Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ловушка горше смерти

ModernLib.Net / Остросюжетные любовные романы / Климова Светлана / Ловушка горше смерти - Чтение (стр. 9)
Автор: Климова Светлана
Жанр: Остросюжетные любовные романы

 

 


Между прочим, его так ни о чем и не попросили. То ли он сам оказался непонятлив, то ли чересчур независимо повел себя, но что рано или поздно все-таки попросят, не вызывало никакого сомнения. И не стоило надеяться на чью-то там забывчивость или безразличие к делу тех, кому было поручено заниматься его особой. Лозунг «То, что партия наметила, — выполним!» не был пустой пропагандистской побрякушкой, в особенности когда дело касалось интересов руководства.

Среди неожиданностей, случившихся уже после переселения Марка на проспект Мира, был звонок Риты. Памятуя прошлое и зная, в каком кругу эта женщина продолжает вращаться, он, едва узнав ее голос в трубке, решил, что звонок этот — продолжение того, что началось в Протвине и получило развитие позднее. Поэтому в голосе его звучала настороженная ирония.

Занятый делом, в ту пору Марк вел почти монашескую жизнь. Он давно обнаружил это в себе — если долго не думать о женщинах, не сосредоточиваться на мелких телесных позывах, демон желания как бы задремывал, забывая о своих обязанностях. Кроме того, ему никогда не была понятна тяга некоторых его знакомых поддерживать множество летучих и ни к чему не обязывающих связей, хотя бы потому, что это напоминало обыкновенное неразборчивое обжорство. В конце концов, все женщины устроены совершенно одинаково, и разнообразие в этой области существует только в головах мужчин. Утолять же голод первым, что попадается под руку, было не в его привычках. С Ритой все складывалось еще сложнее. Она явилась для него по-настоящему первой, и до сих пор он чувствовал себя оскорбленным. Той изначальной, ослепительной и бессильной ярости, впрочем, уже не существовало, и он мог отвечать ей вполне корректно.

— Я хотела бы увидеться с тобой, — сказала она как ни в чем не бывало, словно они расстались только вчера, а не пять лет назад. — Это важно. Нам следует кое-что обсудить.

— Вот как? — холодно удивился Марк. — Мне казалось, что у нас больше не осталось общих проблем. О чем же ты хотела бы поговорить?

— Перестань! Это нелепое недоразумение не стоит того, чтобы о нем вспоминать. Ты слишком болезненно отнесся к этому. Как мальчишка. Да ты и был мальчишкой тогда. Не к лицу такому человеку, как ты, придавать чрезмерное значение бабьей трепотне. Мы были добрыми друзьями, и, я надеюсь, ими и остались. Ты можешь уделить мне немного времени?

Любопытство Марка взяло верх. Если Рита решила исполнить чье-то поручение, то посмотреть на это небезынтересно. При всей демонстративности характера, эта женщина временами бывала довольно тонкой актрисой. Заодно можно будет внести соответствующие коррективы в свои планы, если удастся извлечь из ее речей достоверную информацию.

— Хорошо, — сказал он. — Если тебе известен телефон, то ты знаешь и где я живу. Буду ждать сегодня вечером с восьми до половины девятого.

Марк бросил трубку, прошел в кухню и включил кофеварку. До восьми оставалось полтора часа. В черном экране выключенного телевизора мелькнуло его лицо — оно показалось Марку чересчур напряженным и осунувшимся, и он поразился, как глубоко сумела проникнуть Рита в его существо. Что ж, она сделала его взрослым, тем самым навсегда закрепив за собой какое-то тайное право на него, и теперь пыталась этим воспользоваться. Что ей понадобилось, если она так легко махнула рукой на то, чего не простила бы никому другому, ведь Марк сам, без всяких объяснений порвал с ней, жестоко уязвив ее женское самолюбие?

В самом начале девятого она позвонила, и Марк пошел открывать. Он не поверил глазам — на пороге стояла почти юная женщина — тонкая, с длинными стройными ногами, с блестящими, цвета благородного красного дерева волосами, почти надменным изгибом узкой, как у форели, спины. Поразительная женщина — полная невысказанного презрения и тайны. Разумеется, как и прежде, этому виртуозно сделанному лицу не хватало движения, жизни, зато все остальное было миллиметр в миллиметр — со вкусом, сдержанно и дорого. Духи могли показаться тяжеловатыми, но как они гармонировали с темной шерстью жакета и бархатом сумочки, с тусклым золотом украшений и горьковатой складкой чуть тронутых помадой губ!

Марк отступил, взявшись за ручку раздвижной двери прихожей, Рита же, слегка кивнув, на миг отвернулась к зеркалу, а затем, словно перестав замечать хозяина дома, прошла на высоких прямых каблуках прямо на середину комнаты и остановилась, скользя равнодушным и слегка брезгливым взглядом по стенам.

— Недурно, — наконец проговорила она, поворачиваясь всем телом к Марку. — Недурно ты тут устроился. У меня, собственно, к тебе один вопрос.

Точнее — предложение. Ты мог бы угостить меня чашкой кофе, если, конечно, не намерен сразу же выставить за дверь? Марк Кричевский кое-кому известен своими крутыми повадками, разве не так?

— Не стоит с ходу растрачивать себя, Рита, — усмехнулся Марк. — Присядь, кофе и коньяк я сейчас принесу. Сигареты на столике.

Когда он вернулся, Рита курила, пощелкивая карминным ногтем по китайской, фарфоровой с серебром, пепельнице. Теперь на ней была другая маска — высокая шея женственно изогнулась, плечи опустились, став разом нервными и хрупкими, бледные запястья, освободившись от рукавов жакета, воплощали женственность и беззащитность. Непроницаемая холодность исчезла совершенно — перед ним была особа романтичная и почти беспомощная, и если бы Марк не знал достоверно, что Рита старше его едва ли не на десяток лет и много искушеннее, то непременно был бы обманут. Однако он был толковым учеником.

— Итак? — Марк опустился в кресло и разлил коньяк. — Я почти заинтригован. Говори же, Рита.

Женщина выпрямила спину, сделала осторожный глоток, не глядя на Марка, и своим прекрасным, низким и теплым голосом, которому все же немного недоставало точности интонаций, произнесла:

— Я хочу, чтобы ты, Марк, женился на мне. Или, если угодно, стал моим мужем.

Марк почесал краем бокала переносицу и улыбнулся углом рта. Рита подняла на него глаза и, выдержав паузу, спросила:

— Почему ты молчишь?

Марк кивнул, как бы обращаясь к третьему собеседнику, и раздельно сказал:

— Потому что этого никогда не будет.

— Вот как? — Рита вскинула тщательно разглаженные, отливающие шелком брови. — Ты уже догадался. Я потому и выбрала тебя, что ты был очень неглуп для своих лет. Очень. И все-таки продолжаешь казнить меня за то, что я наговорила в тот раз… Жаль. Я врала тогда, сама не зная почему. Наверное, из зависти. Ты был слишком хорош для меня. Но не забывай и о том, что ты кое-чем обязан мне.

Если бы я не свела тебя с серьезными людьми, весь твой бизнес лопнул бы через неделю. Как мелкий перекупщик ты бы сел ненадолго, но после этого ходу бы тебе не было никуда. Вот так-то, милый.

— Я понимаю, чего ты добиваешься, Рита. Но помочь не могу.

— Да, да! — Женщина ударила ладонью по крышке стола, расплескав кофе. — Ты прав! Я хочу уехать отсюда. У меня нет, кроме тебя, никакого другого варианта. Это понятно? Ведь ты едешь, почему же тогда…

— Я остаюсь. Я уже остался.

— Ты сошел с ума! Ведь это такой шанс! Еще полгода — и щель закроется.

Ты здесь никто, и зовут тебя никак. И ничего уже нельзя будет изменить…

— Оставим это, — сказал Марк. — Что сделано, то сделано. Не о чем говорить.

— Но я не понимаю — почему?

— Потому что я никогда не ходил в стаде.

— А сейчас ты где?

— Сейчас я сам по себе. У меня своя игра. Я свободен выбирать, а когда у меня есть эта свобода, я чувствую себя почти аристократом.

— Чепуха! — фыркнула Рита, глотком допивая коньяк и протягивая бокал Марку. — Еще… У евреев нет и не было аристократов. Только богатые и бедные.

По моим сведениям, теперь ты почти богат, а значит, тебе здесь нечего делать. К тому же деньги помогли бы тебе избавиться от унизительных процедур и волокиты.

Там совсем другой мир, где мы смогли бы…

— Что? Что смогли бы? Здесь все, что я люблю, — живопись, которую я собрал за эти годы и с которой не намерен расставаться. Я не поддерживаю отношений с людьми из посольств, потому что тогда у власти был бы совсем другой подход ко мне и мне не удалось бы многое из задуманного. Именно поэтому у меня нет канала, чтобы без помех вывезти то, без чего я не представляю свою жизнь.

Если же я попытаюсь действовать сам и меня поймают — десять лет мне гарантированы. Риск слишком велик. Я говорю все как есть, независимо от того, сама ли ты пришла или тебя кто-то прислал ко мне. Пусть знают. И пусть попробуют взять мой фонд, если невтерпеж!

Все. Надменная уверенность, загадочная женственность, высокомерие и печаль исчезли. Крылья тонкого носа Риты дрогнули, лицо свела гримаса, и она некрасиво, по-бабьи заплакала, вздрагивая плечами и шумно сморкаясь. Марк молчал, ожидая, пока она справится с собой.

— Где у тебя ванная? — наконец спросила Рита. — Мне нужно умыться и привести себя в порядок.

Марк указал, и пока шумела вода и из-за двери доносились приглушенные звуки, медленно пил, раскручивая после каждого глотка маслянистую жидкость в бокале и нюхая незажженную сигарету. Курить он перестал сразу же после инцидента с милицией, словно в нем сработал какой-то переключатель, но инстинктивная тяга к сухому и чистому аромату хорошего табака осталась.

Рита вернулась. Теперь она дышала ровно, бледные губы были подобраны, а лицо выражало как бы даже некое торжество.

— Я хочу еще коньяку, — сказала она, опускаясь в кресло. — И еще хочу сказать тебе, что мне пришла в голову презабавная мысль. Если ты согласен, я в четверть часа докажу тебе, что все, за что ты держишься, ничего не стоит. Нуль.

Весь твой фонд, вся твоя обожаемая живопись, эти пейзажики-портретики — шелуха, годная только на то, чтобы быть обращенной в деньги, если кто-то еще согласен платить за эти допотопные забавы. Вот здесь, — она щелкнула сумочкой, выбросив на стол крохотный пластиковый пакетик с пухлым белым порошком, кристаллы которого поблескивали, как бертолетова соль, — доказательство. Советую попробовать. Я сделаю это вместе с тобой, чтобы ты не заподозрил, что я намерена отравить тебя или повлиять с тайным умыслом на твою драгоценную психику. Это действует не больше четверти часа, зато ты кое-что узнаешь.

— О чем? — Марк засмеялся, блестя зубами и откидывая голову. — Ты всегда любила всяческую экзотику, но наркотики… — Он пожал плечами.

— Нет, ты должен понять, — требовательно проговорила Рита. — Это вовсе не то, что ты думаешь. Эта штука… Называется довольно длинно, кое-кто наверху очень увлекается сейчас ею… Диметилтриптамин — так, кажется. Синтетика. Уже через минуту ты сможешь заглянуть… нет, не скажу. Ну неужели ты стал совсем нелюбопытен? Это так не похоже на тебя. Марк отсмеялся и сказал:

— Твой кофе совсем остыл. Сварить новый? Рита тряхнула головой, глаза ее сухо заблестели, напоминая сейчас надкрылья жуков.

— Не хочу. Тогда помоги мне, если сможешь. У тебя есть листок тонкой бумаги?

— Разумеется.

— Дай.

Марк пошарил на полке и протянул. Точными, словно у сомнамбулы, движениями Рита свернула листок в трубочку, отмерив в нее ровно половину порошка. Тот оказался чрезвычайно легким, и все это время она отворачивала лицо, стараясь дышать в сторону. Закончив, сказала:

— Ну вот. Теперь главное. Ты должен взять трубочку и вдуть порошок мне в ноздри, чтобы он попал глубоко в бронхи. Только так достигается мгновенное действие. Это совершенно безвредно и много раз проверено. И не пугайся, если это напомнит тебе такой странноватый секс. В этом порошочке много всякого, и не случайно его нельзя принять как следует в одиночку. Ну, давай же, чего ты ждешь?

Марк склонился над нею и, слегка задыхаясь от тяжелого аромата духов, сделал все, о чем его просили. В лице Риты ничего не изменилось. Она вздохнула, затуманенно улыбнулась и пробормотала:

— Ты… Теперь — ты. Я умоляю тебя — сделай это, и ты не пожалеешь, увидишь, что я… я была права. Необходимо попробовать это вместе, и тогда…

В руках у нее, сухо шелестя, свернулась трубочка, просыпался порошок. И Марк, словно завороженный всем, что происходило у него на глазах, позволил ей сделать то, чего она добивалась, потому что услышал в сбивчивых и неубедительных словах Риты что-то, заставившее его остро забеспокоиться. Ничего не случится, маленькая экскурсия, пустяки, сказал он себе, ощущая в легких затрудненность, как если бы полной грудью хватил морозного воздуха, и слабый привкус канифоли на зубах, смешанный с химической горечью.

И сейчас же почувствовал, что один в комнате. Один, но не одинок. Все было как прежде — книги, гладкие молочно-серые стены, акварельный набросок Шагала на плохой бумаге, пейзаж маслом с облаками в черно-золотой раме, холодное дерево подлокотника под ладонью. В теле на мгновение возникла болезненная суета, словно оно сопротивлялось чему-то, и сейчас же невидимая мембрана, отделявшая его существо от мира, беззвучно лопнула и в поле зрения поплыл густой светящийся мазок голубизны. Сердце билось ровно, и все чувства оставались ясными.

То, что Марк увидел дальше, оказалось гораздо более странным, чем он мог представить. Осторожно и бережно чей-то жемчужный голос попробовал ноту — и тут же рассыпался в воздухе цветными лепестками, затем собрался и потек, как густеющий расплавленный металл. С невероятной простотой и достоверностью мир превратился в сверкающий, запутанный, как вязь цветных арабесок, дворец, где каждый изгиб мотива и завиток пространства захлестывали разум бессловесным восторгом. В то же время Марк понимал, что все, открывшееся ему, — это он сам, и реальность этой тайны, где одновременно сосуществовали в ином измерении его детство, юность и сегодняшний день, оставляла ощущение чуда.

Он словно обнаружил в себе затерянный континент, и этот континент был населен. Здесь было множество детей, он сразу догадался, что это дети, хотя эти существа походили на земных детей не больше, чем живые цветы на их двухмерное изображение. И они все время менялись, так что почти невозможно было уследить за этой чередой образов. Что это было? Магическая проекция начала новой жизни или весть из тех областей, которые мы в ослеплении своем наивно называем смертью?

Он не знал, да и времени оставалось немного, — он уже видел вдали выход, пустой проем, открывающийся в пустоту, полную серых звезд.

Голос позвал его, и он почувствовал, что больше не в силах противостоять течению… В ту же секунду все кончилось.

Рита дремала напротив, уронив голову и разбросав острые колени. Ее юбка вздернулась, обнажив измятые кружевца белья и жесткую, ранящую глаз белизну внутренней стороны бедра. Марк невольно отвел взгляд и наткнулся на набросок Шагала. Теперь он не был для него загадкой. Все его тело еще отзывалось смутным гулом, словно через него продолжал течь поток неизвестной энергии.

Марк встал и распахнул окно, впуская ночь в дом. Теперь он знал доподлинно, что было отнято у человека в Раю, но знал также, что это было сделано справедливо.

Рита пошевелилась и слабо застонала.

— Ты в порядке? — спросил Марк. — Хочешь воды? Она покачала головой, с трудом приподняв веки.

— Не надо было мне пить. Все в норме, только ужасная слабость. Если позволишь, я останусь у тебя. Извини. Марк пожал плечами:

— Может быть, все-таки отвезти тебя домой?

— Там пусто, — сказала Рита. — И страшно. Не гони меня, Марк, если можешь.

Они легли порознь, но перед рассветом она все-таки пришла к нему, и он проделал с ней все, что казалось ей столь необходимым и важным, все время ощущая грубую вещественность ее ухоженной кожи, тяжелый запах плотской влаги и несвежесть дыхания этой женщины. Когда она застонала, а потом взвизгнула, хватая темноту разинутым ртом и изгибаясь в мучительном спазме, Марк отвернулся, касаясь лбом холодной стены, перед ним плавало в темноте текучее, как вода, лицо существа из его галлюцинации, и негромко проговорил:

— Я хочу ребенка. — Голос его звучал совершенно ровно, словно он обращался к одному себе. — Мальчика. Я назову его Марком.

Рита приподнялась. В колеблющемся, как бы мигающем полусвете отчетливо обозначились ее сильная, высоко вздернутая грудь с черными метинами сосков, впалый живот.

— Хорошо. Я готова. В моем возрасте это уже трудно, но если ты хочешь… пусть…

— При чем тут ты? — с горечью сказал Марк. — Мне нужен сын — и никто больше. Женщины — это чудовищно.

В Туле, в вокзальном ресторане, не оказалось никакой воды, кроме вошедшей в моду после Олимпиады фанты — отвратительного концентрата, разбавленного воняющей хлором жидкостью из-под крана. Марк отодвинул полусъедобный лангет с сухим рисом и вялыми ломтиками огурца с дырой посередине и через весь зал направился куда-то в недра заведения.

Адвокат Дмитрий Константинович лениво поковырял в своем никелированном корытце и бросил вилку, принявшись катать шарик из непропеченного хлебного мякиша. Возвратиться в Москву электричкой Марк наотрез отказался, и теперь они ждали проходящего скорого, коротая время за столиком. Ресторан в этот полуденный час был почти пуст, неряхи официантки чесали языками, сбившись кучкой у бара, у окна одиноко клевал носом ранний пьяный, не замечая, что локоть его покоится в фаянсовой салатнице с остатками майонеза.

Марк вернулся, неся за горлышки потные бутылки боржоми.

— Ты всегда ездишь в Серпухов через Тулу? — спросил Дмитрий Константинович. — Странный маршрут. Несколько шизоидный. Это необходимо?

— Прижилось, — отвечал Марк, усаживаясь и срывая крышки с бутылок. — Пей. Это нейтрализует последствия здешней кухни… Сначала было необходимо. Я соблюдал чрезвычайную осторожность. А сейчас стало привычкой. Или ритуалом, если больше нравится. Когда случается ехать напрямую, начинаю испытывать беспокойство.

— Почему ты не согласился, чтобы я тебя отвез?

— Ты сам видел. Посторонние на машине в Дракине… Как бы тебе сказать… Допустим, если бы я въехал на стогометалке в Боровицкие ворота…

Адвокат наклонился, подставляя под стакан розовую мягкую ладонь.

Впервые за последние годы Марк позвал его взглянуть на то, что именовал «основным фондом», и до сих пор Дмитрий Константинович не мог опомниться.

Насколько он понимал в живописи, его приятель обладал уникальным собранием маленьких шедевров, отмеченным безукоризненным вкусом и выстроенным в соответствии с известным одному владельцу сюжетом. Особняком стояло «Испытание огнем», но и оно, несмотря на свою очевидную древность и полную противоположность русской школе первой трети двадцатого столетия, каким-то образом вписывалось в концепцию собрания, паря над ним, как чужая суровая птица в подмосковных небесах. Подлинность картины не вызывала сомнений, зрелость мастера и блеск его техники — также. Таким вещам место в лучших музеях Европы, а значит, и стоимость их исчисляется сотнями тысяч. Но то в Европе. Впрочем, и здесь Марк мог позволить себе многое, ибо его страсть-ремесло приносила хорошую прибыль. Кое в чем адвокат принимал участие сам и вполне мог прикинуть доходы приятеля. Марк действовал чисто, ответственно, мгновенно ориентировался и всегда стремился свести риск к минимуму. И тем не менее все это было зыбко и недолговечно.

Двумя-тремя точными движениями Дмитрий Константинович смял шарик мякиша, отщипнув лишнее, чего-то коснулся ногтем мизинца — и на свет глянула бровастая косоротая физиономия. Казалось, вот-вот, как с экрана телевизора, донесется гнусавый, с инсультной кашей во рту, старческий баритон.

Марк кивнул и повел углом рта.

— Поговаривают — совсем плох. Вряд ли дотянет до зимы. А ты, оказывается, не забыл, как мы с тобой лепили из пластилина легионеров Красса.

Дошли, кажется, до сотни. У меня неважно получалось, зато твой центурион — это было нечто… Помнится, твоя мама заставила нас после этого до ночи драить полы.

Адвокат иронически покосился. Марк был начисто лишен способности воспроизвести хоть что-нибудь на листе бумаги или в куске глины. Словно его острый глаз и живое воображение при рождении не получили никакого инструмента.

В этом смысле его учеба на архитектурном была просто насмешкой. Тогда откуда это звериное чутье на настоящие вещи?

— Да, — сказал он. — И в этом тоже ничего хорошего. Сменит его этот, как его… интеллектуал. Он уже сейчас у руля. Вот кто подтянет резьбу. Ты у них тоже числишься интеллектуалом?

Марк беззвучно засмеялся. За окном зала проплыл маневровый тепловоз, пол дрогнул, звякнуло стекло в бра на розово-ржавой стене.

— Уволь, — сказал он. — Куда нам с нашим носом рябину клевать. Мы люди простые, нас с четвертого курса поперли за неуспеваемость. Вот и перебиваемся с хлеба на квас. И кстати, предпочитаю не вести разговоров о политике. Даже с друзьями.

— Не нравишься ты мне, Марк, в последнее время, — вдруг сухо проговорил адвокат. — Как-то ты переменился. Что происходит?

— Ровным счетом ничего.

— Ты никому не доверяешь, стал не в меру требователен и жесток с людьми. Вокруг тебя никого не осталось. Ни-ко-го. Я не в счет. Я-то тебя люблю такого, какой ты есть, хотя и со мной ты холоден. Тебе не кажется, что власть над вещами постепенно заменяет тебе человеческие отношения? Или я ошибаюсь?

Марк склонил голову и прищурился в тарелку.

— Это очень похоже на то, что говорила Мила перед отъездом. Но я здесь ни при чем. Разве мне нужна эта власть, о которой ты говоришь? Да и есть ли она — это еще вопрос. Не я ими владею, а они мной. Иначе с какой стати я повез бы тебя туда? И не надо этих драматических речей. Все люди, как известно, еще с неандертальских времен делятся на охотников и собирателей, и разве я виноват, что родился охотником-одиночкой с кровью собирателя в жилах? Еврей-охотник встречается реже, чем еврей — председатель сельхозартели, но встречается. В этом мире очень много возможностей, а человек обычно плывет по течению. Я — выгребаю. Может быть, к какому-то берегу.

— Ты несчастлив, Марк, вот что я тебе скажу. Среди моих подзащитных мне приходилось встречать похожих на тебя. Все они плохо кончили. Я понимаю, что никакой успех невозможен без сознательного отделения себя от других. Хочешь не хочешь, а приходится рвать с семьей, со средой, которая тебя создала, идти на риск. Здесь источник настоящей тревоги, беспокойства, тоски.

Лучше всего такие люди чувствуют себя, оказавшись наконец в общей камере. Будто вернулись на родину и заново обрели смысл жизни. По-своему поучительное зрелище.

— Что-то ты больно суров сегодня. И потом — разве не каждому человеку приходится покинуть тех, кого он любит, чтобы научиться любить иначе? Или я ошибаюсь?

— Согласен. — Дмитрий щелчком сбил со скатерти голову генсека. — Звучит изящно. Только ты забрел так далеко, что тебя уже не дозваться. Допустим, ты завершишь свою коллекцию, окончишь сюжет, на чем-то остановишься. А дальше?

Дальше что?

— Я не думаю об этом. Кто вообще думает о таких вещах? Ты же не размышляешь, куда податься, когда твои услуги станут никому не нужны?

— Тут и размышлять нечего. Они и сейчас ни к чему. Адвокатура — родимое пятно буржуазной юстиции на теле советского судопроизводства, это детям известно. Но дело не во мне, и не в твоих инстинктах, и даже не в заработанных тобой деньгах, которые сами по себе ничего не значат.

— Зачем этот разговор, Митя? Я слушаю тебя и вспоминаю, как однажды в Воронеже ранним утром шел на автостанцию. Куда-то там я собирался ехать в область. Пустой проспект, солнце еще только встало, ясно, слева какие-то трубы дымят, и дым расползается в вышине буроватым таким слоем. Асфальт мокрый, полит недавно. И вдруг слышу звук — такой, знаешь ли, специфический шорох, как порыв ветра в вершинах. Я остановился — ветра-то никакого нет, и сейчас же в трех шагах впереди ударило, и асфальт лопнул… Удар был такой, что я буквально подпрыгнул. И что ты думаешь — смотрю, из тротуара торчит какая-то штуковина из авиационного сплава, килограмм этак на десять, излом блестит. Задираю голову — никакой авиации и близко нету. Чисто. Откуда она взялась? Что это было? Почему со мной и почему я остановился? Никаких комментариев… Ну, я и пошел себе дальше. Я живу и именно этим и представляю угрозу для себя. Выходит, и тебе я вынужден что-то доказывать?

— Какие уж тут доказательства… — Адвокат с силой выдохнул воздух и взглянул сквозь желтое стекло на платформу. — Сколько осталось?

— Минут двадцать. Удивляюсь, как ты, при твоей профессии, ухитрился сохранить совершенно девственные представления о людях. Это, знаешь ли, особый дар. Тебе не приходило в голову, что на самом деле никто никому не нужен?

Человека интересует он сам, и лишь у черты он начинает думать о продолжении.

Обидно же уйти просто так, ни с чем. И глупо. Я, может, тоже хотел бы иметь сына. — Марк встал, опираясь на обитое липким желтым винилом кресло. — Но есть условие, почти не выполнимое. Этот мальчик не только во всем должен был бы походить на меня, но и вообще не иметь в себе ни капли чужого — мыслей, крови, запахов, желаний. Все мое: я, но моложе, чуточку тоньше, умнее и дальновиднее.

С острым чувством прекрасного… Я научил бы его любить то, что стоит любить, научил бы и ненавидеть. И смеяться. Марк-второй… о, он нашел бы средство быть счастливым, свое собственное средство… Пойдем на воздух, Митя, допивай, здесь разит, как в борделе.

— Я сотню раз говорил, что тебе нужно поискать приличную женщину, — проворчал адвокат, выбираясь из-за стола. — Счет, пожалуйста, девушка! — повысил он голос, разворачиваясь корпусом в сторону бара. — Чего тебе не хватает, так это нормальной семейной жизни. Так или иначе к этому приходят все.

Я, например…

Марк, сунув подплывшей официантке в мятом кокошнике четвертной, по-лошадиному откинул голову и неожиданно захохотал, хлопая себя по карманам джинсов. Та было шарахнулась, но вдруг ее лицо, серое и пористое, с губами, словно намалеванными густым суриком, вспыхнуло нежным румянцем. Ероша волосы и смахивая слезу, Марк, еще слегка задыхаясь, проговорил:

— Все нормально, не пугайтесь. Приятель развеселил. Спасибо, девушка.

— Заходите еще. — Официантка кивнула, не сводя глаз с Марка. Сейчас, оживленное смехом, лицо его было необыкновенно привлекательно, словно высвечено изнутри, так что глаза сделались густо-синими, а губы, обычно сосредоточенно сжатые и сухие, улыбались, и было видно, что нижняя очерчена необычно, с забавным изгибом — тем, что в прошлом столетии игриво именовался «луком Амура».

— Ты, например… — передразнил он, обращаясь к адвокату. — Сам-то ты пальцем о палец не ударил ради этого. Где твои чада и домочадцы? Где волны и ослы, где тучные поля? Дима, не валяй дурака. Мы оба взрослые люди, к тому же оба при деле, как бы там оно ни называлось. — Он нахмурился, совсем детская складка сморщила тонкое переносье. — За эти годы я знал с десяток тех, кого ты называешь «приличными женщинами». Поверь, я охотно дал бы отрубить себе руку или ногу, лишь бы никогда не иметь перспективы поселиться с какой-нибудь из них под одной крышей и, что называется, вести совместное хозяйство. И я сделаю все, чтобы никогда между мной и моим сыном не стояла такая особа. Как — не знаю. Не спрашивай меня. Это из области фантастики. Но ведь сказано же, черт побери:

Исаак родил Иакова, а Иаков кого-то там еще — и так далее, до бесконечности.

Почему? Где тут их женщины — жены, наложницы? Уверяю тебя, все это неспроста…

Под подошвами адвоката хрустел гравий перрона. Несло тепловозным выхлопом, старуха торговала мелкими мятыми грушами. Жаркий ветер гонял пыль, и дежурный по станции заслонял лицо жесткой фуражкой с красным верхом.

Неспешно подполз фирменный скорый, и Марк, подхватив приятеля под руку, в два счета уломал проводницу взять их. Все эти разбитные бабенки в поездах, ресторанах, на вокзалах и за прилавком таяли перед ним. Этого секрета адвокат никогда не мог понять. Была в Марке какая-то неуловимая легкость, лишенная и тени привычного всеобщего хамства. Даже прямой отказ он встречал с улыбкой, тем вернее в конце концов добиваясь своего. Самому Дмитрию Константиновичу все подобное давалось с трудом — даже объяснения с кассиршей в угловом гастрономе, замотавшей сдачу.

Минутой позже они .уже стояли в коридоре спального вагона, и Марк нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Поезд тронулся, и едва неуклюжее, ящиком, здание вокзала уползло направо, а колеса загремели на выходных стрелках, он, словно и не было паузы, вдруг проговорил:

— Я вижу, ты не понимаешь, о чем я. Не ломай голову. Все это ерунда. Я и сам до конца не разобрался, есть ли тут какой-то смысл. Может быть, мне следовало бы усыновить какого-нибудь парнишку. Вот так — взять и усыновить. Чем не выход?

Адвокат слабо махнул рукой и отвернулся.

— Ну хорошо, хорошо! — воскликнул Марк. — Забудем. — Обеими руками он рванул раму окна вниз — ударило ветром, взлетели желтые занавески. — Все это тебе не по душе, я знаю. Только не надо дуться на меня, Митя.

— Ты, Марк, просто не представляешь себе, о чем речь. Я не говорю уже, что сама по себе процедура довольно сложна…

— Ну, если я не могу украсть или сотворить из воздуха Марка-второго, придется преодолеть и это.

— Для одинокого мужчины это практически недоступно. Этим занимается специальная комиссия, которая никогда не допустит…

Марк прищурился, подставляя разгоряченное лицо ветру.

— Положим, видывали мы комиссии и покруче.

— Да не в этом дело в конце концов.

— А в чем же?

— В том, готов ли ты взять на себя… ну, ответственность, что ли. Но и это еще не все… Вот что, мы когда будем в Москве?

— Около четырех.

— Ну и отлично. У меня есть еще одно дело сегодня, я надеюсь успеть.

Если у тебя ничего срочного, я просил бы тебя поехать со мной. Времени это займет немного.

— Я готов, ты же знаешь. Что-нибудь серьезное?

— Нет. Обычная служебная рутина, но мне кажется, тебе будет любопытно.

— Вот как. Что бы это могло быть?

— Все увидишь на месте, — пообещал адвокат, усаживаясь на откидное сиденье и выворачивая шею, чтобы, не меняя позы, взглянуть на расписание. — Терпение — добродетель мудрых, как любил говорить один хорошо мне знакомый профессор общего права, пересидевший на кафедре трех вождей и завершивший свою карьеру в кресле замначальника управления в доме на Лубянке. Неожиданный, мягко говоря, финал. Тем не менее у нас сохранились вполне теплые отношения. Теперь он на пенсии, разводит лилии под Звенигородом.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23