Эмералд была первой в списке громких имен, приглашенных для участия в сериале «Америка». Ей предстояло сыграть Эвелин Александер Макфадден, женщину-лидера, сексуальную красавицу, владелицу отеля в маленьком приграничном городке на Среднем Западе. Но у Берта Хогарта возникли трудности с выбором актера на главную мужскую роль. Он сделал предложения самым известным английским актерам, но безуспешно.
      Телекомпания горела желанием запустить сериал в производство в начале июля с тем, чтобы он мог выйти в эфир в октябре 1986 года. «Америка» должна была составить конкуренцию до сих пор непобедимой «Саге», которая вот уже четыре года лидировала по своему рейтингу.
      Продюсеры «Америки» были единодушны в том, что соревнование между Эмералд Барримор и Хлоей Кэррьер подогреет зрительский интерес к картине. К тому же на вторую главную женскую роль они умышленно пригласили Пандору Кинг, с которой недавно так грубо обошлись в «Саге».
      Оставалась лишь одна проблема – найти сильного главного героя, англичанина, который мог бы сыграть в паре с Эмералд и которого не затмила бы ее звездная слава. Отказались сэр Джоффрей Фэннел, Пиерс Броснан, Роджер Мур и Майкл Кейн. На роль Малькольма Макфаддена требовался актер от сорока до пятидесяти лет, который мог бы воплотить образ мужественного, твердого, волевого мужа Эвелин. Он должен был быть сильным, сексуальным, остроумным, уметь скакать верхом, владеть навыками борьбы, быть в прекрасной физической форме.
      Оставалось десять дней до начала съемок, а продюсеры, побеседовав и отсняв пробы с десятком актеров, просмотрев сотни миль видеопленок, так ни на ком и не остановили свой выбор. Начало съемок было назначено сразу же после празднования Дня Независимости. И хотя четвертое июля и было днем «Америки», но исполнителя главной мужской роли не подыскали и к этой праздничной дате.
 
      Джош, весь в поту, лежал в постели. Пульс, о существовании которого он раньше и не подозревал, бешено стучал где-то в черепе, язык напоминал кусок гнилого мяса. Телефон разрывался от звонков, все время прерывая его сон, – или, может быть, это вовсе не сон, а ночной кошмар?
      Он и Хлоя – вновь молодые. Влюбленные. Дети шестидесятых, бредущие по Кингз-роуд, заливающиеся звонким смехом, словно подростки. Хлоя всегда снилась ему в море смеха. Она и в жизни много смеялась, и Джошу было интересно, осталась ли она и сейчас такой же веселой. Интересно, счастлива ли она с Филиппом.
      Во сне он так крепко прижимал ее к себе, что даже чувствовал, как упирается в ее бедро его возбужденный член. Потом какие-то люди обступили их, оттащили Хлою, и выражение радости на ее лице сменилось страхом. «Хлоя, Хлоя», – пытался он позвать, но язык не слушался. «Джош!» – закричала она, когда чьи-то похотливые руки начали блуждать по ее телу и волосам, разрывая в клочья ее одежду. Истеричные голоса стали выкрикивать ее имя: «Хлоя! Хлоя! Миранда! Миранда! Мы любим тебя! Мы любим тебя!» Какие-то безликие поклонники оттолкнули Джоша. Он оступился и упал на мостовую, наблюдая, как толпа уже обступила Хлою, как сдирали с нее одежду, мяли ее тело, впивались в нее ногтями и зубами, навалившись на нее, пока она лежала, истекая кровью, на мостовой. Она звала на помощь, но Джош не мог двинуться.
      Сон продолжался, и Джош опять видел Хлою; распластанную на земле. Поклонники ползали по ней, как муравьи, они целовали, кусали, царапали ее тело, cocaли во всех местах, а она лишь в ужасе кричала. Он не мог остановить их. «Пошел вон, дед, – заорал на него панк с зелеными волосами, который уже был готов овладеть Хлоей. – Убирайся, или я сейчас запихну эту штуку в твою задницу». Он зверски ударил Джоша, и тот упал, ударившись о стену, беспомощно наблюдая, как терзали его Хлою.
      Джош проснулся, выкрикивая ее имя. В конце концов он расслышал телефонные звонки, которые разносились по дому, словно эхо Хлоиных криков.
      – Что? Кто это? – грубо рявкнул он в трубку.
      Срочно нужно было смочить чем-то горло. Голос на другом конце трубки звучал дружелюбно.
      – Джош, милый мальчик, это Джаспер Свэнсон, Как ты?
      – Отлично, отлично, просто великолепно, Джаспер. А ты как? – Джош поднес полупустой стакан с вином к потрескавшимся губам и с наслаждением почувствовал, как разливается жидкость по запекшемуся языку. – Что случилось, Джаспер?
      – Видишь ли, дорогой, не знаю, заинтересует ли тебя это, ведь твои гастроли, насколько мне известно, проходят настолько успешно…
      Гнусный лжец, подумал Джош. Весь мир знает, что такое его гастроли, какое это дерьмо. Что этот старый шут ходит вокруг да около?
      – Не то чтобы очень хорошо, Джаспер. – Джошу не хотелось скрывать правду. – Я имею в виду, что если бы подвернулось что-нибудь другое, я бы не возражал.
      – В том-то все и дело, милый мальчик, иначе бы я не позвонил тебе в такой ранний час. Ты что-нибудь слышал о книге «Америка: ранние годы»?
      – Да, конечно, кто же не слышал? – Джош сел в кровати, безумно хотелось курить. Пепельница была полна окурков, рядом валялась пустая пачка.
      – Ты знаешь, собираются ставить грандиозный сериал по этой книге. Думаю, мне удалось убедить всех, что ты бы подошел на роль Малькольма Макфаддена – партнера Эмералд Барримор. Ну как, интересует тебя это, старик?
      Возникла пауза – Джош переваривал услышанное.
      – Алло, алло, Джош? Ты здесь? – У Джаспера время – деньги, и он начал проявлять нетерпение.
      Он был великим агентом и знал себе цену. Говорили, что он мог бы продать Ватикан папе римскому.
      – Да, да, я здесь. – Джош закурил один из окурков. Дым немного развеял дурман в голове. – Это же мыльная опера, так ведь?
      – Да, пожалуй, можно и так сказать, но это очень престижный сериал. Режиссером будет Берт Хогарт, а он один из самых известных режиссеров Голливуда, ну и, конечно, Эмералд Барримор, звезда.
      – Она ведь давно не снималась?
      – Да и ты тоже, дорогой, не блистал все это время, – холодно сказал Джаспер. – Я думаю, тебе следует признать, что Голливуд не особенно нуждается в услугах пятидесятилетних английских поп-певцов, добавил он с ноткой сарказма в голосе.
      – Поаккуратней, старик, я не из категории пятидесятилетних, да и никогда не был поп-певцом.
      – Эта роль может вновь сделать тебя знаменитым, Джош. Все знают, что ты талантлив, но все знаю и твои – как бы это сказать – проблемы. Я из кожи вон лез, чтобы убедить компанию в том, что ты бросил пить и, разумеется, покончил с наркотиками. – В его голосе звучало презрение. Джаспер ненавидел как алкоголь, так и наркотики. – Они заинтересовались моей идеей о Джошуа Брауне в роли Малькольма. Это классная роль, мой мальчик, а для тебя просто находка. Они будут платить по двенадцать тысяч за серию в этом году и двадцать пять в следующем. Тебе обеспечат два билета первого класса из Лондона в Лос-Анджелес и первоклассное обслуживание во время съемок. Послезавтра они хотят тебя видеть уже в Голливуде, чтобы отснять первые пробы. Потом обговорим остальные детали.
      Джош был взбудоражен.
      – Но как же мой мюзикл? У нас здесь еще неделя выступлений, потом Лидс и Манчестер, провинции.
      – Твой мюзикл – хлам. Ты знаешь это. Я знаю это. Даже английская публика знает. Телекомпания готова обсудить с владельцами театров проблему уплаты неустойки. Что скажешь, Джош? Это могло бы стать твоим грандиозным возвращением. Нельзя отвергать такую возможность.
      – Конечно, я согласен, – взволнованно сказал Джош. – Мне это необходимо, ты знаешь. Закажи мне мой старый номер в «Уилшире». Нельзя ли заказать три билета первого класса?
      – Нет, – холодно ответил Джаспер. Опять Джош начинает выдвигать свои требования? – Если тебе нужно взять с собой еще двух человек, мы можем обменять два билета первого класса на три туристских. Запомни, Джош, ты еще не голливудская звезда. И не вправе требовать – пока.
      – Да, хорошо, конечно. Обменяй билеты, пожалуйста. Просто мне нужно взять с собой Салли и Перри, моего слугу.
      – Хорошо, дорогой, хорошо. Поздравляю тебя. Знаю, что ты никогда не пожалеешь об этом. Завтра я свяжусь с тобой.
      Джош растянулся в постели, чувствуя себя в эйфории. Голливуд! Популярный телесериал, партнерша – великая звезда! Эмералд Барримор. Реклама. Студия работает на него. Звездный час – это может стать его звездным часом. Может. И станет.
      Он выпрыгнул из постели, энергичный от охватившего его волнения. Даже наркотик уже не был нужен.
      – Смотри, Хлоя, детка, вот я возвращаюсь! – за кричал он.
 
      Хлоя вновь приступила к работе в «Саге». Уступив нажиму телекомпании, Эбби и Гертруда согласились на прибавку жалованья. На примере Хлои они хотели продемонстрировать другим актерам, что происходит, когда они начинают выдвигать требования. И хотя продюсеры и хвалились, что смогут обойтись без участия Хлои, они не учли реакции телекомпании.
      – Верни ее в картину, – потребовал от Эбби Ирвинг Шварцман, президент телекомпании. – Дай ей эту несчастную прибавку, она заслуживает этого, в конце концов. Верни ее.
      Несмотря на протесты Эбби и Гертруды, которые повторяли свою известную поговорку о том, что вскоре психи начнут управлять сумасшедшими домами, Хлоя вернулась, причем став богаче на двадцать тысяч долларов в неделю.
      Однако ее жизнь с Филиппом становилась все более напряженной. Часто он был любящим и внимательным, в то же время постоянно спорил с ней, возвращаясь к вечной теме супружества. Его буржуазные взгляды и еще более буржуазные взгляды его матери-француженки подталкивали Филиппа к решительным действиям. Его мать считала, что в сорок лет ее сын еще слишком молод, чтобы жить с сорокатрехлетней женщиной. Она хотела внуков. Филипп был ее единственным ребенком, а ей было уже около восьмидесяти.
      Филипп надеялся, что сможет уговорить Хлою выйти за него замуж, а потом уговорить ее и на ребенка. Теперь, когда он увидел ее с Аннабель, он понял, какой нежной матерью может быть Хлоя, и преисполнился решимости убедить ее в том, что она еще сможет подарить ребенка и ему.
      Это был его план, но, разумеется, Хлоя об этом и не помышляла. Выйти замуж за Филиппа и родить ребенка в ее-то возрасте – звучало нелепо.
      – Но Урсула Андресс родила же, – ворчал Филипп. – Родила в сорок четыре. Многие женщины рожают в таком возрасте, это возможно, ты же знаешь, дорогая, и ты будешь замечательной матерью.
      – Зачем, Филипп? Зачем нам нужно жениться и иметь ребенка? Мы и так счастливы, зачем же все портить?
      – Ты относишься ко мне как к кобелю, – угрюмо отвечал он. – Ты используешь меня, как мужчины обычно используют женщин. Тебе нужны лишь мои мозги и мой член. Ты обыкновенный потребитель, Хлоя.
      – Это неправда, и ты знаешь об этом, – злилась она. – Ну, посмотри, мы живем вместе, мы все время вместе. Я люблю тебя. Пожалуйста, дорогой, не заставляй меня выходить замуж. Я уже однажды была замужем. Ничего хорошего из этого не вышло. Это не для меня.
      Летом с ними жила Аннабель. Женщины были счастливы друг с другом. Между ними установились прекрасные отношения, и они часами могли беседовать. Филипп злился, уходил и был еще более раздражительным, чем обычно. Аннабель плавала в бассейне, ухаживала за розами в саду, вышивала подушки, которыми украшала весь дом. Это было ее хобби, так же, как и игра на гитаре.
      Аннабель была рядом, съемки проходили успешно, но очень часто Хлоя просыпалась среди ночи, мучимая одним и тем же кошмаром. Она видела во сне лицо человека с ножом, который угрожал ей той ночью в Лас-Вегасе. Как бы ей хотелось никогда не видеть этого лица – бледного, пустого, холодного. Когда она вскакивала по ночам, сильные руки Филиппа и его мягкий голос успокаивали ее. Ей нужен был Филипп – он отгонял демонов, которые преследовали ее.
 
      Сэм, несомненно, чувствовал себя все хуже. Он очень похудел и с трудом заставлял себя съесть хоть что-нибудь. Во время съемок он часто чувствовал себя настолько изможденным, что ему приходилось делать перерыв, чтобы отдохнуть. Сначала он ощутил довольно неприятный зуд в груди. Усилием воли он заставил себя взглянуть в зеркало, и тогда его страхи подтвердились – на груди расползалось красное пятно, покрытое струпьями, набухшее, размером с двадцатипятицентовик.
      Ком подступил к горлу. Не может быть. Этого не может быть. Со времен лихой юности у Сэма было очень мало гомосексуальных связей. Он был более или менее верен своему Фредди. Милый, добрый, надежный Фредди. Они жили с ним почти как супружеская пара – с тем лишь исключением, что супруги, у которых сексуальная близость не так регулярна, пытаются искать ее на стороне. Сэм подумал о Нике. Но это было мучительное воспоминание. А что Фредди? Мог ли он быть близок еще с кем-нибудь?
      «Пока кошки нет, мышки резвятся», – так ведь, кажется, говорят. А вдруг Фредди до сих пор этим занимается? И это при том, что свирепствует СПИД. В дверь постучали – это означало, что через четыре минуты Сэма ждут на съемочной площадке. Он прошел на съемку, убеждая себя, что все его страхи – плод воображения, но на всякий случай попросил своего секретаря как можно скорее назначить ему встречу с врачом.
      Он сидел напротив доктора Джона Уиллоуза, который выглядел довольно мрачным.
      – Сожалею, что вынужден говорить тебе это, Сэм. – Доктор закашлялся.
      Он казался смущенным. Они были знакомы с Сэмом вот уже тридцать пять лет, но гомосексуальные наклонности Сэма были темой, которую они никогда не обсуждали.
      – Что? Что? Скажи мне, ради Бога, Джон. Это СПИД?
      Доктор кивнул.
      – Я… боюсь, что да, Сэм. Мы дважды сделали анализ крови, чтобы избежать ошибки. Я очень сожалею. – Он отвел взгляд, посмотрел на стоявшую на столе в рамке фотографию жены, взрослых детей и внуков и мысленно поблагодарил Бога за то, что уберег его от соблазна измены – вот уже тридцать лет Джон оставался верен своей жене.
      Ну что он мог сказать сейчас этой стареющей суперзвезде телеэкрана, с изможденным, морщинистым лицом, который в один миг превратился в старика? Как помочь ему?
      – Боюсь, пока еще это неизлечимо, как ты, наверное, знаешь. – Уиллоуз растерянно перебирал карандаши на своем безукоризненно чистом столе. – Мы, разумеется, можем лечить появившуюся карциному мазями и антибиотиками, но боюсь, процесс разрастания пятен не остановить.
      Сэм почувствовал, как все поплыло у него перед глазами. Карьера погибла. Он подцепил эту заразу – некоторые сравнивали ее с бубонной чумой, «черной смертью». И так же, как чума, этот бич восьмидесятых неизлечим.
      – Как долго? – глотнув воздуха, спросил Сэм. – Как долго, по-твоему, удастся это скрывать?
      – Трудно сказать, месяцы, а может, и годы. Я не специалист в данном вопросе, Сэм. Ты же знаешь, мы лишь несколько лет назад впервые столкнулись с этим заболеванием, но оно распространяется. Самое ужасное, что оно распространяется.
      – Всем станет известно? Я имею в виду, ты обязан сообщить?
      – Конечно нет, ни в коем случае. – В голосе доктора зазвучала теплота, которой он вовсе не испытывал. Боже, Сэм был седьмым в этом месяце, у кого выявлен вирус. Цифра ужасала. – Послушай, старина, если тебе надо проконсультироваться, я дам тебе имена специалистов, работающих над этой проблемой.
      – Боже, ни за что! – ужаснулся Сэм. – Я сам справлюсь. Моя карьера погибла, стоит только слову обо мне проскользнуть. Ты понимаешь, Джон, понимаешь?
      – Конечно, конечно. Не волнуйся, Сэм. Никто не узнает, но… – Доктор посмотрел на часы. У него было полно пациентов, ожидавших приема. – Тебе бы следовало проверить свои контакты, последние контакты.
      – К черту, Джон. У меня был лишь один человек.
      – Да-да, конечно. Послушай, старина, приходи в следующий вторник, и мы подберем тебе все необходимые лекарства. – Ему не терпелось закончить разговор.
      Он был бессилен помочь. Он был всего лишь доктор, выслушавший своего пациента, постаравшийся помочь ему. Провожая Сэма к двери, он вымучил сочувственную улыбку.
 
      Оставалось лишь восемь месяцев. Восемь месяцев – и он покинет эту проклятую адскую западню. Друзьями он здесь так и не обзавелся. В тюрьме не было ни одного дружелюбного лица, лишь в минуты сексуальных надругательств сокамерники становились добрее.
      Каждую ночь, лежа в своей камере, Кэлвин вытаскивал журналы, которые потихоньку собирал все это время. «Пентхауз», «Плейбой». Журналы были уже старыми, но для Кэлвина это значения не имело.
      Он просматривал их, сияя от возбуждения. Полногрудые красавицы в черных кружевных неглиже, с широко раздвинутыми ногами, все они были на одно лицо. Лицо Эмералд Барримор. Кэлвин вырезал фотографии своего идола из других журналов и аккуратно наклеивал их на тела похотливый юных созданий из мужских журналов. Эмералд, его Эмералд. Его королева.
      Увидев в газетах снимки, сделанные при выходе Эмералд из тюрьмы, Кэлвин расстроился. Но в еще большую ярость повергла его заметка, опубликованная в это же время в «Америкэн Информер».
       «Если бы роль Миранды Гамильтон в популярном телесериале «Сага» получила все-таки Эмералд Барримор, которая проиграла ее английской певице Хлое Кэррьер, кто знает, может быть, Эмералд и не пришла бы к такому печальному концу, не опустилась бы так низко, растеряв свою былую красоту?»
      Кэлвин скомкал газеты и закинул в самый дальний угол камеры. Это она виновата, эта черноволосая ведьма, бездарное ничтожество. Именно из-за Хлои Кэррьер оказалась Эмералд в таком положении. Все из-за нее. Но она поплатится за это. Как только он выйдет отсюда, она сполна ответит за все свои грехи.
 
      Сэм ворвался в мастерскую Фредди и прямиком направился к бару. Ни диване и столе сверкали атласные и кружевные, расшитые бисером платья для начинающих актрис. Журналы мод из Италии, Франции, Англии кипами лежали на полу. Рыжая кошка устроилась на подоконнике, жмурясь в лучах жаркого солнца Санта-Моники. Из окна Сэм видел загорелых подростков, которые натирали себя маслом для загара, катались на серфингах, поглощали «хот-доги» и смеялись. Смеялись. Ха! Суждено ли ему еще когда-нибудь смеяться? Сможет ли он?
      – Кого ты трахал, ты, маленький, грязный педераст? – резко спросил Сэм, опрокинув порцию виски и наливая следующую.
      – Никого, никого, клянусь. Любовь моя, я был верен тебе.
      – Скажи мне правду! – закричал Сэм. – Кого? Кого? Я знаю, что у тебя кто-то был, знаю. Я подцепил этот чертов СПИД, ты наградил меня им, ты, ублюдок.
      – О, Боже, нет, нет, не может быть! О, Бог мой, как это могло случиться? – Фредди рухнул в ворох тканей, разложенных на кушетке, и разразился слезами.
      – Только не устраивай мне этих идиотских слезливых сцен, ты, ублюдочный гомик. – Сэм был вне себя от ярости.
      Кошка на подоконнике подняла голову и, решив, что ей здесь явно не место, с достоинством прошествовала на кухню.
      – Только один раз, – всхлипывая, признался Фредди. – Один раз, дорогой.
      – Не называй меня «дорогой», – грубо произнес Сэм. – Где? Когда? С кем?
      – О, Боже, Сэм, я люблю тебя, ты же знаешь. Боже, я не знаю, почему, клянусь, я даже не знаю, как, но…
      – Ну, продолжай! – Губы Сэма сжались в тонкую линию.
      Он так кипел от злости, что готов был взорваться. Лицо стало пурпурным, а сердце бешено колотилось, как будто на грани приступа.
      – Это было два года назад. – Фредди вытер воспаленные голубые глаза отрезом шелка «Фортуни» по сто долларов за ярд. – В бане.