Личностный потенциал. Структура и диагностика

А. Иванников) и исследования смысловой регуляции и смысловой сферы личности (А.Г. Асмолов, Б.С. Братусь, Ф.Е. Василюк, Д.А. Леонтьев, Е.Е. Насиновская, В.В. Столин, Е.В. Субботский), а также многолетний цикл исследований мыслительной деятельности и целеобразования (О.К. Тихомиров, И.А. Васильев и др.), в котором интенсивно развивались регуляторные по своей сути модели, хотя чаще всего без использования самого термина «регуляция». На общетеоретической основе теории деятельности строил свои рабочие модели и М.А. Котик (1974, 1981).

Упомянутые исследования, однако, практически не затрагивали проблему личности, которая сводилась тогда к структуре мотивов, смысловых установок или смысловых образований; именно они и выступали в этих исследованиях как реальная регулирующая инстанция. Для понимания истинного соотношения между личностью как субъектом жизни, с одной стороны, и деятельностью, оснащенной многообразными механизмами ее регуляции, с другой, необходимо было ввести и концептуально осмыслить некоторую дистанцию между личностью и деятельностью, которая позволяла бы рассматривать личность не только как «момент деятельности» (Леонтьев А.Н., 2004), но и как ее истинного субъекта, обладающего немалой степенью свободы по отношению к ней. Эту дистанцию Б.В. Зейгарник ввела с помощью понятия опосредствования, которое позволило ей сделать решительный переход от парадигмы регуляции деятельности к парадигме саморегуляции, субъектом которой выступает личность во всей своей целостности и нарушения которой отражают патологию личности, а не только деятельности.

В этом же направлении – к пониманию ключевой роли процессов регуляции и саморегуляции – развивалась и мировая психология личности и мотивации. В частности, в психологии мотивации интерес все больше смещался от потребностей и внутренних источников, движущих сил человека к гибкому управлению самим процессом активности (см. Леонтьев Д.А., 2002б). Если в первой половине ХХ в. поведение человека рассматривалось в рамках метафоры бильярдного шара, который, получив удар, катится в заданном направлении, то во второй его половине фокус внимания сместился на то, как управляются текущие процессы активности и что на них влияет. В психологии личности также произошел переход от понимания личности как устойчивой структуры к представлению о гибкой структуре, находящейся в постоянном взаимодействии с окружающим миром (вспомним известную идею Г. Олпорта о личности как открытой системе (Олпорт, 2001) и вытекающие из нее следствия). В результате сегодня общепризнано, что деятельность определяется не личностью или ситуацией самими по себе, а многогранными и нелинейными процессами их взаимодействия. В 1980-е гг. С. Мадди выделил две основные тенденции развития психологии личности: первая заключается в растущем внимании к роли когнитивных факторов в личности, а вторая – в смещении внимания на процессы взаимодействия личности и ситуации и больший учет особенностей ситуации (Maddi, 1984). К схожим выводам приходит и Х. Хекхаузен (1986), различавший 4 последовательно формировавшихся взгляда на причинные механизмы поведения. Поэтому не случайно, что понятия регуляции и саморегуляции занимают в психологии все большее место.

Наиболее разработанной и общепризнанной на сегодняшний день теорией саморегуляции в мировой психологии является теория Чарльза Карвера и Майкла Шейера (Carver, Scheier, 1981; 1998; 2000; Carver, 2004; 2005). Эти авторы исходят из допущений, описываемых такими понятиями, как кибернетика, переработка информации и теория управления (Carver, Scheier, 1981, р. 108). Они рассматривают свой подход как связанный с когнитивной парадигмой в психологии, однако распространяющийся не столько на познание, сколько на поведение (Carver, Scheier, 2000), и в последних публикациях используют для обозначения своего подхода метафору робота, пришедшую на смену метафоре компьютера (ibid.). Под понятием саморегуляции авторы имеют в виду, что соответствующие процессы «направлены на цель», что «имеют место корригирующие изменения, требующиеся для того, чтобы оставаться на пути к цели, какой бы она ни была, и что эти корригирующие изменения осуществляются субъектом. Эти положения соединяются во взгляде на поведение как на постоянный процесс движения к (а иногда от) представляемой цели, в которое встроен механизм управления на основе обратной связи» (Carver, 2004, p. 13).

Цель выступает исходной точкой любой саморегуляции, а отказ от цели (disengagement) эквивалентен прекращению саморегуляции по отношению к данной цели. Принятие целей (goal engagement) выступает как жизненная необходимость; «люди живут, определяя цели и перемещаясь между ними, а также определяя антицели и держась от них подальше» (Carver, Scheier, 1998, р. 346). Задача включает в себя обычно ряд целей, находящихся в иерархичеких соотношениях между собой в соответствии с их разными уровнями обобщенности: наиболее общие цели находятся на верхних уровнях иерархии, прежде всего это так называемые «Be-goals» – общие принципы, связанные с желательным Я, ниже расположены более частные «Do-goals» – программы поведения, и наконец на еще более низких уровнях – конкретные цепи моторных актов (Carver, Scheier, 1998, р. 70–73). У каждого человека могут одновременно существовать и несвязанные между собой цели, которые могут находиться в отношениях конфликта либо конкуренции; в последнем случае речь идет об их упорядочивании во времени. Ч. Карвер (Carver, 2004) обращает специальное внимание на процессы лавирования между целями (coasting) и формулирует в качестве главной проблемы саморегуляции решение вопросов их приоритетности.

Петли (контуры) обратной связи Карвер и Шейер анализируют наиболее подробно. Они, в частности, пересматривают под этим углом зрения понятие подкрепления: как подтверждают и экспериментальные исследования, оно выполняет роль не столько самоценного мотива, сколько механизма обратной связи, сигнализирующего о достижении или недостижении цели (Carver, Scheier, 2000, р. 475). Главным в их подходе выступает воспринимаемое расхождение между заданным (критериальным) параметром, который они отождествляют с целью, и текущим состоянием процесса; на устранение этого расхождения и направляется поведение на выходе регуляторного контура. Контуры обратной связи действуют на всех уровнях и объединены между собой в иерархическую систему, в которой на выходе контуров более высокого порядка формируются критериальные параметры для нижележащих контуров (Carver, Scheier, 1991; 1998; 2000). Только на выходе самого нижележащего контура оказывается собственно поведение, то есть изменения мышечной активности. Обратная связь (корригирующие воздействия) может быть немедленной или запаздывающей (Carver, Scheier, 1998, р. 15), постоянной или прерывной (р. 17). Карвер и Шейер различают контуры негативной обратной связи (направленные на устранение рассогласования) и позитивной обратной связи, направленные на увеличение расхождения с антицелью – тем критериальным значением, по отношению к которому необходимо удерживать дистанцию (р. 18–19). Контуры обратной связи разных саморегулирующихся процессов могут взаимодействовать между собой так, что выход одного контура будет служить входом для другого и наоборот (р. 23–24). Таким же образом могут быть связаны между собой действия двух взаимодействующих между собой людей (р. 58–59).

Феноменологически результатом сличения обратной связи с целевым критерием могут быть ощущения двух типов. Один из них выражается в ощущении уверенности либо сомнения, а второй – в ощущении позитива или негатива. Интересно, что здесь понятия «позитивное» и «негативное» определяют не эмоциональную окраску, а соответствие ожидаемому. Так, «позитивные чувства возникают, когда система действия успешно осуществляет то, что ей надлежит <…> Если системы избегания успешно осуществляют то, что нужно, – держат субъекта на расстоянии от антицелей, – итогом является позитивный аффект. Если они плохо справляются с тем, для чего предназначены, аффективные переживания будут негативными» (Scheier, Carver, 2003, р. 22).

При определенных условиях саморегуляция ослабевает. В качестве примеров таких условий Карвер и Шейер описывают деиндивидуацию, связанную с растворением в группе и ослаблением чувства личной идентичности, и алкогольную интоксикацию. В обоих случаях поведение из целенаправленной последовательности взаимосвязанных действий превращается в цепь спонтанных слабо связанных между собой действий (Carver, Scheier, 2000, р. 486). Характерно, что именно в терминах ослабления саморегуляции в клинической психологии описывают общую картину аддикций (Ханзян, 2000).

Одна из существенных проблем саморегуляции – отказ от цели (disengagement) в тех случаях, когда она еще не реализована, но возникают какие-то сомнения или трудности, связанные с перспективой ее реализации. Подобная ситуация привлекает внимание целого ряда подходов, рассматривающих возникающие в ней варианты: упорствовать, переключиться или отказаться? Во многих случаях к позитивному результату приводит упорство, связанное с мобилизацией ресурсов: мы бросаем в бой все новые и новые дивизии, и это может привести в конечном счете к победе. Отказ от продолжения решительных действий в сознании западного человека ассоциируется с поражением, однако в некоторых случаях только эта стратегия может в конечном счете привести к успеху, сомнение оказывается наиболее конструктивным, и только решительная смена стратегии может переломить ситуацию (вместо того, чтобы продолжать прыгать за высоко подвешенным бананом, стоит попробовать встать на стул или сбить банан палкой). В последнем случае мы имеем дело с адаптивной реакцией, тактической сменой цели низкого уровня, что позволяет эффективно достичь цель среднего или высокого уровня. Карвер и Шейер описывают ряд гибких тактик подобного рода (Scheier, Carver, 2003, р. 28–29). Одной из них является, например, замена слишком «напрягающей» цели на более легко достижимую, менее масштабную цель, что позволяет, сделав шаг назад, не отступить окончательно (механизм масштабирования). Переключение может осуществляться на более ограниченную цель в той же области, а может и на цель в иной области, что хорошо описывается классическими динамическими механизмами замещения (Левин, 2001). Смена способов достижения цели выступает еще одной тактикой частичного отказа от цели, позволяющего перестроиться в процессе движения к ней.

Важно, к какому уровню относится та цель, к которой мы движемся. От цели низкого уровня можно легко отказаться, сохраняя при этом цель более высокого уровня и пытаясь найти другую траекторию, которая бы к ней привела. Если же проблемы возникли с целью высокого уровня, от нее гораздо труднее отказаться. Одна из важных предпосылок, которая облегчает такого рода изменения при сохранении общей ориентации – наличие ясных, четких ценностей абстрактного уровня. Человеку, у которого четкие ценности, легче осуществлять тактические перестройки на низших уровнях; если же у него нет ясности в плане высших ориентаций, он оказывается гораздо больше зависимым от своих действий на низших уровнях. В любом случае, «способность человека принять новую цель или найти другой путь к уже существующей цели – важная предпосылка сохранения целенаправленности поведения» (Scheier, Carver, 2003, р. 31).

Одно из характерных нарушений саморегуляции – трудность или невозможность отказа от недостижимой цели и переключения на другие цели, что в условиях фрустрации этой цели может приводить к суициду или пассивному умиранию как окончательному отказу (Carver, Scheier, 1998, р. 351–353; Scheier, Carver, 2003, р. 31–33). Под это объяснение подпадают не только собственно суицидальные действия, но и «пассивный суицид» – бессознательное саморазрушение, проявляющееся в виктимности, повышенной склонности становиться жертвой несчастных случаев или серьезных заболеваний, много лет назад описанные в классической работе К. Меннингера (2001). Карвер и Шейер обнаруживают, что такого рода феномены во многом связаны с неспособностью отказаться от определенных целей. Во многом причиной такого рода поведения, констатируют Карвер и Шейер, служит внутренняя убежденность человека в том, что ему ничего в жизни не остается, кроме смерти. Когда человек видит, что его жизни поставлен предел, начинают работать механизмы саморазрушения (чем, в частности, объясняется смерть людей, публично проклятых колдунами). В числе эмпирических данных, в той или иной степени подтверждающих положения теории Карвера и Шейера, можно отметить, например, то, что неспособность отказаться от недостижимых целей коррелирует с более высоким уровнем воспринимаемых стрессов и с более низким уровнем владения собой. В другом исследовании было показано, что среди родителей детей, больных раком, более высокий уровень депрессии и других негативных эмоций наблюдался у тех, кому в этой ситуации было трудно перестроить структуру своих жизненных целей и кто оказывался в большей зависимости от них. И наоборот, гибкость в плане целеполагания, то есть способность к отказу от целей и привязке к новым целям, была значимо связана с более низким уровнем негативных эмоциональных состояний, в частности, депрессии (см. Scheier, Carver, 2003, р. 31–32). Люди, которые не в состоянии отказаться от имевшихся целей, воспринимают эту ситуацию как тупиковую, как ситуацию глобальной зависимости и беспомощности.

Обобщая свой клинический анализ, Карвер и Шейер выделяют два общих фактора, помогающих сохранять устойчивость целенаправленной деятельности. Первый фактор – способность выделять значимые, осмысленные, неслучайные цели, связанные с ценностями. При направленности на цели случайные и малозначимые мотивация сохранять движение к ним невелика. Второй важный фактор – ощущение достижимости цели. Если цель с самого начала кажется недостижимой, то и целенаправленность поведения будет недостаточной (Scheier, Carver, 2003, р. 33). Эти два фактора – значимость цели и ее достижимость, – выделялись многими авторами, начиная с модели ожидаемой ценности Дж. Аткинсона 1940–1950-х гг., в которой интенсивность мотивации определялась как произведение ожидания вероятности достижения цели и субъективной ценности этой цели (см. Хекхаузен, 2003).

В одной из последних публикаций (Carver, Scheier, 2003) Ч. Карвером и М. Шейером предложен новый общетеоретический взгляд, который отчасти выходит за рамки их прежней модели. Прежде всего, авторы обращаются к понятию человеческой силы, определяя ее как способность выдерживать какие бы то ни было невзгоды ненадежного окружающего мира. Это одновременно и гибкость, позволяющая гнуться, но не ломаться под сильными ветрами, и способность сохранять равновесие и оставаться на поверхности, не погружаясь в зыбучие пески, куда жизнь стремится нас затянуть. Сила – это не просто упорство, не просто стремление к достижению цели любой ценой, но и возможность отказа. «Сила относится не только к ситуации победы, она также имеет прямое отношение к поражению и к тому, что из него следует» (Carver, Scheier, 2003, p. 88). Это не только то, что позволяет нам «держаться», но и то, что позволяет нам, наоборот, «отпустить» и искать альтернативную опору. Она связана и с определенными изменениями в самом себе, даже с несовершенствами.

В этой работе описаны три вида сил. Первый из них – упорство, усилие, возможность не сдаваться при первых неудачах. Ко второму виду относится противоположная сила – способность уступать. К третьему – силы роста и развития.

Если с первым видом сил все вроде бы понятно, то второй вид, как констатируют Карвер и Шейер, сильно расходится с западной традицией, выражающейся в поговорке «Победитель никогда не уступает, а уступающий никогда не побеждает». Но важно различать отказ от усилий в определенном направлении и отказ от самой цели. «Человек становится по-настоящему беспомощным, когда он не может достичь цели и вместе с тем не может отказаться от нее, потому что она слишком важна» (Carver, Scheier, 2003, p. 90) – в этом случае он оказывается в тупике. В работе обобщены варианты выхода из ситуации, когда препятствия оказываются непреодолимыми. Первый вариант – прекратить усилия, не отказываясь от цели, – ведет в итоге к ощущению беспомощности и тщетности. Альтернативой является отказ от данной цели, тактически реализуемый одним из четырех способов: (1) выбрать иной путь достижения цели; (2) сформировать новую цель, ведущую к цели высшего уровня; (3) масштабировать цель, несколько снизив притязания, или (4) не принимать новых целей. В последнем случае возникает чувство пустоты, бесцельности и одиночества.

Эта ситуация интересна и в более глобальном контексте развития. Цели, которые были нормальными и естественными в одном возрасте, оказываются неприемлемыми в другом. «Поскольку жизнь коротка и ресурсы ограничены, люди должны принимать решения, куда эти ресурсы вкладывать. Ресурсы, вложенные в одну деятельность, не могут быть использованы для чего-то альтернативного» (Carver, Scheier, 2003, p. 94–95). Поэтому очень важную роль играет умение вовремя отказаться от того, что является не лучшим вариантом вложения ресурсов. Главная проблема – знать, что именно недостижимо или не стоит вложенных усилий. Заранее это знать нельзя: в одном случае упорствование может обернуться вдохновенной тупостью, в другом – отступление может стать трагической потерей. В этой связи Карвер и Шейер вспоминают известную формулу, в которой способность различить эти два случая названа мудростью.

Наконец, третий вид сил человека – рост, или развитие – связан с более широким контекстом. Если сила упорства и сила уступки являют собой две альтернативы, две стороны процесса управления действием, то рост – это процесс другого плана, связанный с чувством овладения, с развитием отношений с миром. Карвер и Шейер описывают этот процесс в наиболее обобщенном виде как дифференциацию, рост внутренней организации, проверку этой системы по отношению к реальности и как достижение автоматичности функционирования. Это неспецифические общесистемные представления, которые еще не получили в теории Ч. Карвера и М. Шейера четкой конкретизации.

Карвер и Шейер спокойно относятся к критическим замечаниям в адрес своей теории, не замалчивая их, отчасти признавая и оставляя некоторые без содержательного ответа; они довольствуются выводом, что, невзирая на критику, взгляд на личность в терминах саморегуляции обладает определенными достоинствами (Carver, Scheier, 2000, р. 492–493). Пожалуй, наиболее принципиальным критическим замечанием в адрес их теории является упрек в гиперрационализации человеческого поведения, придании целям статуса высшего регуляционного критерия, «меры всех вещей». Так, М. Чиксентмихайи и Дж. Накамура (Csikszentmihalyi, Nakamura, 1999) справедливо отмечают, что Карвер и Шейер не задаются вопросом, откуда берутся цели – цели в их модели появляются как deus ex machina, без каких-либо объяснений. Чиксентмихайи и Накамура предлагают в качестве альтернативы другой, более, с их точки зрения, адекватный критерий – субъективные переживания. Они отмечают, что в раннем онтогенезе очевидна ориентация действий на достижение именно позитивных переживаний, а не целей. С их точки зрения, высшим критериальным параметром выступает прошлый опыт переживаний, а обратная связь касается переживаний текущих; если текущие эмоциональные переживания позитивнее прошлых, то целью становится сохранение нынешнего состояния, если они, с учетом прошлого опыта, оцениваются как неудовлетворительные, то целью становится изменение. Другой абстрактной сущностью, вводимой Карвером и Шейером без объяснения, выступает личность (Self). Вводя в анализ измерение развития, Чиксенмихайи и Накамура выводят развитие личности из действий, ориентированных на переживания: «Действие ведет к переживанию, которое ведет к аффекту, который ведет к целям… Когда мы начинаем осознавать цели и их иерархические отношения между собой, у нас начинает формироваться личность… Личность есть сумма целей, которые строит субъект (на основе обратных связей от переживаний и аффектов)» (ibid., р. 115). Личность, по мнению Чиксентмихайи и Накамуры, может быть аутентичной, если цели, которые она ставит, направлены на оптимизацию переживаний, и неаутентичной, если цели исходят из иных критериев; при этом те и другие цели могут вступать между собой в конфликт. Ставя себе цели пусть тривиальные, но исходящие из критерия субъективных переживаний, «можно сформировать личность, воспринимающую себя как аутентичную, поскольку она знает, что не управляется и не погоняется внешними силами, а устанавливает свои правила» (ibid., р. 116).

Хотя в предложенной Чиксентмихайи и Накамурой альтернативе есть свои слабые места, с их критикой модели саморегуляции Карвера и Шейера трудно не согласиться. Действительно, любой отказ от цели вследствие ее достижения либо неудачи ведет, согласно Карверу и Шейеру, к немедленному принятию новой цели. Это допущение, однако, неправомерно. В промежутке между целенаправленными последовательностями действий находится не пустота, а процессы регуляции иного рода, не говоря уже о том, что метафора целенаправленного робота обнаруживает прямую связь с западной, прежде всего американской, культурой и ментальностью, а в других культурах поведение человека регулируется иначе. Наконец, Карвер и Шейер обходят вопрос о поиске и постановке целей, вообще об их источнике, что также имеет прямое отношение к «межцелевому пространству» – в их модели цели просто есть или порождаются на выходе уже работающих контуров более высокого порядка.

Эта критика в адрес теории Карвера и Шейера приложима и к одной из наиболее разработанных отечественных теорий и линий исследований саморегуляции деятельности (Конопкин, 1980; Моросанова, 2001; 2006). В этой линии исследований под руководством В.И. Моросановой речь идет о саморегуляции осознанной произвольной активности, системообразующую роль в которой также выполняет принятая субъектом цель. В отличие, однако, от теории Карвера и Шрайера, в этом подходе основной акцент делается не на обратной связи, а на планировании действий и на индивидуально-стилевых характеристиках саморегуляции. В число переменных, охватываемых опросником стилевых особенностей саморегуляции поведения В.И. Моросановой, входят планирование целей, моделирование значимых условий их достижения, программирование действий, оценивание и коррекция результатов, гибкость, самостоятельность и общий уровень саморегуляции.

Постановка во главу угла целей как системообразующего основания саморегуляции ограничивает сферу применимости как теории Ч. Карвера и М. Шейера, так и подхода О.А. Конопкина и В.И. Моросановой. Верно, что существенная часть человеческой активности направлена на произвольное преследование осознаваемых целей, но неверно сводить к этому всю активность человека. Во-первых, не вся саморегуляция носит осознаваемый характер, причем осознаваемые и неосознаваемые регуляторные процессы не отграничены друг от друга, а плавно друг в друга переходят; во-вторых, не любая саморегуляция направлена на цель как критериальный параметр; эти параметры могут иметь и иную природу; в-третьих, разрыв в целеполагании, временный отказ от цели и целенаправленной деятельности вообще могут свидетельствовать не о разрушении саморегуляции или неудаче в ней, как полагали Карвер и Шейер, но, как показывает, в частности, Е.И. Рассказова (2006), о переходе к иному типу нерефлексивной и нецеленаправленной саморегуляции. Ее можно было бы назвать авторегуляцией, вслед за Я. Вальсинером, предложившим заменить расхожий термин «self-regulation» термином «autoregulation», означающим то же самое, но не содержащим указание на инстанцию «self», или «Я» (Valsiner, 2001), – действительно, английское понятие «self-regulation» означает не просто саморегуляцию, а Я-регуляцию. Хотя русское слово «саморегуляция» не содержит такого оттенка значения, использование понятия «авторегуляция», принадлежащее к тому же семантическому ряду, что понятия «автопилот», «автоответчик», в большей мере соотносилось бы с указанием на нерефлексивные, бессознательные процессы управления деятельностью.

В свое время было экспериментально показано, что деятельность является системным авторегулирующимся процессом, критерии которого меняются по ходу самой деятельности (Леонтьев Д.А., 1987). С этим же хорошо согласуется и более широкое понимание регуляторных процессов Л.Г. Дикой, которая прямо выводит его из идей Н.А. Бернштейна: «Регуляцию сознания и деятельности человека можно рассматривать как процесс иерархического соподчинения нескольких контуров сознательного и бессознательного регулирования как подсистем разного уровня, которые имеют функциональную взаимосвязь в рамках относительно сложной деятельности. По-видимому, существуют контуры саморегуляции внутри каждого из компонентов структуры деятельности, а также контуры регулирования взаимоотношений между компонентами деятельности. Изменение различных звеньев контура регуляции может происходить одновременно, но с различной скоростью и направленностью» (Дикая, 2003, с. 35). Можно также сослаться на работы Дж. Барга по проблеме автоматической саморегуляции, в которых он критикует основные походы к саморегуляции, в том числе подход Карвера и Шейера, за сведение саморегуляции к сознательным процессам (напр. Fitzsimmons, Bargh, 2004).

Наконец, еще одним имплицитным допущением теории Карвера и Шейера, упрощающим подлинную картину саморегуляции человеческой жизнедеятельности, выступает описание обратной связи в терминах входной информации. Именно понятие информации во многом связывает эту теорию с кибернетикой, с компьютерной метафорой (и метафорой робота) и с когнитивным направлением в психологии второй половины ХХ в. в целом. Однако одним из следствий «когнитивной революции» 1960-х гг. стал когнитивный редукционизм, характерный для целого ряда современных подходов в психологии личности и мотивации, в том числе и для подхода Карвера и Шейера. Он заключается в бездоказательной посылке, что информационные процессы (познание и переработка информации) порождают процессы динамические (мотивации и целенаправленной активности). Обычно в этой связи ссылаются на теорию личностных конструктов Дж. Келли и теорию когнитивного диссонанса Л. Фестингера, которые принято относить к когнитивным теориям личности и мотивации, соответственно. С этим, однако, нельзя согласиться. Центральное понятие теории Дж. Келли, ошибочно «записанного» в когнитивисты на волне когнитивной революции, – не информация, а опыт (Kelly, 1955), а в его последних публикациях (Kelly, 1970) понятие конструкта все больше оттесняется на задний план представлениями о личностном смысле (подробнее см. Леонтьев Д.А., 2005б). Опыт – не всякая информация, а личностно значимая, релевантная, которая включена в осмысленный контекст жизни субъекта. От установки и внутренней работы субъекта во многом зависит, большая ли часть той информации, которую получают его органы чувств, станет его опытом. Информация, не наделенная личностным смыслом, не трансформированная в значимый опыт, не работает как механизм обратной связи.

Аналогичное недоразумение связано с теорией когнитивного диссонанса Л. Фестингера, много лет называемой когнитивной теорией мотивации. По ее описаниям складывается впечатление, будто, согласно теории и экспериментам Фестингера, поведение порождается стремлением устранить рассогласование между двумя когнитивными элементами. Если, однако, внимательно вчитаться в детализацию ключевых положений этой теории, в них обнаруживается принципиальный некогнитивный элемент, входящий как в определение самого диссонанса, так и в характеристику поведенческой ситуации – значимость и ситуации, и диссонирующих когнитивных элементов (Фестингер, 1999, с. 35, 71). Если ситуация и диссонирующие элементы незначимы, никакое их рассогласование не породит действий!

Таким образом, стоит задача формулирования более широкого понимания саморегуляции как динамичной авторегуляции процесса взаимодействия субъекта с миром во всех его изменяющихся формах и видах, включая как произвольные, так и непроизвольные управляющие воздействия. Одним из ключевых положений данной статьи будет выступать утверждение, что по мере динамики взаимодействия с миром могут меняться системообразующие критериальные параметры (причем не в виде замены одной цели на другую, а в виде замены целей критериями иной природы) и вследствие этого может гибко и оперативно, «на ходу», перестраиваться вся система саморегуляции деятельности. Саморегуляция достижения осознанной цели, или саморегуляция действия (см. Рассказова, 2006), будет при этом являться лишь частным случаем, но не универсальным прототипом саморегуляции.

Для этого прежде всего следует отбросить презумпцию изначально заданной и неизменной цели, выступающей основанием для саморегуляции, и презумпцию ее объективно-информационной основы и рассмотреть более широкий контекст жизнедеятельности, включающий поиск, выбор и смену целей, а также их отсутствие, учитывая фактор значимости во всех звеньях регуляторных процессов.

Прагматически-преобразовательная модель жизнедеятельности человека как преследующего свои цели и для этого воздействующего на окружающий мир, лежащая в основе описанных подходов Ч. Карвера – М. Шейера и О.А. Конопкина – В.И. Моросановой, характерна, как известно, для западной культуры и ментальности. В этой культурной модели цели и желания человека конкретны и заданы, не подлежат проблематизации, а жизнедеятельность выстраивается по принципу функциональной системы, направленной на достижение этих целей и желаний посредством сколь угодно сложных деятельностных паттернов, регулируемых контурами обратной связи.

Альтернативная модель жизнедеятельности более характерна для культуры и ментальности Востока. А. Маслоу (1999) назвал ее даосистским способом восприятия действительности. В этой модели не цели и желания, а сама реальность, с которой человек соприкасается, выступает как высшая инстанция, а цели и желания с ней смиренно сообразуются; активность субъекта руководствуется принципом минимизации вторжения в реальность. Место деятельно-преобразовательного отношения здесь занимает отношение созерцательно-внимающее, присутствие-недеяние (у-вэй).