Ловушка горше смерти

Марк не слушал его, рассеянно глядя в окно, за которым перебрасывали эхо пролеты моста через Оку…

* * *

На площади у Курского к стоянке такси вилась нескончаемая очередь, но они довольно быстро нашли частника, согласившегося подкинуть их в Сокольники.

Марк сидел молча и, только когда машина, не доезжая Преображенской площади, свернула налево, а затем еще раз и еще, спросил:

— Так куда все-таки мы направляемся? Что за таинственность, Митя?

— Погоди, — отвечал адвокат, кладя руку на плечо водителю. — Все, приехали. Здесь, пожалуйста…

Водитель «Москвича» развернулся и ускакал по щербатому, годами не знавшему ремонта асфальту, и они остались на улице, где по одну сторону тянулся ряд кособоких мещанских построек, а по другую — зеленела чугунная ограда. За ней в глубине виднелся краснокирпичный трехэтажный особняк, совсем почерневший от времени, а далее — серые складские корпуса. Неведомая сила вырвала и опрокинула решетку в двух или трех пролетах, и там, на обгрызенной кирпичной тумбе, расслабленно восседал рослый детина в надвинутой на уши синей фуражке.

Адвокат, однако, проигнорировал пролом с детиной и направился к будке проходной, где вахтер в такой же фуражке приветствовал его кивком.

— Это со мной, — бросил Дмитрий Константинович, проходя без задержки, и Марк последовал за ним по бетонированной дорожке, бордюры которой были свежо выбелены известкой. — Заведение основано известным тебе Алексеем Федоровичем Кони в тысяча восемьсот восемьдесят первом году, то есть ровно сто лет назад, в память убиенного императора Александра. Тогда оно называлось исправительным приютом для малолетних преступников, ныне же это спецшкола Мосгороно, хотя суть осталась той же. Место в известном смысле привилегированное — чтобы сюда угодить, нужно долго ждать очереди.

— Не пойму, я-то тебе зачем понадобился?

— Ты? А так, для общего развития. Разве ты не хотел мальчика? Ты, наверное, и понятия не имеешь, что здесь за контингент. Лингвисты, поэты, актеры, сверходаренные механики и математики… А какие психологи! Это те, что приспособились и выжили. В то же время процентов тридцать из них — потенциальные клиенты психиатра, в частности, «бегуны» — эти регулярно удирают и пропадают на два-три месяца. Бегут без всякой цели, добираясь до Кавказа и Зауралья.

— А охрана?

— Что охрана? Вольнонаемные. Периметр ты сам видел. Тут есть парнишка, который по совершенно отвесной бетонной стене поднимается до уровня четвертого этажа…

— Значит, это не по линии МВД?

— Разумеется, нет. Эти дети неподсудны по возрасту, хотя среди них есть часть совершенно профессиональных правонарушителей. Остальные — из обычных школ, балласт, от которого очень хотели избавиться, или сироты, которым не нашлось места в интернате. Например, потому, что парень не понял, что фломастеры на соседней парте принадлежат не ему… Сюда. — Адвокат поднялся на крыльцо особняка и распахнул дверь, пропуская Марка вперед. — Нас должны встретить. Года три назад я проработал здесь лето воспитателем. У меня было достаточно иллюзий, но со многими пришлось расстаться, когда парнишка, которого я сделал в группе своим помощником, накатал на меня жалобу в прокуратуру, приписав мне все, что с ним проделывали в разных местах за его короткую жизнь.

Там ее и рассматривать не стали — хотя бы потому, что за три месяца я бы не успел сотворить и половину всего этого свинства. Я не был ему понятен, а потому представлял угрозу. Здешним персоналом этот маленький Макиавелли вертел как хотел. О, вот и Татьяна Наумовна…

Навстречу им по коридору шла гвардейского роста блондинка в узкой юбке с разрезами по бокам и пестрой шелковой блузе с бантом у горла. Свою небольшую голову она несла твердо, пышные волосы развевались на ходу, каблуки отщелкивали расстояние с неумолимой точностью. При виде чужих ее замороженное лицо распустилось в приветливую улыбку:

— Дмитрий Константинович!.. А мы вас ждали еще днем. Проходите ко мне, я сейчас пошлю за Пановым. Ребята в мастерской.

Они вошли в кабинет, где, кроме голого стола, телевизора и шеренги жестких стульев из гнутой фанеры у стены, ничего не было. Когда дверь за блондинкой закрылась, адвокат, со вздохом опускаясь на сиденье, проговорил:

— Татьяна Наумовна — обыкновенная садистка, рекомендую. Почему ее и привлекает эта работа. Где бы еще она смогла так развернуться…

— Их что — бьют?

— Персонал — практически нет. Все делается руками самих детей. В их среде выращивают мелких паханов, которые и осуществляют карательные функции.

Кайф Татьяны Наумовны — в сладострастном уничтожении личности маленьких мужчин.

Ей много не везло в интимной жизни. Принцип прост: попадая сюда, ребенок лишается всяких прав, в том числе и прав человека. Считается, что от этого он испытывает благотворный шок, возвращающий его в лоно общества.

— А что они делают в мастерской?

— Как — что? Работают. Бьют жидов. Это местный термин. Сколачивают ящики для овощей. Спецшкола — рентабельное предприятие, на деньги, заработанные ею, ГОРНО содержит три других интерната. Обычный принудительный детский труд.

Здесь сто шестьдесят человек. От восьми до пятнадцати лет. А чего еще ожидать?

Труд у нас, как известно, — от всех болезней.

— Слушай, Дима, но за что все-таки они здесь?

— Драки, кражи. Соучастие в грабежах. Наводки. Бродяжничество. Как правило, их используют взрослые, а потом подставляют. Эти идут через милицию.

Много таких, которых невзлюбила, скажем, учительница в начальных классах. Я сам видел, как ради того, чтобы избавиться от такой паршивой овцы, три десятка детей превращают в сексотов, чтобы накопить факты для комиссии по делам несовершеннолетних… Да мало ли… Опять же распавшиеся полуинтеллигентные семьи. Отец ушел, мать в отчаянии, ребенок отбился от рук. Тут срабатывает комплекс Медеи — мать начинает делать все, чтобы ухудшить положение. В конце концов сама же и сдает сына сюда, порой почти сразу отказываясь от родительских прав. Своего рода месть отцу. Но ему-то, как правило, уже на все наплевать…

Вот сейчас приведут Панова. Он не в мастерской, Татьяна врет. Мальчишка третий день сидит в карцере, потому что отказался работать. Родных нет, сгинули куда-то, один дед в деревне за Можайском, но и тому он не нужен. Одиннадцать лет, здесь он — четвертый месяц. Совершенно асоциален, но при этом абсолютная память, золотые руки, отличная голова. Одна странность — практически не ощущает боли. Может упасть лицом на асфальт только для того, чтобы развлечь приятелей, и встанет с улыбкой. Не жесток, не зол, но, в сущности, — безнадежен. Не поддается никакому воздействию. Отсюда уйдет на малолетку — помогут, потом поднимется на взросляк. Сюда попал за квартирные кражи. Ты погуляй пока, мне необходимо поговорить с ним. Коллегия вручила мне защиту его старших соучастников, тут нужна конфиденциальность… Если спросят, скажешь, ты здесь с Семерниным, адвокатом.

Марк хотел было сказать что-то, но дверь распахнулась и в кабинет втерся парнишка в чистой голубой рубахе в клетку и хлопчатых штанах, еще хранящих складку. Остановившись у стола, он завертел круглой, стриженной под ноль головой, оценивая обстановку. Кожа у него была полупрозрачная, как снятое молоко, а глаза яшмово-серые, туманные, опушенные густыми девическими ресницами.

— Что так долго? — спросил адвокат, кивая Марку на дверь. — Тебя что, Александр, переодевали?..

Марк шагнул в коридор, где, словно изваяние на носу корабля, возвышалась Татьяна Наумовна.

— Вы сотрудник Дмитрия Константиновича? — очень высоким голосом осведомилась она, пропуская его вперед. Марк кивнул. — Насколько я помню, вас не было в прошлый раз. Хотите осмотреть школу?

— Спасибо. — Марк сухо поклонился. — Я немного устал. Если можно, я побуду на воздухе. У вас, кажется, неплохой сад. Не могу позволить себе отнимать у вас время.

— Ради Бога, наоборот — мы всегда рады гостям. Школа у нас образцовая, есть на что взглянуть. Порядок, гигиена, нормальные условия для развития.

Многие дети, попав сюда, буквально расцветают — они и в семье не получали такого ухода и питания. Здесь, знаете ли, почти половина сироты, а если родители и имеются, то это такой контингент…

— Еще раз благодарю вас, — прервал женщину Марк. — Так как я могу пройти в сад?

— Прямо по коридору, слева дверь, там не заперто. Если охрана спросит — скажите, Татьяна Наумовна разрешила.

Марк пошел по скрипучему паркету, натертому красным. Слева и справа тянулись помещения без дверей, где стояли идеально заправленные синими солдатскими одеялами койки. Пахло уборной. Стены были выкрашены в серое и слегка обшарпаны на уровне его бедра. Было оглушительно тихо. Достигнув двери, он оглянулся — женщина упорно смотрела ему вслед.

Спустившись по ступеням бетонного крыльца, Марк оказался в саду. Он был стар, почва под корявыми яблонями утоптана до звона, а многие деревья словно ощипаны на высоту человеческого роста. Марк побродил немного, а затем направился на звуки, доносившиеся из помещения, поначалу показавшегося ему складским. Там гудел какой-то двигатель, повизгивала циркулярная пила, стучали молотки. За все это время он не встретил ни души, и только когда приблизился к куче влажных опилок у стены здания, из-за нее донесся хрипатый голос:

— Слышь, кент, курить есть? Марк обошел кучу — под стеной, скорчившись, сидел парнишка лет десяти, гремя спичечным коробком.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Марк, и в мгновение ока парнишка исчез. Куда он подевался — Марк так и не понял, похоже, юркнул в какую-то дыру за трубой вентиляции. Толкнув тугую дверь, он оказался в узком полутемном предбаннике, шум стал громче, в нем различались теперь голоса. Он сделал несколько шагов, потянул к себе еще одну ручку и застыл на пороге.

Так в принципе он и представлял себе ад. Мутно освещаемый большими голыми лампами воздух был желто-серым и почти непрозрачным. Помещение с рядами обитых железом столов тянулось вдаль, исчезая во мгле, а слева белела под потолком пирамида свежесколоченной тары. За столами он видел одни спины, много, больше сотни, шевелящиеся, обтянутые дешевой серо-коричневой тканью, вздрагивающие и перемещающиеся в такт ударам множества молотков. Кроме спин, были только затылки — всех мастей. И сейчас же в ритме работы послышались какие-то перебои — его заметили. Откуда-то из дальнего угла мимо верстаков скорым шагом к нему двинулся человек в тенниске и кедах. Вблизи он оказался небрит, с бойкими желто-карими глазами и мягким старушечьим носом.

— В чем дело? — крикнул он, приближаясь. — Вы кто? Марк выставил ладонь.

— Татьяна Наумовна разрешила.

— А-а! — крикнул человек. — Так бы и сказали. Ладно. Молотки умолкли.

Теперь все лица были повернуты к Марку. Он переступил с ноги на ногу, не зная, что с собой делать под этими взглядами. Человек, потеряв к нему интерес, ушел в темноту. Внезапно Марк услышал новый звук — словно отдаленное церковное пение.

Сотня ртов издавала его, и звук этот креп и усиливался с каждой секундой, а глаза детей были неотрывно прикованы к Марку. Мгновение спустя звук стал нестерпимым.

— Га-а-а! — глумливо ревела мастерская, не отпуская Марка, заставляя его втягивать голову в плечи. — Га-а-а! Он толкнул спиной дверь и попятился.

Навстречу ему под яблонями неторопливо шел адвокат.

— Ты здесь, — сказал Дмитрий Константинович, с любопытством разглядывая Марка. — Я закончил. Мы можем ехать. Как впечатление?

— Не знаю. — Марк потряс головой, избавляясь от шума в ушах. — Во всяком случае, ненавидеть их уже научили.

— Идем. Нам здесь нечего больше делать. Если ты не будешь очень уж отбиваться, на следующей неделе я познакомлю тебя с замечательной девушкой. Ее зовут Полина.

Однако свое обещание адвокат исполнил лишь спустя два месяца. Осень вернула в город деловых людей, возобновив одним махом множество встреч, обязательств и проблем. Дмитрий Константинович провел подряд три процесса, блеснув в одном и оставшись крайне удрученным остальными, хотя и там ему удалось добиться минимальных сроков по статьям обвинения. Марк жил иначе, всякий раз с утра выстраивая новую цепочку маршрутов и целей. Но это тоже было своего рода рутиной — все эти визиты к собирателям, долгие беседы с тонкой подоплекой, чаепития, звонки перекупщиков, прогулки по комиссионным, несколько небольших сделок с сомнительной прибылью. К тому же о нем вдруг вспомнил военкомат, и неделя ушла на то, чтобы уладить вопрос.

К концу октября Марк почувствовал себя утомленным, как никогда прежде, и уже подумывал о том, чтобы, бросив все, смотаться в Крым, где в заповеднике на Яйле обитал один знакомый старичок, некогда продавший ему полный комплект «Аполлона» в идеальной сохранности.

В один из сырых промозглых вечеров в первых числах ноября — он не запомнил точной даты — Марк, не зажигая света, лежал, закинув руки за голову, в спальне. Покрывало сбилось, подушка давила затылок, лень было протянуть руку к выключателю и взять книгу. Перед глазами стояла мглистая чаща обомшелых буков, роняющих остропалые листья и колючие орешки, заросли кизила и барбариса в лощинах, следы косули на влажной тропе, замшевые головы королевских боровиков под синими елями на склоне, усеянном известняковыми обломками. «Там сейчас самая грибная пора, — подумал Марк. — И ни души, кроме лесников и двух-трех биологов, сотрудников заповедника. Потом можно было бы спуститься вниз, к морю, но, пожалуй, незачем. На побережье уже тоже холодно…»

Звонок в дверь поднял его и заставил натянуть брюки и свитер. На пороге, загадочно улыбаясь, стоял адвокат, левой рукой прижимая к себе плоский, вишневой кожи, портфель, а в правой держа увесистый, позвякивающий стеклом пакет.

— Извини, я без предупреждения, — проговорил он, избавляясь от ноши и сбрасывая плащ. — Ты один?

— Как видишь.

— Вот и замечательно! — почему-то обрадовался адвокат. — Тогда собирайся. Я намерен вытащить тебя из этого логова. Ты тут скоро станешь похож на памятник Тимирязеву. Мы едем туда, где будет Полина.

Марк взглянул с удивлением.

— О чем это ты?

— Да о Лине же, Господи. Ты все забыл. Та девушка, о которой я тебе говорил.

Марк, пропустив адвоката, последовал за ним в кухню.

— И куда же ехать? — спросил он в розовеющий затылок Дмитрия Константиновича.

— К Альбине, — отвечал тот, набрасываясь на кувшин с соком. — Ты ведь не бывал там раньше?

— Нет, к счастью. Что-то, Митя, не тянет меня туда. Что у нее делать нормальной девушке?

— Ничего. Она там показывается лишь изредка, но сегодня будет обязательно — я все устроил. И что тебе Альбина, в конце концов? Обычная баба, корчащая из себя хозяйку салона. Таких в Москве — сотни.

— Мне ее как-то издали показала Рита, — мрачно проговорил Марк. — Похожа на самку богомола. Вся хрустит и готова слопать любое существо противоположного пола.

Адвокат разглядывал его с ехидной усмешкой.

— И что же, ты предпочитаешь валяться здесь, размышляя о том, куда бы подальше удрать из Москвы?

— Хуже подобных вечеринок только торжественные собрания по телевизору.

Однако если ты так настаиваешь…

— Настаиваю. У тебя десять минут. Галстук, бритье и все прочее, что валит с ног молоденьких прелестниц.

— Сейчас-сейчас. — Марк уже немного оттаивал. — Фрак придется поискать…

— Откуда у тебя фрак? Что-нибудь попроще, но строго.

— Ты это серьезно? — крикнул Марк уже сквозь гул воды. — Мы не в британское ли посольство собираемся?

— В заирское, — отвечал адвокат. — Давай не тяни… В машине было тепло, по приемнику «Маяк» передавал новости, однако когда они добрались до Садового кольца, выяснилось, что все въезды в центр перекрыты — шла репетиция военного парада. Адвокат свернул направо, затем, дважды нарушив правила, развернулся в противоположном направлении и после ряда загадочных маневров вогнал автомобиль в полуосвещенную подворотню. Затем, пропетляв дворами, они вынырнули в каком-то переулке, уже довольно далеко от патруля, и оказалось, что до улицы Чехова отсюда рукой подать.

Альбина жила у угла Дегтярного переулка в довольно запущенном доходном доме, выстроенном в духе купеческого модерна и претерпевшем впоследствии множество реконструкций и перелицовок. От модерна остались только гулкие и просторные лестничные клетки, выложенные рубчатой плиткой пастельных тонов, да затейливые витражи со множеством дыр в переплетах. Было слышно, как на Горького тупо ревут танки. Лифт работал, чему оба приятно удивились. Стеная и скрипя, он поднял Марка и адвоката на четвертый этаж.

Нажав кнопку звонка, адвокат проговорил:

— Альбина неглупая женщина, к тому же хорошо помнит, кому и чем обязана. Живет она достаточно свободно и, по-моему, не стесняясь в средствах.

Насколько я знаю, в прошлом где-то танцевала, но это не стало профессией. Был муж, человек довольно серый, но в последнее время я его что-то не вижу.

Впрочем, спрашивать о таких вещах здесь не принято. Ее основное занятие — налаживание контактов между нужными людьми в самой непринужденной обстановке.

Есть и еще кое-что, но тут я уже не берусь судить, слишком мало фактов. С Ритой они сверстницы, когда-то были большими друзьями…

За дверью загремела цепь, лязгнул замок, и резкий голос с актерскими интонациями крикнул:

— Митя, ты?

— Я, я, — отвечал Дмитрий Константинович. — Личный досмотр будет?

За дверью рассмеялись, и их наконец впустили. Прихожая оказалась огромной и плохо освещенной, однако хозяйка — высокая, шелестящая черно-серебряным платьем, обливающим ее гибкую, но скуповато вылепленную фигуру с белеющим в полумраке широким лицом, — нисколько не терялась в ней. Отступив на шаг и еще храня загадочную усмешку, она окинула гостей придирчивым взглядом светло-зеленых, с легкой косинкой глаз.

— Позволь, Альбиночка, представить тебе моего друга. Марк Борисович Кричевский, изволь любить и жаловать.

— Как церемонно-то! — снова усмехнулась Альбина, протягивая одновременно сухую, крепкую, сплошь унизанную тяжелыми черными кольцами руку для поцелуя.

Марк отвел этот жест, коротко наклонив голову и расправив плечи.

— Чрезвычайно приятно. Много слышал о вашем гостеприимном доме и о ваших чудесных вечерах, и из самых разных уст.

— И я кое-что знаю о вас, Марк Борисович. Вы человек по-особому известный и в чем-то даже таинственный… — Марк перехватил ее взгляд — там светилось такое раскаленное любопытство, что ему стало немного не по себе. — Прошу вас, проходите и располагайтесь. У нас по-домашнему, каждый занят своим.

Последовав за хозяйкой, они миновали несколько комнат, где было полно народу, большей частью выпивавшего и закусывавшего, пока не оказались в просторной даже по прежним купеческим меркам гостиной. Высоко под потолком в табачной синеве неярко светила тяжелая бронзовая люстра, сплошь закованная в хрустальные граненые пластины. Панели были обтянуты коричневой тафтой, а мебель представляла собой причудливую смесь — от сецессионовских полукресел до вульгарных польских диванчиков из недорогого гарнитура. Но музыка звучала хорошая — классический джаз, и звучала она приглушенно. Несколько пар топтались на середине, пытаясь уловить танцевальный ритм в этой ускользающей, поминутно меняющей тональности композиции, но выходило у них вразнобой, вяло и как-то утомленно, словно занимались они этим через силу. Только какая-то босоногая и заметно подвыпившая девушка в юбке, почти не прикрывающей бедер, все порывалась протолкаться в угол, где стояла аппаратура, чтобы найти музыку поживее. Но ее партнер, багроволицый, средних лет здоровяк с обликом преуспевающего функционера, удерживал ее, хохоча и прижимая к уже заметно обрисовавшемуся брюшку.

— Глоток виски, Марк Борисович? — донесся до него голос Альбины. — Кажется, у нас еще осталось неплохое…

— Благодарю. — Марк снова наклонил голову. — Был бы крайне признателен, если бы вы угостили меня каплей коньяку пополам с минеральной.

— О! — Альбина сделала короткий жест, явно адресованный не ему. — В новых французских романах также пьют чаще всего коньяк с водой… С этим у нас нет проблем. — Покачивая плоскими серебрящимися бедрами, она вышла, и спустя минуту Марк получил высокий стакан, едва не до краев набитый льдом, на дне которого плескалось немного жидкости.

Тем временем адвокат, до сих пор беспокойно озиравшийся, вдруг издал короткий возглас и, сияя улыбкой, боком двинулся в глубь гостиной, раздвигая плечом осточертевшие друг другу пары. Следуя взглядом за ним, Марк увидел в углу, в кресле под синим торшером, сидящую, закинув ногу на ногу и обхватив колено, девушку в дешевом вечернем платье с открытой спиной. Свет падал так, что лица ее не было видно. Донесся оживленный голос адвоката:

— Лина, голубушка! Я хочу познакомить тебя с моим ближайшим другом.

Марк! — окликнул он, оборачиваясь, и Марк пересек образовавшееся на миг между танцующими свободное пространство, остановился и коротко кивнул, все еще не различая лица девушки.

— Я искренне рад, — проговорил он, ставя бокал на сервировочный столик, оказавшийся поблизости.

— Не понимаю, — вдруг сказала девушка, поднимая голову. Теперь свет упал на нее, и стало видно, что она хороша. Но прелесть этого лица была как бы замкнута, затворена в себе, а за запором ощущалось острое и нервное беспокойство. — Я не понимаю, чему вы рады, — продолжала Лина. — Мы не обменялись и парой слов. Извините, но меня всегда раздражают все эти ничего не значащие фразы.

— Беру назад. — Марк сдержанно улыбнулся. — Я вижу, вы совсем в другой фазе, чем вся эта тусовка.

— Я ненадолго покину вас, — сказал адвокат, ослабляя узел галстука. — Обменяюсь парой слов с хозяйкой. Не бранитесь.

— Ну, — усмехнулась Лина, — это уж как получится. Честно говоря, я уже сыта по горло болтовней об искусстве, допотопными хохмами, одними и теми же физиономиями. Вы, Марк, судя по выражению вашего лица, не станете хохмить. Это уже кое-что.

Она говорила, не повышая голоса, и Марку, чтобы расслышать, пришлось наклониться к Лине. Глаза у девушки были синие, прохладные, отчужденные, что в духоте Альбининого полуборделя было как распахнутое настежь окно.

— Это я вам обещаю, — проговорил он. — Также обещаю не задавать вопросов типа: «Чем вы занимаетесь, Лина?» Вы, как я вижу, совсем не пьете?

— Не совсем. Но один вид Альбининых гостей отбивает всякое желание. Что касается моих занятий, то я, как и большинство девочек здесь, танцую. Маленький полупрофессиональный ансамбль, который взяла под крыло Альбина… Это не слишком интересно. Какая разница, кто чем зарабатывает на жизнь…

— Ну почему же? — Марк опустился в кресло рядом. — Это как раз любопытно.

— Нет. Человеку из другой среды трудно представить, насколько это грязная, изнурительная и скверно оплачиваемая работа. К тому же нерегулярная.

— Что же тогда вас держит?

— Не знаю… — Лина пожала плечами. — Это трудно объяснить. Какие-то иллюзии, возможно. В свое время мне не удалось окончить училище — так уж вышло.

Во мне сидит балетная пружина, заведенная на долгие годы, и вот — продолжает раскручиваться.

Марк искоса взглянул на девушку и потянулся за бокалом. Музыка умолкла, танцующие сгрудились у фуршетного стола, накрытого в противоположном конце гостиной. В дверях промелькнула фигура адвоката, поддерживающего под локоток хозяйку и как бы подталкивающего ее перед собой.

— Я должна поблагодарить вас, Марк, — неожиданно сказала девушка. — Из-за вас сегодня мне не придется больше танцевать с гостями. Худший из здешних обычаев, но Альбина считает, что это наша прямая обязанность. Как правило, девочек и приглашают сюда, чтобы «оживлять дом».

— То есть вы все настолько зависите от этой женщины? Лина ответила коротким недоуменным взглядом.

— Разве вы не были раньше знакомы с Альбиной?

— Нет. Кое-что слышал, но краем уха. Нам не приходилось сталкиваться.

Меня привел Дмитрий, вполне случайно.

Девушка помолчала, снова откинувшись в тень и полуприкрыв веки.

— Дмитрий Константинович говорил мне о вас. Он сказал, что вы принадлежите к редкой теперь породе людей, которые знают, чего хотят. Это действительно так?

Марк негромко рассмеялся, потирая скулу.

— Это не предмет для обсуждения в таком месте. Скажу только, что знаю, чего хотел бы. Это далеко не одно и то же. К тому же Дмитрий склонен преувеличивать мои достоинства.

Он внезапно почувствовал, что безразличие, смешанное с легкой брезгливостью, которое он ощущал, соглашаясь ехать с Дмитрием, исчезло совершенно. Разговор приобретал другой оборот, и Лину следовало слегка растормошить, может быть, даже задеть чем-то, и тогда она хотя бы на миг раскроется. Какова она на самом деле? С ней трудно, почти невозможно вести обычную мужскую игру, потому что в ней нет ни грамма кокетства. На вопросы она отвечает просто и прямо либо вовсе не отвечает, игнорируя собеседника. Откуда это? От одиночества? Но с такими данными, как у нее, девушка не должна страдать от этого, наоборот…

Слегка подавшись вперед, Марк довольно бесцеремонно спросил:

— Скажите Лина, а вам не приходило в голову, что все, чем вы тут занимаетесь… Как бы это сказать… Напоминает работу гейши.

— А вам, значит, пришло? — мгновенно парировала Лина, и Марк впервые увидел ее улыбку — медленную, словно мышцы ее лица сопротивлялись. — Вот так, сразу? Вы действительно очень уверенный в себе человек.

— Я не хотел вас обидеть, Лина. — Марк развел руками. — Тем более что в гейшах нет ничего плохого. Скорее наоборот.

— О Боже! — пробормотала девушка. — Как бы вы ни старались, у вас ничего не получится. Гейши тут ни при чем… И довольно об этом.

— Мне кажется все-таки, что вы чем-то расстроены. Может быть, я…

— Вы ошибаетесь. — Девушка одним гибким движением поднялась, оказавшись гораздо выше, чем предполагал Марк, и направилась к дверям гостиной, положив конец этому нелепому разговору.

Провожая ее взглядом, Марк глотнул стылой смеси из бокала, не ощутив вкуса. В походке Лины, в ее прямых плечах и сильной спине, в высоко посаженных бедрах и узких лодыжках, в том, как она говорила, были знаки какой-то необычной породы. С такими женщинами ему никогда прежде не приходилось сталкиваться. И тем не менее в нем не шевельнулось ничего похожего на охотничий азарт.

Мгновение он сидел, глядя, как тают кубики льда, и слушая конвульсии латиноамериканских барабанов из стереосистемы, затем встал и последовал за девушкой. Оставалась какая-то неясность, которую необходимо было разъяснить.

Митя, разумеется, был смешон, выступая в роли замоскворецкой свахи, но дело совсем не в этом. На мгновение ему показалось, что Лина ведет себя так, как он сам повел бы себя в подобных обстоятельствах. В словах Марка она увидела покушение на свою независимость — и защищалась как могла.

В дверях он едва не столкнулся с Альбиной. Устремив на него вопрошающий взгляд, она проговорила:

— Вы не скучаете, Марк Борисович?

— Нисколько. Дмитрий прав — у вас совершенно особая атмосфера.

Марк посторонился, пропуская хозяйку, и пока она медлила в проеме, где-то в глубине дома вдруг зазвучали возбужденные голоса, кто-то вскрикнул пронзительным фальцетом, а затем выругался. Зазвенело стекло, словно со стола потащили скатерть вместе с посудой.

Альбина круто развернулась и исчезла. Марк шагнул следом, успев заметить мелькнувшую за поворотом коридора фигуру адвоката. Он ускорил шаги и догнал Дмитрия, окликнув его на ходу.

— Что происходит, Митя? — спросил Марк. — Где Лина?

— Понятия не имею. Только что я видел ее в прихожей. Кажется, она забыла что-то в плаще или сумочке.

— Ты уверен?

— Естественно. Мы стояли с Альбиной, когда она проходила мимо.

— Значит, она здесь?

— Сейчас взгляну. — Адвокат заторопился в прихожую, где грудой была свалена одежда гостей. — Минуту… Что-то я не вижу ее плаща. Черт!

— Запри за мной, Митя, — проговорил Марк, торопливо натягивая куртку и обматывая шею шелковым кашне. — Попрощайся за меня с хозяйкой и не жди. Я доберусь своим ходом.

— Послушай, я забыл предупредить тебя, что Лина… Я совсем упустил из виду…

Но Марк уже был на площадке. Не дожидаясь лифта, он, перепрыгивая высокие ступени, сбежал вниз и, оказавшись у подъезда, огляделся: поблизости не было ни души. Уже перевалило за полночь, и метро на Пушкинской было единственным местом, куда могла направиться девушка. Вряд ли она выбрала для этого неосвещенный и совершенно пустынный Дегтярный. Поэтому Марк, выйдя на Чехова, спустился к углу и свернул на площадь. Он уже почти бежал, когда у витрины известинского комбината заметил высокую хрупкую фигуру в светло-сером и сейчас же сбавил шаг, восстанавливая дыхание.

В половине первого на площади, откуда ветер и холод разогнали всех прохожих, эта девушка, глубоко засунув руки в карманы и подняв плечи, разглядывала фоторепортаж «Афганские будни». В центре красовалась «Раздача советской продовольственной помощи дехканам Кабульского уезда». Снимок был явно постановочный и композицией напоминал сцену из «Бориса Годунова» с той разницей, что дехкане все как один походили на юродивого.

Приблизившись почти вплотную, Марк сказал:

— Я чувствую себя виноватым. Вы не должны были уходить, Лина, не дав мне даже оправдаться.

Девушка стремительно обернулась, и он увидел мгновенный отблеск радости, скользнувший по ее лицу. Но в следующий миг ему показалось, что он ошибся.

— Это вы, — холодно проговорила Лина. — Не стоило беспокоиться. Ведь ничего не случилось.

— Позвольте, я провожу вас. — Марк осторожно коснулся рукой в перчатке ее локтя, даже под замшей плаща казавшегося острым. — Уже довольно поздно, и метро вот-вот закроют. В какую сторону вам ехать?

— Я не привыкла, чтобы меня провожали. — Сейчас лицо девушки казалось почти враждебным. — Это совершенно излишне.

— Правила следует нарушать, — засмеялся Марк. — Хоть изредка.

Он шагнул к краю тротуара и небрежно махнул перчаткой кофейной «шестерке», вывернувшей из-за угла. Словно парализованная этим жестом, машина остановилась у бордюра. Водитель молча разглядывал их обоих через стекло.