Новая Магдалина

О! Шепнула она себе, думая о том, на что она решилась, что я сделала? Что я сделала?

Она отошла от окна с неясным намерением сейчас же пойти за Голмкрофтом и вернуть его. Когда она повернулась к постели, то очутилась лицом к лицу с Игнациусом Вецелем. Он подходил к ней с белым носовым платком, тем носовым платком, который она дала Грэс — и который теперь он держал в руках.

— Я нашел это в ее кармане, — сказал он, — тут написано ее имя. Она, должно быть, ваша соотечественница.

Доктор с некоторым затруднением прочитал метку на платке.

— Ее имя — Мерси Мерик.

Его губы сказали это — не ее! Он дал ей это имя.

— Мерси Мерик, английское имя, — продолжал Игнациус Вецель, пристально глядя на нее. — Не так ли?

Влияние на ее мысли прошлых воспоминаний о Джулиане Грэе начали ослабевать. Один настоящий настоятельный вопрос теперь занял главное место в ее мыслях. Поправит ли она ошибку немца? Настало время — говорить и объявить свою личность или молчать и совершить обман.

Орас Голмкрофт опять вошел в комнату в ту минуту, когда пристальные глаза доктора Вецеля все еще были устремлены на нее в ожидании ее ответа.

— Я не преувеличил моего влияния, — сказал Голмкрофт, указывая на маленькую бумажку, которую он держал в руке. — Вот пропуск. Есть у вас перо и чернила? Я должен заполнить бланки.

Мерси указала на письменные принадлежности на столе. Орас сел и обмакнул перо в чернила.

— Пожалуйста, не думайте, чтобы я хотел вмешаться в ваши дела, — сказал он. — Я вынужден задать вам два простых вопроса. Как ваше имя?

Внезапный трепет овладел ею. Она прислонилась к спинке постели. Вся ее будущая жизнь зависела от этого ответа. Она была неспособна произнести слово.

Игнациус Вецель опять оказал ей услугу. Его ворчливый голос нарушил молчание именно в надлежащее время. Он упорно держал носовой платок перед глазами Мерси. Он упрямо повторил:

— Мерси Мерик английское имя, не так ли?

Орас Голмкрофт поднял глаза от стола.

— Мерси Мерик? — спросил он. — Кто это Мерси Мерик?

Доктор Вецель указал на труп, лежавший на постели.

— Я нашел это имя на носовом платке, — сказал он. — Эта дама не проявила даже любопытства взглянуть на имя своей соотечественницы.

Он сделал этот насмешливый намек на Мерси тоном полным подозрительности и одарил взглядом, который выражал явное презрение. Ее запальчивый характер тотчас заставил рассердиться на невежливость, предметом которой она была. Минутное раздражение — так часто самые безобидные причины толкают на самые серьезные человеческие поступки — заставило ее выбрать путь, по которому она должна идти. Мерси презрительно повернулась спиной к грубому старику и оставила его в той обманчивой уверенности в том, что он узнал имя покойницы.

Орас вернулся к своему занятию заполнять бланки.

— Извините меня, что я настаиваю на вопросе, — сказал он. — Вы знаете, какова немецкая аккуратность. Как ваше имя?

Она отвечала ему беззаботно, доверчиво, почти не сознавая, что она делает.

— Грэс Розбери, — назвалась она.

Только что слова эти сорвались с ее губ, как она отдала бы все на свете, чтобы вернуть их.

— Мисс? — спросил Орас, улыбаясь.

Она могла ответить ему только наклонением головы.

Он написал: «Мисс Грэс Розбери», подумал с минуту, а потом прибавил вопросительно: "Возвращающаяся к своим друзьям в Англию? ".

К ее друзьям в Англию! Сердце Мерси замерло, она молча опять ответила наклоном головы. Он написал эти слова после имени и опрокинул песочницу на еще не просохшие чернила.

— Этого довольно, — сказал он, вставая и подавая пропуск Мерси, — я проведу вас сам через боевые порядки и устрою, чтобы вас отправили по железной дороге. Где ваши вещи?

Мерси указала на дверь дома.

— В сарае, на дворе, — ответила она. — У меня вещей немного, я могу все сделать сама, если часовой пропустит меня через кухню.

Орас указал на бумагу, которую держал в руке.

— Вы можете идти теперь куда хотите, — сказал он. — Где мне вас подождать, здесь или на дворе?

Мерси недоверчиво взглянула на Игнациуса Вецеля. Он продолжал свой нескончаемый осмотр трупа на постели. Если она оставит его одного с Голмкрофтом, нельзя узнать, что этот ненавистный старик скажет о ней. Она ответила:

— Подождите меня на улице. Пожалуйста.

Часовой отдал честь и отступил при виде пропуска. Все французские пленные были уже перевезены. В кухне оставалось только человек шесть немцев, почти все они спали. Мерси взяла одежду мисс Розбери из угла, в котором она была повешена сушиться, и пошла к сараю, грубой деревянной постройке, пристроенной к стене домика. У передней двери она встретила второго часового и во второй раз показала свой пропуск. Она спросила этого солдата, понимает ли он по-французски. Тот ответил, что немного понимает. Мерси дала ему денег и сказала:

— Я буду укладывать мои вещи в сарае. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мне никто на помешал.

Часовой поклонился в знак того, что он понял. Мерси исчезла в темном сарае.

Оставшись один с доктором Вецелем, Орас приметил, что странный старик все еще стоит, внимательно склонившись над англичанкой, убитой осколком гранаты.

— Разве есть что-нибудь замечательное, — спросил он, — в смерти этой несчастной женщины?

— Ничего такого, о чем стоило бы писать в газетах, — возразил доктор, продолжая свои исследования внимательнее прежнего.

— Интересно для доктора? — сказал Орас.

— Да. Интересно для доктора, — последовал грубый ответ. Орас добродушно принял намек, заключавшийся в этих словах. Он вышел из комнаты в дверь, ведущую на двор, и ждал очаровательную англичанку, как ему было велено, на улице.

Оставшись один, Игнациус Вецель, осторожно осмотревшись вокруг, расстегнул верхнюю часть платья Грэс и приложил свою левую руку к ее сердцу. Вынув из кармана жилета другой рукой небольшой стальной инструмент, он старательно приложил его к ране — приподнял часть разбитой и прижатой кости черепа и ждал результата.

— Ага! — закричал он, обращаясь с дикой веселостью к бесчувственному существу, лежавшему перед ним, — француз говорит, что ты умерла, милочка, он говорит? Француз осел!

Он приподнял голову и позвал с кухни:

— Макс!

Сонный молодой немец в переднике от подбородка до ног отдернул занавесь и застыл ожидая приказаний.

— Принеси мне мой черный мешок, — сказал Игнациус Вецель.

Отдав это приказание, он весело потер руки и отряхнулся как собака.

— Теперь я совершенно счастлив, — закаркал странный старик, косясь на постель своими свирепыми глазами.

— Моя милая умершая англичанка, я отдал бы все деньги, какие у меня есть, только бы не пропустить этой встречи с тобою. А! Проклятый французский шарлатан, ты называешь это смертью, называешь? А я называю это приостановленным движением дыхания от сдавливания мозга!

Макс подошел с черным мешком.

Игнациус Вецель выбрал два страшных инструмента, блестящие и новые, и прижал их к своей груди.

— Сынишки мои, — сказал он нежно, точно будто это были его дети, — мои милые сынишки, принимайтесь за работу!

Он повернулся к своему помощнику.

— Помнишь сражение при Сольферино [2], Макс, и австрийского солдата, которому я сделал операцию на голове?

Сонные глаза помощника раскрылись широко, он, очевидно, заинтересовался.

— Помню, — сказал он, — я подержу свечу.

Доктор подошел к кровати.

— Я недоволен результатом операции при Сольферино, — сказал он, — с тех самых пор мне хотелось попробовать опять. Правда, я спас жизнь этого человека, но мне не удалось возвратить ему рассудок. Должно быть, операция была сделана не так, или в человеке оказалось что-нибудь неладное. Что бы то ни было, а он будет жить и умрет сумасшедшим. Посмотри, Макс, на эту милую молодую девицу, лежащую на постели. Она доставляет мне именно то, чего мне было нужно, теперь повторяется опять случай при Сольферино. Ты опять будешь держать свечу, мой добрый мальчик, стой здесь и смотри во все глаза. Я попытаюсь, не могу ли на этот раз спасти и жизнь и рассудок.

Он снял манжетки со своих рукавов и начал операцию. Когда его страшный инструмент дотронулся до головы Грэс, раздался голос часового у ближайшего форпоста, произносивший то слово по-немецки, которое позволяло Мерси сделать первый шаг на пути в Англию.

— Пропустите англичанку!

Операция продолжалась. Голос часового на следующем посту был слышен еще слабее, но произнес в свою очередь:

— Пропустите англичанку!

Операция закончилась. Игнациус Вецель поднял свою руку в знак молчания и приложился ухом к устам больной.

Первое слабое дыхание возвращающейся жизни затрепетало на губах Грэс Розбери и коснулось морщинистой щеки старика.

— Ага! — закричал он. — Добрая девушка! Ты дышишь — ты живешь!

Когда он это сказал, голос часового на последнем посту немецкой линии (чуть слышный вдали) произнес в последний раз:

— Пропустите англичанку!

ВТОРАЯ СЦЕНА — Мэбльторнский дом

ВСТУПЛЕНИЕ

Место действия — Англия Бремя действия — зима. Год тысяча восемьсот семидесятый.

Действующие лица: ДЖУЛИАН ГРЭЙ, ОРАС ГОЛМКРОФТ, ЛЕДИ ДЖЭНЕТ РОЙ, ГРЭС РОЗБЕРИ и МЕРСИ МЕРИК.

Глава VI

КОМПАНЬОНКА ЛЕДИ ДЖЭНЕТ

Великолепный зимний день. Небо ясное, сильный мороз. Водоемы покрыты льдом, много катающихся на коньках.

Столовая в старинном отеле, называемом Мэбльторнский дом и находящемся в лондонском предместье Кенсингтон, известна среди художников и других представителей искусства своей деревянной резьбой итальянской работы, покрывающей стены с трех сторон. На четвертой стороне, как дань современной моде, вносит в общую картину разнообразие и красоту прекрасная оранжерея, служащая входом в комнату через зимний сад, полный редких растений и цветов. С правой стороны, если вы стоите перед оранжереей, однообразие деревянной стены смягчается дверью оригинального фасона из старинной деревянной мозаики, ведущей в библиотеку, а оттуда, через большую переднюю, в другие приемные комнаты. Точно такая же дверь с левой стороны ведет в бильярдную, в курительную комнату возле бильярдной и в маленькую переднюю возле черного входа. С левой стороны также находятся большой камин с мраморной доской в вычурном стиле, господствовавшем восемьдесят лет тому назад. Для глаз ученого человека столовая, с ее современной мебелью и оранжереей, с ее старинными стенами и дверьми, с ее высоким камином (не очень старым, но и не очень новым) представляет поразительную смесь работы декораторов совершенно различных школ. Для глаз несведущего единственный результат осмотра дома производит впечатление полнейшей роскоши и комфорта, соединенных в самой изысканной комбинации и развитых в высшей степени.

На часах в описываемый день только что пробило два. Стол был накрыт для завтрака.

За столом сидели трое. Во-первых, леди Джэнет Рой. Во-вторых, молодая девушка, ее чтица и компаньонка. В — третьих, гость, уже появлявшийся на этих страницах под именем Ораса Голмкрофта, находившегося при немецкой армии в должности корреспондента английской газеты.

Леди Джэнет Рой не требует большой рекомендации. Всем, имеющим хоть малейшее притязание на знание лондонского общества, известна леди Джэнет Рой.

Кто не слышал о ее старинных кружевах и ее бесценных рубинах? Кто не любовался ее величественной фигурой, ее великолепно причесанными роскошными волосами, ее чудными черными глазами, которые еще сохраняют блеск молодости, хотя впервые увидели свет семьдесят лет тому назад? Кто не чувствовал очарования ее откровенного, непринужденного разговора, ее неистощимой энергии, ее добродушной, любезной общительности? Где тот современный затворник, который если не знаком коротко, то, по крайней мере, понаслышке, с оригинальной новизной и чувством юмора ее суждений, с ее великодушной поддержкой всяких начинающих талантов, всяких званий, и высоких и низких, с ее благотворительностью, не делающей различия между своими и чужими, с ее большим снисхождением к окружающим, которого не может смутить никакая неблагодарность, не может обмануть никакое раболепство? Все знают о славной старушке, о бездетной вдове давно забытого лорда. Все знают леди Джэнет Рой.

Но кто знает красивую молодую женщину, сидящую по правую ее руку, которая почти не дотрагивается до завтрака? Никто не знает ее коротко.

Она очень мило одета в серое поплиновое платье, обшитое серым бархатом, с темно-красным бантом у шеи. Она почти так же высока и стройна, как леди Джэнет, грациозна, с тонким станом, который не всегда можно увидеть у женщин выше среднего роста. Чувствовалось какое-то врожденное величие в поворотах головы и в выражении огромных грустных серых глаз. Люди, которые верят в то, что внешность может говорить о происхождении, были готовы угадать в ней также знатную даму. Ах! Она всего-навсего компаньонка и чтица леди Джэнет. Голова ее, увенчанная прелестными светло-каштановыми волосами, всякий раз наклоняется с вниманием и уважением, когда леди Джэнет начинала говорить. Ее красивые и нежные руки легко и быстро помогали исполнять малейшие желания леди Джэнет. Старушка просто и доброжелательно разговаривает с нею, как с приемной дочерью. Но прелестная компаньонка всегда сдержанно выражает свою признательность леди Джэнет. Улыбка прелестной компаньонки всегда грустна, даже когда она отвечает на искренний смех леди Джэнет. Не кроется ли что-нибудь неприятное под этой сдержанностью? Не страдает ли она душой? Не страдает ли она телом? Что происходит с ней?

Ее терзает тайное угрызение. Это деликатное и прелестное создание испытывает страдания от постоянных упреков совести.

Для хозяйки этого дома, для всех, кто живет или бывает в нем, она известна как Грэс Розбери, сирота и родственница по мужу леди Джэнет Рой. Для себя одной известна она как отверженница лондонских улиц, как обитательница лондонского приюта, пропащая женщина, воровски вернувшаяся после напрасных попыток проложить себе путь к домашнему крову и к честному имени. Вот она сидит под тяжелым прессом своей страшной тайны, скрывающаяся под чужой личностью и занявшая чужое место. Мерси Мерик стоило только осмелиться, чтобы стать Грэс Розбери, если бы она захотела. Она осмелилась, и уже почти четыре месяца она всем известна как Грэс Розбери.

В эту минуту, когда леди Джэнет разговаривает с Орасом Голмкрофтом, что-то в беседе между ними заставило ее подумать о том дне, когда она сделала первый гибельный шаг, который довел ее до обмана.

Как изумительно легко было выдать себя за другую! При первом взгляде леди Джэнет поддалась очарованию этого благородного и интересного лица. Никакой не было надобности представлять украденное письмо, никакой не было надобности повторять приготовленный рассказ. Старушка отложила письмо, не распечатав его, и остановила рассказ на первых же словах:

— Ваше лицо рекомендует вас, душа моя, ваш отец ничего не может сказать за вас такого, чего бы вы не сказали уже сами.

Эти приветливые слова с самого начала утвердили ее фальшивую личность. Благодаря своей опытности, благодаря дневнику о событиях в Риме, на вопросы об ее жизни в Канаде, о болезни полковника Розбери у нее были готовы ответы, которые (даже если бы подозрение существовало) обезоружили бы леди Джэнет тотчас. Между тем пока настоящая Грэс медленно и мучительно возвращалась к жизни на постели в немецком госпитале, ложная Грэс была представлена друзьям леди Джэнет как родственница по мужу хозяйки Мэбльторнского дома. С того времени ничего не случилось такого, что возбудило бы в ней малейшее подозрение в том, что Грэс Розбери не умерла и не похоронена. Она знала, как знали теперь все, что она могла бы прожить всю жизнь совершенно спокойно (если совесть позволит ей) в уважении, в отличии, в любви, в том положении, которое она заняла незаконно.

Грэс вдруг встала из-за стола. Главное ее усилие в жизни было стараться освободиться от воспоминаний, постоянно преследовавших ее. Ее воспоминание было самым худшим врагом, единственной возможностью избавиться от этого была перемена занятий и перемена места.

— Могу я пойти в оранжерею, леди Джэнет? — спросила она.

— Конечно, душа моя.

Она наклонила голову к своей покровительнице, посмотрела минуту с участием и нежностью на Ораса Голмкрофта и, медленно пройдя через комнату, вошла в зимний сад. Глаза Ораса следили за нею, пока она была на виду, с непонятным, противоречивым выражением восторга и неодобрения. Когда она скрылась из вида, восторг во взгляде исчез, а неодобрение осталось. Лицо молодого человека нахмурилось, он сидел молча, с вилкою в руке, рассеянно доедая остатки кушанья на своей тарелке.

— Возьмите французского пирога, Орас, — сказала леди Джэнет.

— Нет, благодарю.

— Тогда еще цыпленка?

— Не хочу больше цыпленка.

— Неужели ничего на столе вас не заинтересует?

— Я выпью еще вина, если вы позволите.

Он налил в рюмку (в пятый или шестой раз) бордоского и с угрюмым видом опорожнил ее разом. Блестящие глаза леди Джэнет наблюдали за ним с пристальным вниманием, находчивая на язык леди Джэнет высказала по обыкновению непринужденно все, что происходило в ее душе в то время.

— Кенсингтонский воздух, кажется, не годится для вас, мой юный друг, — сказала она. — Чем дольше вы у меня гостите, тем чаще наполняете вашу рюмку и опорожняете вашу сигарницу. Это дурные приметы в молодом человеке. Вы приехали сюда, страдая от раны. На вашем месте я не подвергала бы себя опасности быть застреленным только для того, чтобы описать сражение в газете. Я полагаю, вкусы бывают разные. Не больны ли вы? Не мучает ли вас рана?

— Нисколько.

— Вы не в духе?

Орас Голмкрофт выронил вилку, облокотился о стол и ответил:

— Страшно.

Даже большая терпимость леди Джэнет имела свои границы. Она прощала обиды всякого рода, кроме нарушения хороших манер. Она схватила ближайшее оружие наказания, находившиееся у нее под рукой, столовую ложку, и довольно чувствительно постучала ею по руке молодого человека.

— Вы сидите за моим столом, а не в клубе, — сказала старушка. — Поднимите вашу голову, не смотрите на вашу вилку, посмотрите на меня. Я никому не позволяю быть не в духе в моем доме. Я считаю, что это плохо отражается на мне. Если наша спокойная жизнь не нравится вам, скажите прямо и поищите себе что-нибудь другое. Я полагаю, вы можете найти себе занятие, если захотите поискать его. Перестаньте улыбаться. Я не желаю видеть ваши зубы — я желаю получить ответ.

Орас согласился с мнением старой леди о том, что занятие можно найти. Он заметил, что война между Францией и Германией еще продолжается, и газета опять предлагала ему стать ее корреспондентом.

— Не говорите о газетах и о войне! — вскричала леди Джэнет, охваченная внезапной вспышкой гнева, который на этот раз был гневом искренним. — Терпеть не могу я эти газеты. Не позволю я ни одной газете войти в этот дом. Им я приписываю всю вину за кровь, пролитую между Францией и Германией.

Орас с изумлением вытаращил глаза. Старушка, очевидно, говорила серьезно.

— Что вы хотите сказать? — спросил он. — Разве газеты виноваты в этой войне?

— Полностью, — ответила леди Джэнет. — Как вы не понимаете, в каком веке мы живем! Разве кто-нибудь делает что-нибудь в нынешнее время (включая и войну), чтобы не захотеть увидеть это в газетах? Я подписываюсь на какое-нибудь благотворительное дело; тебе дается аттестат; он говорит проповедь; мы терпим обиды; вы делаете открытие; они едут в церковь и венчаются. И я, ты, он, мы, вы, они, все желают одного и того же — желают видеть это в газетах. Составляют ли короли, солдаты, дипломаты исключение в общем правиле человечества? Нет! Говорю вам серьезно, если бы европейские газеты заодно решили не обращать ни малейшего внимания на своих страницах на войну между Францией и Германией, я твердо убеждена, что война давным-давно окончилась бы из-за недостатка поощрения. Пусть перо перестанет объявлять о шпаге, и я первая предвижу результат. Не будет объявлений — не будет и войны.

— Ваши взгляды имеют достоинство новизны, — сказал Орас.

— Вы, может быть, желаете видеть их в газетах?

Леди Джэнет победила своего молодого друга его же собственным оружием.

— Ведь я живу в последней половине девятнадцатого столетия, — сказала она. — Вы говорите о газетах. Напечатайте самым крупным шрифтом, Орас, если вы любите меня!

Орас переменил тему разговора.

— Вы меня браните за то, что я не в духе, — сказал он, — и, кажется, думаете, будто это оттого, что мне надоела спокойная жизнь в Мэбльторнском доме. Она мне вовсе не надоела, леди Джэнет.

Он посмотрел на оранжерею, лицо его опять нахмурилось.

— Дело в том, — продолжал он, — что я недоволен Грэс Розбери.

— Что сделала Грэс?

— Она настаивает на продолжении нашей помолвки. Ничем не убедишь ее назначить день нашей свадьбы.

Это была правда. Мерси имела сумасбродство выслушать его признание и сама полюбила его. Но Мерси была не до такой степени подла, чтобы обвенчаться с ним под чужим именем. Прошло три или четыре месяца после того, как Орас приехал с войны домой раненый и нашел прелестную англичанку, которой он услужил во Франции, поселившуюся в Мэбльторнском доме. Приглашенный погостить у леди Джэнет (будучи в школе, он проводил праздники в доме леди Джэнет) — он проводил свободное время в дни выздоровления с утра до вечера в обществе Мерси. Впечатление, вначале произведенное на него во французском домике, скоро перешло в любовь. Не прошло и месяца, Орас объяснился и узнал, что его выслушали охотно. С той минуты вопрос состоял только в том, чтобы настойчиво и решительно добиться своей цели. Помолвка была скреплена очень неохотно со стороны невесты, и всякие дальнейшие успехи сватовства Ораса Голмкрофта окончились. Как он ни старался, ему не удавалось уговорить свою невесту назначить день свадьбы. Никаких препятствий не было. У нее не было близких родственников, с которыми ей надо было бы советоваться. Как родственницу по мужу леди Джэнет, мать и отец Ораса готовы были принять ее со всеми должными почестями новому члену семьи. Никакие денежные соображения не делали необходимым в этом случае ждать более благоприятного времени. Орас был единственный сын и получил в наследство поместье отца с большим доходом. С обеих сторон ничто не мешало молодым людям обвенчаться тотчас по изготовлении брачного контракта. А между тем, по-видимому, предстояла продолжительная помолвка без всякой основательной причины, кроме непонятной настойчивости невесты не давать объяснения этой задержке.

— Не можете ли вы объяснить поведение Грэс? — спросила леди Джэнет.

Ее обращение переменилось, когда она задавала этот вопрос. Она глядела и говорила как женщина, находящаяся в недоумении и раздосадованная.

— Мне не хочется признаться, — сказал Орас, — но мне кажется, что у нее есть какая-то причина откладывать нашу свадьбу, которую она не хочет сказать ни вам, ни мне.

Леди Джэнет вздрогнула.

— Что заставляет вас думать так? — спросила она.

— Я раза два заставал ее в слезах. Время от времени, иногда, когда она разговаривает совершенно весело, она вдруг изменяется в лице, становится молчалива и уныла. Вот сейчас, когда она встала из-за стола (разве вы не обратили внимание?), она посмотрела на меня очень странно — точно ей жаль меня. Что значит все это?

Ответ Ораса, вместо того чтобы увеличить беспокойство леди Джэнет, как будто облегчил его. Он не приметил ничего такого, что бы не приметила она сама.

— Глупый мальчик! — сказала она. — Причина довольно ясна. Грэс была нездорова уже некоторое время. Доктора предписали ей перемену климата. Я увезу ее отсюда.

— Было бы гораздо ближе к цели, — сказал Орас, — если бы я увез ее. Она, может быть, согласится, если вы употребите ваше влияние. Могу ли я попросить вас уговорить ее? Моя мать и сестры писали ей, но это не произвело никакого действия. Сделайте мне величайшее одолжение, поговорите с ней сегодня.

Он замолчал и, взяв руку леди Джэнет, с умоляющим видом пожал ее.

— Вы всегда были так добры ко мне! — сказал он нежно и опять пожал ее руку.

Старушка посмотрела на него. Невозможно было оспаривать, что в лице Ораса Голмкрофта была такая привлекательность, что на него стоило смотреть. Многие женщины могли бы позавидовать его чистому цвету лица, его блестящим голубым глазам и теплому, янтарному оттенку светлых саксонских волос. Мужчины, особенно те, которые обладали искусством наблюдать физиономии, могли бы приметить в очерке лба и в линиях верхней губы признаки, показывающие недостаток обширности в нравственной натуре — душу, легко доступную сильным предубеждениям и упорно поддерживающую эти предубеждения наперекор самой очевидности. Для наблюдательности женщин эти отдаленные недостатки лежали слишком низко под поверхностью для того, чтобы быть очевидными. Он очаровывал женщин в основном своей привлекательной внешностью и любезным, деликатным обращением. Для леди Джэнет он был мил не только по своим собственным достоинствам, но и по старым воспоминаниям, которые соединялись с ним. Отец его был одним из ее многочисленных поклонников в ее молодости. Обстоятельства разлучили их. Брак ее с другим был бездетным. В прошлое время, когда мальчик приходил к ней из школы, она тайно лелеяла фантазию (слишком нелепую, чтобы ее можно было сообщить кому бы то ни было), что ему следовало быть ее сыном, и он мог бы быть ее сыном, если бы она вышла за его отца.

Она очаровательно улыбнулась. Как ни была стара, она уступила, как уступила бы его мать, когда молодой человек взял ее за руку и умолял заинтересоваться его браком.

— Неужели я должна говорить с Грэс? — спросила она по-дружески, с простотой, вовсе не показывающей хозяйку Мэбльторнского дома.

Орас увидел, что он достиг цели. Он вскочил, глаза его нетерпеливо обратились к оранжерее, его красивое лицо сияло надеждой. Леди Джэнет (с мыслями, наполненными его отцом) бросила на него украдкой последние взгляд, вздохнула, подумав об исчезнувших днях, и опомнилась.

— Ступайте в курительную комнату, — сказала она, подтолкнув его к двери. — Прочь отсюда! Предавайтесь любимому пороку девятнадцатого столетия.

Орас пытался выразить свою признательность.

— Ступайте и курите! — вот все, что она сказала, тонкая его вон. — Ступайте и курите!

Оставшись одна, леди Джэнет прошлась по комнате соображая.

Неудовольствие Ораса не было необоснованным. Действительно, не было предлога для задержки, на которую он жаловался. Точно ли молодая девушка имела особенную причину медлить, или она тревожилась оттого, что сама еще не разобралась в своих чувствах, во всяком случае необходимо было, наконец, разрешить рано или поздно вопрос о свадьбе. Затруднение состояло в том, как начать этот разговор, не обидев Грэс.

«Я не понимаю молодых женщин настоящего поколения, — думала леди Джэнет, — в мое время, когда мы любили мужчину, мы готовы были обвенчаться с ним хоть сию минуту. А это век прогресса! Им следовало бы еще скорее быть готовыми».

Дойдя с помощью своих собственных выводов до этого заключения, она решилась попробовать, что может сделать ее влияние, и положиться на вдохновение минуты.

— Грэс! — позвала она, подходя к двери оранжереи.

Высокая, стройная фигура в сером платье приблизилась, отделяясь от зелени деревьев зимнего сада.

— Ваше сиятельство звали меня?

— Да, я хочу говорить с вами. Подойдите сюда и сядьте возле меня.

С этими словами леди Джэнет пошла к дивану и усадила свою компаньонку возле себя.

Глава VII

ЧЕЛОВЕК ПРИБЛИЖАЕТСЯ

— Вы очень бледны, дитя мое.

Мерси уныло вздохнула.

— Я нездорова, — ответила она. — Малейший шум пугает меня. Я устаю, даже если только пройду через комнату.

Леди Джэнет ласково потрепала ее по плечу.

— Мы должны попробовать, не поможет ли вам перемена климата. Куда нам поехать — за границу или к морю?

— Ваше сиятельство очень добры ко мне.

— С вами невозможно быть иначе.

Мерси вздрогнула. Очаровательный румянец залил ее бледное лицо.

— О! — воскликнула она с пылкостью, — повторите это опять!

— Повторить опять? — переспросила леди Джэнет с изумлением.

— Да! Не считайте меня самонадеянной, только считайте меня тщеславной. Мне хочется слышать как можно чаще, что вы привыкли любить меня. Действительно ли вам приятно иметь меня в доме? Действительно ли я всегда хорошо вела себя с тех пор, как я у вас живу?

(Единственное извинение в том, что она выдала себя за другую, если извинение быть могло, заключалось в утвердительном ответе на эти вопросы. Конечно, сказать о ложной Грэс, что настоящая Грэс не могла быть достойнее сделанного ей приема, если бы настоящая Грэс была принята в Мэбльторнском доме, значило что-нибудь.) Леди Джэнет отчасти тронула, отчасти насмешила необыкновенная серьезность вопроса, поставленного перед ней.

— Хорошо ли вы себя вели? — повторила она. — Душа моя, вы говорите как ребенок!

Она ласково положила руку на руку Мерси и продолжала более серьезным тоном:

— Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне. Я думаю, что вряд ли могла любить вас больше, если бы вы были моя родная дочь.

Мерси вдруг отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Леди Джэнет, все еще держа ее за руку, почувствовала, что она дрожит.

— Что с вами, — спросила она по-своему, резко и прямо.

— Я только очень признательна вашему сиятельству — вот и все.

Слова были сказаны слабым, прерывистым голосом. Лицо Грэс было повернуто в сторону, чтобы леди Джэнет не видела его.

«Чем мои слова вызвали это? — удивлялась мысленно старушка. — В нормальном ли расположении духа она сегодня? Если так, то теперь пора замолвить слово за Ораса».