— Я первая в душ! — воскликнула Леночка. — Сложи мои тряпки…
— Тебя дождаться? — спросила Катя, аккуратно упаковывая костюмы в кофр.
— Мне душ ни к чему. Только не сиди там долго, Лина на очереди. Ты почему не переодеваешься, Полина?
— Жду, — сказала Лина. — Жду, пока вы отсюда уберетесь…
В дверь постучали, заглянул Науменко и поманил Лину пухлым коротеньким пальцем.
— Деточка, — сказал он, выдергивая Лину за локоть в коридор, — почему вы не спуститесь вниз? Именно вы — там один человек очень хотел бы снова вас увидеть…
— Ну и что?
— Как это что? Вы не можете ему отказать.
— Я не хочу. — Лина посмотрела Науменко в глаза, и такая там всплыла испуганная растерянность, что ее передернуло от отвращения. — Не хочу.
— Все остальные… — пробормотал Науменко, — совсем не против повеселиться и, в конце концов, подработать.
— Я не проститутка, — усмехнувшись, сказала Лина, — и у меня нет сегодня настроения веселиться.
Их оттеснили от двери Лена и Катя, которые, стуча каблуками, пробежали по коридору.
— Вот видите… Как вас зовут, деточка? — забормотал Науменко.
— Никак. Пустите, мне нужно в комнату переодеться.
— Не нужно в комнату, оставайтесь в этом костюме. Тот, кому вы так понравились, велел, чтобы вы пришли именно во фраке.
— И с хлыстом? — спросила, поворачиваясь к двери, Лина.
— Как есть сейчас, — не понял Науменко и умоляюще добавил:
— Это очень большой человек, вы, деточка, не пожалеете…
— Нет, — сказала Лина, — отпустите мою руку и убирайтесь туда, откуда явились.
Она захлопнула перед ним дверь и повернула ключ в замке. Затем, сбросив фрак, отправилась в душ. Там долго смывала грим и, стоя под струями теплой воды, отчаянно терла плечи, руки, будто сдирая с себя кожу и плоть, чтобы осталось лишь одно гулко бьющееся сердце.
Когда Лина, обернув бедра полотенцем, вошла в комнату, чтобы взять со стула одежду и белье, то едва не вскрикнула, увидев возле кровати, на которой еще двадцать минут назад спала Светлана, широкоплечего мужчину. По твидовому пиджаку она узнала в нем того, кто, привязав пса, привел их утром в этот дом.
Он даже не обернулся, что-то обстоятельно втолковывая Светлане, прислонившейся круглой спиной к подушке, подняв к нему сонное, розовое от жара лицо. Схватив вещи, Лина юркнула обратно в ванную.
Когда она вернулась в комнату, демонстративно хлопнув дверью, и начала паковать костюм, Светлана удивленно произнесла:
— А я не знала, что ты здесь!
— Я была в душе…
— А, то-то мне показалось со сна, что где-то вода шумит… Он меня разбудил своим стуком. — Она кивнула на мужчину, который, сидя на мятом покрывале, катал между пальцами сигарету и разглядывал Лину.
Лина молчала.
— Как ее зовут? — вдруг спросил мужчина.
— Полина.
— Полина, — сказал он, — а почему ты не со всеми?
— А вы?
— Я на работе… Хотя понял — ты не хочешь. Ладно. Я не люблю лишних разговоров. Вот тебе ключ от моей комнаты — она на первом этаже, в правом крыле, вторая по коридору, ведущему в просмотровый зал. Найдешь? Перекантуйся там до утра. В семь я тебя разбужу. Потом приходи сюда. В девять для вас будет готов завтрак… Что ты смотришь? Бери ключ.
— Линочка, — сказала Светлана, смущенно кашлянув, — иди, солнышко, поспи — ты что-то бледненькая, тебе необходимо передохнуть.
Лина взяла протянутый мужчиной ключ и, сунув его в карман теплой дорожной юбки, молча повернулась и вышла. Дверь захлопнулась, за ней раздался короткий хриплый смешок, а затем щелчок замка. Она пошла прямо по коридору к широкой лестнице, ведущей на первый этаж…
Дом, казалось, вымер, однако, спускаясь в полумраке и тишине, Лина почти вплотную столкнулась с Науменко, который торопливо и бесшумно поднимался ей навстречу. По его сбивчивому дыханию она поняла, что Науменко тяжело пьян.
— Стой, — зашептал он, — не беги, опять послал за тобой. Вот наказание Господне, деточка, он же вышвырнет меня! Они там, в зале…
Лина оттолкнула Науменко плечом и бросилась вниз" свернула налево, быстро прошла по коридору и в темном вестибюле, слыша, как позади загремело опрокинутое кресло, метнулась к массивной входной двери и рванула медную ручку.
Дверь была наглухо заперта. В отчаянии она обеими руками потянула ее на себя.
— Закрыто же, — произнес голос откуда-то сбоку, и она увидела шагнувшего к ней из тени рослого парня лет двадцати, в накинутом на плечи бушлате, — зря это ты.
— Так откройте! — произнесла Лина со злостью, уже слыша позади на лестнице нетвердые шаги. — И побыстрее, пожалуйста!
— Там очень холодно, — сказал парень, приближаясь. — Куда ты собралась на ночь глядя?
— Не твое дело, — ответила Лина, едва не плача, и качнулась ему навстречу, безотчетно хватая за руку.
Парень быстро и негрубо оттеснил ее плечом в нишу окна за плотную ткань портьеры и, шепнув: «Тихо!», прыжком вернулся к двери, на ходу поправляя бушлат.
Спустя минуту Лина услышала голоса.
— Ты хто? — спрашивал Науменко.
— Охранник, — ответил парень.
— Как зовут?
— Коробов, Алексей.
— Где начальство? Ох, чтоб ему… Ты, Коробов, девушку тут не видел, высокую такую, черненькую?
— Нет.
— Давно заступил?
— Да.
— Когда смена?
— В двенадцать.
— Увидишь — задержи и давай ко мне. Я буду в банкетном…
— Хорошо.
— О, чтоб им всем… — пробормотал Науменко и, шатаясь, поплелся назад к лестнице.
Парень возвратился к Лине. Она сидела на теплой батарее, спиной к окну, и когда почувствовала, что он почти вплотную к ней приблизился, шепнула:
— Я побуду с тобой до двенадцати.
— Не нужно, — тихо сказал он, — меня никто не придет сменить. Все расползлись по номерам до утра.
— А кто здесь этот, в рыжем кожаном пальто и с собакой?
— Начальник охраны. Ты от него прячешься?
— Не важно. — Лина снова села на батарею. — Здесь прохладно…
Прослушай, Алеша, ты можешь проводить меня? Я хочу согреться…
— Конечно. Пошли, старайся идти тихо. Куда? Лина шепотом сказала. Он хмыкнул, сжал ее локоть крепкой горячей ладонью, и в безмолвном доме они быстро достигли нужной двери, где, взяв у нее ключ, Коробов осторожно дважды повернул его в замке. Дверь бесшумно распахнулась. Лина шагнула в темноту и, все еще чувствуя за спиной присутствие парня, поняла, что в этой чужой, пропахшей табаком и кожей черной комнате не сможет не только остаться, но даже включить свет. Она отшатнулась назад, но дверь уже была закрыта, а сама Лина обнимала плечи этого рослого парня, чувствуя чистый сладковатый запах его щеки, его сильные руки у себя на бедрах. Когда же он прижался к ней всем телом, его возбуждение передалось и ей. Лина даже не успела изумиться себе, лихорадочно срывающей с него одежду, расстегивающей дрожащими пальцами пуговки рубахи…
Лишь на секунду он оторвался от нее, чтобы запереть дверь, и уже легко нес ее на руках, прямой, с мерцающим в темноте торсом, к невидимому ложу…
До рассвета он никуда не ушел, и они были как два молодых сильных зверя — такого у Лины с мужчинами еще не происходило. На рассвете Алексей задремал, и она смотрела на его лицо — красивое, спокойное, совершенно юное, нежно улыбаясь его и своей молодости. Помнится, очень хотелось пить и саднило кожу лица и плеч. Однако, едва Лина собралась пойти в ванную, ее остановил тихий, но твердый стук в дверь, заставив придвинуться к Алексею. Он мгновенно открыл глаза и покачал головой. Затем обнял ее, прижался — уже знакомо и, пока стук не умолк и не удалились тяжелые шаги, любил ее медленно-медленно.
Лина с пронзительной ясностью помнила, как на ее шепот, что пора уходить, Алексей взглянул на часы, которые лежали на тумбочке, сказав: «Пять», встал, мгновенно оделся, уже у двери обнял ее, голую и дрожащую, и безмолвно исчез в коридоре. А она повернула ключ, натянула трусики и лифчик, поверх них свитер и сейчас же уснула. В семь ноль пять за ней пришли.
И посейчас в ней жило воспоминание о том, сколько покоя и силы было в ней в то утро. Как она медленно и тщательно приводила свое лицо в порядок, уложив волосы феном, который взяла из сумки Леночки. Потом они вдвоем с сонной, осипшей и опухшей Светланой сидели в столовой. Молчаливый изможденный старик принес им завтрак. Девочек все еще не было, и Лина, накинув пальто, вышла в парк через уже открытую дверь вестибюля, взглянув мельком на окно, где вчера пряталась за шторой от Науменко.
В парке было безлюдно, где-то опять жгли костры. Лина побродила, немного посидела на бревне около застывшего маленького пруда, на поверхности которого плавали бурые пятилапые листья и сухие ветки… Возвратившись в дом, она столкнулась в коридоре второго этажа с Алешей. Он шел с каким-то белобрысым парнем, оба были в одинаковых кожаных куртках. Но Лине даже и в голову не пришло попытаться остановить Коробова, потому что он мельком взглянул на нее и отвел глаза, как бы велев ее вспыхнувшей радости затаиться.
Однако острое чувственное возбуждение не покидало Лину вплоть до самого отъезда. Она словно знала, что еще раз увидит его. Пока же они вновь танцевали с девочками, теперь уже в маленьком просмотровом зале, где на сцене позади белело полотно экрана, — все пять номеров, затем бледный Стасик пел, а Инга напоследок отработала свой стриптиз… Время для Лины текло медленно… какой-то обед, сборы в дорогу, большой грязный и холодный автобус, где вновь, как накануне, сошлись все семеро плюс грузный усталый шофер и теперь возвращались в чужой город. Но рядом с ней сидел — совсем близко — Алеша Коробов.
Он сказал, что его отпустили, потому что завтра у него выходной.
— Как тебя зовут? — наконец спросил он. — Где тебя найти в Москве? Ты классная…
Потом, когда в гостинице девочки оставили их вдвоем, он даже не захотел подождать, пока она снимет одежду…
"Хватит, — сказала себе Лина, — что толку мучить себя мыслями об этом человеке? Был — и исчез навсегда. А разве случается иначе? Ей повезло, и только — иным женщинам и не снилось, чтобы можно было желать умереть рядом с мужчиной… Не будет больше, и не нужно совсем. Никто не думал. И Марк не нужен, а себе она отвратительна…
* * *
— Что ты напридумывал, Марк? — спросил Дмитрий, медленно прошагав к двери своего рабочего кабинета и плотно ее прикрывая. — Почему именно сейчас ты решил завести разговор о завещании?
— Мне это следовало сделать еще раньше, когда у меня собралась первая сотня тысяч, — улыбнулся Марк. — Все солидные семейные люди так поступают. И тебя, как моего адвоката, это не должно удивлять…
— Не люблю я, когда ты в таком настроении, — сказал Дмитрий. — Хорошо.
Если ты все-таки настаиваешь, давай побеседуем, а затем я займусь бумагами.
Итак?
— Митя, «Испытание огнем» останется у тебя. Ты присутствовал при экспертизе и знаешь, во что может быть оценена эта работа. Стоимость ее будет расти с каждым годом и через двадцать лет обеспечит моего сына и всех его потомков. Ты знаешь, как технически оформить наследование, но должен мне пообещать, что только в крайнем, самом чрезвычайном случае ты расстанешься с этой работой, не передав ее мальчику. У меня будет сын, мне сообщил врач Лины.
— Так! — Адвокат хмыкнул. — Малыш унаследует нечто, что должно обеспечить ему безбедное существование и о чем не должен знать никто, кроме нас двоих. То есть даже его мать?.. Понятно… В таком случае вместе с твоим завещанием я составлю и собственное.
— Безусловно, — произнес Марк без тени улыбки. — Ты сам знаешь, как оформить это единственно верным образом, чтобы младший Марк никогда не имел материальных проблем. И место для долговременного хранения картины ты подыщешь уже завтра.
Адвокат кивнул.
— Это первое, — продолжал Марк. — Второе: я был вынужден продать почти весь основной фонд. Но несколько работ — я укажу какие — ты заберешь себе. Они твои. Кроме того, один пункт в завещании касается и тебя. Это помимо опеки…
Деньгами же, полученными от продажи коллекции, мы распорядимся следующим образом…
— Ты и мое будущее намерен обеспечить?
— Митя, — сказал Марк, — довольно шутить! По поводу твоего будущего я не беспокоюсь, в особенности если ты наконец найдешь время, чтобы жениться. В остальном же ты и без меня не пропадешь… Далее: первым пунктом необходимо поставить немедленную выплату Полине Андреевне, моей жене, пяти тысяч долларов.
Это помимо наследования всего недвижимого имущества, а также содержимого моего сейфа, в котором находится некоторая наличность, сберегательные книжки на предъявителя и моя любимая авторучка. Кроме того, ты обязуешься на тех же условиях выплачивать ей по тысяче долларов ежегодно на содержание ребенка вплоть до его совершеннолетия. Затем он вступает во владение картиной.
— Это все? — спросил адвокат.
— В общих чертах такова моя последняя воля. А пока, так как я еще не собираюсь на тот свет, мы поедем с тобой ко мне и слегка обмоем совершившийся факт. Лина там собиралась изготовить нечто довольно аппетитное, судя по ее скупым намекам. Затем ты получишь кейс с наличными… Так сказать, на десерт.
— Заманчиво, — произнес Дмитрий Константинович. — Однако у меня здесь еще пара посетителей, так что я прибуду непосредственно к обеду, а ты предупреди жену, что ожидается гость. Как она себя, кстати, чувствует?
— Отлично, — сказал Марк, вставая. — Мы все трое превосходно себя чувствуем…
За обедом у Марка адвокат, благодушно оглядывая накрытый стол, пустился в воспоминания о том, как впервые увидел Лину на сцене. Они втроем расположились в просторной кухне, задернув полупрозрачные серо-дымчатые шторы, но солнце, клонившееся к западу, все равно заполняло весь объем помещения. В этом рассеянном свете по-особому было заметно каждое движение изменившейся фигуры женщины; и как только Лина утвердилась за столом, адвокат сейчас же сообщил, что в свое время она поразила его именно сосредоточенной задумчивостью лица.
— Лина показалась мне необычайной танцовщицей. О чем она думала во время танца, не представляю, но это никоим образом не соответствовало ее движениям. Помню только, что происходило что-то замысловатое, в духе несколько стилизованного фламенко.
— Где это было? — спросила Лина, оживляясь.
— В одном клубе, — адвокат назвал адрес, — я приехал к директору этого заведения в связи с уголовным делом, в котором был замешан руководитель одного из кружков. Директор, сказали мне, находится в зале с какой-то комиссией. Я потопал туда и обнаружил голую пыльную сцену, а в зале коллегиум важных теть и дядь, которые взирали на полдюжины девушек в коротких черных юбочках и трико.
Среди них как раз и была Лина. Вы там эдак стучали каблуками — с прямыми спинами и вздернутыми подбородками. Ты была повыше остальных, и, подойдя почти вплотную к сцене, я сразу выделил твое лицо: строгое и немного брезгливое.
— Вспомнила! — воскликнула Лина. — Мне было шестнадцать, я еще училась в школе и ходила в танцевальную студию. У нас тогда не было своей площадки, и в клубе мы готовились к какому-то фестивалю. Был просмотр… Ну и нашли вы вашего директора?
— Да, — сказал Дмитрий Константинович. — Потом, гораздо позже, я встретил тебя у Альбины и сразу узнал. Так мы и познакомились. Кстати, Марк, ведь и ты впервые увидел Лину именно в этом доме…
— Да, — произнес Марк.
— Лина и в этой компании держалась особняком, — продолжал адвокат. — Такая независимая, с гонором, барышня. Помню, Альбина позвала меня на юбилей какого-то ее очередного воздыхателя, а дома у меня тогда все сильнее разворачивались боевые действия между отцом и бабушкой Соней, так что на вечеринку я приехал с опозданием и в отвратительном настроении. У Альбины публика была разогрета уже настолько, что на меня никто не обратил внимания. В общем, еще хуже, чем дома… И тут я увидел девушку лет так восемнадцати, в светлых брючках и черном тонком свитере. Ни одного украшения, ни следа косметики на лице. И вот по этому-то ледниковому выражению синих глаз на строгом лице я сразу тебя и узнал, Лина. Мы очень славно тогда поболтали, и я отвез тебя домой.
— Интересно, — сказала Лина, — мне всегда казалось, что я умею скрывать свои чувства… но тот вечер я тоже запомнила как невыносимо скучный. Альбина меня без конца приглашала и таскала за собой. Она вообще любила окружать себя молодыми девушками, изображая любвеобильную мамочку. Поначалу было даже лестно, пока я не поняла, чего эта женщина хочет от нас на самом деле. Очевидно, у нее имелись солидные возможности, если группа из десяти девочек, которых она собрала под своей крышей, получила репетиционный зал, костюмы, какие-никакие гастроли… Потом мы стали работать профессионально и зарабатывать деньги. Она сама все организовывала и сама ставила наши несложные номера как бы вразрез традиции… Мы танцевали нечто свободное, такое, знаете, запретно-западное, и какое-то время мне казалось, что это так же смело, как балеты Бежара. В быту Альбина была традиционней таракана. Одни и те же несменяемые лица, напитки, бородатые хохмы, разговоры об искусстве… В тот вечер мне показалось это особенно осточертевшим, но, видно, я уже начала втягиваться в тусовку — ведь еще очень долго, вплоть до знакомства с Марком, я продолжала регулярно бывать в этом доме.
— И ты, и другие девочки зависели от нее, — проговорил Марк. — Я это сразу понял, как только увидел Альбину.
— Может, ты и прав, — пожала плечами Лина, — все мы от кого-то или от чего-то зависим. Можно осознавать это сколько угодно, но от этого ничего не меняется, особенно когда тебе восемнадцать и ты готов на все, лишь бы освободиться от шелухи детства и поскорее стать самостоятельным. Альбина умела создавать иллюзию красивой и взрослой жизни, но мне все это очень скоро наскучило.
— Не стоит так усложнять, — произнес адвокат, — я знаю Альбиночку давно. Она панически боится старости и, кроме того, совершенно холодная женщина. Присутствие юных девушек рядом ее возбуждало, ей казалось, что и она молода и по-прежнему хороша собой; некий самообман, присущий женщине, когда зеркальце начинает говорить горькую правду…
— Бог с ней, с Альбиной, — произнес Марк, — тем более что я-то ее практически не знаю. Это ты затащил меня к ней, Митя, и больше я там никогда не бывал. Пойдем-ка в комнату, к окошку, кофейку попьем, и достану-ка я нарды.
Спасибо, дорогая, обед получился прекрасный.
Лина совершенно отчетливо помнила вечер в доме Альбины, куда неожиданно нагрянул адвокат, привезший с собой Марка. Дмитрия Константиновича она встречала уже как близкого знакомого, отмахиваясь от намеков Альбины, что подающий надежды юрист — отличная партия. Он ей казался милым и неуклюжим умницей, не имеющим возраста. Изредка он отвозил ее домой; обычно за столом она сидела с ним рядом и разговаривала о пустяках. Ей не стал известен разговор, в котором Альбина впрямую заявила адвокату, что Лина его не любит и что эта не умная и строптивая девушка вряд ли может составить счастье порядочного мужчины.
Не ведала танцовщица и того, что адвокат привел в этот дом Марка специально, чтобы познакомить его с ней. Она заметила их обоих, когда гости мало-помалу угомонились и вечеринка вяло продолжалась как бы по инерции. Юная гордячка сидела в затемненной части комнаты под голубоватым торшером, поставив кресло поближе к проигрывателю, чтобы лучше слышать музыку. Звучал классический джаз. Пару раз сюда прорывалась слегка подвыпившая Леночка в куцей юбке, длинноногая и босая, чтобы сменить кассету, поставить что-нибудь для танцев.
Лина обрадовалась адвокату, подумав, что он-то и избавит ее от участия в повторяемом постоянно под занавес ритуале, — при мысли, что придется с кем-то из гостей танцевать и нельзя отказаться, не обидев хозяйку дома, у Лины мгновенно портилось настроение.
Рядом с Дмитрием Константиновичем стоял мужчина лет тридцати, плечистый, слегка сутуловатый, с аккуратно вылепленной, коротко стриженной светловолосой головой; лица незнакомца Лина из своего угла не разглядела, зато отметила жадный интерес в глазах Альбины, которая приблизилась к гостю, тут же заслонив его своей высокой змеиной фигурой, обтянутой серебристо-черной тканью.
Адвокат нетерпеливо оглядывался, а его спутник невозмутимо потягивал какое-то питье. Альбина повернула свое плоское зеленоглазое лицо, поискала взглядом Лину и царственным жестом тонкой, сухой, в кольцах руки поманила ее.
Девушка осталась неподвижно сидеть в своем кресле. Хозяйка о чем-то заговорила с новым гостем, а Дмитрий Константинович бочком протиснулся к сидящей Лине между танцующих пар, которые, не дождавшись, пока Тони Харпер умолкнет, топтались не в лад в сумраке комнаты. Адвокат, сияя улыбкой, схватил ее руку и крепко пожал.
— Я хочу познакомить тебя с моим близким другом. Марк! — окликнул он.
Тот высокий мужчина, одетый дорого и неброско, подошел к Лине, наклонил голову, и она увидела обращенные к ней серые, совершенно спокойные глаза, в которых еще не растаяла брезгливая скука…
С того вечера все и началось, и вот чем закончилось. Она на кухне моет посуду, Марк с адвокатом уставились на игральную доску, а внутри ее настойчиво напоминает о себе ребенок.
— Что ты, Лина? — спросил Марк с порога кухни, рассеянно глядя на дверцу холодильника.
— Он начал как-то по-новому двигаться, — сказала Лина, поворачиваясь боком на стуле и давая Марку возможность пройти. — Может, стоит лечь?
— О ком ты говоришь?
— Ребенок… Будто он связан и все время старается выпутаться.
— Дай я послушаю.
— Что ты можешь услышать? Не трогай меня, пожалуйста.
— Я услышу… Я ему сейчас кое-что скажу.
— Ну что ты можешь сказать, Марк?
— Что мы с Димой играем в нарды, а его мама — самая красивая женщина на свете.
— Может, все-таки нужно лечь? Да не трогай же ты меня, Марк! Ступай к Дмитрию Константиновичу. Бери свое пиво и отправляйся.
— Лина, не сердись, мы скоро закончим, и Митя уйдет, а потом я поведу тебя гулять…
— Не хочу!
— Надо выйти на воздух. Там чисто и уже тепло, малышу необходим свежий воздух. Мы возьмемся под руки, как счастливые супруги, и ты гордо понесешь свой хрустальный шар перед собой. Договорились?
— Марк, тут утром, когда ты ушел, тебе звонила какая-то Рита.
— Ну и черт с ней!
— Пусти меня, — сказала Лина. — Иди к Мите, а я побреду в спальню…
Как долго еще ждать, пока он родится!
— Лина!
— Что?
— Да так, — улыбнулся Марк. — Мне иногда приходит в голову нелепая мысль о том, что я тебе завидую. — Он кивнул на живот женщины.
Лина промолчала, подумав, что о себе она этого сказать не может, так как именно себе завидует меньше всего. И что надо наконец решиться и окончательно объясниться с Марком сегодня же вечером. И переехать жить к матери…
— Лина, что все-таки с тобой происходит? — спросил Марк, когда они вернулись. Женщина сразу же направилась в кухню, молча зажгла ближайшую горелку и поставила на плиту белый эмалированный чайник. — Ты ведешь себя так, будто я тебя смертельно оскорбил. Разве ты не знала, на что идешь? Мы ведь обо всем договорились, во всяком случае, мне так казалось.
Он принес из комнаты узкую вазу тонкого голубоватого стекла, на четверть налил ее водой и поставил на кухонный стол, поместив туда крупные лимонно-желтые нарциссы.
— Да, — проговорила Лина в его затылок, — мы обсудили все, кроме единственного: что будет со мной, когда родится ребенок и ты заберешь его себе.
— Раньше ты не задавалась этим вопросом.
— Я была обыкновенной дурой…
— Теперь ты поумнела?
— Прекрати! — воскликнула Лина, резко выключив газ под вскипевшим чайником. — Я понимаю, что ты чувствуешь себя обманутым. Но давай объяснимся как почти близкие люди. Что ты так смотришь на меня?
— Мы, — помолчав, сказал Марк, — вовсе не близкие люди. Ты ошибаешься.
Мужчина и женщина вряд ли могут быть настолько близки, чтобы избавиться от собственного одиночества. Это разные миры. Как солнце и луна… Мы могли бы с тобой жить вместе как равноправные партнеры или же как разумные люди, вступившие в добровольный союз во имя известной им цели… Мы оба предпочли второе. Нашей целью был этот ребенок, и неизвестно, для кого он важнее, для тебя или для меня.
— Ты рассуждаешь так, словно в мире не существует любви…
— А в тебе, Лина, — произнес Марк, — говорит сейчас проснувшаяся чувственность. Обычная женская нравственно здоровая природа. Инстинкт хранительницы рода… Для меня же ребенок значит очень много. Я буду всегда жить в нем, а он — во мне… Ты меня, конечно, огорчила, но, думаю, я смогу убедить тебя поступить разумно.
— Ты ничего не понял, Марк. На что ты надеешься? Ты по-прежнему намерен настаивать на том, чтобы, родив ребенка, я исчезла из твоей жизни? — воскликнула Лина, и он увидел, как побледнели и напряглись ее губы. Глаза женщины в сумраке позднего вечера стали почти черными. Его пронзило острое чувство жалости к ее молодости.
— Не стоило бы именно так ставить вопрос.
— Но я должна знать!
— Что именно ты хочешь услышать? — спросил Марк, сразу устав от сегодняшнего долгого дня и этого, не имеющего никакого смысла, разговора. — Ты хочешь заручиться моим обещанием расстаться с тобой?.. Чтобы ты осталась одинокой матерью с ребенком, я же — не любимым тобой его отцом? Как водится, раз в неделю я стану наезжать к Манечке и под твоим строгим взором буду исподтишка совать ему сладости, игрушки и, вероятно, даже прогуливаться с мальчиком по Измайловскому парку. А тебе приходило в голову, что в этом доме до тебя не жила ни одна женщина? И не будет жить… И что для меня значит наш сын?
Лина молчала, не отрывая глаз от его лица, вспыхнувшего на миг страданием и тут же закрывшегося, словно темная створка алтаря.
— Что ты хочешь, в конце концов, от меня услышать? — спросил Марк.
— Я хочу, — проговорила, заплакав, женщина, — чтобы ты не забирал у меня ребенка.
— Хорошо. Успокойся, — холодно произнес Марк. — Нет нужды так расстраиваться. Умойся, я заварю чай… — Он повернулся к плите. — Я завтра же поеду к Мите и возьму у него конверт, где хранится наш с тобой договор. Мы его сожжем. На этой вот газовой плите… Согласна?
— Да, — сказала Лина.
Она побрела в ванную, где долго, всхлипывая и постанывая, умывалась.
Затем расстелила свою постель, сняла одежду, аккуратно сложила ее в шкаф и накинула халат. Перед зеркалом нанесла на лицо тонкий слой витаминного крема и долго водила щеткой по волосам, глядя на свое отражение, пока не услышала из кухни голос Марка, зовущий ее.
За все это время Лину не посетила и тень мысли о том, что, поговорив с Марком, она собиралась сегодня же начать действовать следующим образом: упаковав свои вещи, а возможно даже, оставив их, сесть в такси и навсегда уехать к Манечке.
Наутро, когда Марк ушел, Лина уже собралась все-таки выйти на улицу. Но начался дождь и тихо шумел за окнами почти весь день. Телефон молчал. Она повозилась на кухне, побродила, прилегла и продремала до вечера.
Марк возвратился около шести. Был он возбужден, с мокрой головой, отчего его короткие волосы потемнели и закурчавились. Лина, позевывая, отправилась накрывать на стол. Марк заглянул на кухню, протягивая ей пакет и локтем прижимая к боку бутылку шампанского. Лина разобрала сверток — в нем оказались сыр, ветчина, лимоны, конфеты и плетеное лукошко, полное ранней клубники.
— У нас сегодня гости? — спросила Лина.
— Нет, — ответил Марк, — мы отметим расторжение нашего договора…
Приготовь все, детка, я сейчас буду готов.
Лина расставила приборы, разложила полотняные салфетки, сполоснула руки и отправилась в спальню, где переоделась в легкое платье из яркого крепдешина.
Затем подумала и достала из шкатулки на трюмо браслет, который Марк подарил ей под Новый год, хотя ни браслет, ни перстень к этому наряду не подходили.
Отец ее ребенка ждал в комнате, сидя в кресле и просматривая газеты. Он был уже спокоен, одет в темный костюм и показался ей необыкновенно сильным и красивым. «Как бы там ни было, но этот человек — мой муж», — подумала Лина.
— Ну что — ужинать? — сказала она улыбаясь.
— Сначала мы сделаем то, что я обещал. — Марк поднялся, отшвырнув газеты. — Господи, я забыл показать тебе самое главное! Я кое-что купил нам в подарок!
Он прошагал в прихожую, внес мокрую картонную коробку, на ходу ее раздирая, и через минуту выставил на столик новенький двухкассетный «Грюндиг».
— Правда, всего одна кассета. Мади Уотерс. Но я у Димы попрошу еще.
Давай пока поставим его на кухне и поужинаем под музыку.
— Давай, — сказала Лина. — Я подожду здесь. Когда Марк возвратился, Лина сидела в кресле.
— Тебе не холодно? — спросил он.
— Нет.
— Смотри, — сказал Марк, — вот конверт. Я вынимаю и предъявляю тебе документ…
— Не надо, — сказала Лина.
— Почему же? Там наши подписи. Прочесть содержание?
— Марк!
— Что, дорогая?
— Я хочу есть…
— Потерпи немного, — произнес Марк и, положив свернутый вчетверо лист обратно в конверт, подошел к письменному столу, где уже находились небольшой расписной поднос и коробок спичек. — Смотри, на твоих глазах я со всей возможной торжественностью сжигаю это.
Лина неотрывно глядела, как пламя медленно облизывает бумагу. Она сидела не двигаясь, потом перевела взгляд на лицо Марка, что-то дрогнуло в ней и погасло, сменившись полным покоем.
— Все, — сказал Марк, энергично потирая руки. — Ну и смердит! Как всякий незаконно состряпанный документ. В унитаз его!
Лина поднялась, подошла к столу и провела пальцем по легкому налету пыли на его поверхности.
Марк на кухне разливал в бокалы шампанское.
— За твое счастье! — произнес он. — Ты выпьешь со мной глоток?
— Да. — Женщина легко прикоснулась к его бокалу краем своего и медленно, ощущая на языке ледяную колючую горечь, с наслаждением выпила все.
Марк щелкнул клавишей магнитофона и принес из спальни канделябр, чтобы зажечь свечи.