Казачий Дон: Пять веков воинской славы

Репертуар отдельного полка, как показывает изучение полевых опросных листов, был приблизительно вдвое меньше. Бытовой репертуар можно определить в границах 300–350 песен и речитаций. В наиболее «песенных» станицах в 70-е годы прошедшего XX века репертуар одного исполнителя мог исчисляться огромным количеством песенных образцов (до 500). В то же время записи прозаических жанров в пределах отдельных поселений представлены двумя-тремя десятками. Носителями этого пласта фольклора является не вся община, а ограниченный круг лиц. Подчеркивая высокий статус исторической песни, В.К. Соколова писала: «Отрывки из песен вставляются казаками в предания для подтверждения достоверности рассказываемого: «Про это и песня есть».

«Служивские» песни внешнего быта и могут быть названы собственно казачьими. Весь корпус песенных текстов – исторических, эпических и лиро-эпических и собственно лирических – отмечен общностью поэтических приемов и принципов изложения. Разграничить их можно на «сюжетные» (с устойчивой последовательностью и связью сюжетно-поэтических мотивов и завершенностью развития темы); «квазисюжетные», в которых наблюдается смешение текстов и принцип концентрации образного содержания и несюжетные. Первая группа представлена песнями на историческую тему, поводом к созданию которых послужили действительные факты истории. Стремление к конкретизации проявляет себя в детальном описании картины штурма, осады крепости, переправы и т. п. Эпическая обобщенность – в формульности поэтического языка и комбинаторности мотивов, способствующей абстрагированию от конкретных событий и персонажей, благодаря чему, по мнению Б.М. Путилова, в исторических песнях преодолевается сюжетная замкнутость раннего эпоса.

Во вторую входят лирические и исторические песни, композиция которых основана на «ступенчатом сужении образа». Цепочка символов и метафор придает им картинно-созерцательный характер, заменяющий действенность былин и баллад. Используемый в лирике для описания «лествицы чувств» (А.С. Пушкин), этот принцип высказывания в поэтике исторических песен применяется преимущественно для описания пространства.

Тексты песен обеих групп имеют открытый, незавершенный характер, что осознано исполнителями как особое качество недосказанности и неисчерпаемости песни: «Песню до конца не доигрывают, жене правды не сказывают».

Группу несюжетных составляют походные песни-славы (боевые, удалые) о героях и сражениях.

С музыкальной стороны казачьи песни характеризуются, в первую очередь, протяжностью – одним из высоко оцениваемых качеств, воплощающих неограниченность пространства: «Песня казачья – чтоб ни конца, ни краю не было». Наличие или отсутствие характерных композиционных признаков – вставок, повторов, обрывов слов – позволяет подразделить песни на периодические и непериодические («без колен» и с «коленами», «прямые» и «вилюжистые», поющиеся «почаще» и «пореже»). Первые восходят к напевам хороводных песен, вторые – к речитативно-декламационным жанрам эпоса и обрядового фольклора (причитаниям).

С конца XVIII и на протяжении XIX века возникает и расширяется репертуар строевых походных песен (кавалерийских и под шаг). Их структура определяется ритмами движения и новым силлабо-тоническим стихом. Широко распетые протяжные песни отходят в разряд бивуачных, исполняемых на отдыхе, «в офицерском собрании, при чистке оружия и уборке лошадей». В них возрастает вокальное мелизматическое и хоровое начало. На привалах исполняются и популярные плясовые, известные по сборникам с конца XVIII века.

Распевая стихи современных поэтов, разрабатывавших казачью тему, казаки нередко «переинтонировали» музыку композиторов-профессионалов и дилетантов (О. Козловского, А. Варламова, Е. Шашиной и др.). К оригинальным чертам казачьих песен следует отнести развитую форму полифонического многоголосия, ритмическую организацию и характер артикуляции.

Характеристике многоголосия посвящен ряд обстоятельных исследований. Выделяя самые существенные аспекты, отметим, что коллективное пение понимается исполнителями как «беседа», диалог, реализуемый в певческой форме. Отсюда установка на мелодическую и артикуляционную индивидуализацию и взаимную дополняемость (комплементарность) голосовых партий (включение и выключение голосов, прием прерывания ключевого слова на ударном слоге и перебивки текста в разных голосах).

В ритмическом строении это, прежде всего, различные проявления симметрии (периодичности и зеркальности), в протяжных песнях проявляющиеся во временной пропорции предударной и заударной частей композиционной единицы. В строевых и полковых плясовых – взаимообусловленность динамических акцентов песни и движений всадника, особые приемы огласовки текста, связывающие скандируемые слоги в непрерывную цепь («играть с зацепом») или имитирующие подскок.

Для песен службы характерна гибкость и приспособляемость; чрезвычайно распространено бытование одной и той же песни в разных формах (бивуачной и строевой, под шаг в колонне и пляску), темпах и композиционных редакциях различного уровня распетости («покороче» и с «растяжками»). Один текст может соединяться с разными напевами, и, наоборот, один напев с несколькими текстами. При этом существенной роли не играет возможное различие в ритмической организации, легко преодолеваемое необходимой «расстановкой» слов – сжатием или расширением стиха.

Ни бытовой, ни воинский репертуар, несмотря на существовавшие запреты на пение в службе домашних песен, замкнутостью не обладал, что особенно важно было для сохранения «служивского» после утраты им прямых функций. И в «службу» из дома попадали иногда песни, никакого отношения к ней не имеющие.

Эпические, лирические, сатирические и промежуточные жанры можно лишь условно отнести к не приуроченным, поскольку обстоятельства их исполнения все же вполне определенны: это время отдыха, прием гостей с застольем («беседа») или эпизоды праздников и ритуалов, называемые «гульбой».

В этой части репертуара имеется группа жанров, предполагающих преимущественно мужское или смешанное исполнение. Таковы былинные, приуроченные в большинстве местностей к «каравайным обедам» или свадебному пиру, и эпические песни о зверях и птицах, звучащие при встрече родными жениха родителей невесты – «вечерних». Они представлены (суммарно) 14 сюжетами (в первом полутоме свода А.М. Листопадова помещено 65 записей, включая многочисленные варианты). В отдельно взятом населенном пункте (станице, хуторе) свою функцию сохраняли два-три подобных сюжета (например «Добрыня и Алеша» или «Отъезд Добрыни из дома», «Сватовство Ивана Гардиновича» – в гульбе, «Залетал-то бы, залетал млад сизой орел» или «Не пыль-то кура в поле подымалася» или «Сокол и Соколинка» при встрече «сватов»). Еще три-четыре находились в сфере памяти («Добрыня и Маринка», «Как и жил-то, был Микита» и др.). Практически весь этот репертуар сейчас относится к сфере памяти и исполняется по просьбе фольклористов, местных краеведов или других ценителей старины. К этой группе примыкают некоторые баллады – так называемые вдовские («Хоромы мои, хоромы высокие», «Из-под камушка, из-под белого») и исторические песни («Отчего Москва загоралася»).

Балладный репертуар представлен общеславянскими, русскими и местными донскими сюжетами («Вдова и Дунай», «Дочка-пташка», «Мать-детоубийца», «Как поехал королевич на дуваньицу», «Князь Волконский и девочка», «Бабочка зелье делала», «Татары шли, ковылу жгли», «За донским казаком был большой погон»). Популярностью пользовались литературные баллады С.Т. Аксакова, В.В. Крестовского.

Эпические и лироэпические тексты распеты преимущественно в протяжной форме. Лишь некоторые, несмотря на многоголосное существование, устойчиво сохраняют декламационную основу и ассоциируются в нашем представлении с северными старинами. Своеобразие звучанию придает тембровое смешение. Если эпический текст поется на свадьбе, то каждая страта сохраняет свой тембровый стереотип: в отличие от практики женского пения «под мужчин», то есть низкими «грубыми» голосами, здесь часто многоголосие приобретает черты ярусности, поскольку женские партии звучат в высоком регистре («тонкие голоса»).

Особую группу эпоса составляют скоморошины («камарошные»), представленные классическими сюжетами – «Дурней», и вариантами «Птичьей свадьбы». Они фиксировались как в сказовой форме, так и в сочетающей прозаическое повествование, пение и говорной стих, пантомиму. Они входят и в мужской, и в женский репертуар. Но более типичны для донской традиции песни-небылицы: «На дубу свинья гнездышко свила», «Как донские казаки рыболовнички», «А мы ноня гуляли», «Как кума-то к куме в решете приплыла», «Как сидел комар на дубочку» и др. Записана и песня о скоморохах – «Ой, шли веселые, разговаривали». В небылицах игра формой используется как художественный прием, поэтому вполне логично предположить их профессиональное (скоморошье) происхождение. По стилевому воплощению этой группе близки сюжеты демократической сатиры XVII в. (например, «Фома и Ерема»), бытующие в песенной форме.

Женские приуроченные песни не столь оригинальны, как мужские, и в основном повторяют соответствующие жанровые типы русской традиции (юго-западной, центральнорусской и северной). В колыбельных, причитаниях об умерших, свадебных песнях лишь иногда обнаруживается влияние мужской воинской культуры, проявляющееся во включении сюжетно-поэтических мотивов и синтаксических формул мужского фольклора, использовании местно-характерных песенных интонационных стереотипов.

Семейно-обрядовые жанры одиночной исполнительской традиции представлены колыбельными, потешками, относимыми к материнскому фольклору, и причитаниями по умершим. Для первых типичен корпус текстов и напевов, известных на значительной территории. Если записи колыбельных и потешек нашли отражение в публикациях последних лет, то причитания пока еще остаются в экспедиционных коллекциях.

Поэтические тексты материнского фольклора по преимуществу бытового содержания. Мифопоэтическое начало проявляется в ключевых образах – носителях сна (коты, голуби). Таковы же и образы иного мира – «горы крутые», «леса темные».

Напевы их по структурным признакам и мелодике можно подразделить на две группы – близкие песенным, стабильные и декламационные вариативные. Наиболее типичны тексты с семи-слоговым стихом (при варьировании число слогов сокращается до четырех-шести). Ритмический рисунок и господствующая мелодическая формула (терции с субквартой), широко распространены за пределами Дона, как у славянских, так и у тюркских и финно-угорских народов. Часто колыбельные и потешки интонируют на один напев. В этом случае их жанровое различие с музыкальной стороны определятся особенностями артикуляции, то есть лежат в сфере исполнительства. На Среднем и Верхнем Дону потешки поют на напевы прибасок или хороводных песен.

В репертуар, предназначенный детям, нередко втягиваются другие жанры. Таковы прибаски под пляску – «Казак, казачок», «Ой, тюх, тюх, тюх», «А чу-чу, чу-чу, чу-чу» и др.; скоморошины и небылицы – «Сова моя, совушка», «Посидите гости, побеседуйте» («На дубу свинья»). На Бузулуке в качестве колыбельной бытует баллада «Татары шли, ковылу жгли».

Местные причитания по умершим записаны в экспедициях преимущественно в виде поминальных. Во многих местностях исполнители не различают собственно погребальные («при покойнике») и поминальные («когда вспоминают»). Последние представлены характерным для большинства славянских традиций типом импровизационных причитаний нестабильной структуры. Поэтические тексты содержат типичный набор сюжетно-поэтических мотивов – дороги, утраты, и заговорные мотивы («Расступися, мать сыра земля» и пр.). Широко используются приемы иносказания лирических песен. Наиболее типичны для донской традиции две редакции формульного напева. Один – узкообъемный, исполняемый в декламационной манере с равномерным произнесением слогов, по манере близок приговорам. Второй – более мелодичный, за счет распевания слогов и непериодического ритма. В записях имеются и не вполне обычные по интонационному строению причитания в пентатонике, типичной для донских песен.

Календарные и свадебные обряды, как и закрепленные за ними фольклорные жанры, существуют сегодня в редуцированном, ослабленном виде. Календарные представлены зимними песнями обхода дворов и весенними хороводами. Все другие случаи функционирования песен в календарных обрядах являются результатом вторичной приуроченности.

Зимние святочные песни известны в трех разновидностях: колядки с христианскими сюжетами (Северский Донец и правобережные хутора станицы Мигулинской), детские кумулятивные колядки «Скакал, скакал козлик» с начальным рефренным возгласом «Ой, калёда!» (Северский Донец и Дон у его устья, Хопер); песни с припевом «Щедрый вечер» («щедровки») западных славянских традиций (Северский Донец, нижнее и среднее течение Дона). Напевы и тексты аналогичны записанным собирателями на южнорусских и восточных украинских территориях (Слободская и степная Украина). Русская разновидность таусеней («таусинь, «той авсень», «товсень») зафиксирована от Чира вверх по течению Дона. Этот вид обходных песен и в верховьях Дона известен далеко не повсеместно.

Общей для всего донского ареала является лишь традиция обхода дворов, называемая в народе «Христа славить». Этот обычай описан, как распространенный в конце XVIII века, В.Д. Сухоруковым. В качестве обходной песни мужчинами и детьми чаще исполняется тропарь «Рождество твое Христе Боже наш», реже ирмос «Христос рождается» и кондак «Девая днесь». Напевы и тексты в целом сопоставимы с входящими в церковную службу, но не вполне идентичны им, как в порядке следования, так по содержанию. И дети, и взрослые искажают или вставляют отсутствующие в каноническом тексте слова. В некоторых селениях, лежащих по течению Чира, православные прихожане интонируют одноголосную «дореформенную» версию напева тропаря, естественную для старообрядцев.

Вождение хороводов связано, прежде всего, с весенним периодом. На Дону известны почти все формы хороводов: игры, хороводы-шествия (в Великий пост), танки по улице и на месте, «карагоды» или «курагоды» с «припляской». Они приурочены к вечеринкам на зимних святках, к Масленице, пасхальной неделе и Красной горке, Троице.

Игровые хороводы представлены общеславянскими разновидностями – «Просо», «На горе мак», «Дрема» – и русскими – «Плетень», «Ходит барин кругом карагода». Локальное распространение имеют «Олень», «Шла утица по бережку», «Грушица», «Черный баран», «Кострома» (верхнедонские станицы и хутора); «У перепелки головка болит», «Царь да по городу гуляет» (среднедонские). Преимущественно на Северском Донце зафиксированы «Конопля», «Краповое колесо».

Танки характерны для Северского Донца и станиц и хуторов, расположенных вблизи его впадения в Дон. В отличие от актуальных и в наше время обходных календарных обрядов хороводы сохранились частично в основном в формах с «припляской», будь то ходовые танки или «курагоды». Игровые и «вечериношные» можно отнести к сфере памяти. Большая часть календарных и хороводных песен образуют одну музыкально-стилистическую группу. Их напевы строятся по типу «сцепления» контрастных мелодических ячеек. Некоторые «таношные» песни Северского Донца, входящие в свадебный обряд, сближаются по мелодике с его песнями. «Карагодные» песни, в силу участия в них мужчин и доминирования их мелодического и темброво-фактурного стереотипа, сближаются с воинским «ядром» традиции.

Свадебные обряды и входящие в них песни продолжают жить. В пределах одного населенного пункта бытует до двадцати напевов с групповым прикреплением текстов – от двух-трех текстов с песенными, до 50–70 с припевочными. Обширный свадебный репертуар трудно соотнести с какой-либо коренной русской традицией. Аналогии в объеме песенного материала обнаруживаются скорее в южных переселенческих. При сравнении с другими традициями свадебных песен, относящихся к контактным обрядам, совпадения обнаруживаются на западных русских территориях и на белорусском и украинском пограничье. Прощальные песни, связанные с обрядами отчуждения невесты от родного дома и своей половозрастной группы (с текстами акцентного строя) соотносятся с иным ареалом – средне– и северо-русским. Общеславянские и русские свадебные песни имеют на Дону разную локализацию. Так, свадебные прощальные песни акцентного строя (типа «Ты река ли, моя реченька», «Расшаталась в поле грушица», «Как по морю, морю синему») зафиксированы в поселениях, расположенных по Чиру и лежащих выше его впадения в Дон. Западнее обозначенной границы они практически не встречаются. Исключения («Вечер, вечер, вечеришнички») воспринимаются как отдельные вкрапления. Для донской свадьбы характерны многочисленные величальные песни и припевки, по текстам совпадающие с их верхневолжскими и северными аналогами. По напеву же они весьма необычны и оригинальны.

Достоянием донской традиции были и «невестины» или «ночушечные» песни («А за морем утица воскрикнула», «Ой, по морю, морю синему», «Лебедушка», «Черная галочка на раките сидела» и др.). Их уникальность в узколокальном бытовании, индивидуализированном напеве, связываемом с одним текстом и стилистическими признаками протяжных песен (наличие словообрывов, вставок, ладовой переменности, широкий диапазон и др.). За пределами Дона свадебные песни подобного типа фиксировались фольклористами в ульяновском Заволжье.

В современной свадьбе утрачены почти все эпизоды и музыкально-поэтические жанры, связанные с семантикой перехода невесты из девиц в молодицы (причитания, прощальные песни девичника, «ночушек» и посада). Во всех районах Дона ввиду этого свадебный обряд приобрел праздничный характер, сродни славянским ритуалам «веселья». Особенно ощутимо это проявляется в составе песенных жанров, где доминируют различного рода припевки с шести– и восьмислоговым цезурированным стихом (так называемые тирады), широко известные в репертуаре восточных, южных и западных (поляков) славян, и «контактные» песни, сопровождающие действие двух родов, направленные на сближение.

Если попытаться ответить на вопрос, что же придает местным женским песням особый колорит, мы должны отметить процесс мелодического «переинтонирования» и особенности ведения слова. Это особая форма орнаментального «растягивания» слога, называемая в народе «переливом», включение в распевы размашистых квартовых и квинтовых ходов, иногда тенденция к расслоению голосов, с выделением верхнего. Перечисленные признаки (как и отмеченная общность поэтического языка) позволяют в известной мере сблизить в стилевом отношении репертуар внешнего и внутреннего быта.

Среди прозаических жанров более индивидуализированы исторические и топонимические предания. Изучением исторических занимались Ф.В. и Т.И. Тумилевичи. В их трудах разработаны две тематические группы, связанные с фигурами Ермака и Степана Разина. Еще сохраняются в памяти носителей традиции предания о Петре I, носящие характер так называемых исторических анекдотов. Таковы «анекдоты» (термин информантов) о Я.П. Бакланове, о Пугачеве и Потемкине, о Петре I и казаке Пядухе. Последний был зафиксирован еще в конце XVIII в. Е. Кательниковым: «…Во время плытья его величества по Дону в нашем городке становился на квартире у Чебачихи. Из бывших с ним людей одному приказал государь стрелить через Дон по утке, плавающей под задонским берегом. Но тот ее не застрелил. Государь потребовал, нет ли кого из наших, кто бы с такого расстояния убил утку. Вызвался молодой казак по прозванию Пядух и из пищали убил утку не целившись. Тогда государь сказал: «Исполать, казак! Хотя и я убью, но только поцелюсь». Пядух умер в 1795 г.; он жил около 100 лет».

К анекдотам могут быть отнесены и объяснения кличек жителей донских станиц, помещенные в издании «Фольклор Дона и Кубани» (1938) и книге В.Н. Королева «Старые Вешки» («Бугай», «Лапша», «Чапура», «Козлы»).

Экспедиции фиксируют устойчивое бытование топонимических преданий, объясняющих название тех или иных памятных мест. В станице Николаевской записано предание о «Манькиной бешеной яме» или «Манькиной коловерти», о Мариновском (станицы Мариинской. – Т. Р.) монастыре; в станице Раздорской о Петровской гавани острова Поречного; в станицах Нагавской и Жуковской об их происхождении. Многочисленны предания о курганах, о переносе поселений на другие места.

Промежуточной формой между преданиями и устными рассказами являются сказы о действительных событиях казачьей и советской истории Донского края. Одни, возможно в силу хронологической близости освещаемых событий, носят подчеркнуто документальный характер («Точилина гора», «Тарас»). Другие являются переработкой традиционных преданий («Лазоревые цветы» и «Как девка на войну ходила»).

Устные рассказы, представляющие собой переработку фрагментов литературных произведений, исторических трудов, школьных и иных учебников, в среде казаков были чрезвычайно популярны. Они были не только принадлежностью дореволюционного военного быта, но активно бытовали в годы Великой Отечественной войны. Часто пересказываются страницы книги П.Н. Краснова «Картины былого Тихого Дона» и других работ известных донских историков. Они стали вторичными источниками зафиксированных когда-то устных рассказов. И в наши дни этот жанр сохраняет свое значение, с той лишь разницей, что публичное чтение сменилось рассказом в кругу друзей.

Довольно прочно удерживаются в сознании носителей заговоры (включая воинские). Они достаточно полно представлены в публикациях и полевых записях. Носители традиции именуют их «молитвами». Поэтические приемы и стилистика заговоров во многом определяются адресатом и обстоятельствами исполнения. Простейшие из них, предназначенные детям, примыкают к коротким жанрам материнского фольклора:

Кукуш, кукуш,

На тебе ячмень;

Чего хочешь,

Того купишь.

Купи себе топорок,

Руби себе поперек.

Некоторые заговоры ближе обрядовым фольклорным текстам (1), другие возникают на основе молитв (2):

Течет речка с восхода на запад,

Смывает все коренья, все каменья,

Все желтые пески.

Смой с раба божия …

Скорбь-тоску, искус, переполох,

Великую сухоту-кручинушку;

Из буйной головы, из сердца попечение,

Из душ помышления,

Из резвых рук, из резвых ног,

Из желтой кости, из белой кости;

Из семидесяти семи жил и поджилок,

Из всех ноготков и подноготков;

Из быстрых очей,

С слухменных ушей;

Из белых зуб и мягких губ,

Из быстрых глаз.

Изыди, изыди, изыди!

Где ветер не веет,

Где солнце не греет,

Там тебе быть единой

На пещаном море

На безводном месте.

Мать Божия, Пресвятая Богородица

Над престолом стояла, Господа Бога просила:

Господи, помоги, Господи,

Выгнать хвитинку из головы,

Из рук, из ног, из всех костей,

Из красной крови, из желтой кости

У рабе божьей …

Спаси ее, Господи, от худого часу,

От дурного глаза казачьево,

Бабичьево, ребячьево, девичьево;

Спаси и сохрани ее, Господи!

Сказочный репертуар зафиксирован, по-видимому, лишь частично. Наиболее полно отражены в публикациях сказки казаков-некрасовцев. Среди сказочных сюжетов, записанных в экспедициях, прежде всего волшебные и бытовые сказки – «Ивашечка», «Гуси-лебеди», «Сестрица Аленушка и братец Иванушка», «Казак и смерть». Немногочисленны сказки о животных – «Орел и карга», «Лисичка-сестричка и волк». Единичны записи оригинальных сюжетов, сочетающих черты разных жанров и содержащих атрибуты восточных сказок. Один из таких примеров «Турей и Басанда», бытовавшая в хуторах по Чиру.

Подавляющее большинство донских сказок текстуально совпадает с записями из различных областей России (в частности, южных). Идентичность донской традиции проявляется в именовании персонажей казаками и казачками, в использовании реалий социальной организации (круг, атаман), диалектных названий птиц, животных, растений, и пр. И в наши дни сохраняется традиция сказывания с интонационной дифференциацией персонажей, передаче прямой речи напевным говорком.

Самобытны малые жанры фольклора – пословицы, поговорки, тосты. В них отразились любовь к родному краю, жизненные обстоятельства, природа общинных и межличностных отношений, обрисован казачий характер: «Казачья воля была на бранном поле, а в дому хоть надевай суму», «Слава казачья, да жизнь собачья», «Песню до конца не доигрывают, жене всей правды не сказывают», «Казак – редиска: сверху красный, в середке – белый» и т. п. В поговорках формулируются жизненные принципы, фиксируются различные наблюдения: «Не говори того, о чем не спрашивают», «Тот не казак, что в Дону не тонул и Ермака в попочку не целовал» (имеется в виду памятник Ермаку в Новочеркасске. – Т.Р.). Откликом на современное движение возрождения казачества стали такие иронические поговорки: «Проехал в поезде «Тихий Дон», значит, казак», «Казак – это состояние души». Оригинальные тосты связаны в основном со старым казачьим бытом: «Здравствуй, царь-государь, в кременной Москве, а мы казаки на Тихом Дону», «Здравствуй, Войско Донское снизу доверху и сверху донизу», и др.

Легенды представлены в основном христианскими сюжетами о чудесных явлениях и видениях. Таковы рассказы А.М. Селезневой о поиске умерших мужа и сына на том свете («как душа смотрела ад и рай»), о явлении Христа на виноградном кусте. Любопытно бытование в устной форме древнерусских апокрифов, повестей и других христианских текстов. Ф.В. Тумилевич зафиксировал у казаков-некрасовцев устную версию «Повести о бражнике»; фрагменты житий святых и «Апокалипсиса» используются в духовных стихах.

Духовные стихи и псалмы являются общим достоянием всего населения Дона – старообрядцев и православных пореформенной доминирующей конфессии, русских и украинских крестьян. В репертуаре преобладают тексты позднего пласта, часто литературного происхождения, созданные в XVIII–XIX вв. Ввиду письменного и устного способа существования (распространенность рукописных и печатных сборников) стихи сохраняют связь с церковной певческой традицией. Особенно характерно это для старообрядцев белокриницкой иерархии, интонирующих тексты на глас в декламационной манере (так называемые самогласны осмогласия знаменного распева). Православные официальной православной конфессии поют преимущественно псалмы, имеющие корни в украинско-польской культуре. Фольклоризованные напевы и тексты обнаруживают широкие аналогии в русской культуре.

Донской фольклор в двух его составляющих – песне и прозаических жанрах – обладает образно-поэтической и сюжетной общностью. Это прослеживается при сравнении колыбельных и лирических воинских песен быличек и преданий и былинных и исторических песен. В целом система жанров донского казачьего фольклора сопоставима с системой жанров русского фольклора. Сходство проявляется в составе жанров и представляющих их разновидностей, в формах эпоса, в оппозиции мужского и женского репертуара и исполнительских стереотипов, в народной терминологии. Исключение составляет святочный цикл календаря, с его щедровками и псалмами, некоторые хороводы, эпизоды свадьбы и связанные с ними песни западного, славянского происхождения.

Своеобразие можно видеть в способе деления репертуара: бытующий вне поселений – на походе, в службе – и домашний (внутреннего быта). В отличие от принятого для русской и других родственных культур подразделения жанров на приуроченные и не приуроченные, в казачьей культуре сложились две субсистемы, включавшие названные группы и в принципе функционировавшие раздельно. Между ними не существовало непреодолимой преграды. Из «службы» песни попадали в домашний быт, из мужского репертуара – в женский, но казачья воинская песня была и остается интегрирующим началом традиции.

В донской культуре сохраняется уникальный по составу и огромный по объему корпус военно-исторических песен, не знающий себе равных ни в одной из русских региональных традиций.

Доминантные исполнительские стереотипы сложились в воинской среде и воздействуют на все жанры, в исполнении которых принимают участие мужчины. Однако и в по природе женских (колыбельных, свадебных), как и в семейной и календарной обрядности, в той или иной мере проявляется воинское начало и связанные с ним формы выражения.

Казачий фольклор развивался под сильным воздействием письменной культуры. Здесь христианская и древнерусская литература, церковное певческое искусство, жанры профессиональной вокальной и инструментальной музыки, поэзия. На протяжении XVIII–XIX веков, с включением донских казаков в состав частей русской армии происходит ассимиляция форм вокальной и инструментальной военной музыки и усвоение общеармейского репертуара.

Оригинальное, неповторимое в казачьем фольклоре постепенно размывалось и оттеснялось в сферу интерпретации, исполнения, манеры. В настоящее время и эта сторона казачьей культуры испытывает сильное давление искусственно сформированных стереотипов так называемого профессионального.

Семья. Обряды жизненного цикла

Семейная жизнь донских казаков на раннем этапе их существования восстанавливается преимущественно по преданиям. Ими, как и непосредственными наблюдениями, пользовались А.И. Ригельман, Е.Н. Кательников и В.Д. Сухоруков. Последний также имел возможность ознакомления с документами станичных архивов. Это существенно не влияет на то обстоятельство, что сведения о семейном положении донцов и браках до XVIII в. по большей части носят предположительный характер и заимствуются из ограниченного числа источников.

А.И. Ригельман сообщает, что казаки «не имели жен, и терпеть их не могли», позже их, как и имущество, брали у турок, кумыков, крымцев, кубанцев, черкес и «разных горских татар». Он же утверждает, что «по общему приговору младенцев, родившихся у них, сперва в воду бросать установлено было для того, чтобы оные отцов и матерей для промысла их не обременяли»; затем «мужского пола вживе оставляли, а женского рода в воду метали». В более позднее время кругом решили детей воспитывать «для общей надобности». В то же время, описывая события Азовского осадного сидения, он пишет, что отбивать атаки турок казакам помогали их жены и дети, проявляя при этом удивительную храбрость. Из этого следует, что в 30–40-е гг. XVII в. многие казаки жили семьями. О заключении браков казаками в XVII в. сообщается, что «для лучшей удобности» женский пол увозили (в этнографии это называется «брак-умыкание»).