Как следовало истолковать эти перемены? На какое заключение указывали они?

Более глубокое знакомство Джулиана с человеческой натурой, будь тут Джулиан, могло бы найти ключ к тайне. Он мог бы предположить (как это ни было невероятно), что на робость Мерси перед леди Джэнет леди Джэнет отвечала взаимной робостью. Действительно, было так. Женщина, непоколебимое спокойствие которой преодолело дерзость Грэс Розбери в час ее торжества, — женщина, которая отважилась пренебречь всеми последствиями своей решимости оставить без внимания настоящее положение Мерси в доме, струсила в первый раз, когда очутилась лицом к лицу с той самой женщиной, ради которой она столько страдала и для которой пожертвовала так много. Она боялась встречи с Мерси, так же как Мерси боялась встречи с ней. Великолепие ее одежды просто показывало то, что когда другие предлоги откладывать свидание было исчерпаны, был найден предлог заняться продолжительным и изящным туалетом. Даже минуты, потраченные на выговор слуге, служили предлогом отсрочить встречу. Торопливый вход в комнату, притворная шутливость в разговоре и обращении, уклончивые и блуждающие взгляды — все относилось к одной и той же причине. В присутствии других леди Джэнет успешно заставляла умолкнуть протест своей собственной врожденной деликатности и врожденного чувства чести. В присутствии Мерси, которую она любила материнской любовью, — в присутствии Мерси, для которой она унизилась до того, что умышленно скрыла истину, — в ней восстало и упрекало ее все, что было высокого и благородного в ее натуре.

"Что подумает обо мне моя приемная дочь, дитя моей первой и последней материнской любви, теперь, когда я стала сообщницей в обмане, которого она сама стыдится? Как я могу взглянуть ей в лицо, когда я, не колеблясь, из себялюбивого внимания к моему собственному спокойствию, запретила ей откровенно признаться в истине, что обязывало ее сделать ее тонкое чувство долга? "

Вот какие мучительные вопросы были в душе леди Джэнет в то время, как она дружелюбно обнимала Мерси, в то время, как ее пальцы фамильярно поправляли волосы Мерси. От этого, только от этого появилось желание, заставившее ее говорить с явно притворным легкомыслием обо всех предметах, входивших в круг обыкновенного разговора, пока он относился к будущему и полностью оставлял без внимания настоящее и прошедшее.

— Зима здесь нестерпима, — начала леди Джэнет. — Я думала, Грэс, что бы нам лучше теперь сделать.

Мерси вздрогнула. Леди Джэнет назвала ее «Грэс». Леди Джэнет намеренно показывала, будто нисколько не подозревает истины.

— Нет! — продолжала ее сиятельство, притворившись, будто иначе поняла движение Мерси. — Вам не надо идти одеваться. Уже поздно, и я готова вас извинить. Вы приводите меня в смятение, душа моя. Вы дошли до совершенства в простоте. Ах! Я помню, когда у меня также были свои прихоти и фантазии и когда я казалась хороша во всяком платье точно так же, как вы. Довольно об этом. Я уже вам говорила, что думала и составляла планы о том, что вы должны делать. Мы, право, не можем остаться здесь. Сегодня холодно, завтра жарко — что это за климат! А что касается общества, то чего же мы лишимся, если уедем? Теперь общества не существует. Щеголеватая толпа встречается теперь в домах, рвет друг другу платье, наступает друг другу на ноги. Если вам особенно посчастливится, вы посидите на лестнице, поедите теплого мороженого, послушаете пустой разговор на каком-то особенном языке. Вот современное общество. Если б у нас была хорошая опера, стоило бы хоть для этого оставаться в Лондоне. Взгляните на программу на этот сезон, лежащую на столе, очень заманчивую на бумаге и весьма посредственную на сцене. Одни и те же оперы, одни и те же певцы. Каждый год одна и та же глупая публика — словом, самые скучные музыкальные вечера во всей Европе. Нет, чем более я думаю об этом, тем яснее замечаю, что нам предстоит один умный выбор: мы должны ехать за границу. Заставьте поработать вашу хорошенькую головку, выберите север или юг, восток или запад — для меня все равно. Куда нам ехать?

При этом вопросе Мерси быстро взглянула на леди Джэнет.

Леди Джэнет еще быстрее взглянула на программу оперы. Все те же печальные фальшивые предлоги, все та же бесполезная и жестокая отсрочка! Не будучи в состоянии выносить положения, навязываемого ей, Мерси сунула руку в карман своего передника и вынула из него письмо леди Джэнет.

— Ваше сиятельство, простите меня, — начала она слабым, дрожащим голосом, — если я осмелюсь приступить к тягостному разговору. Я едва смею сознаться.

Несмотря на ее намерение говорить прямо, воспоминание о прошлой любви и прошлой доброте одержало верх. Дальше слова замерли на ее губах. Она могла только протянуть письмо.

Леди Джэнет не хотела глядеть на письмо. Леди Джэнет вдруг начала поправлять свои браслеты.

— Я знаю, в чем вы не хотите сознаться, глупое дитя! — воскликнула она. — Вы не смеете сознаться в том, что вам надоел этот скучный дом. Душа моя, я вполне разделяю ваше мнение — мне надоело мое собственное великолепие. Мне ужасно хочется пожить в уютной, маленькой комнатке, чтобы мне прислуживала одна служанка. Я скажу вам, что мы сделаем. Мы прежде всего поедем в Париж. Мой добрый Миглиор, первейший из курьеров, один поедет с нами. Он наймет для нас квартиру в одном из самых уединенных парижских кварталов. Мы попробуем, Грэс, для перемены. Мы будем вести, что называется, «цыганскую жизнь». Я знаю множество писателей, живописцев и актеров в Париже — это самое веселое общество на свете, душа моя, пока не надоест. Мы будем обедать в ресторане, ходить пешком в театр и разъезжать в дрянном наемном экипаже. А когда это начнет становиться однообразным (уж это непременно будет), мы распустим крылышки и полетим в Италию обмануть зиму таким способом. Вот план для вас. Миглиор в Лондоне. Я пошлю за ним сегодня вечером, и мы отправимся завтра.

Мерси сделала новое усилие.

— Я умоляю ваше сиятельство простить меня, — продолжала она, — я хочу сказать нечто серьезное. Я боюсь…

— Понимаю. Вы боитесь переезда через Английский канал и не хотите сознаться в этом. Фи! Переезд продолжается только два часа. Мы запремся в отдельную каюту. Я пошлю тотчас — курьер может быть нанят. Позвоните.

— Леди Джэнет, я должна покориться моей суровой участи. Я не могу надеяться разделять ваши будущее планы…

— Как! Вы боитесь нашей цыганской жизни в Париже? Заметьте, Грэс, я больше всего ненавижу «старую голову на молодых плечах». Я не скажу ничего больше. Позвоните.

— Так не может продолжаться, леди Джэнет! Никакие слова не могут выразить, насколько недостойной вашей доброты чувствую я себя, как я стыжусь..

— Честное слово, душа моя, я, согласна с вами. Вам следует стыдиться в ваши лета, что вы заставляете меня вставать и звонить.

Ее упорство было непоколебимо. Она хотела встать с кушетки, но Мерси оставалось только одно. Она предупредила леди Джэнет и позвонила в колокольчик.

Вошел слуга. Он держал в руке маленький поднос, на котором лежала карточка а возле нее бумага, походившая на распечатанное письмо.

— Вы знаете, где живет мой курьер? — спросила леди Джэнет.

— Знаю, миледи.

— Пошлите к нему верхом конюха. Я тороплюсь. Курьер должен непременно быть здесь завтра утром — чтоб мы поспели к парижскому поезду. Понимаете?

— Понимаю, миледи.

— Что это у вас тут? Ко мне?

— К мисс Розбери, миледи.

С этим ответом слуга подал Мерси карточку и распечатанное письмо.

— Дама ждет в утренней комнате, мисс. Она просит сказать, что у нее есть время и она может подождать, если вы еще не готовы.

Исполнив поручение и поклонившись, слуга ушел.

Мерси прочла имя на карточке. Приехала смотрительница! Мерси посмотрела на письмо. Это был печатный циркуляр, на пустой странице которого написано несколько строк карандашом. Печатные и рукописные строчки прыгали перед ее глазами. Она чувствовала скорее, чем видела, что глаза леди Джэнет смотрят на нее пристально и подозрительно. С приездом смотрительницы настал конец ложным предлогам и жестоким отсрочкам.

— Это ваша приятельница, душа моя?

— Да, леди Джэнет.

— А я знакома с нею?

— Не думаю, леди Джэнет.

— Вы как будто взволнованы. Не привезла ли дурных известий ваша гостья? Не могу ли я сделать что-нибудь для вас?

— Вы можете умножить — неизмеримо умножить — всю вашу прошлую доброту, если только будете иметь со мной терпение и простите меня.

— Иметь с вами терпение и простить вас? Я не понимаю.

— Я постараюсь объясниться. Что ни думали бы вы обо мне, леди Джэнет, ради Бога, не считайте меня неблагодарной.

Леди Джэнет подняла руку, приказывая замолчать.

— Я ненавижу объяснения, — сказала она резко, — никто не должен знать этого лучше вас. Может быть, письмо этой дамы объяснит за вас. Почему вы не посмотрели еще на него?

— Я очень взволнована, как вы сейчас заметили.

— Вы не запрещаете мне узнать, кто ваша гостья?

— Нет, леди Джэнет.

— Если так, дайте мне взглянуть на ее карточку.

Мерси отдала леди Джэнет карточку смотрительницы, так же как отдала телеграмму Орасу.

Леди Джэнет прочла имя на карточке, подумала, решила, что это имя незнакомо ей, — и взглянула на адрес.

«Западный Окружной Приют, на Мельбурнской дороге».

— Эта дама живет в приюте, — сказала она, говоря сама с собой, — и приехала сюда по условию — насколько я помню слова слуги. Странное выбрала она время, если приехала за подпиской.

Она замолчала, брови ее нахмурились, лицо стало суровым. Одно ее слово довело бы разговор до неизбежного конца, но она не хотела сказать это слово. До последней минуты она настойчиво не хотела знать правды. Положив карточку на кушетку возле себя, она указала своим длинным пожелтевшим пальцем на печатный циркуляр, лежавший возле ее собственного письма на коленях Мерси.

— Вы намерены это читать или нет? — спросила она.

Мерси подняла на леди Джэнет глаза, быстро наполнившиеся слезами.

— Могу я просить ваше сиятельство прочесть за меня? — сказала она и подала леди Джэнет письмо смотрительницы.

Это был печатный циркуляр о новом развитии благотворительного отдела в приюте. Жертвователи уведомлялись, что было решено давать убежище и воспитание в заведении (до сих пор назначенное только для падших женщин) осиротелым и бедным детям, найденным на улицах. Вопрос о числе людей, таким образом спасаемых, предоставлялся, разумеется, доброте жертвователей на приют. Содержание каждого ребенка было оценено очень дешево. Список влиятельных особ, которые подписались на эти издержки, и краткое изложение успехов нового дела завершали циркуляр.

Строки, написанные карандашом (рукою смотрительницы), находились на пустой странице.

«Ваше письмо сообщает мне, милая моя, что вам было бы приятно, вспоминая ваше собственное детство, заняться, по возвращении к нам, спасением бедных детей, оставшихся без всякой помощи на свете. Наш циркуляр сообщит вам, что я могу исполнить ваши желания. Цель моей поездки в этот вечер — взять бедного ребенка у вас по соседству — девочку, которая очень нуждается в нашем попечении. Я осмелилась привезти ее с собой, думая, что она может примирить вас с наступающей переменой в вашей жизни. Вы найдете нас обеих ожидающими вас ехать в ваш прежний дом. Я пишу это, а не говорю, так как узнала от слуги, что вы не одна, а я не хочу, будучи незнакома, беспокоить хозяйку дома».

Леди Джэнет прочла строки, написанные карандашом, как читала печатный циркуляр, вслух. Без всяких замечаний положила она письмо туда, куда положила карточку, и, встав со своего места, стояла с минуту в суровом молчании, смотря на Мерси. Внезапную перемену в ней, произведенную письмом, хотя она произошла тихо, страшно было видеть. Нахмуренный лоб, сверкающие глаза, сурово сжатые губы, оскорбленная любовь и оскорбленная гордость смотрели на несчастную женщину и говорили как бы словами: наконец ты пробудила нас.

— Из этого письма видно, — сказала она, — что вы намерены оставить мой дом. На это может быть только одна причина.

— Только таким образом я могу загладить…

— Я вижу другое письмо на ваших коленях. Это мое письмо?

— Ваше.

— Вы его читали?

— Читала.

— Видели вы Ораса Голмкрофта?

— Видела.

— Сказали вы Орасу Голмкрофту…

— О, леди Джэнет!

— Не прерывайте меня. Сказали вы Орасу Голмкрофту то, что мое письмо решительно запрещало вам сообщать ему или кому бы то ни было на свете? Мне не нужно ни уверений, ни извинений. Отвечайте мне сейчас одним словом — да или нет.

Даже эти надменные слова, даже этот безжалостный тон не могли заглушить в сердце Мерси священных воспоминаний о прошлой доброте и прошлой любви. Она упала на колени — ее распростертые руки касались платья леди Джэнет. Леди Джэнет быстро выдернула платье и сурово повторила последние слова:

— Да или нет?

— Да.

Наконец она призналась! Для этого леди Джэнет пошла на свидание с Грэс Розбери, оскорбила Ораса Голмкрофта, унизилась первый раз в жизни до скрытности и сделок с совестью, постыдных для нее, после всего, что она выстрадала и чем пожертвовала, — Мерси стояла перед ней на коленях и признавалась, что не исполнила ее приказаний, попирала ее чувства, бросала ее дом! И кто это сделал? Та самая женщина, которая обманула, которая упорствовала в своем обмане до тех пор, пока ее благодетельница унизила себя до того, что стала ее сообщницей. Тогда, и только тогда она увидела, что священная обязанность предписывает ей сказать правду.

В гордом молчании знатная дама приняла удар, обрушившийся на нее. В гордом молчании повернулась она спиною к своей приемной дочери и пошла к двери.

Мерси обратилась в последний раз к доброму другу, которого она оскорбила, ко второй матери, которую она любила.

— Леди Джэнет! Леди Джэнет! Не оставляйте меня, не говоря ни слова. О, миледи! Постарайтесь пожалеть обо мне немножко. Я возвращаюсь к унизительной жизни — тень моего прежнего бесславия опять падает на меня. Мы никогда больше не встретимся. Хотя я этого не заслужила, пусть мое раскаяние умоляет за меня перед вами. Скажите, что вы прощаете меня!

Леди Джэнет обернулась на пороге двери.

— Я никогда не прощаю неблагодарности, — ответила она. — Отправляйтесь обратно в приют.

Дверь отворилась и затворилась за ней. Мерси опять осталась одна в комнате.

Не прощенная Орасом, не прощенная леди Джэнет! Она поднесла руки к своей пылающей голове — и старалась думать. О, как она жаждала дружелюбного прохладного ночного воздуха! О, как она жаждала убежища приюта! Она могла чувствовать в себе эти грустные желания: думать она не могла.

Она позвонила — и тотчас отступила назад. Имеет ли она право позволять себе это? Ей следовало подумать об этом прежде, чем она позвонила. Привычка — одна привычка. Сколько сотен раз звонила она в колокольчик в мэбльторнском доме!

Вошел слуга. Мерси изумила его — она заговорила с ним робко, она даже извинилась, что побеспокоила его.

— Мне жаль, что я потревожила вас. Вы потрудитесь сказать этой даме, что я готова?

— Подождите, — раздался голос позади них, — пока я опять не позвоню.

Мерси оглянулась с изумлением. Джулиан вошел в библиотеку через дверь из столовой.