- Газы!
      - Всем отойти в глубину! - нахожу в себе силы крикнуть. - Приказываю... в глубину... Раненые не могли отойти.
      Похоронили многих.
      - Конец, что ли? - кричит Леня. - Полундра! Я эту машину расшибу.
      Какое мужество! Трудно было, но Карацуба сдержал свое слово: ночью с группой бойцов Леня подорвал машину, которой фашисты нагнетали в подземелье газ.
      ...Николай Шкода настороженно смотрит в потолок:
      - Слышишь, Михаил Григорьевич? Бурят.
      Грохнули взрывы... Один, второй, третий...
      Уже произведено шестьсот взрывов.
      Утром захрипел репродуктор, установленный немцами наверху, у пролома. Потом звонко, отчетливо:
      - Господин Поважный, если вы выйдете из каменоломен без оружия, немецкое командование гарантирует вам жизнь и хорошее обращение.
      Наш ответ: взорвать репродуктор.
      Калабуков говорит:
      - Тоже дураков нашли, - он доволен удачной операцией, советует мне попробовать связаться о Центральными катакомбами: мы убеждены, что там сражаются наши бойцы. У нас нет ничего - ни продуктов, ни воды. Камни высохли, оружие заржавело, смазывать нечем, может быть, товарищи из Центральных каменоломен помогут нам.
      Калабуков берет с собой сержанта. Я даже фамилии не знаю этого младшего командира: он из той роты, которая была сформирована из прибившихся к нам бойцов. Рота эта уже никогда не выйдет из катакомб. Она полностью погребена взрывом в слепом отсеке. Узнают ли когда-нибудь имена этих мужественных людей? Я запомнил лишь фамилию политрука - Таранин, кавалерист.,.
      Ушел Калабуков. Ждем два дня. Леня качает головой.
      - Ты что, Карацуба...
      - Калабуков убит, там, неподалеку от входа, а сержанта нет. Я им сейчас брызну в лицо огнем, - он берет автомат. - Меня... взрывами не возьмешь. Опухший, продымленный, он, качаясь, шагает к выходу, слышится взрыв гранаты. Я вздрагиваю.
      - Леня, осторожно!..
      Не вернулся Карацуба. Не вернулась и Зина. Придется ли встретиться? Дочь моя, ты слышишь?..
      Темнота, густая, непроглядная. У меня борода до колен. Сегодня 31 октября, шесть месяцев не брился: ни минуты свободного времени, бои, бои, шесть месяцев подряд - разведка, бой, взрывы. Сколько осталось?.. Писаря уже нет, строевую некому составить.
      - Это кто тут поблизости? Это ты, Николай? А еще кто?
      - Да это, командир, Борька-одессит, твой ординарец, - отвечает старший лейтенант Шкода.
      - Пошли в разведку.
      Ноги тяжелы, будто на них гири. И руки опухшие. Мы останавливаемся у колодца. Так светло, что нельзя смотреть. Я закрываю глаза.
      - Немцы, - шепчет Шкода и толкает меня в спину. Руки тяжелые-тяжелые, не слушаются руки.
      Последний приказ: не сдаваться!
      Прыгаю в колодец. Мысль одна: не заметили бы.
      Но фашисты потом обнаружили Поважного он был взят в плен и зверски избит.
      Встреча с Парахиным
      8 ноября 1942 года из Керчи вышла грузовая машина. Ее вел шофер-гестаповец, рядом с ним сидел мордастый офицер. Он высовывал из кабины голову и бросал находящимся в кузове автоматчикам.
      - Смотреть!
      Поважный приоткрыл один глаз. Лицо его было в синяках и ссадинах. Он вспомнил, как еще до наступления немцев в Крыму вел батальон в атаку. Тогда он был ранен в лицо осколком мины. Ему приказывали отправиться в медсанбат морской бригады, он не покинул поле боя: вынул из сумки пуховую подушечку и прикладывал ее к ране. Подушечка сделалась тяжелой и мокрой от крови, а боли никакой не чувствовал. Потом уже, когда батальон оседлал высоту, пошатнулся и упал, но не потерял сознание... А вот в колодце потерял, от ушиба, что ли, или от истощения. Пришел в себя в немецком штабе. Его сильно били: фашистам хотелось знать, сколько осталось в катакомбах бойцов. Он отвечал: тысячи!
      Потом повели на расстрел. Впереди стоят десять автоматчиков и один офицер. Позади обрыв. Ветер колышет бороду, играет, ласковый, мягкий. Не расстреляли, вновь привели в штаб, бросили в машину...
      Человек, лежащий рядом с ним, застонал. Поважный присмотрелся: лицо соседа, хотя и было изуродовано побоями, показалось знакомым. Неважный напряг память и вспомнил: батальонный комиссар Парахин, раньше он видел его в штабе армии и потом несколько раз, когда тот приходил к морским пехотинцам.
      В Симферополе их поместили в одну камеру, узкую комнатушку с сырым бетонным полом и единственным, сколоченным из грубых досок, топчаном. Парахин лежал на холодном полу. Поважному разрешили присесть на топчан. В дверях дежурили два гестаповских автоматчика.
      Через каждые два часа батальонного комиссара уводили на допрос. Через каждые два часа его приносили и полуживого бросали на пол. Как только возвращалась к нему память, он напрягался и шептал:
      - Коммунисты, вперед!.. Мы победим!
      Потом его не принесли. Гестаповец подошел к Поважному, приказал подняться.
      - Комиссар ваш расстрелян, всем капут, Поняль?!
      Подземный Аджимушкай сражался!
      По городу ходили слухи: немцы ворвались в Центральные катакомбы и взяли в плен штаб подземного гарнизона. Через некоторое время эта версия опровергалась утверждением очевидцев: не так это было, наши сами вышли из каменоломен и с песней пошли в атаку на врага. Впереди шли комиссар Парахин, подполковник Бурмин и несколько пограничников. Силы были неравными, и многие советские командиры раненными остались на поле боя. Их взяли в плен...
      Так ли это было, Константин Иванович Моисеев, бежавший из лагеря военнопленных и теперь скрывавшийся на окраине Керчи, в поселке Третий Самострой, не знал. Он напряженно работал по созданию партизанского отряда "Красный Сталинград". Когда дошли до него слухи о пленении штаба подземного гарнизона, он поспешил увидеться со своим заместителем Димой Блохиным: этот парень боевой, вездесущий. Но Дима и мысли не допускал, чтобы командиры Красной Армии могли попасть в плен. "Враки, Константин Иванович", авторитетно заявил восемнадцатилетний помощник командира партизанского отряда.
      - Проверь, пошли братишку.
      Миша Блохин только и ждал боевого поручения. Он отправился в Аджимушкай. Проволочное заграждение преградило ему путь. На обочине дороги табличка:
      "Опасность действия партизан!
      Хождение по этой дороге, строго воспрещается.
      Лица, застигнутые на дороге ненаселенного пункта и вблизи ее без
      разрешения немецкого правления, будут
      расстреляны!"
      - Фю, - свистнул Миша и полез под проволоку. Он возвратился ночью. Доложил:
      - Тишина скрозь, - и обидчиво добавил: - чего же наши молчат, не стреляют. Эдак фрицы носы позадирают, подумают, что каменоломни в их руках.
      - Не подумают, - успокоил мальчишку Моисеев. - Катакомбы наши. - Миша не знал, что дядя Костя со своим комиссаром лейтенантом Коваленко тоже ходили ночью в каменоломни, наметили место базирования отряда, теперь заняты мыслями, как перебросить в катакомбы хранящиеся в тайниках оружие, продовольствие,
      ...Сегодня последний рейс: початки кукурузы должны отвезти в Аджимушкай девушки-партизанки Надя Коротченко и Аня Новичкова. Они не вернутся, останутся в катакомбах, там уже находятся комиссар отряда лейтенант Василий Андреевич Коваленко (он тоже бежал из лагеря да и вообще в отряде много таких бойцов: немцы ослабили, охрану, как же - их армия под Сталинградом, полагают, что война идет к концу). "Вот мы вам тут и покажем этот конец", усмехнулся Моисеев, подходя к тележке, доверху нагруженной кукурузой. Под початками сорок ручных гранат. Груз тяжелый. Он впрягся в оглобли, Аня и Надя толкали тележку сзади. Вначале все шло благополучно. Завод имени Войкова остался позади, миновали поселок Пятый Самострой и тут навстречу немецкий заслон, отделение солдат.
      - Куда? Что везете? - спросил один из них на русском языке. Моисеев положил оглобли. "Надо было бы мне ночью уйти в катакомбы", - ругнул он себя за оплошность и рукой прижал гранату, висевшую у него под полой, за поясом.
      Наверху тележки лежал мешок с кукурузой, гитлеровец стащил его, развязал и начал раздавать початки солдатам. Аня громко зарыдала, начала умолять ефрейтора, что у нее много детей и они умирают с голода.
      Но початки летели на дорогу, еще немного, и обнажатся гранаты. Громко заголосила Надя. Ефрейтор остановился. О чем-то подумав, крикнул:
      - Езжайте, не подохнут ваши дети.
      Вот и проем. С ходу опустили тележку в черный зев подземелья и едва скрылись сами, как затрещали немецкие автоматы...
      - А мы тут нашли колодец, - доложил Моисееву Коваленко.
      Дима Блохин грустно сказал:
      - Здесь много умерших бойцов... Кажется, Константин Иванович, будто вчера закончился последний бой...
      - Последний? Нет, товарищи, бои продолжаются.
      ... Отряд разбит на тря взвода. И снова Центральные каменоломни превратились в поле жарких боев. Красно-сталинградцы устраивали налеты на немецкие позиции, уничтожали оккупантов, брали в плен и офицеров и солдат...
      Когда наши войска, прорвав "Голубую линию" на Тамани, гнали врага к Керченскому проливу, отряд Константина Ивановича Моисеева еще больше активизировал свои боевые действия. На Царском кургане, неподалеку от входа в Центральные каменоломни, гитлеровское командование попробовало оборудовать главный артиллерийский корректировочный пункт. Партизаны доложили, когда немцы завершат работу. Утром поднялся немецкий аэростат. В подвешенной к нему корзине расположились корректировщики - офицер и несколько солдат. "Из-под земли вышла группа партизан во главе с Димой Блохиным, вооруженная несколькими пулеметами. Немцы заметили партизан, бросили против них роту охраны. Но не помогло. Корректировочный пункт был разгромлен, а аэростат сожжен.
      В начале ноября 1943 года группа красносталинградцев во главе с Иваном Веревшшым в бою подбила легковую машину. В ней оказался начальник штаба дивизии СС и штабные документы. Пленных привели в катакомбы. Надя Коротченко перевязала им раны. От пленных узнали, что советские войска высадились на Керченский полуостров. Ночью в поселке Аджимушкай солдаты подземелья на крыше самого высокого дома водрузили красное знамя. Группа разведчиков взяла под охрану свою святыню. Гитлеровцы направили танки. Осколком снаряда было перебито древко знамени. Но знамя не попало в руки врага.
      11 ноября к катакомбам пробились подразделения 696-го стрелкового полка во главе с капитаном Петром Подкидышевым. Потом пришел командир полка подполковник Иван Васильевич Сосин. Он, сняв шапку, поклонился солдатам Аджимушкая.
      Перед поездкой в Керчь я написал письмо Сосину с просьбой рассказать о событиях тех дней. И вот его ответ,
      Письмо Ивана Сосина
      "Ваше письмо очень взволновало меня. Вы спрашиваете о событии, свидетелем и участником которого я был почти четверть века тому назад.
      Многих бойцов из партизанского отряда "Красный Сталинград" я хорошо помню. Такое не забывается.
      11 ноября 1943 года, через несколько дней после того, как наша дивизия высадилась на Керченский полуостров, полку, которым я командовал, было приказано овладеть поселком Аджимушкай и районом каменоломен. Мы легко выполнили этот приказ...
      Утром 11 ноября мой батальон, которым командовал капитан Петр Подкидышев, соединился с защитниками Аджимушкайских каменоломен. А уже в десять часов утра я встретился с комиссаром партизанского отряда "Красный Сталинград" Василием Андреевичем Коваленко я командиром отряда Константином Ивановичем Моисеевым. Они показали мне свой штаб, трофеи и пленных гитлеровцев, представили список личного состава партизанского отряда. Мы были удивлены тем, что в отряде много пятнадцати- и шестнадцатилетних подростков и каждый из них - участник многих смелых боевых операций. Кроме трофеев Моисеев и Коваленко передали нам документы и материалы, относящиеся к боевым действиям и жизни советских бойцов и командиров, пленных фашистов, в числе которых оказался начальник штаба дивизии СС.
      Потом мы осмотрели катакомбы, колодец, отрытый советскими бойцами в подземелье, сооружения против газовых атак, подземный госпиталь... Всюду мы видели следы необыкновенных подвигов, железной стойкости тех наших боевых товарищей, которые сражались долгие месяцы здесь, в глубоком тылу врага, испытывая невероятные лишения".
      Молчат каменоломни. Мы живые, окруженные огромною толпою приехавших поклониться подвигу Аджимушкая, вспоминаем. Говорит Леня Карацуба, бывший матрос, ныне машинист локомотива.
      - Ходить в разведку приходилось часто по приказанию нашего командира Михаила Григорьевича Поважного, но больше я ходил добровольно, был молод, ничего не боялся, мстил врагу за погибших товарищей. Однажды попал в переплет: выскочил на поверхность, и тут по мне гранатой. Был ранен осколком в спину, потерял сознание. Потом очнулся все же. Морячки и под землею крепко держали марку революционного матроса. Вот Федя подтвердит, - обращается он к Федору Артемьевичу Силычу.
      - Товарищи меня считают погибшим. Но я вот перед вами. Таких, как я, в катакомбах было много. Я хочу, чтобы не были забыты имена моих товарищей Манукалова, Поважного, Калабукова, Нестеренко и его жены, Курбана Андрея, Маевского из Москвы, старшего лейтенанта Александрова из Москвы, Феди из Донецка, Бориса Дрикера из Одессы.
      В настоящее время работаю машинистом паровоза. Семейный, жена Валя, дочь Света, сын Саша.
      Вот такой я, солдат с того света...
      Федор Силыч показывает на завал:
      - Вот здесь, видите, камни... Их тогда было много... Лежал я, охраняя вход в глухой отсек. Немцы тут же, в нескольких метрах... Питались-то очень плохо, зрение мое притупилось, сами знаете, даже лошадь слепнет в темноте. Поднялся я, чтобы швырнуть гранату, а гитлеровец меня в упор из автомата, грудь прошил. Кто-то вытащил меня на поверхность. Выжил. Потом еще воевал, доколачивал врага в его проклятом логове. Тот, которого ребята мертвым нашли в глухом отсеке за столом, наш политрук Таранин. Он собирался писать реляции о награждении бойцов, а все отдыхали перед новым боем и шутили, балагурили. Я пошел на дежурство, и тут произошел взрыв.
      Иван Данилович Демидов рассказывает еще короче:
      - Мне повезло: взрывом отбросило меня вместе с камнями в сторону. Выполз на поверхность и там потерял сознание. И не знаю, кто потом меня оттащил в избу. Там женщина меня выходила. А я, глупец;, сразу две кружки воды выпил. Месяц по капле доставалось, а тут пожадничал и слег окончательно. Так вот, полуживого немцы и накрыли меня в хатенке. Потащили в лагерь, а он тут же был, неподалеку от поселка, бросили в подвал - на съедение крысам. Выжил. Теперь работаю в городе Тавда Свердловской области.
      Я слышу голоса Николая Степановича Саенко, Ивана Федоровича Шепталина, Владимира Дмитриевича Лещинского, Валериана Никандровича Сальникова.
      Пятнадцать бойцов и командиров из списка, найденного в сумке лейтенанта Остапишина, оказались в живых. Не всех я увидел, не смогли приехать в Керчь. Писарь роты Захар Табунец, сохранивший лейтенантскую сумку, лежит в Керченской земле. Могилу приехали посмотреть его жена Герой Социалистического труда Табунец Елена Дементьевна и сын Володя. Он председатель колхоза; ему только что, перед отъездом в Керчь, вручили орден Трудового Красного Знамени.
      Мы идем к глухому отсеку. Народу очень много. Впереди с фонарем школьник Володя Лукъянченко. Рядом с ним - Валериан Никандрович Сальников, старший сержант запаса, ныне художник. Он хорошо помнит политрука Таранина.
      - Он был кавалеристом, - утверждает Сальников.
      - Верно, - поддерживает его пожилой мужчина с усиками,
      И никто бы из нас не знал, что этот мужчина с усиками и есть Михаил Григорьевич Неважный, тот бородач, который командовал подземным гарнизоном Малых каменоломен, но Силыч, рассказывая о боях, допустил одну неточность. И тогда, как выстрел, раздалось:
      - Я - командир этого гарнизона!
      Толпа оцепенела. Погасло несколько свечей и фонарь. А он говорил, говорил. Люди все ближе и ближе подходили к Поважному, окружая его плотным кольцом.
      Николай Власович Ромащенко, возглавлявший в катакомбах группу подрывников самодвижущих немецких колясок с минами, вносит предложение начать сбор средств на сооружение в Аджимушкае мемориального пантеона. Солдаты подземелья готовы хоть сейчас же начать сбор. Художник Сальников берется составить эскиз такого памятника.
      Михаил Григорьевич Поважный слышит этот разговор. Он подходит ко мне. Я знаю всю его биографию. В 1917 году подростком он участвовал в штурме Зимнего дворца. Он один из первых командиров - выпускников Севастопольского зенитно-артиллерийского училища. Чертами его характера я наделил одного из главных героев своего романа "Таврида в огне". Он называет меня Самбуровым, спрашивает:
      - Ты согласен с предложением младшего лейтенанта Ромащенко?
      ...Напрасно Николай Власович Ромащенко тревожился о сборах на сооружение памятника героям Аджимушкая. Подвиг бессмертен. Подвиг солдат подземной крепости народ не забыл. Уже ходит по опаленной земле человек с рулеткой и прикидывает, где и что воздвигнуть, как отразить, сохранить для поколений бессмертие, сотворенное мужеством советских людей. Уже набрасываются эскизы памятника, лепятся в воображении скульпторов образы мужественных, сильных духом бойцов. Керчане любят свой город и высоко ценят подвиг его защитников и освободителей. Они делают все, чтобы в ближайшее время был воздвигнут памятник-монумент. Скоро в подземелье хлынет электрический свет, он озарит следы бесстрашия и стойкости тех, кто во имя великого будущего Советской Родины не жалел крови и жизни своей.
      Подвиг бессмертен!
      Подвиг, как жизнь, - вечен!