долго сидел без работы; теперь он вспомнил,- как Карло Мариани (по прозванию Пузатый Чарли) - мальтиец, державший гостиницу на грязной улице Дэнхем, - радостно перед ним пресмыкался, когда пришла эта весть. Бедняга Чарли зарабатывал себе на жизнь, потворствуя отвратительным и разнообразным порокам, но кормил в долг многих белых, потерпевших крушение в жизни. Он наивно радовался при мысли, что старый долг будет уплачен, и втайне надеялся на празднества в винном погребке, похожем на пещеру. Масси вспоминал любопытные и почтительные взгляды белых оборванцев. Его обуяла гордость.
      Поняв, какие возможности для него открываются, он, задрав нос, немедленно покинул гнусный вертеп Чарли.
      Впоследствии воспоминание об этих заискиваниях и лести наводило на него тоску.
      То была подлинная власть денег, свободная от всяких забот и не требующая никаких размышлений. Размышлял он с трудом, а чувствовал остро; его тупому мозгу проблемы, какие задает всякая упорядоченная жизнь, казались жестокими, трудными, словно недоброжелатели умышленно выдвигали их на его пути. По его мнению, все сговорились сделать его - судовладельца - человеком, не заслуживающим внимания. Как мог он быть таким дураком, чтобы купить это проклятое судно? Его гнусно обманули; конца не было этому мошенничеству. По мере того как заботы, вызванные его неосмотрительностью и тщеславием, все теснее его оплетали, он начинал по-настоящему ненавидеть всех, с кем ему приходилось иметь дело. По натуре раздражительный, исключительно самолюбивый и эгоистичный, он кончил тем, что жизнь сделал для себя адом, в котором заблудшая его душа подвергалась пытке, терзаемая угрюмыми и злобными мыслями.
      Но никого он не ненавидел так сильно, как этого старика, который однажды вечером явился к нему, чтобы спасти его от полного разорения - от заговора негодяев моряков. Он словно с неба свалился на палубу. Эхо пустынного парохода подхватило его шаги, а странный глубокий голос, вопросительно повторявший: "Мистер Масси, мистер Масси здесь?" - показался механику страшным, как некое чудо. Выбравшись из недр парохода, - из холодного машинного отделения, где он уныло бродил со свечой среди гигантских теней, отбрасываемых скелетообразными машинами, - Масси онемел от изумления при виде внушительного старика с бородой, похожей на серебряный поднос, стоявшего на палубе в бледном свете догоравшего заката.
      - Хотите видеть меня по делу? По какому делу? Я никаких дел не веду. Разве вы не видите, что судно вышло из строя?
      Напоминание о злой иронии судьбы, преследующей его, заставило Масси ощериться. Чего хотел этот старик?
      Такие вещи на свете не случаются. Это сон. Сейчас он проснется и увидит, что старик исчез, как туманный призрак.
      Важный, почтенный вид и решительный тон этого атлетически сложенного старика произвели впечатление на Масси. Он почти испугался. Нет, это был не сон. Пятьсот фунтов - не сон. И сразу он сделался подозрительным. В чем тут дело? Конечно, за такое предложение нужно цепляться руками и ногами. Но что могло за этим скрываться?
      Раньше чем они расстались, сговорившись встретиться на следующее утро в конторе юриста, Масси задал себе вопрос: каковы его мотивы? Ночь он провел, обдумывая пункты договора, единственного в своем роде, слух о котором каким-то образом распространился на побережье и вызвал толки и изумление в порту.
      Масси пытался всеми способами обеспечить себе возможность отделаться от компаньона, не выплачивая ему немедленно его пая. Капитан Уолей стремился обеспечить деньги. Ведь это были деньги Айви! Помимо этих денег, единственной ее опорой был старый отец, бросающий вызов времени. Уверенный в себе и черпая силы в своей любви к дочери, он спокойно и с достоинством принял нелепые и хитроумные условия Масси, включившего пункты о некомпетентности, нечестности, пьянстве, но в свою очередь выдвинул суровые условия. По истечении трех лет он вправе выйти из дела и забрать свои деньги. Было оговорено образование фонда, из которого должны быть выплачены эти деньги. Но если бы он покинул "Софалу" по какой бы то ни было причине (за исключением смерти) до истечения этого срока, Масси мог выплатить ему деньги через год.
      - А болезнь? - подсказал юрист, молодой человек, недавно приехавший из Европы; делами он не был завален и сейчас забавлялся.
      Масси начал заискивающе хныкать:
      - Как можно это предполагать?..
      - Пропустим этот пункт, - сказал капитан Уолей, непоколебимо уверенный в своих физических силах. - Воля божия, - добавил он.
      Нас подстерегает смерть, но он бесстрашно доверял творцу своему творцу, который знал его мысли, его человеческую любовь и его молитвы. Его создатель знает, как полагается он на свое здоровье, как он нуждается в нем...
      - Я уверен, что моя первая болезнь будет и последней.
      Насколько помню, я никогда не болел. Пропустим этот пункт.
      Но с самого начала он пробудил вражду Масси, отказавшись вложить вместо пятисот фунтов шестьсот.
      - Этого я сделать не могу, - сказал он просто, но так решительно, что Масси сразу перестал настаивать и подумал про себя: "Не может? Старый скряга! Не хочет! Должно быть, денег у него много, но ему бы хотелось занять теплое местечко и получить шестую часть моих доходов, ничего не делая".
      В течение этих трех лет неприязнь Масси все усиливалась, сдерживаемая чем-то похожим на страх. Прюстодушие этого старика казалось ему опасным. За последнее время капитан, впрочем, изменился: вид у него был не такой внушительный и тонус жизни как будто понизился, словно он бродил со скрытой раной. Но по-прежнему непонятным были его простодушие, мужественность и прямота.
      А когда Массии узнал, что он думает по истечении срока расстаться с ним, предоставляя ему разрешать, проблему с котлами, неприязнь механика перешла в ненависть.
      Это сделало его столь дальновидным, что теперь мистер Стерн уже не мог сообщить ему ничего нового. Масси немало потрудился, терроризируя этого подлого проныру и заставляя его молчать. Он один хотел использовать создавшееся положение, - и - какой бы чудовищной ни казалась эта мысль мистеру Стерну - Масси еще не отказался от надежды убедить ненавистного старика остаться. Да, это был единственный выход, раз он не хотел распрощаться с мечтой о богатстве. Но теперь, после того как они пересекли мелководье Бату-Беру, дело внезапно приблизилось к развязке. Масси был так встревожен, что даже изучение номеров, на которые пал выигрыш, на этот раз его не успокоило. А мрачные сумерки все сгущались в каюте.
      Он отложил лист и снова пробормотал:
      - Э, нет, приятель, ты не скажешь!
      Он не желал, чтобы моргающий и подслушивающий хвастун принудил его перейти к действию. Снова он сжал голову руками и сидел неподвижно в этой маленькой темной каюте, казалось совершенно отгороженный от движения и шума на палубе.
      Но шум он слышал: пассажиры начали оживленно переговариваться: кто-то протащил мимо его двери тяжелый ящик. С мостика донесся голос капитана Уолея:
      - Остановка, мистер Стерн.
      Откуда-то с носа раздался ответ:
      - Да, да, сэр!
      - На этот раз мы пришвартуемся против течения, вода спала.
      - Против течения, сэр.
      - Вы распорядитесь, мистер Стерн.
      Ответ был заглушен властным ударом гонга в машинном отделении. Винт медленно разбивал воду: раз, два, три... раз, два, три... удары чередовались с длинными паузами, словно винт мешкал при поворотах. Время от времени раздавались удары гонга, и вода, потревоженная лопастями винта, бурлила у бортов. Мистер Масси не шелохнулся. Огонь на другом берегу, на расстоянии четверти мили, казался не больше звезды и скользил, медленно описывая полукруг за левым бортом. Голоса на пристани мистера Ван-Уика отзывались на оклики с судна. Брошенные причалы упали в воду; их забросили вторично. Колеблющееся пламя факела на большом сампане, приплывшем за раджей из его владений на побережье, залило красноватым светом каюту и фигуру старшего механика.
      Мистер Масси не шелохнулся. Еще несколько тяжелых поворотов - и машины остановились. Протяжный звон гонга возвестил, что капитан остановил их. Множество лодок и каноэ всех размеров подходило к борту "Софалы". Началась суета, послышались крики, плеск, шарканье ног, стук падающих вещей. Туземцы-пассажиры разъехались, и шум понемногу затих. На берегу у самого борта раздался чей-то властный голос:
      - Привезли мне на этот раз почту?
      - Да, мистер Ван-Уик, - вежливо и любезно отозвался Стерн, стоявший у поручней. - Доставить вам?
      Но голос на берегу снова задал вопрос:
      - Где капитан?
      - Кажется, все еще на мостике. Он еще не вставал с кресла. Не хотите ли...
      Человек на берегу небрежно перебил:
      - Я поднимусь на борт.
      - Мистер Ван-Уик! - воскликнул вдруг Стерн, видимо делая над собой усилие. - Окажите мне такую любезность...
      Помощник быстро направился к сходням. Наступило молчание. Мистер Масси в темноте не пошевельнулся.
      Не двинулся он с места даже тогда, когда кто-то, волоча ноги, медленно прошел мимо его каюты. Он удовольствовался тем, что заорал через закрытую дверь:
      - Эй, Джек!
      Тот не спеша вернулся. Стукнула дверная ручка, и второй механик показался в дверях, темный на фоне застекленного люка, находившегося за его спиной; лицо его казалось таким же черным, как и вся фигура.
      - На этот раз мы очень медленно поднимались по реке, - проворчал Масси, не меняя позы.
      - Чего вы хотите, когда большая часть труб от котлов заткнута, потому что открылась течь? - многословно защищался второй механик.
      - К черту пустую болтовню! - сказал Масси.
      - К черту ваши гнилые котлы! - вяло, хриплым голосом отозвался его верный подчиненный. - Ступайте-ка сами вниз да попробуйте развести пары... если хватит у вас смелости. У меня не хватает.
      - Значит, вы своего дела не знаете, - произнес Масси, а собеседник его издал, какой-то звук - не то усмехнулся, не то заворчал.
      - Лучше идти медленно, чем застрять на месте, - сообщил он своему обожаемому начальнику.
      Мистер Масси наконец пошевельнулся. Он повернулся в своем кресле и заскрежетал зубами:
      - Черт бы побрал и вас и судно! Хотел бы я, чтобы оно очутилось на дне моря! Тогда вам пришлось бы подохнуть с голоду.
      Второй механик тихонько закрыл дверь.
      Масси прислушался. Вместо того чтобы пройти в ванную и там пообчиститься, тот вошел в свою каюту, находившуюся рядом с каютой Масси. Мистер Масси вскочил.
      Вдруг он услышал, как щелкнул замок. Он выбежал из своей каюты и злобно постучался в дверь.
      - Я думаю, вы заперлись, чтобы напиться! - заорал он.
      Немного погодя раздался приглушенный переборкой ответ:
      - Сейчас я могу распоряжаться своим временем.
      - Если вы будете пьянствовать во время рейса, я вас выгоню! - крикнул Масси.
      Ответом на эту угрозу было упрямое молчание. Масси в замешательстве отошел. На берегу показались две фигуры, приближающиеся к сходням. Раздался голос, окрашенный презрением:
      - Я склонен усомниться в ваших словах. Но, конечно, я с ним переговорю.
      Голос Стерна прозвучал официально и с легким сожалением:
      - Благодарю. Вот все, чего я хочу. Я должен исполнить свой долг.
      Мистер Масси был удивлен. Невысокая проворная фигурка легко вбежала на палубу и чуть не налетела на Масси, стоявшего в тени, за кругом света, отбрасываемого фонарем. Торопливо бросив: "Добрый вечер!" - человек направился к мостику, а Масси угрюмо сказал Стерну, который медленно шел за ним:
      - В чем это вы вздумали убеждать мистера Ван-Уика?
      - И не думал убеждать, мистер Масси. Я, по мнению мистера Ван-Уика, недостаточно хорош. Да боюсь, что и вы тоже, сэр. А вот капитан Уолей пришелся ему по вкусу.
      Сейчас мистер Ван-Уик приглашает его на обед сегодня вечером.
      Затем он мрачно прошептал:
      - Надеюсь, капитан останется доволен.
      XII
      Мистер Ван-Уик, белый человек из Бату-Беру, бывший морской офицер, который по какой-то причине отказался от блестящей карьеры, чтобы стать владельцем табачной плантации на этой уединённой полосе берега, питал симпатию к капитану Уолею. Внешность нового шкипера обратила на себя его внимание. Он не мог себе представить человека, который бы более резко отличался от всевозможных шкиперов, сменявшихся на мостике "Софалы".
      В то время Бату-Беру мало походил на центр благоденствующего табачного округа - центр, каким он стал впоследствии, - на тропический поселок с длинной улицей, затененной двумя рядами деревьев, и с цветущими пышными садами. Со временем в Бату-Беру проложили дорогу, тянувшуюся на протяжении трех миль и служившую для прогулок в экипаже; в поселке обосновался резидент с толстой веселой женой, являвшейся душой общества, представителями которого были женатые управляющие плантациями и молодые холостяки, служившие в крупных фирмах.
      Но пока этих благ еще не было, и мистер Ван-Уик один благоденствовал на левом берегу реки, на длинной просеке, вырубленной в лесу, спускавшемся к самой воде. Одинокий его бёнгало фасадом своим был обращен к домам султана, расположенным на другом берегу. Султан был беспокойным и меланхоличным старым правителем, покончившим с любовью и с войной; жизнь утратила для него всякий интерес (если не считать дурных предзнаменований) , а цену времени он никогда не знал. Смерти он боялся, но надеялся, что умрет раньше, чем белые завладеют его страной. Часто он переправлялся через реку (за ним следовало не менее десяти лодок, битком набитых людьми) в надежде получить какие-либо сведения по этому вопросу от своего собственного белого человека. На веранде он всегда садился на один и тот же стул; придворные сановники размещались на коврах и шкурах между мебелью, а лица менее важные усаживались в три-четыре ряда на лужайке между домом и рекой. Нередко султан являлся с визитом на рассвете. Мистер Ван-Уик мирился с этими нашествиями. Он кивал гостям, стоя у окна своей спальни и держа в руке зубную щетку или бритву, или же пробирался в купальном халате сквозь толпу придворных. Он то появлялся, то исчезал, мурлыча песенку, сосредоточенно полировал ногти, вытирал свежевыбритое лицо одеколоном, пил утренний чай, уходил, чтобы посмотреть, как работают его кули; возвращался, просматривал бумаги на столе,- брал книгу и прочитывал одну-две страницы. Или же присаживался к роялю, откидывался на спинку стула и, опустив руки на клавиши, слегка раскачивался из стороны в сторону. Когда султан вынуждал его говорить, он из сострадания давал уклончивые, успокоительные ответы; быть может, то же чувство побуждало его быть щедрым и не жалеть газированных напитков, и часто случалось так, что он целую неделю оставался без содовой воды. Старик султан уделил Ван-Уику земли столько, сколько тот хотел расчистить, а это было ни больше ни меньше как целое состояние.
      Искал ли мистер Ван-Уик богатства или уединения - неизвестно, но лучшего местечка он выбрать не мог. Даже почтовые пароходы Компании" субсидируемой правительством" которые заглядывали в самые жалкие поселки на побережье, представлявшие собой кучку хижин, крытых пальмовыми листьями, - даже эти пароходы проходили мимо устья реки Бату-Беру. Контракт был старый; быть может, через несколько лет, когда его срок истечет, БатуБеру будет обслуживаться Компанией, а пока вся корреспонденция на имя мистера Ван-Уика препровождалась в Малакку, откуда его агент пересылал ее раз в месяц с "Софалой". В результате всякий раз, когда Масси, накупив слишком много лотерейных билетов, ощущал недостаток в деньгах или не мог найти шкипера, мистер Ван-Уик .был лишен своих писем и газет. Таким образом, он был лично заинтересован в судьбе "Софалы". Хотя он и считал себя отшельником (и, видимо, это был не каприз, так как он уже прожил в уединении восемь лет), но ему хотелось знать, что делается на свете.
      На веранде стояла этажерка из орехового дерева (она прибыла на "Софале" в прошлом году, - все было доставлено сюда "Софалой"), на которой под бронзовыми прессами лежали кипы "Таймса" - еженедельного издания, большие номера "Роттердамского курьера", "Графика", в известной всему миру зеленой обложке, иллюстрированные номера голландского, журнала без обложки и немецкого журнала в переплете цвета "больной Бисмарк". Были здесь и новые ноты, хотя рояль (много лет назад привезенный на "Сбфале") благодаря влажной атмосфере лесного края был обычно расстроен. Ван-Уик раздражался, когда порой был отрезан от мира дней на шестьдесят и не знал причины опоздания "Софалы". А когда "Софала" наконец появлялась, мистер Ван-Уик спускался с веранды, переходил лужайку перед домом и с нахмуренным лбом шел к реке.
      - Должно быть, судно ремонтировалось после какогонибудь происшествия?
      Он бросал слова на мостик, но раньше чем кто-либо мог ответить, Масси уже перелезал через поручни на берег и подходил к нему, потирая руки и наклонив прилизанную голову, на макушкежоторой, казалось, приклеены были черные нитки и тесемки. Его до такой степени,бесила необходимость давать объяснения, что он начинал жалобно хныкать и в то же время пытался сложить свои толстые губы в улыбку.