Ничего не изменилось в Лас-Вегасе, подумала Хлоя, разглядывая поднимавшихся с ней в лифте в казино пассажиров. Толстухи, обтянувшие свои круглые зады узкими шортами, сморщенные старухи с волосами, сожженными бесконечным перманентом и напоминавшими серую вату; проститутки и бизнесмены. Хлою всегда поражала чрезмерная упитанность обитателей лас-вегасских отелей. Может, они слишком увлекаются молочными коктейлями, пышками и закусками? Конечно, самыми толстыми оказывались именно те, кто запивал все эти лакомства диет-содой. Какая-то женщина, чавкающая мороженым, наступила Хлое на ногу; Хлоя невольно поморщилась.
      Ее номер в отеле «Лас-Вегас Эмпайр» был роскошным, хотя выполненные под шелк узорчатые драпировки на стенах и окнах были полностью синтетическими, так что на ощупь напоминали картон, а «бархатная» софа была жесткой, как камень. Черная под мрамор ванна с блестящими желтыми кранами была достаточно широкой, чтобы в ней могли уместиться двое, и на одном ее конце даже была прикреплена черная пластиковая подушка. Хлоя сидела на широкой, покрытой красным бархатным покрывалом постели, устремив взгляд на свое одинокое отражение в зеркальном потолке. Она вспоминала их с Джошем последний концерт в «Эмпайр», вспоминала, как они жили в этом же номере, делили сверкающую черную ванну, эту постель, смотрели на себя в это же зеркало…
      Джош всегда любил наблюдать в зеркале, как сливаются их тела, как обвивают его ноги Хлои. Больше всего его возбуждала их близость именно в Лас-Вегасе, он занимался с ней любовью по три-четыре раза в день и, глядя на отражение их тел в зеркале, еще больше воспламенялся. Вздохнув, Хлоя сняла замшевые туфли от Де Фабрицио.
      Прекрати думать о Джоше, приказала она себе. Прекрати вспоминать о том, что было. Возьми себя в руки, девочка, у тебя впереди концерт.
 
      В обшарпанном номере мотеля на окраине Лас-Вегаса Кэлвин развязал свою холщовую сумку и проверил содержимое. Нож на месте. В тусклом голубоватом металле лезвия отражались такие же тусклые голубоватые глаза Кэлвина, которые отрешенно смотрели в высокое синее небо Невады. Но эти глаза не замечали песчаных просторов, уныло тянувшихся до горизонта, с разбросанными кое-где чахлыми пальмами и волосатыми кустарниками. Взгляд Кэлвина был прикован к огромной афише:
       ХЛОЯ КЭРРЬЕР
       16–27 июля
       $20 – вечерний концерт
       $25 – ночной концерт
       Заказ билетов по телефону: 732-8800 «ЛАС-ВЕГАС ЭМПАЙР».
       Лучшее место отдыха в Америке!
 
      Кэлвин медленно снял трубку и набрал номер 732-8800. Он заказал столик на завтрашний вечер на имя Джона Райана. Пора было заняться этой Хлоей.
 
      В тот же вечер в своей гримерной Хлоя дрожащими руками накладывала макияж, пока парикмахер закрепляла в ее темных волосах белые блестящие цветы, мысли о Джоше продолжали мучить ее. Из зрительного зала доносились шумные возгласы – публика приветствовала Шекки Грина, открывавшего программу.
      Хлоя вспомнила, как четыре года назад, в этой же гримерной, она умоляла Джоша отказаться от наркотиков, которые губили не только его карьеру, но и их брак. Усиленными дозами лекарств и наркотиков Джош уже не восстанавливал силы, как утверждал, а попросту издевался над своим организмом. Обычно он вставал в четыре-пять часов дня и тут же проводил витаминную атаку, чтобы восстановить голос. Витамины ему подбирал местный знахарь. Затем он принимал три таблетки допинга, большую дозу кокаина и запивал все это кока-колой. Пару часов он проводил за рулеткой, если Хлоя занималась массажем или маникюром. Если же она была рядом, Джошу был необходим секс. Несмотря на пристрастие к наркотикам, он все еще оставался сильным мужчиной. И он был ее мужем, которого она обожала, прощая все. За час до выступления Джош принимал еще дозу витаминов для голоса, глотал кодеин, две таблетки допинга и еще одну ударную дозу кокаина. И уже перед самым выходом на сцену он принимал дилаудид, разрешенный наркотик, в два раза сильнее героина. Загорелый, мускулистый, в белой шелковой рубашке, расстегнутой до пояса, и черных брюках, он источал невероятную сексуальность, от которой млели лас-вегасские матроны. Молодые и старые, они находили Джоша удивительно привлекательным. Во время концерта сначала в течение сорока минут он исполнял свои песни, затем сорок минут пела Хлоя, и в заключение они выступали вместе и пели дуэтом еще пятнадцать минут. Они смотрели друг другу в глаза, исполняя баллады, песни о любви и импровизации, настолько сложные и чувственные, что публика просто сходила с ума. После концерта доктор измерял Джошу давление, и, если оно было выше ста сорока, давал ему таблетку, следом за которой Джош принимал еще одну дозу кокаина. Возбужденные аплодисментами, под впечатлением от совместного выступления, счастливые супруги потом с радостью принимали друзей, знакомых, коллег в своей гримерной, где были и зеркальный бар, и даже камин, растапливаемый дровами.
      Позже они шли с друзьями ужинать в ресторан, где Джош куролесил до рассвета. Перед тем как идти спать, он принимал еще две таблетки от давления и снотворное.
      Всего этого было слишком много. Слишком. Хлоя часто и подолгу читала ему нотации, но Джош все твердил, что совсем не зависит от наркотика, вполне может себя контролировать, но наркотики нужны ему, чтобы работать.
      «Не волнуйся, Хло, – говорил он, – на мне это совсем не отражается».
      Самое удивительное, что внешне это действительно не было заметно. Но это поначалу. Постепенно пагубные привычки начали сказываться и на его выступлениях, и на поступках.
      Вскоре владельцы лас-вегасских казино получили первые тревожные сигналы. Джош становился безответственным, ненадежным партнером. Концерты в Лас-Вегасе, большие заработки – семьдесят пять, сто тысяч в неделю – стали ускользать, и тогда пришлось вновь колесить с гастролями. О, эти гастроли! Нудные, выматывающие душу. Милуоки, Нью-Хейвен, Айдахо, Атланта, Коннектикут, Канзас. Недели, месяцы в постоянных переездах с места на место.
      Наркотик был убийцей. Он разрушил карьеру Джоша, погубил их союз. Теперь Хлое надо было заботиться только о себе. Она посмотрела на свое отражение в зеркале, макияж был закончен. Лицо приобрело матовый оттенок, на губах блестела сиреневатая помада. Тело изящно обтянуто черным кружевом на прозрачном шифоне от Боба Макки. Хлоя была в прекрасной форме.
      Оркестр заиграл вступление. Она услышала аплодисменты, которыми публика встречала хорошо знакомые мелодии – мелодии ее песен.
      Пора выходить на сцену.
      Хотя уже четыре года Хлоя не выступала в Лас-Вегасе, ее концерты по-прежнему имели огромный успех – у нее все еще было много поклонников. К ее удивлению и удовольствию, в первый же вечер ее пришли поприветствовать и пожелать удачи Сэмми и Элтовайз Дэвисы, Милтон и Рут Берль, Стив Лоуренс и Эйди Гормэ. Заглянула и Пандора. Ее роман с молодым комиком увядал. Юноша проводил гораздо больше времени за столиком в ресторане, чем в ее постели. Она же относилась к этому философски.
      – Дорогая, романы – это как корзина с овощами, чем больше ты туда накладываешь, тем тяжелее она становится, – делилась Пандора своими наблюдениями с Хлоей, когда они загорали однажды у бассейна в «Эмпайр». Хлоя рассмеялась.
      – Ну что ж, выплывет кто-нибудь другой, – не унывала Пандора. – Мужчины ведь как автобусы – если долго ждешь, обязательно подойдет.
      – Судя по твоей внешности, дорогая, долго ждать тебе не придется, – сказала Хлоя, любуясь изящной фигурой подруги в белом купальнике.
      – Вам звонят, мисс Кэррьер, – пропищал мальчик-слуга, воткнув телефон в невесть откуда взявшуюся розетку и протянув его Хлое.
      – Привет, дорогая, это Джаспер, – услышала Хлоя в трубке неподражаемый английский акцент. Она улыбнулась.
      – Привет, Джаспер, что случилось?
      – Думаю, ты первенствуешь в погоне за Мирандой, радость моя. Сегодня утром я говорил с Эбби и Гертрудой. И они и телекомпания считают, что у тебя самые удачные пробы. Думают, ты им подходишь.
      – Но они еще не окончательно в этом уверены, я правильно поняла, Джаспер?
      – Да, милая, ты права. Ты же знаешь, как это все происходит. Так что не волнуйся, дорогая, выступай с концертами, а к концу недели, я уверен, у нас будет окончательный ответ.
      – Хорошо. – Хлое больше нечего было сказать.
      – Да, и еще: Роберт Осборн посвятил тебе заметку в сегодняшнем «Репортере», он пишет, что ты главная претендентка на роль Миранды. Я просто подумал, что ты должна это знать.
      – Спасибо, Джаспер, звони, дорогой. – Взволнованная Хлоя повесила трубку.
      Пандора была увлечена беседой с иллюзионистом, который с большим успехом выступал в эти дни в отеле.
      – Ты ведь не знакома с Великим Джеральдо? – спросила она Хлою, в глазах у нее уже вспыхнул внезапный интерес.
      С европейской галантностью Великий Джеральдо склонил голову, обнажая черные корни крашеных волос.
      – Enchante, madame.
      – Извините меня, я отлучусь на минутку, куплю газеты. – Великий Джеральдо опять отвесил галантный европейский поклон, а Хлоя, обходя лоснящиеся загорелые тела, прошла в прохладный вестибюль отеля.
      Она и вправду лидировала в колонке сплетен в «Голливуд репортер»:
       «Эбби Арафат и телекомпания Би-би-си, похоже, согласились, что лучшим выбором на Миранду Гамильтон в новом сериале «Сага» является Хлоя Кэррьер, чье имя, уже без Джошуа Брауна, сияет на афишах отеля «Эмпайр» в Лас-Вегасе, где она выступает с концертами до 27 июля. Торопитесь увидеть ее: девочка стоит того!»
      Хлоя осталась довольна. Это уже была не просто реклама. У нее ведь не было даже агента по связям с прессой. Вполне возможно, что все написанное правда.
      Хлоя начала напевать, спокойная и уверенная в себе. Нервное напряжение спало, и ее даже удивило, что гастроли стали казаться ей приятными.
      Она выглядела ослепительно, стоя на сцене в серебристом кружевном платье. В лучах прожекторов искрились крошечные искусственные бриллиантики, рассыпанные по платью, и ее лицо, казалось, было озарено этим сиянием. Зал был полон. Публика любила ее, и аплодисменты сопровождали каждую песню.
      В задней кабинке, подогреваемый непривычным для него виски, Кэлвин молча наблюдал за Хлоей.
      Сука. Откуда в ней такая уверенность? Как смеет она щеголять в таком платье, в таком легком шелке, что проступают очертания груди и задницы! Английская сучка, она сполна заплатит за это. Кэлвин глотнул виски, почувствовав, как обжигает горло незнакомый привкус. Он злобно уставился на Хлою; она спустилась в зал, исполняя свою знаменитую песню «Каждый должен любить», грациозно двигаясь между столиками; сидевшие за ними туристы пытались дотянуться до нее, коснуться ее красоты. Она пожимала их руки, тепло отвечала на взгляды, словно делилась со зрителями своей радостью.
      Потаскуха. Кэлвин сжал губы, рука нащупала в кармане нож. Пальцы начинали зудеть от нестерпимого желания искромсать лицо этой сучки. Кэлвин застонал. Он почувствовал возбуждение. Почему это происходит именно сейчас? Если он так сильно ненавидит эту женщину, почему же его тело предает его?
      Он попробовал отвлечься, переключив свое внимание на лица сидящих в зале, но глаза неотрывно следовали за искрящейся фигурой Хлои, которая в луче прожектора по-кошачьи мягко двигалась между столиками.
      – Займись-ка парнем в кабинке, – прошептал Джейк Уолкер своему партнеру Хэнку Джиллису.
      Внешне неприметный, сотрудник службы безопасности, проработавший в казино пятнадцать лет и десять лет до этого в полиции, Джейк гордился своей интуицией. Но Хэнк его не слушал. Джейк подтолкнул его еще раз.
      – Шшш! – прошипел Хэнк. Как зачарованный следил он за движениями Хлои. Может, ему повезет, и она дотронется и до него. О, Боже! – Заткнись, Джейк, я влюблен, – сказал он.
      Хлоя приближалась. Она остановилась у столика, за которым сидели восторженные японцы. «Каждый должен любить», – пела она, пожимая руки молоденькой японке, которая зарделась от восторга.
      У Кэлвина перехватило дыхание. Его план был блестящим. Кабинка находилась рядом с выходом. Одно быстрое движение – и не успеет еще кровь хлынуть из ее горла, как он скроется, растворившись в толпе посетителей казино. Была полночь, суббота, и казино было забито до отказа. Он легко мог бы смешаться с толпой. Кэлвина тошнило от его рыжего парика и роговых очков, но он избавится от них позже.
      Хлоя была все ближе. Подойдет ли она к нему? Да, конечно, подойдет. Прошлым вечером он высидел оба ее концерта. Она всегда доходила до последнего ряда. Время почти истекало. Нож горел в его кармане. Руки стали влажными, и ему пришлось вытирать их красной льняной скатертью. Красной – цвета крови, которая скоро зальет это серебристое платье. Кэлвин чувствовал, как нарастает возбуждение, – уже давно он не испытывал ничего подобного. Он застонал. Ему нужна была пауза.
      Хлоя была теперь так близко, что он мог почти ощущать запах ее духов – резкий, приторный, но Кэлвину он нравился.
      Взгляды всех сидящих в зале были прикованы к Хлое, и лишь один человек не сводил глаз с Кэлвина.
      Наблюдая за ним, Джейк инстинктивно – это уже выработалось многолетним опытом – чувствовал, что с этим человеком что-то неладно. «Ты должен любить, любить, любить…» – пела Хлоя, взволнованная ощущением счастья и любви, которое давали ей зрители и которое она с радостью возвращала им своими песнями.
      «Любить, любить, любить», – радостно подпевали зрители.
      Все, кроме Кэлвина, который сидел с остекленевшим взглядом, мокрый от пота. Джейк следил за его глазами, руками, ожидая любого движения, которое подтвердило бы его подозрения. Когда Хлою отделяло всего несколько ярдов от его кабинки, рука Кэлвина нащупала нож. Джейк был тут как тут. Кэлвин похолодел.
      Джейк сверкнул своей эмблемой.
      – Замри, тварь, – прошептал Джейк и, опытным движением зажав руку Кэлвина, вытащил нож.
      Это было, конечно, оружие убийцы, нож охотника на оленей – восемь дюймов в длину, что на пять дюймов превышало допустимые законом нормы. И острый, как штык.
      – Ты прятал это оружие. Собирался поохотиться? – зарычал он на дрожащего Кэлвина, в то время как Хлоя, пройдя мимо кабинки, возвращалась на сцену.
      Кэлвина охватил ужас. Пот капал с бровей прямо на руки Джейка, который держал его за запястья волчьей хваткой. Никто не обращал на них никакого внимания. Глаза были прикованы к плавно скользящей фигуре Хлои. Разразившийся гром аплодисментов несколько отвлек Джейка.
      С нечеловеческим криком, внезапной бешеной силой Кэлвин левой рукой ударил Джейка в лицо, перепрыгнул через стол и бросился к выходу.
      – Остановите его! – заорал Джейк охранникам на входе. – Остановите этого человека!
      Кэлвин вскрикнул от боли и досады, когда здоровенные охранники схватили его и повалили на пол. Его парик слетел, очки упали. О Хлое все тут же забыли и, возбужденные криками Кэлвина, повскакивали со своих мест, чтобы получше рассмотреть, что происходит.
      Хлоя похолодела от страха, когда ее окружила охваченная паникой толпа. Те же люди, которыми она лишь несколько секунд назад любовалась, теперь отшвыривали ее со своего пути. Поднимаясь по лестнице на сцену, она потеряла туфли и споткнулась. Чья-то рука поддержала ее и помогла взойти на сцену. Оркестр уже играл другую мелодию, дирижер дал команду играть что-нибудь веселое.
      – С вами все в порядке, мадам?
      Хлоя с благодарностью взглянула в глаза высокому темноволосому мужчине, который бережно обнимал ее.
      – Да, со мной все хорошо… нет, не хорошо. Я… мне дурно. Что случилось, вы не знаете?
      – Идемте со мной, – сказал он, уводя ее за кулисы мимо сплетничающих оголенных девиц в страусиных перьях, которые были привычны к такого рода бес порядкам.
      В своей уборной Хлоя села на кушетку, в то время как ее спутник наливал ей воды. Затем, молча, он налил полбокала коньяку и протянул ей.
      – Вы знаете, что случилось? – вновь спросила она.
      – Выпейте, не говорите ничего. Выпейте бренди, – приказал он.
      Хлоя испытала благодарность к незнакомцу, который явно понимал, насколько она шокирована происшедшим, и хотел помочь.
      – О, Боже, – выдохнула Хлоя. – Что делал этот человек? Кто это был?
      – Я не знаю. – Хлоя уловила в его голосе акцент.
      Французский, итальянский? Она не могла сказать наверняка.
      – Спасибо вам, что помогли. Пожалуйста, извините меня, я немного не в себе.
      – Я все понимаю, мадам. Могу ли я представиться? Я – Филипп Аршамбо, a votre service – Он слегка поклонился и улыбнулся.
      Улыбка делала его еще более привлекательным.
      – Лас-Вегас, пожалуй, далековат от Франции. – Хлоя почувствовала себя легче, отпив бренди; на душе стало тепло.
      – Я здесь на отдыхе, но с заданием: набраться опыта и написать о том, что мы называем «американской сценой». Я пишу серию статей для «Пари Матч».
      Журналист! Хлоя невольно застонала. Она никогда не доверяла журналистам. Они ей были в высшей степени противны.
      Вошла служанка и сказала, что полиция хотела бы поговорить с Хлоей. Филипп поднялся.
      – Ну, я, пожалуй, пойду. – Он на мгновение прижал ее пальцы к своим губам. – A tout a I'heure, Madame Carriere.
      – Au revoir, et merci. – ответила Хлоя, любуясь его телосложением, великолепным темным костюмом и изысканным, красиво завязанным галстуком.
      Она заметила, что он написал что-то на коробке спичек, который сунул ей в руки.
      – Я пробуду здесь весь уик-энд. Если вы не возражаете, мы могли бы выпить кофе вместе. Разумеется, если вы свободны.
      Он вновь поклонился с французской галантностью и вышел из комнаты, в то время как в нее входили двое полицейских.
 
      Беседа была короткой. Хотя офицеры, казалось, симпатизировали ей, но от их чрезмерного внимания Хлоя чувствовала себя почти виновной в случившемся. Она была рада их уходу, потому что все равно ничем не могла им помочь. Этого человека она видела всего лишь секунду-другую. Врагов у нее не было.
      Служанка суетилась вокруг нее. Не хочет ли мадам еще выпить, или сигарету? Нет, мадам не хотела. Мадам знала, что ей было необходимо сегодня вечером.
      Она чувствовала себя брошенной, одинокой, ей было холодно. Хотелось, чтобы кто-то был рядом. Она подняла коробок спичек, который оставил Филипп, и взглянула на него. «Филипп Аршамбо. Комната 1727».
      «Какое красивое имя. Какой привлекательный мужчина», – подумала она.
      И, открыв сумочку, решительно положила туда коробок.
      Она проведет эту ночь так же, как провела все последние сорок ночей – в одиночестве.

16