Такие огневые налеты повторяются почти каждый день, а иногда по нескольку раз в сутки. Но для Шатрова и Правдина этого словно не существует: они всегда - под дождем, в темень, в слякоть - на переднем крае. У многих из нас нет-нет да и подвернутся минуты, а то и часы, когда можно расслабить тело, прикорнуть в траншее или в землянке, зная, что тебя подменили, что кто-то из товарищей зорко всматривается в сторону противника.
      А они почти не имеют такой возможности. Замков сообщает: ночью слышал гул танков. Командир стрелковой роты докладывает: в таком-то месте наблюдал группу противника; мы, рядовые разведчики, находясь на наблюдательном пункте, обнаружили появление у врага нового вида оружия - не то многоствольного миномета, не то орудия. Все это надо уточнить, все это надо проверить, взять на учет, сообщить в штаб. И они работают, утюжат землю животами, сутками не смыкают глаз.
      ...Я уже помыл посуду, наколол дров, мне остается только пожелать повару наваристых щей, и я могу отправляться туда, где Шапкин занимается с группой.
      - Ох ты, чего захотел, командира ему подавай! А ты что, не командир! пряча карту в сумку, восклицает Шатров.
      - Я политрук.
      - И политруки должны командовать ротами. Я тоже когда-то был политруком, а на Хасане принял батальон. Скажу тебе, настанет время, когда в нашей армии для пользы дела будут приказами назначать политических работников на командные должности, а командиров - на должности политработников. И это будет замечательно! А почему не так? Ты окончил военно-политическое училище. Изучал там не только одни общественные дисциплины, но и тактику, оружие, организацию боя. Чем же ты не командир, Василий Иванович!
      - Тогда политрука давайте... Одному тяжеловато, - настаивает Правдин.
      - Знаю, - соглашается с ним Шатров. - Скоро выпуск фронтовых курсов командного состава, и ты получишь своего ротного, а пока не вижу, кто бы мог тебя заменить. Так что потерпи немного.
      Подбегает Беленький. Запыхавшись, докладывает:
      - Товарищ подполковник, прибыл Мельхесов. Младший лейтенант приказал тут порядок навести. Сейчас они сюда придут.
      - Кто - они? - спрашивает Шатров.
      - Да он же и наш командир дивизии с ним. Мельхесов похвалил Шапкина, добавляет Кирилл с улыбкой.
      ...Мельхесов плечистый, чуть сутуловатый, черные глаза, мясистый нос, голос властный, требовательный. Хижняков предлагает ему скамейку, но Мельхесов только повел бровью на полковника и, словно не замечая стоящих возле него командиров, говорит:
      - Очень уж вы тут зарылись в землю. Разве пришли сюда вековать? Нет. Наша задача - как можно быстрее прорваться к Севастополю, к Сивашу. Моральный дух у немцев подорван. Они уже не в состоянии вести такие наступательные бои, как летом и осенью сорок первого года. Значит, мы должны делать все, чтобы каждый боец понимал, пропитывался бы наступательным духом. Правильно я говорю, товарищи?
      - Правильно, - спокойно отзывается Егор.
      - Как ваша фамилия? - уже другим тоном спрашивает представитель командования.
      - Егор Кувалдин.
      - А ваша? - Мельхесов делает шаг к Ивану.
      - Чупрахин, - отвечает Иван.
      - Как вы думаете, прорвем немецкую оборону? Вы разведчик, вам и карты в руки. Ваше мнение для нас очень важно.
      - А чем мы хуже других, вон на харьковском направлении, как говорил нам политрук, наши здорово жмут фрицев, только шерсть от них летит. - Чупрахин даже чуть приподнимается на носках.
      - Слышали? - поворачивается Мельхесов к Хижнякову. - Люблю разведчиков - золотой народ! И командир взвода у вас хороший. Пора ему ротой командовать. Надо оформить, товарищ Хижняков.
      Беленький толкает меня в бок, шепчет:
      - Слышишь, огонь товарищ Шапкин!
      - А взвод он примет... Кувалдин. Справитесь?
      Егор только вытягивается, отвечает за него Шатров:
      - Справится, товарищ Мельхесов.
      Мельхесов садится на скамейку и начинает рассказывать о положении на фронтах, об истощении резервов фашистской Германии, о боях на Западном фронте.
      - Надо больше думать о наступлении, - уже другим тоном говорит он командиру дивизии. - Оборонцев ненавижу. А сейчас прошу, товарищ Хижняков, провести меня в штаб, захватите с собой начальника разведки.
      Они уходят цепочкой. Замыкает цепочку Шатров.
      Мы долго не можем уснуть. Политрук, как всегда, ушел на наблюдательный пункт, Шапкин, потолкавшись между нами, вышел из землянки, - видимо, он решил наедине осмыслить неожиданную радость. Будто угадав мои мысли, Мухин восторженно говорит:
      - Ловко наш взводный показал себя представителю командования. На все вопросы, не задумываясь, ответил.
      - Шапкин-то хорошо действовал, а вот ты, Кирилл, в проволоке запутался, не мог преодолеть заграждения, - замечает Чупрахин, сидя возле нагретой печурки в одном нижнем белье.
      - Растерялся малость, с кем не случается, - оправдывается Беленький и начинает раздеваться. - Скоро пойдем в наступление... Это хорошо!
      К полуночи землянка выстывает. Я поднимаюсь, в потемках ищу топор, чтобы наколоть дров. Тихонько выхожу на улицу. Слышатся редкие артиллерийские выстрелы. На холодном небе ярко светит луна. Глухо доносятся вздохи моря - тяжелое, усталое дыхание: видно, и морю нелегко достается эта война.
      У штабеля дров натыкаюсь на Шапкина.
      - Ты чего не спишь? - спрашивает он.
      - Холодно в землянке, печку решил разжечь.
      - Ну, ну, это ты молодец, правильно решил.
      Я колю дрова. Шапкин, поеживаясь, стоит в сторонке.
      - Шли бы в землянку, товарищ лейтенант. Сейчас там будет тепло, советую ему, собирая поленья.
      - Понимаешь, Самбуров, что-то у меня на душе неспокойно. Бывает же так. - Он достает папиросы, щелкнув портсигаром, предлагает закурить. - Слухи пошли, что под Харьковом наши попали в окружение. И тут может случиться такое. Силен еще этот проклятый немец.
      Захар выжидательно смотрит на меня. А что я скажу на это? "Силен... Конечно, слабый не пошел бы на нас. Но придет же весна, и ручьи запоют", думаю я, а вслух произношу:
      - Под Харьковом, говорите? Как же так, а политрук вчера говорил другое - наши наступают.
      - Да, наступали, но ничего не получилось, - спешит ответить Шапкин и предлагает мне: - Посиди немного. - Он опускается на бревно. Помолчав, продолжает: - И здесь они скоро пойдут. Ты-то как думаешь, пойдут?
      Я разгибаю спину, из рук сыплются поленья: да что он мне такой вопрос задает, вроде бы пытается проверить! Шапкин, как будто не заметив моего смущения, уже говорит о другом:
      - Человек иногда бывает слеп... Ты вот в институте учился, а что ты понимаешь в жизни? Садись, - показывает он на бревна. - Что, неправда? наклоняется Захар ко мне. - Скажи, ты меня хорошо знаешь?
      - О чем вы, товарищ лейтенант? - отшатываюсь я от Захара.
      - Да о том, что хочу спросить тебя, веришь ли ты мне или нет?
      - В чем?
      - Ах, все ты понимаешь, да только притворяешься. - Шапкин резко поднимается. Закуривает и, не глядя на меня, продолжает: - Как же, человек сидел в тюрьме, а вот теперь ему доверяют командовать ротой. Но кое-кому наплевать на мои боевые заслуги...
      - Да о чем вы? - удивляюсь я.
      - А зачем ты сюда пришел?
      - За дровами...
      - Шутишь! Наверное уже все рассказал обо мне - и тот случай на привале, и как я просил у твоего папаши справку для суда, и что у меня в деревне нет никаких родственников, и черт знает что приплел. Вот я и говорю: человек иногда бывает слеп, хотя и имеет хорошее зрение.
      Захар бросает на землю окурок и долго топчет его каблуком. Мне становится душно. Дрожащей рукой я расстегиваю ворот гимнастерки.
      - Мне и в голову не приходило такое!
      - Верно? Никто и ни о чем обо мне не спрашивал?
      - Нет, никто.
      Захар кладет свою руку мне на плечо. Он долго молча смотрит в лицо:
      - Ну, хорошо, хорошо. Это я так. Может быть, завтра пойдем в тыл врага. Так вот я немного тебя проверил, каков ты, веришь ли мне, можешь ли в трудную минуту быть до конца преданным своему командиру. Ведь там... всякое может случиться. Только о нашем разговоре никому! Понял?
      Уже потускнел лунный свет. Я собираю дрова. Поленья вываливаются из рук. На душе нехорошо. Шапкин ушел, не сказав больше ни слова. "Понял?" Ничего я не понял, только как-то вот тревожно. "Под Харьковом наши попали в окружение" - откуда он знает?.. Нагруженный дровами, иду в землянку. У входа сталкиваюсь с Захаром.
      - Шатров вызывает на наблюдательный пункт, - сообщает Шапкин и, измерив меня с ног до головы, бросает: - Понял? Никому ни слова.
      И опять я ничего не понял. Растапливаю печку. Дрова горят дружно. Желто-синие лепестки пламени тянутся кверху. "Шатрову бы рассказать об этом". Лепестки подмигивают: правильно, правильно, будто соглашаются со мной.
      - 12
      В землянке нас трое - Шатров, Правдин и я. Минут двадцать назад ушел врач. Крылова предупредила Шатрова: "Лежать и не двигаться, через недельку все пройдет. Но если попробуете ходить, я вас отправлю в катакомбы, в тыловой госпиталь". Шатров, сощурив глаза, отрицательно покачал головой вслед Маше: мол, ни за что он туда не пойдет.
      Шатров говорит медленно, с большими паузами. Он лежит на соломенном матрасе, укрытый по грудь шинелью. Я смотрю на него и с тревогой ожидаю конца рассказа.
      ...Прошлой ночью подполковник решил "прослушать" впереди лежащую местность, избранную им для перехода линии фронта. Ранним вечером, когда в сумерках еще видны предметы, когда звезды начинают робко проклевывать небосвод, в это время степь как бы мгновенно засыпает - слышимость необыкновенная! Такие минуты не мог пропустить Шатров. Конечно, для прослушивания местности хорош и предрассветный час. Он знал об этом и решил на рассвете послушать вместе с Шапкиным, чтобы проконтролировать свои наблюдения.
      На этот раз солнце почему-то очень медленно приближалось к горизонту, а достигнув края земли, вдруг, как показалось подполковнику, остановилось. На левом фланге артиллеристы вели контрбатарейную стрельбу. Три истребителя, сделав круг над передним краем, уходили на аэродром. Рокот их двигателей едва слышался. Наконец с трудом зашло солнце. Задрожала над морем одинокая звезда. Позади, в расположении огневых позиций батареи Замкова, кто-то уронил на металлический предмет пустую гильзу. Неподалеку проползли два уставших снайпера. Ему хотелось остановить их, спросить, что они интересного заметили, но тут же подумал: "Этот народ никогда не возвращается прямым путем, они охотились где-то в стороне, и их сведения не так важны".
      Напрягая слух, Шатров всматривался в густеющие сумерки. Шум слышался справа и слева, а впереди местность как бы вымерла. Это убеждало его в том, что пересекать линию фронта надо именно здесь, на этом направлении,
      Минуты особой слышимости иссякли. Но подполковник не покинул своего места.
      Фронт жил своей обычной ночной жизнью. Подвозили на огневые позиции боеприпасы, продовольствие. Дежурные отделения, расчеты время от времени прошивали темноту разноцветными строчками трассирующих пуль, вспыхивали осветительные ракеты. А намеченный Шатровым участок для переброски разведчиков молчал, и это еще больше убедило подполковника в правильности принятого им решения.
      Заранее установленным сигналом Шатров сообщил Замкову, чтобы тот вызвал к нему Шапкина. Шапкин приполз под утро с небольшим опозданием. Но у них еще было время для прослушивания местности. Они лежали рядом затаив дыхание.
      - Ну что? - спросил Шатров у Захара.
      - Да, именно здесь надо переходить линию фронта, - понимающе ответил Шапкин.
      - Сами вы как настроены? Дело трудное.
      - Да мне хоть сейчас. Ведь обстановка требует этого, - горячо заговорил Захар. - Сидеть на месте уж нет сил. А он, проклятый, говорят, опять зашевелился на харьковском направлении. Верно, что ли, товарищ подполковник?
      - Не знаю. Но, конечно, враг еще будет наступать. Сил у него достаточно.
      Налетел ветер. На востоке посветлело. Теперь оставаться здесь было рискованно: местность хорошо просматривалась со стороны противника. Они решили продолжить наблюдение с передового наблюдательного пункта, от которого их отделяла шестисотметровая равнина. Сначала они шли по небольшой лощинке, слегка пригнувшись. Потом - ползли. Впереди Шатров, за ним, в двадцати шагах, Захар. На половине пути их застал рассвет. Очень уж быстро в это утро взошло солнце. Началась бомбежка. С наблюдательного пункта Замков увидел, как рядом с ними черным столбом поднялась земля. Одна бомба упала неподалеку от Шатрова. Он стряхнул с головы землю, попытался продолжить путь, но ноги не двигались. В ушах сильно гудело.
      - Шапкин! - позвал он лейтенанта.
      Захар, прижавшись к земле, чуть приподнял голову. Тяжело ухали вокруг снаряды.
      - Захар! - вновь крикнул Шатров, поняв наконец, что у него контужены ноги и ему самому не выбраться из-под огня. Крикнул и на какое-то время потерял зрение. Когда темнота рассеялась, он увидел под собой Захара, а рядом лежали два бойца, видимо посланные на помощь Замковым. Шапкин громко ругал их, не подпуская к себе:
      - Пошли к черту! Сам справлюсь.
      Он полз, тяжело дыша.
      - Держитесь крепче, за шею не надо, за плечи, - говорил он Шатрову, придерживая его одной рукой, чтобы подполковник не сполз с его спины. - Вот так, так, - повторял Захар и все полз и полз. Уже в траншее, усадив Шатрова так, чтобы он опирался о стенку окопа, сказал: - Осколком не задело. Контузия пройдет. Ну и влипли мы с вами, товарищ подполковник!
      - Спасибо, Захар... Выручил из беды.
      Сквозь маленькое оконце пробился солнечный луч, светлой полоской лег на лицо Шатрову. Я с облегчением вздыхаю: вот он какой, Захар! Как же я мог подумать о нем плохое, он спас жизнь человеку, из огня вынес. А я-то думал, что Шатров сейчас скажет о лейтенанте что-то плохое... Глупый!
      - Занятия с разведчиками надо продолжать, - оживляется Шатров. - Ты уж, Василий Иванович, проследи, - обращается он к Правдину. - А ноги мои отойдут, это я точно знаю. Нервный шок от удара воздушной волны. Полежу дней пять и встану. Думаете, нет?
      - Встанете, - соглашается Правдин. - Ну не через пять, а через десяток дней будете ходить.
      - Нет, Василий Иванович, раньше надо. Понимаете, раньше!
      В помещение входят связисты.
      - Разрешите телефон поставить?
      - Ставьте, - о чем-то подумав, соглашается Шатров. А когда связисты уходят, он говорит Правдину: - Понял что-нибудь? Телефончик поставили, неужто они думают, что я тут задержусь? В сумке карта, подай-ка ее сюда, Василий Иванович.
      Шатров, чуть приподняв голову, долго рассматривает карту.
      - Смотри, Василий Иванович... Только вот здесь пересекайте линию фронта. Тут у них стык между подразделениями. И, как тебе известно, на этом направлении есть пещеры, катакомбы небольшие. В случае неудачи разведчики могут укрыться в них. Шапкину об этом я уже говорил. Командиру дивизии я тоже докладывал. Он одобряет этот вариант. Как жаль, что самому не придется довести дело до конца. - Шатров пытается пошевелить ногами, потом, потрогав их, качает головой: - Н-нда, целью, а не действуют. Спешился конник в самый неподходящий момент. Но лишь бы в катакомбы не упрятали.
      Раздается телефонный звонок. Шатров, взяв трубку и повеселев как-то сразу, отвечает:
      - Слушаю... Спасибо, товарищ полковник. Чувствую хорошо. А что такое? Врач? Что он говорил? Не меньше двух недель? Это тяжело... Я все рассказал политруку... Да, да, маршрут знает... Что? Гудит немного в ушах... Понятно. Как только поднимусь, поговорю с Замковым, и тогда, видимо, можно будет оформить наградной лист. Он сейчас у вас?.. Конечно заслуживает... Товарищ полковник, по секрету говорю: узнайте у Крыловой, как она думает, скоро я поднимусь? Понимаете, две недели - это много... Спасибо, до свидания...
      Подполковник кладет трубку.
      - Хижняков звонил, - говорит он, сворачивая карту. - Предполагают, что две недели буду лежать. Это много, очень много. Понимаешь, Василий Иванович, это четырнадцать дней! Роскошь для солдата. Ну идите, готовьтесь к делу.
      Первым покидает землянку Правдин. Я поднимаюсь медленно. Шатров подает мне руку:
      - Ты что такой грустный? - спрашивает он, - Выше голову, Коля!
      - 13
      Сегодня занятия будет проводить Шапкин, политрука вызвали в штаб.
      После завтрака собираемся в лощине. С лейтенантом нас шестеро. Одеты в маскировочные халаты. У каждого автомат, гранаты, финский нож.
      Захар, забросив за спину собранную восьмеркой длинную веревку, ведет к месту тренировок. На пути встречаем лейтенанта Замкова с группой красноармейцев: его батарею вывели на отдых.
      - Разведчикам артиллерийский привет. Как дышится? - спрашивает лейтенант.
      - Лучше всех! - отвечает Чупрахин. - Четыре раза в день едим и немца не видим. Одним словом, как в Крыму.
      Моросит дождь, холодный, противный. Захар медленно распускает веревку. Теперь, после того как спас жизнь Шатрову, он ведет себя с видом независимого человека, часто рассказывает бойцам, как все это случилось. Вчера он отозвал меня в сторону и спросил: "Теперь ты прозрел?" Я, взглянув ему в лицо, промолчал. Тогда он похлопал меня по плечу: "Ничего, землячок, мы себя покажем и в другом деле". И посоветовал мне, когда пойдем в разведку, держаться к нему поближе. "Я, брат, понимающий, со мной не пропадешь. Только твой папаша смотрел на меня как на чужака", - с укором сказал он. "Зачем вы об отце?" - коротко возразил я. Он передернул плечами: "А-а, нехорошо! А мне тогда каково было. Судили... А что ему стоило написать справку... Теперь-то ты видишь, каков я человек. Враг ли я своему обществу? Нет". Как-то нехорошо было слушать это. Мы сидели друг против друга. Он заметил мое смущение и вдруг рассмеялся: "Да ты тут при чем? Не вешай голову. Вот возвратимся из разведки, рапорт подам о твоем награждении. Старайся".
      Сегодня вновь преодоление минного поля и проволочного заграждения. Для этой цели по приказанию Правдина саперы понаставили на учебном поле всяких ловушек, даже настоящие мины установили, не говоря уже о проволочных препятствиях. Мины, конечно, без запалов, но нам об этом не говорят.
      Мы соединяемся веревкой и по сигналу Шапкина ползем к серой паутине проволочного заграждения. У Кувалдина в руках ножницы, он должен бесшумно перерезать проволоку. Егор научился это делать так ловко, что даже Шатров как-то сказал о нем: "Подходяще работает". А по-нашему - отлично. Сзади Захар с протянутой к нему веревкой молча управляет нашими движениями. Прижавшись грудью к земле, вижу одним глазом Кирилла. Он лежит, опершись щекой о какой-то металлический предмет. Это мина. И хотя в ней вынут запал, на лице Беленького выступает пот. Замечает это и Чупрахин, тихо шепчет Кириллу:
      - Медальон с адресом в кармане? Тогда лежи, Кирилка, все будет в порядке.
      - Отставить! - приказывает Захар. - Имейте в виду, мы преодолеваем минное поле ночью, и разговоры тут недопустимы.
      И, передав командование Егору, отходит в сторону. Скрестив на груди руки, вслушивается в гул артиллерийской дуэли. Вновь начинаем с исходного рубежа и ползем молча, как тени.
      Вечером, мокрые, грязные, возвращаемся в землянку. Не успеваем поужинать - вырастает Правдин.
      - Самбуров, одевайтесь, пойдемте со мной.
      Дует сильный ветер. Иду вслед за политруком. То и дело попадаются блиндажи, землянки, повозки. Правдива это злит.
      - Черт знает что! Боевых частей меньше, чем складов, - ворчит он.
      Неожиданно упираемся в отвесный скат высокого капонира. В темноте замечаем две фигуры в белых халатах.
      - Опять балаган! - резко произносит политрук.
      - Не балаган, а передовой армейский медицинский пункт, - подходя к нам, говорит человек. - Вы что ищете?
      - И кто вам разрешил здесь расположиться? - не останавливаясь, продолжает Правдин.
      У землянки окликает часовой. Политрук спрашивает:
      - У командира дивизии кто есть?
      - Был начальник штаба, только что ушел, - узнав Правдива, охотно отвечает боец.
      Землянка маленькая, уютная, теплая. Над столом висит фонарь. Хижняков, не поднимаясь из-за стола, приглашает сесть. Командир дивизии уже пожилой, у него седые волосы, у самых глаз пучки морщин, которые делают его взгляд лучистым и добрым. Такие глаза у моей матери. "Ты слышишь, мама, у командира нашей дивизии такие же глаза, как у тебя... И оттого я чувствую тебя рядом, И оттого силы мои неистощимы".
      Хижняков берет со стола коробку со спичками, начинает стучать ею по столу. Стучит он долго. А взгляд задумчивый.
      - Имеются сведения: немцы из Мелитополя перебрасывают в Крым танковую дивизию, - наконец чиркает спичкой он и закуривает.
      - Та-ак, - не говорит, а стонет Правдив. - И что же он, Мельхесов, не может повлиять на командующего?
      - Командующий вновь упрашивает Москву перенести срок наступления.
      - Но это очень опасная нерешительность...
      - А сами вы как бы поступили? - поднимается Хижняков, испытующе смотрит Правдину в лицо.
      - Трудно сказать.
      - Ага, трудно, а ему, командующему, легко? Подходит лето, вероятно, немцы предпримут наступление. А горячие головы не считаются с этим. Надо бы укрепить глубину обороны. Но разве Мельхесов пойдет на это? А командующего он, видимо, крепко подмял под себя... Сильная личность... Доложи-ка лучше, как разведгруппа, готова? - уже другим тоном интересуется Хижняков.
      - Готова. Я считаю, товарищ полковник, надо включить в группу радиста.
      - Кого именно?
      - Сергеенко, из роты связи. Комсомолка.
      - Вот так, уже облюбовал! Но что ж, бери. Завтра я свяжусь с командующим и доложу ему свое решение.
      В роту возвращаюсь вместе с Сергеенко. За спиной у нее радиостанция. Аннушка рассказывает мне, как тогда, при высадке десанта, выбралась на берег, думала, что заболеет, но все обошлось благополучно.
      - И ты тоже идешь в разведку? - спрашивает Аннушка.
      - Иду.
      - И Кувалдин? - наконец вспоминает о Егоре.
      - Конечно, - живо отвечаю. - Егор - славный парень.
      - Неужели? - она смеется, беря меня под руку. Чувствую: что-то хочет сообщить мне. "Не надо, Аня, я все знаю", - мысленно возражаю ей,
      - Хочешь, один секрет открою? - спрашивает она, замедляя ход.
      - Я о нем знаю.
      - Нет, не знаешь.
      - Тогда говори.
      Она поправляет за спиной рацию,
      - Егор парень действительно хороший. Знаешь, что он придумал, когда мы уходили на фронт? Предложил мне выйти за него замуж. Я отказалась. Тогда говорит; "Значит, не любишь?" Я и сама не знаю, люблю я его или нет.
      Что же я могу ей ответить? Ах, Егор, Егор, славный ты парень. Теперь ты для меня самый лучший друг.
      А Аннушка все говорит и говорит. И я ей верю, верю каждому слову.
      - Как ты, что у тебя нового в жизни? - наконец интересуется она мной.
      - Как видишь, разведчик. Теперь вместе будем.
      - А я все время думала о тебе, - признается она и начинает вспоминать институтскую жизнь.
      Впереди вырастает темный бугорок. Это наша землянка,
      - 14
      Сидим в приемной командующего фронтом. Трещат телефоны. Стены помещения исполосованы проводами. Заходят офицеры, генералы, приходится то и дело подниматься, отдавая им честь. Редко кто из них обращает на нас внимание: или не знают, кто мы, или потому что своими делами заняты, - несколько дней назад гитлеровцы внезапно перешли в атаку. Они нанесли удар по стыку между северной и южной группами наших войск и заняли ряд населенных пунктов. Но на нашем участке линия фронта не изменилась. И все же мы вынуждены были повременить с разведкой. Сегодня вечером пойдем. Наша группа уменьшилась на одного человека. Правдин отчислил Беленького - не вынес парень тяжести тренировок. Кирилл был откомандирован снова в роту. Прощаясь с нами, он вдруг заявил:
      - Не каждый может быть героем, война ведь особый случай в жизни народа. Я в другом деле покажу себя.
      Кувалдин заметил:
      - Рады будем, Кирилл...
      А Беленький, сняв шапку, пятерней расчесал густые волосы и на этот раз ничего не сказал. Он удалялся по косогору, чуть перекосившись в плечах, отчего казалось, что он все же вот-вот обернется и произнесет очередное поучение, но так молча и скрылся за сопкой, прихрамывая на одну ногу.
      Сейчас с нами будет беседовать командующий. В дверях появляется Мельхесов. Он узнает Шапкина, подает ему руку, интересуется настроением группы.
      - К выполнению задания готовы, - громко отвечает Захар.
      Мельхесов, взглянув на Правдива, скрывается за дверью.
      Снова оживают телефонные звонки. Егор изредка бросает взгляды на Аннушку. Любит он ее, наверное, крепко, но скрывает это от других. Как-то на тренировках Аннушка не смогла быстро настроить радиостанцию на заданную волну. Правдин, считая секунды, хмурил лицо.
      - Помочь бы надо, - шепнул я Егору. Кувалдин повернулся ко мне, отгрыз кусочек сухаря, сказал:
      - Сама настроит.
      - Пентюх, - возмутился я.
      - Ну-у, - улыбнулся Егор, продолжая хрустеть сухарем.
      - Торопитесь! - крикнул Правдин, не отрывая взгляда от часов.
      Я вскочил и подбежал к Аннушке. Мои пальцы быстро забегали по рукояткам настройки. Политрук одернул меня:
      - Отставить! Кто вам разрешил помогать?
      Я отскочил от рации, споткнулся и упал, расцарапав себе о камни руку. Потом, после занятий, не мог смотреть Егору в глаза.
      В приоткрытую дверь из смежной комнаты слышен голос Мельхесова:
      - Чепуха, враг не может организовать серьезного наступления...
      Кто-то прикрывает дверь. Теперь доносятся лишь отдельные слова. Лицо Шапкина вытянулось, глаза вновь стали сухими, поблекшими.
      - Заходите, - зовут нас в кабинет командующего. В дверях Чупрахин шепчет мне:
      - Плечи расправь, а то забракует. Отвечай генералу громко. Понял?
      Первым политрук представляет генералу Шапкина. Захар делает три шага вперед, громко докладывает:
      - Командир разведгруппы лейтенант Шапкин!
      - Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, - командующий мягким движением подает Шапкину руку. - Да, да, теперь вы старший лейтенант. Это звание вы заслужили. - И, повернувшись к нам, замечает: - Подчиненные у вас, вижу, орлы. Ваша фамилия?
      - Красноармеец Иван Чупрахин.
      - Ого, голос крепкий.
      - Так точно, товарищ генерал, крепкий. Чупрахины хрипотой не страдают и кашлем не болеют. Кашель, он хвороба для разведчика поганая, - заканчивает Иван.
      - Орел, орел, - командующий одобрительно качает головой и спрашивает: Вы хорошо знаете, куда идете?
      Хором отвечаем:
      - Знаем!
      - Трудно, очень трудно будет.
      Мельхесов в упор ставит вопрос:
      - Сможете ли вы при угрозе плена живыми не даться врагу?
      Об этом с нами говорил и полковник Хижняков. Мы знаем, куда идем, там все может случиться. Хором отвечаем:
      - Можем!..
      Знакомимся с оперативной обстановкой, с расположением немецких частей, пунктами сосредоточения фашистских войск.
      На прощание командующий и представитель Ставки пожимают нам руки, желают удачи.
      С наступлением темноты выдвигаемся на ничейное поле и здесь лежим, ожидая команды, чтобы двинуться вперед. Позади маячат высотки. Там находятся наши войска, прижатые друг к другу, как спрессованные.
      Мы, разведчики, многое видим. Например, мало кто даже из больших командиров знает, что район наших позиций опутан густой сетью проволочной связи, ночью трудно пройти, чтобы не запутаться в проволоке. Шатрова это тревожило. "Не дай бог фашистской авиации совершить массированный налет: порвут провода, и штабы останутся без связи", - говорил подполковник.
      Вокруг тишина. Как хочется вырваться из этой серой холодной горловины перешейка с постоянными дождями, сырыми ветрами! И кому пришло в голову назвать эту землю солнечным Крымом? Тянет сыростью. И ни одного звука.
      - Онемели, вражьи души! - шепчет Чупрахин. Он лежит вниз лицом, обвешанный гранатами, в темноте похожий на бесформенный ком.
      Падают тяжелые капли дождя. Я протягиваю руку к Ивану:
      - Скоро, что ли, пойдем?
      - Не туда звонишь, Бурса, - почему-то со злостью отвечает Чупрахин, жди сигнала от старшего лейтенанта.
      - Внимание, - с хрипотцой в голосе предупреждает Шапкин.
      - Отставить! Не двигаться! - вдруг распоряжается Правдин и вопросительно смотрит на Захара, как бы говоря: заметил вспышки ракеты, это знак приостановить разведку. Шапкин возмущается:
      - Да что они там, шутят? Разрешите уточнить...
      - Нет, я сам. Всем лежать на месте и ждать моего распоряжения. Если все в порядке, слышишь, Шапкин, будет дана длинная очередь из пулемета зелеными трассирующими пулями вдоль линии фронта в южном направлении, тогда продолжайте выполнять задачу, а если красную трассу увидите - немедленно возвращайтесь. Следите за сигналами.
      Правдин бесшумно, как это может делать только он, ползет в сторону рубежа, где притаилась наша поддерживающая группа. До нее метров двести. Это оттуда был дан сигнал.
      - Всем наблюдать! - предупреждает Захар и спустя минуту спешит туда, где только что скрылся политрук. - Я сейчас, - бросает он Егору.
      Возвращается очень быстро.
      - Ну, все в порядке, сигнала никакого не будет, по-пластунски за мной!..
      И первым трогается с места по намеченному маршруту. Вздох облегчения вырывается из груди: наконец-то состоялась наша вылазка.
      Впереди меня передвигается Аннушка. У нее на спине рация. Порой мне кажется, что я слышу тяжелое, прерывистое дыхание. Напрягаю слух. Ничего не услышав, все же шепотом спрашиваю:
      - Аня, тяжело?
      В ответ ни слова.
      - Сигнал, товарищ старший лейтенант! - сообщает Кувалдин.
      - Это не для нас, - резко обрывает его Шапкин, - тут есть катакомбы. Встать, за мной!
      Мы лежим между камней у самого входа в пещеру, метрах в сорока за линией переднего края. Надо спешить иначе утром гитлеровцы могут обнаружить нас. Шапкин, чуть выдвинувшись вперед, лежит неподвижно. Наконец он сползает с бугорка. Но не успевает Захар произнести и слова, как раздается громоподобный гул. Впечатление такое, будто где-то наверху бьют молотками в пустые железные бочки. Без труда определяем: открыли массированный артиллерийский огонь.