— Ну и что же это такое? Неужели ты думал, что я не узнаю, кто это натворил? — Я трясла перед носом Рауди горстью банановой кожуры. — Кроме нас с тобой, приятель, здесь никого нет. Или ты решил, что я подумаю, будто сама съела бананы и бросила кожуру под стол?
      Это было в среду утром. Я дважды обежала с ним Фреш-Понд и изрядно утомилась. Пока я принимала душ, Рауди стащил на кухне бананы, съел их и спрятался, разыграв святую невинность. Я нашла его у себя в спальне: он свернулся калачиком в эркере, где в один прекрасный день должен появиться приоконный диван.
      — Я знаю, кто это сделал, — сказала я, тряся перед его носом банановой кожурой. Банановая кожура и без того склизкая, а эта к тому же была в собачьей слюне. — Ты очень плохой мальчик.
      На его физиономии застыло выражение безвинной жертвы; даже не соизволив поднять голову, он в упор смотрел на меня, словно спрашивая, о чем это я. Однако уши у него были опущены. Рауди отлично знал, что значит «плохой мальчик». Он уже слышал такое.
      — Больше так не делай, — сказала я, выразительно подчеркивая каждое слово. — Будь хорошим мальчиком.
      Эти слова он тоже знал. Я почесала его за ухом. После того как вы высказали собаке свои соображения, важно дать ей почувствовать, что ее простили. Кроме того, я и сама была виновата. Бананы следовало убрать. В десять часов Фейс Барлоу забрала Рауди на тренировку.
      Остаток дня я провела за окончанием заметки для «Собачьей Жизни»,затем попробовала заняться рассказом, но он не шел. Я старалась писать не о собаках, а просто о людях, но всякий раз, когда мне казалось, что я поймала нить повествования, кому-нибудь на колени прыгал пекинес или потерявшийся лабрадор перебегал лужайку.
      В четыре часа пополудни, без собаки и без рассказа, я встала из-за стола и отправилась соскабливать остатки краски с задней стены дома. Почти невозможно добиться, чтобы эти старые деревянные дома держали краску. Малярные работы в них — это процесс вроде тренировки собак, а не дело, которое имеет начало и конец. Стоял один из тех теплых, влажных дней, какие иногда выдаются у нас весной, один из четырех-пяти дней в году, когда температура в Кембридже не поднимается выше восьмидесяти пяти и не опускается ниже тридцати градусов по Фаренгейту. Целых два часа я провела, изобретая свинцовый яд и размышляя об утратах, в результате чего пришла к двум выводам. Первый: если вам суждено кого-то потерять, то лучше уж хорошего ветеринара, чем хорошую собаку. Второй: если вам суждено потерять одного из родителей, то лучше не думать, которого именно. Потом на мою правую руку села пчела и выпустила в нее свой первый весенний яд. Неделя что надо.
      Фейс вернула Рауди и тут же умчалась. Я накормила нас обоих — что не одно и то же — и наказала ему до моего возвращения хорошенько присматривать за домом. Мне надо было идти на собрание Кембриджского клуба дрессировки собак. Я отлично понимала, какая грозная сторожевая собака Рауди — практически никакая, — но не хотела, чтобы он усомнился в моем безграничном к нему доверии и заподозрил что-то неладное.
      Пока не умер один из членов нашего клуба, Фрэнк Стэнтон, завещавший нам свой дом в хорошем конце Эпплтон-стрит — не то чтобы мой конец улицы был плох, — правление собиралось дома у каждого из своих членов по очереди. Поначалу это приобретение произвело на нас такое сильное впечатление (наш небольшой коттедж в английском стиле приютился по соседству с роскошными викторианскими особняками), что мы старались проводить сугубо официальные собрания. Мы перестали надевать одежду, в которой возимся с собаками. И ровно ничего не сделали. Вскоре мы снова обрядились в джинсы, нисколько не заботясь о коврах и столах красного дерева. И работа пошла.
      Из-за безуспешных попыток вычистить краску из-под ногтей я пришла последней. Все уже сидели в столовой вокруг стола. Сперва мы пробовали называть ее залом правления, но никто так и не смог произнести слова «зал правления» с серьезным выражением лица. Хотя комната эта вполне достойна такого названия. Она обшита светлым деревом, в ней есть камин с бронзовыми канделябрами и подлинная картина кисти сэра Эдварда Лендзира , изображающая его любимых белых ньюфаундлендов. Там были Рэй и Лин Меткалфы, которые держат спаниелей, а также Арлен, которая держит борзых. Место во главе стола занимал казначей клуба Рон Кафлин, рядом с ним сидела Диана Д’Амато со своим карликовым пуделем Курчи на коленях. Возможно, вы видели Курчи. Это та самая маленькая собачка, которая ходит на задних лапках и наскуливает песенку в телевизионной рекламе «Лакомый кусочек». Курчи был там не единственной собакой, но единственной собакой — членом правления. Хасан, ротвейлер Винса Дрэгона, сидел в вестибюле (Винс — наш ведущий тренер), а одна из немецких овчарок Барбары Дойл чинно лежала на полу у ее ног. Люди разговаривали, собаки молчали. Я была рада, что не взяла с собой Рауди: своим вытьем он бы непременно внес лепту в общий разговор.
      Как только я уселась напротив Рэя и Лин, Рэй повернулся к сидевшей рядом с ним незнакомой женщине.
      — Мими, — сказал он, — мне хотелось бы познакомить вас с Холли Винтер. Холли, Мими Николз. — Ее имя он произнес с легкой запинкой.
      Я пожалела, что, выходя из дома, не стряхнула с рубашки собачью шерсть и не выгребла из карманов крошки сушеной печенки. Мы пожали друг другу руки. У нее краска была на ногтях, а не под ногтями.
      — Холли, — сказала она, — я очень рада с вами познакомиться.
      Она постаралась, чтобы ее слова звучали искренне. У нее были гладкие, темные, зачесанные назад волосы и неподвижное лицо с до странности неопределенными чертами. Ее внешности больше подошел бы тонкий голос Джеки Кеннеди, чем ее собственный — сильный, звучный, хотя и не громкий. Уж она-то, конечно, произнесла бы «зал правления» не дрогнув. На заседание правления клуба дрессировки собак она надела кремовое платье, сшитое из чего-то непонятного. Из шелка с натуральной вигонью? Разве так бывает? Да, очень богатые люди действительно отличаются от нас с вами. Они даже одеты как-то странно. Что она тут делает? Стараясь найти этому более или менее нормальное объяснение, я обнаружила, что остальные заняты тем же. Я было подумала, не попросить ли ее одолжить мне это платье для обеда у ветеринаров, но вдруг вспомнила, что полученное мною приглашение отозвано.
      — Холли, чем ты занималась на этой неделе? — спросил меня Рон.
      Присутствие Мими Николз его не слишком напугало. Рон в любом обществе чувствует себя одинаково легко. Трубы равно хлещут на богатых и на бедных, и тот, у кого есть хоть капля здравого смысла, все равно обратится к хорошему водопроводчику.
      — Так, пустяками, — беззаботно ответила я. — Рауди подрался с пойнтером. На меня нашел писательский стих. Меня ужалила пчела. Правда, я сама виновата. Я знала, где у них гнездо. А в остальном неделя была что надо. А ты?
      По выражению его круглого лица я поняла, что допустила оплошность, но не могла сообразить, какую именно. На это у меня не было времени: Барбара открыла собрание.
      — Нам надо многое обсудить, так что давайте начнем, — сказала она своим мягким, пушистым голосом, который очень гармонирует с ее мягкими, пушистыми волосами, но никак не с характером. — Прежде всего мне хотелось бы поприветствовать Мими Николз. Как вам, вероятно, известно, Мими живет в двух шагах отсюда, и наша петиция ей небезынтересна. У Мими всего несколько минут, поэтому мы начнем с округи. Мими! Мы собирались обратиться в Кембриджский муниципалитет за разрешением открыть в нашем доме библиотеку. Точнее, открыть ее официально. Этой библиотекой долгие годы пользовалось множество людей. Подбор книг в ней был и остается просто невероятным: племенные книги, книги о породах, книги по дрессировке, книги по выращиванию и уходу — иными словами, все, что нужно читать и читать. Мы хотим сделать их общедоступными, но для получения разрешения необходимо одобрение округи. Типично кембриджская политика.
      — Насколько я понимаю сложившуюся ситуацию, — сказала Мими, — округу волнуют два вопроса: транспорт и парковка. Поскольку вы не собираетесь дрессировать здесь собак, то дело не в них. Барбаре и Рону я уже объяснила, что, возможно, смогу предложить решение проблемы, связанной с парковкой. — Она сделала изящный жест рукой и одарила нас наилучшей улыбкой, какую только смогла изобразить на своем неподвижном лице. Пятьдесят, но выглядит на сорок? Шестьдесят, которые старается выдать за тридцать? Красивая дама неопределенного возраста, но определенно побывавшая в руках хирурга-косметолога. — Пользование библиотекой, полагаю, будет ограничено дневными часами. С десяти до пяти. Воскресенье выходной. Правильно?
      Мы кивнули в знак согласия. Мими снова постаралась улыбнуться. Но на ее лице не дрогнул ни один мускул. Мне стало жаль ее. Возможно, при наличии собаки у нее были бы возможности рассмеяться и хоть отчасти вернуть лицу выразительность. Родезийский риджбек, афганская борзая, салюки — что-нибудь такое же холеное, как она сама.
      — Вам известно, что церковь Святого Луки имеет просторную автостоянку за углом.
      Наши лица приняли унылое выражение. Церковь нам наотрез отказала. Дважды.
      — Главное — это популярность библиотеки. Думаю, здесь все будет в порядке. А раз так, то проблема транспорта решится сама собой.
      Она этого не сказала, но машины — а их будет не слишком много — могут подъезжать и выезжать со стоянки около Св. Луки через Брэтл-стрит, где движение всегда очень оживленное. Никто из жителей Эпплтон-стрит их не увидит и не услышит.
      — Да, но они уже дважды дали нам от ворот поворот, — сказала Арлен.
      Рон бросил на нее суровый взгляд и приложил палец к губам, чтобы ее урезонить. Мими продолжала:
      — Я здесь еще и для того, чтобы попросить вашей поддержки в одном деле. Как вам, вероятно, известно, меньше чем через два месяца в муниципалитет поступит просьба утвердить закон, регулирующий проведение в Кембридже исследований на животных. Разумеется, сюда входят и исследования на собаках. — Она сделала паузу. Меньше всего собачники хотят думать об этом. Однако Мими дала нам несколько секунд на размышления. — Церковь Святого Луки принимает активное участие в общественной жизни. Сейчас их особенно интересует этическая сторона обращения с животными. Это наш общий интерес, который, полагаю, вы безоговорочно разделяете. Я ожидала, что она продолжит, но тут дверь, ведущая в холл, отворилась, и в ней появился здоровенный парень в джинсах и с мускулами штангиста. Мими Николз сперва взглянула на часы, затем на Рона. Тот послушно поднялся со стула, поблагодарил ее и (вот это да!) подал не что иное, как американскую офицерскую шинель.
      — Мы обещали Мими, что задержим ее всего на несколько минут, — сказала Барбара. — Сегодня у нее еще одно собрание.
      По примеру Рона она поблагодарила Мими. Ее все благодарили, хотя я, откровенно признаться, понятия не имела, за что именно. Я думала, что после ее ухода мне это объяснят, но все продолжали смотреть друг на друга. И на меня.
      — Что происходит? — спросила я. — Я что-то пропустила?
      Прежде чем мы вновь повели себя как обычно, раздалось несколько неловких смешков.
      Рон пошел на кухню и вернулся с банками пива и колы. Наверное, деньги имеют свою оборотную сторону. Никогда не знаешь, как поведут себя люди в твое отсутствие. То что Мими могла позволить себе самые невероятные наряды, вовсе не означало, что она не любит пиво или по крайней мере колу.
      Как бы то ни было, после ухода Мими все выплеснули все, кроме напитков. Я же была не настолько глупа. Из всех присутствовавших одна я пришла позже Мими и поэтому пропустила подоплеку.
      — Откуда Холли было знать, что Эдвард Николз умер оттого, что его ужалила пчела? — дружелюбно спросила Лин, но все снова рассмеялись.
      — Пчелы, — поправила Барбара. — Его покусали пчелы, и он задохнулся.
      — О Господи, — сказал, обращаясь ко мне, Джон, — когда ты сказала, что сама виновата…
      — Николз был не так уж виноват, — заметила Барбара. — Это не одно и то же. Видимо, при нем все-таки был один из этих ящичков, но он забыл о нем и не попал вовремя в больницу.
      — Наверное, но я об этом понятия не имела, — сказала я. — Она очень мило отнеслась к моим словам. Кстати, кто она такая? В чем дело? Вы держали себя так, словно к нам заявилась сама принцесса Ди.
      — Дело в том, — ответила Лин, — что она предложила нам свое покровительство.
      — Дело в том, что она спасла наши драгоценные задницы. — Рон поперхнулся. — Извините.
      — Она занимается делом, — сказала Диана. — Сейчас ее волнуют права животных. Она, так сказать, докапывается до самых корней травы. А мы и есть эти корни.
      — Ты, возможно, и есть, — сказала Арлен, выдвигая свой стул из-за стола. — Говори за себя. Не понимаю, отчего эти люди так суетятся. Им просто нечем заняться. Не похоже, чтобы в Кембридже была хоть одна из тех лабораторий, о которых постоянно приходится читать. Вы же знаете. Может, где и занимаются мышами да крысами, ну и что из того?
      — Подожди, — сказал Рон. — Холли еще не знает, кто она.
      — Не знаю. Женщина, которой необходимо завести собаку.
      — Да будет тебе известно, что у нее уже есть целых три.
      — Ах! — сказала я. — И какие же? Мне ответили сразу три голоса:
      — Пойнтеры.
      — Хм. Пойнтеры? Я люблю пойнтеров, — заметила я. — Разве я сказала про них что-нибудь плохое? Только обмолвилась, что Рауди с одним подрался. Она может подумать, что Рауди тоже пойнтер.
      — Если бы он был пойнтером, она бы тебя знала, — холодным тоном заметила Барбара. — А ты ее.
      — Она не выставляет их на испытаниях по общей дрессировке, не так ли? — сказала я. — Кому придет в голову выставлять пойнтеров на испытаниях по дрессировке? Как, впрочем, и маламутов.
      — Нет, — сказала Барбара. — К тому же на ринге она сама их не водит. Помнишь Либби Ноулз? По-моему, вы знакомы.
      — Она обычно вместе с нами дрессировала всех этих золотистых, — сказала Арлен.
      — Я ее знаю, — ответила я. — Она славная.
      — А знаешь, ведь все эти собаки были не ее, — с негодованием в голосе сообщила Арлен. — Все они принадлежали разным людям. Она занимается с ними ради денег.
      — Мошенница! — воскликнул Рон.
      — Я знаю Либби, — сказала я. — Иногда мы встречаемся на выставках. Она хороший дрессировщик и хороший вожатый.
      — А Мачо Мэн ухаживает за собаками, — вставила Барбара.
      — Я думала, он телохранитель, — разочарованно проговорила Лин.
      — Шофер, — сказал Рон. — И знаете, он там же и живет. Он же и телохранитель. На все руки мастер. Очень хорошо относится к собакам и занимается чем-то вроде собачьей спасательной службы. Подбирает бездомных, потерявшихся. Ну и все такое.
      — Ей об этом известно? — спросила Арлен. — По-моему, она не очень-то похожа на спасательницу.
      — Конечно. Закон об исследованиях из той же серии, — сказал Рон. — Впрочем, может быть, и не совсем из той, но, видите ли, все это корни травы.
      — Если я еще хоть раз услышу про корни травы, — взорвалась Арлен, — то позеленею и меня придется подстричь.
      — Послушайте, давайте покороче, — сказал Рэй.
      Рон рассмеялся.
      — Ах, — возразил Рэй. — Я вовсе не собирался каламбурить. Дело в том, что она обо всем договорилась с руководством Святого Луки. Само собой, она их прихожанка. Вот вам одна из причин ее сочувственного интереса к правам животных. Она дает церкви деньги. Дает деньги Комитету по исследованиям на животных. Она очень скромная особа и не устраивает шумихи. Во всяком случае, дело сделано. Церкви Святого Луки эта большая автостоянка нужна только по воскресеньям. Мы за нее платим. Мы поддерживаем закон об исследованиях на животных.
      — Как? Уже? — спросила я. — Что до меня, то я его действительно поддерживаю.
      — Активно поддерживаем, — сказала Лин.
      — Мы можем дать деньги? Не думаю, что такой пункт есть в завещании, — сказала я.
      В своем завещании Фрэнк Стэнтон отписал Кембриджскому клубу дрессировки собак не только дом. Большинство так и не знает точной суммы, поскольку редактор «Собачьей Жизни»считает вульгарным обсуждать денежный вопрос и вырезала эту часть из моей статьи о его убийстве. Я до сих пор не совсем оправилась от потрясения, вызванного его смертью и моим неожиданным участием в расследовании ее обстоятельств. Единственной выгодой, которую я извлекла из всего этого дела, было то, что оно свело меня с Рауди.
      — Мы можем вносить деньги как частные лица, — сказал Рэй, — но у клуба такого права нет.
      — Мими Николз действительно филантропка, — сказал Рэй. — Как ни смешно, но так оно и есть. Такие люди всегда существовали, и она одна из них. Мы представляем собой часть сообщества, и наш долг поддерживать это сообщество. Мы пишем письма. Мы готовим резолюции для собраний. Мы даем информацию в информационные бюллетени. Мы разговариваем с людьми.
      — И если вас интересует мое мнение, то мы не должны останавливаться, — твердо сказала Барбара. — Это не шутка, дело очень серьезно.
      Растворы для контактных линз, дезодоранты, косметика, бытовые средства для уборки дома, средства для истребления насекомых — почти все это проверяется на собаках. Во имя науки и медицины собак запихивают в крошечные клетки, где они ждут своей очереди на вивисекцию, но они, конечно, по-прежнему остаются собаками и пытаются протестовать. Пытаются позвать на помощь, но их никто не слышит. И это вовсе не поэтическая сентиментальность! Их никто не слышит, потому что наука и медицина удалили им голосовые связки, чтобы они не могли лаять.
      — А если вас интересует мое мнение, — сказала Арлен, — то все это слишком замешано на политике. Это всего лишь соломенное чучело. Я тоже видела жуткие кадры, но их снимали не в лабораториях Массачусетса. В Нью-Джерси. Калифорния. Здесь это всего-навсего политика.
      — Это Кембридж, — сказала Диана. — Здесь все политика.
      — Совершенно верно, — заметила Арлен. — Это просто политика. Мыши. Крысы. Возможно. Но не собаки.
      — Я не то имела в виду, — возразила Диана. Курчи по-прежнему восседал у нее на коленях; он то и дело оглядывался по сторонам, и глаза его сверкали. — Я хочу сказать, что, конечно, в Кембридже все политика. В подробностях мне ничего не известно про все эти исследовательские лаборатории, но я знаю, что там ставят, да, ставят опыты на собаках. Как во всем этом разобраться?
      Собачники все время разговаривают друг с другом. Мы разговариваем на занятиях. Мы перезваниваемся по телефону. На выставках мы в основном сидим и разговариваем. Разумеется, мы разговариваем о собаках, обсуждаем друг друга, но только не политику, за исключением политики клубов по породам и политики Американского клуба собаководства. Что объединяет собачников, что между ними общего — так это любовь к собакам. В остальном мы самые разные: молодые и старые, мужчины и женщины, либералы и консерваторы. Я знала, что Винс активный член республиканской партии и что ему не очень по душе быть втянутым в некое подобие левого движения. Он не проронил ни слова. Остальные изъявили не большую готовность продолжать разговор о политике, чем Винс, и мы принялись спорить о собаках. Это было чертовски здорово. Мы были помешаны на собаках, весь вечер по четвергам и добрую часть остальных дней недели занимались обучением собак. Большинство из нас выписывало, как минимум, два журнала, посвященные собакам. Я писала для такого журнала. Одни из нас участвовали в собачьих выставках. Другие разводили собак. Собаки были нашей жизнью. И никто из нас не знал, права Арлен или нет. Ничего, кроме мышей и крыс? Если она не права, подумала я, то не все ли равно, к какому крылу лицемеров мы принадлежим — к левому или правому?

      Большая выставка собак поистине самое грандиозное шоу на свете: цирк с непрекращающимся в течение всего дня действом на двенадцати, пятнадцати, двадцати рингах; фурор и овации, которым позавидует «Барнум и Бейли» ; волнение, куда более напряженное, чем то, которое переживаешь при виде канатоходца, работающего без сетки, — и две тысячи укрощенных животных со всех концов земного шара: тибетские спаниели, китайские шарпеи, японские хины, финские шпицы, австрийские пастушьи, родезийские горбатые, французские бульдоги, норвежские лосевые, немецкие курцхаары — всех размеров, от гигантов до карликов, от ирландских волкодавов, сенбернаров и догов до папильонов, мопсов и пекинесов.
      В киосках, торгующих по сниженным ценам, можно найти почти все необходимое: ошейники и поводки всех цветов радуги, гребни частые и редкие, гребни для вычесывания блох, щетки из щетины, щетки металлические и пластиковые, порошок против насекомых и порошок для ушей, собачьи перчатки, аэрозоль для ухода за шерстью, пятновыводитель «Экс-а-дант», шампунь «Вандер флаф», освежители «Биттер эпл» и «Ласт бастер», бесплатные проспекты «Большого Джека», «Нитро Макса», «Старой матушки Хаббард» и «Жизни природы».
      Если вы не прочь предаться ностальгическим воспоминаниям, то найдете те же гамбургеры, пиццу и бутерброды с тунцом, какие подавали в кафетерии вашего университета или колледжа. Совсем как в песне поется: «Полезен кофе при порезах, при синяках и при ушибах и что твой йод на вкус». Отправляясь на выставку собак, не забудьте взять с собой завтрак. И ни в коем случае не забудьте прихватить складной стул. Ведь голова у вас пойдет кругом, и вы почувствуете настоятельную необходимость присесть. Большая выставка собак работает по четкому расписанию, и тем не менее это самое сумбурное шоу на свете.
      Цирком, где разворачивалось грандиозное шоу Маскономет, служил Выставочный центр в Бейсайде, прямо у Юго-Восточной скоростной магистрали. В ноябре здесь проходит целый букет из четырех выставок, а весной Маскономет — последняя выставка в закрытом помещении.
      Когда в половине девятого я вкатила свой «бронко» на автостоянку, над гаванью еще поднимался туман, но выставка уже полчаса как была открыта для посетителей, а для участников и того дольше — с шести утра. На стоянке выстроился обычный набор «винебаго», других больших машин, а также автофургонов с номерами из Нью-Джерси, Виргинии, Вермонта, практически со всего восточного побережья; некоторые приехали совсем издалека — из Огайо, Миннесоты. Для собачников — завсегдатаев выставок расстояние ничего не значит. Некоторые машины простояли здесь всю ночь, некоторые всю ночь провели в пути. Люди в пятницу кончают работу в пять часов, всю ночь едут на субботнюю выставку, проводят на ней весь день, затем всю ночь катят, чтобы принять участие в воскресной выставке, потом едут домой и в понедельник утром отправляются на работу. Едут они в полном комфорте. Увидишь несколько небольших легковушек, и уже не нужно гадать, что находится внутри всех этих прицепов и фургонов. На заднике стоявшего перед моей машиной белого «винебаго» был наклеен плакат: «Осторожно! Выставочные собаки», окруженный изображениями доберманов и воззваниями доббишовиниста: «Любовь — это Доберман-Пинчер», «Счастье — это Доберман-Пинчер», «Я люблю доберманов» и просто «Доберман-пинчеры».
      На сей раз я была без собаки. Фейс настояла, чтобы Рауди с пятницы остался у нее, дабы она смогла его как следует подготовить. Несмотря на его возражения, я всегда держала его в чистоте, но в отличие от Фейс я не стала бы из кожи вон лезть, прихорашивая его. Если я собираюсь поработать с собакой пару часов, то всегда найду что доводить до блеска помимо шерсти. В субботу я зашла к Фейс, чтобы провести с Рауди последнюю тренировку. Надо сказать, Маскономет был не первым испытанием Рауди по послушанию. На первом он улегся в самом конце длительной посадки — автоматическая дисквалификация. На втором длительная посадка прошла без сучка, без задоринки, зато он поднялся в конце длительной укладки, иными словами, секунд за пять до получения первой «ноги» в своем первом звании по дрессировке — СТ (Собака-Товарищ).
      От аляскинских маламутов на испытаниях по общей дрессировке никто ничего особенно и не ждет, зато Винни, мой последний золотистый ретривер, получила СТ со средним баллом сто девяносто шесть из двухсот на трех выставках подряд, после чего заработала ОСТ (Отличная Собака-Товарищ) и СП (Собака-Помощник). Она была моей первой Собакой-Помощником, да и вообще лучшей из моих собак. Мои собаки тщательно готовятся к испытаниям по послушанию. Они не прерывают посадок и укладок. Однако Рауди именно так и поступил на двух испытаниях, и почти все мои знакомые при этом присутствовали. На Маскономете я во что бы то ни стало решила взять реванш.
      В дверях я предъявила свой билет, и мне пометили руку красными чернилами. Я рассчитывала найти Фейс в секторе вожатых, расположенном у самого входа, но прежде, чем я ее увидела, мне пришлось пробираться между клетями, груминговыми столами, сушилками, вожатыми и сотнями собак в центральный зал, где расположены ринги, затем пройти мимо кафетерия и спуститься в груминговый сектор в самом дальнем конце помещения. Фейс была в свободном белом халате, который почти полностью скрывал мягкий бледно-серый свитер и темно-серую твидовую юбку. Упрятанный в пластиковый пакет из химчистки парный с юбкой твидовый жакет висел на одной из составленных друг на друга клетей. Сколько я ее знала, Фейс всегда выглядела на сорок с небольшим. Ее лицо обрамляли светлые, начинающие седеть волосы, которые она, чтобы не возиться, стригла довольно коротко, и едва заметный след голубого карандаша подчеркивал цвет глаз. В тот день кроме Рауди она водила по рингу чью-то сибирскую лайку и поэтому оделась так, чтобы смотреться под стать двум серебристо-серым собакам с белыми пятнами.
      Сибирская лайка сидела в своей клети, а Фейс, водрузив Рауди на стол, специальной щеткой втирала ему в лапы белый тальк. Со всех сторон Фейс и Рауди окружали десятки других вожатых и собак, груминговые столы и множество всевозможных контейнеров для перевозки животных: проволочных, сетчатых, изготовленных из стекловолокна и полипропилена. Белые пятна на шкуре Рауди были, как пишут в рекламах, белее белого, а шерсть, распушенная опытной рукой Фейс, стояла дыбом и так сверкала, что могла бы светиться в темноте.
      — Боже мой, — сказала я, — как ты этого добилась?
      — Профессиональная тайна. — Когда Фейс смеялась, на щеках у нее появлялись ямочки.
      Рауди был явно в восторге от самого себя, возбужден вниманием Фейс и к тому же рад видеть меня. С высоты стола он взирал по сторонам, как властелин на своих подданных. Я захлопотала над ним, и его высочество соблаговолил лизнуть меня в лицо.
      — Он выглядит просто потрясающе, — сказала я. — Ты потрудилась на славу. Хватит. Теперь надо с ним пробежаться, я должна его разогреть.
      — Дай мне еще десять минут. Ему еще надо поупражняться. — Это своеобразный эвфемизм среди собачников. Фейс имела в виду вовсе не пятимильную пробежку.
      — Да, конечно. К тому же мне еще надо зарегистрироваться и, пожалуй, поговорить с отцом.
      Бак, как и собирался, прибыл вчера днем, но на выставку мы приехали врозь, поскольку он хотел быть здесь в семь утра, чтобы договориться о своем показе. Домой Рауди должен был ехать тоже со мной. Он ладил с Клайдом, но ему еще недоставало эмоциональной зрелости, для того чтобы делить машину с другой собакой. Во всяком случае так говорила Рита.
      — Ах да, — спохватилась я, бросив взгляд через плечо Фейс. — Ты ее не заметила, когда располагалась здесь?
      — Кого?
      — Сиси Квигли.
      — Наверное, она только что пришла. — Фейс взбила металлическим гребнем шерсть на передних лапах Рауди, которые будут осматривать особенно внимательно, чтобы проверить крепость костей. — Крикливая сплетница. Хоть бы кто-нибудь заткнул ей рот. Ты, конечно, слышала, какие гадости она про меня говорит. Ну да ладно, не обращай на нее внимания. Она хоть и злобная, но не особенно кусается.
      — Я просто не хочу, чтобы Рауди видел Макса. Они не дружат. На днях затеяли свару. У нее довольно странный вид, но, по-моему, она не такая уж вредная. Ладно, поздороваюсь с ней потом.
      — Если она узнает, что я вожу Рауди, то такого навешает тебе про меня на уши. И присматривай за этим поводком.
      — Зачем?
      — Разве ты не знаешь? — Фейс принялась расчесывать длинную шерсть Рауди проволочной щеткой. — Сумку или бумажник она не тронет, а вот хороший выставочный поводок, гребни и все такое прочее обязательно стащит. Это всем известно.
      — Я не знала. Иногда мы вместе занимаемся, но никто ничего такого не говорил. Все всё спокойно оставляют где попало. Ты уверена? Ее что, поймали за руку?