Курьера, которого он поджидал, звали Махмуд Мохаммед Фадхи; ехал Махмуд из Пакистана. Такую систему можно было размотать, но лишь путём долгого и кропотливого полицейского расследования, которое так легко сорвать: всего лишь устранить из цепочки одного человека. Недостатком являлось то, что такое удаление могло воспрепятствовать прохождению конкретного сообщения по цепочке, но подобных случаев пока не было и не предвиделось. Что касается Фа'ада, его такая жизнь вполне устраивала. Он много путешествовал, всегда первым классом, жил только в лучших гостиницах — в общем, на недостаток комфорта пожаловаться нельзя. Иногда он испытывал что-то вроде стыда за это. Другие совершали опасные и славные дела, но когда он присоединился к Организации, ему объяснили, что Организация не может функционировать без него и его одиннадцати товарищей, и это знание служило ему моральной поддержкой. И ещё он знал, что его работа, несмотря на всю её важность, практически безопасна. Он получал сообщения и передавал их дальше, часто тем самым людям, которые вершили славные дела, и все они относились к нему с большим уважением, как будто он сам составлял инструкции для них — в чём он их, естественно, не разуверял. Назавтра он должен был получить очередной приказ, который следовало передать то ли ближайшему (в географическом плане) из своих соратников, Ибрагиму Салиху ал-Аделю, живущему в Париже, то ли ещё кому-то из оперативных работников, с кем он пока что не был знаком. Сегодня ему предстояло узнать это, принять необходимые подготовительные меры, а дальше действовать по обстановке. Работа могла быть и скучной, и захватывающей одновременно. Располагая временем для приятного времяпрепровождения и без всякого риска для себя лично, легко быть героем движения, каковым он иногда позволял себе считать свою персону.

Они направились на восток по Картнер-ринг, которая почти сразу же сворачивала на северо-восток. После поворота улица называлась уже Шуберт-ринг. На северной стороне этой улицы и находилось представительство «Феррари».

— Ну, парни, так все же как ваши дела? — спросил Джек. Народу на тротуаре было немного, а уличный шум совершенно исключал возможность подслушать их разговор с помощью техники.

— Двое готовы. Ещё с одним надо разобраться прямо здесь, в Вене, а потом придётся ехать куда-нибудь ещё, туда, где окажется следующий. Только я как-то думал, что ты должен это знать, — сказал Доминик.

Джек покачал головой:

— Нет. На этот счёт меня не просвещали.

— Зачем они прислали тебя сюда? — напрямик спросил Брайан.

— Как я понимаю, для того, чтобы представить ещё одну точку зрения. Помочь вам в анализе разведывательной информации и быть чем-то вроде консультанта. Во всяком случае, так мне сказал Грейнджер. Я знаю, что и как произошло в Лондоне. Мы получили много служебной информации от британцев — естественно, косвенным путём. Случай списали на сердечный приступ. Насчёт Мюнхена мне мало что известно. А что можете сказать вы?

— Я подкараулил его около выхода из мечети, — ответил Доминик. — Он упал на тротуар. Приехала «Скорая помощь». Медики повозились с ним, а потом увезли. Вот и все.

— Он умер. Мы узнали это из перехвата, — сообщил Райан. — Вместе с ним шёл парень, работающий в Интернете под ником Honeybear. Он доложил о смерти своего приятеля типу, проходящему в Сети как 56МоНа. Этот, как мы считаем, должен находиться где-то в Италии. Мюнхенский парень — его звали Атеф — был вербовщиком и курьером. Мы точно знаем, что он завербовал одного из тех негодяев, которые устроили стрельбу на прошлой неделе. Так что можете не сомневаться, что его по праву включили в список.

— Мы знаем. Нам об этом сообщили, — сказал Брайан.

— Как именно вы это делаете?

— При помощи этой штуки. — Доминик вынул из кармана пиджака золотую авторучку. — Нужно покрутить её особым способом, чтобы сменить наконечники, а потом ткнуть кого надо, предпочтительно в задницу. Человек получит укол яда под названием сукцинилхолин, и это здорово испортит ему день. Препарат продолжает разлагаться в крови даже после смерти, и его практически невозможно обнаружить — разве что попадётся гениальный патолог, да и ему должно ещё повезти.

— Человека парализует?

— Угу. У него отключаются мышцы, и он лишается возможности дышать. Яд начинает действовать секунд через тридцать, потом человек падает, а дальше все проходит, как по нотам. Смахивает на сердечный приступ, и по большинству анализов тоже сходится. Просто идеально для того, чем мы занимаемся.

— Чёрт возьми! — вполголоса воскликнул Джек. — Так, значит, вы побывали ещё и в Шарлотсвилле, да?

— Да. — Это был Брайан. — Не так уж весело. На моих руках, Джек, умер маленький мальчик. Это было тяжело.

— Но вы стреляли просто отлично.

— Они были не слишком толковыми, — объяснил Доминик. — Не лучше банды уличных хулиганов, раздобывших оружие. Совершенно необученные. Они даже не прикрывали свой тыл. Думаю, считали, что, раз у них автоматы, можно обойтись и без этого. Но им пришлось запомнить на всю жизнь, что они ошибались. Правда, жизнь оказалась короткой. Ну, и ещё нам просто повезло... Ни ... себе! — воскликнул он, увидев перед собой витрину с выставленным в ней автомобилем «Феррари».

— Чёрт возьми! И впрямь хорош, — не раздумывая, согласился Джек. Даже на Брайана автомобиль произвёл впечатление.

— Вообще-то, старьё, — объяснил Доминик. — 575М, двенадцатицилиндровый V-образный двигатель, шестиступенчатая коробка передач. Да, тут Энцо Феррари себя показал, что и говорить! Не машина, а гребаная бомба, парни. Шестьсот шестьдесят лошадей. И даже назвали её в мою честь. Вот смотрите, в дальнем углу.

— И на сколько она тянет? — полюбопытствовал Джек.

— Без малого шестьсот тысяч долларов. Если тебе нужно что-нибудь ещё круче, обращайся сразу в «Локхид Бербанк». — Для довершения эффекта наверху капота двигателя и почти по бокам, немного выше бампера, красовались отверстия, больше всего походившие на воздухозаборники реактивных двигателей. В целом же машина весьма смахивала на чудо техники, которым пользовался в «Звёздных войнах» богатый дядюшка Люка Скайуокера.

— Так же продолжаешь изучать все об автомобилях, да? — полюбопытствовал Джек. Частный реактивный самолёт, несомненно, имел преимущества и по скорости, и по дальности, но автомобиль выглядел просто изумительно.

— Он охотней ляжет в кровать с «Феррари», чем с Грейс Келли! — фыркнул Брайан. У него самого пристрастия были куда менее экзотичными.

— На автомобиле можно ездить куда дольше, чем на девчонке. — С какой-то точки зрения такая оценка тоже имела право на существование. — Проклятье, с кем на пари, что эта цыпочка бегает довольно быстро?

— Ты мог бы получить лицензию частного пилота, — предложил Джек.

Доминик мотнул головой:

— Не. Слишком опасно.

— Вот сукин сын. — Джек с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться. — По сравнению с тем, чем ты занимаешься, что ли?

— Малыш, к этому я, знаешь ли, привык.

— Ну, как скажешь, дружище. — Джек невольно покачал головой. Чёрт возьми, эти автомобили и впрямь были хороши. Но он любил свой оставшийся дома «Хаммер». На нём он мог проехать куда угодно по любому снегу, выбраться без потерь из любой дорожной ситуации, а если кому-нибудь это покажется неспортивным, пусть валит в ад! Но сохранившийся в нём мальчишка вполне мог понять вожделение кузена. Если бы Морин О'Хара[91] родилась не человеком, а автомобилем, она вполне могла бы стоять на этом месте. Ярко-красный корпус прекрасно подошёл бы к её волосам. Поглазев десять минут, Доминик решил, что хватит пускать слюни, и компания пошла дальше.

— Итак, мы знаем о нашем объекте все, кроме его точной внешности, — сказал Брайан, когда они удалились от «Феррари» на полквартала.

— Верно, — подтвердил Джек. — Но неужели ты думаешь, что в «Бристоле» будет жить очень много арабов?

— В Лондоне их было полным-полно. Вся трудность в том, чтобы точно определить нужного человека. А задеть его рукой на тротуаре вряд ли будет очень сложно. — Судя по обстановке, он был прав. Пешеходов и машин здесь, конечно, не так много, как в Нью-Йорке или Лондоне, но и не так мало, как в Канзас-Сити после наступления темноты, а в том, чтобы провести работу средь бела дня, имелась определённая привлекательность. — Я думаю, что нам нужно взять под контроль главный вход гостиницы и второй, если он есть. Джек, не мог бы ты посмотреть, не появились ли у Кампуса дополнительные данные?

Джек посмотрел на часы и произвёл в уме подсчёт.

— Они выйдут на работу часа через два.

— Вот ты и проверь электронную почту, — сказал Доминик. — А мы тем временем погуляем и постараемся найти наш объект.

— Идёт. — Они перешли через улицу и направились назад, к «Империалу». Оказавшись в номере, Джек шлёпнулся на кровать и сразу задремал.

Делать сейчас все равно нечего, сказал себе Фа'ад, так почему бы не подышать воздухом. В Вене имелось множество вещей, достойных того, чтобы на них взглянуть, а он ещё не видел очень многие из них. Поэтому он оделся, как подобает солидному бизнесмену, и вышел на улицу.

— Альдо, мы сорвали банк. — Доминик обладал тренированной памятью полицейского на лица, а этот человек шёл прямо им навстречу.

— Неужели...

— Ага. Мюнхенский приятель Атефа. Будешь держать пари, что это и есть наш мальчик?

— Нашёл дурака, да, братишка?

Доминик мысленно повторял описание объекта. Типично ближневосточная внешность, среднего роста — примерно пять футов десять дюймов, худощавого телосложения, вес порядка ста пятидесяти фунтов, чёрные с чуть заметным каштановым отливом волосы, форма носа семитского типа, хотя и не резко выраженного, одевается хорошо и дорого, как бизнесмен, ходит целеустремлённо и решительно. Они прошли в десяти футах от него, старательно отводя взгляды, несмотря на то, что их глаза были прикрыты тёмными очками. Ну что, влип, сосунок? Кем бы ни были эти люди, они ровным счётом ничего не знали ни о маскировке, ни об осторожности. Братья зашли за угол.

— Вот ведь чертовщина. Сейчас его кольнуть было бы проще, чем два пальца обос..ть, — заметил. — И что мы будем делать?

— Пусть Джек проверит по своим каналам, а мы пока что не будем трепыхаться, верно, Альдо?

— Понял тебя, братец. — Брайан автоматическим движением потрогал пиджак, чтобы удостовериться, что золотая авторучка на месте. Точно так же он проверял «беретту» в кобуре, когда сам был одет в военную форму и выходил на боевое задание. Он ощущал себя невидимым для окружающих львом в кенийской саванне, полной зверья. Вряд ли что-нибудь могло быть лучше. Он мог выбрать любого, кто понравится, чтобы убить и съесть, и бедняга даже не узнает, что за ним охотятся. Точно так же действуют они. Он мельком задумался, поймут ли приятели этого парня всю иронию того, что против них используется их же тактика. Считалось, что такие действия совершенно не в американском стиле, но сами американцы прекрасно понимали, что всю туфту с перестрелками на главной улице под яркими лучами солнца выдумали в Голливуде. Лев, добывая себе пропитание, крайне редко рискует своей жизнью, а ведь его учили в Базовой школе, что если ты попал в сложное положение, значит, ты плохо спланировал свои действия. Честный бой по правилам годился для Олимпийских игр, но не для их нынешнего занятия. Ни один охотник на крупную дичь не станет приближаться ко льву, громко вызывая его на бой и размахивая мечом. Нет, он поступит гораздо разумнее: спрячется за бревном и застрелит зверя из винтовки с двухсот ярдов, а то и больше. Даже масаи, коренные жители Кении, для которых убийство льва служило доказательством достижения возраста мужества, имели достаточно здравого смысла, чтобы выходить против зверя толпой в десять человек, причём не все охотники были подростками, — только так можно было не сомневаться, что шкуру льва удастся без потерь доставить в крааль. Дело заключалось не в храбрости, а в том, чтобы наверняка достичь цели. Их занятие было достаточно опасным. Требовалось приложить максимум усилий, чтобы исключить из уравнения все элементы ненужного риска. Это бизнес, а не спорт. — Будем ловить его на улице?

— Срабатывало прежде, сработает и сейчас, верно, Альдо? Лично я не думаю, что нам удастся успешно провернуть это дело в салоне гостиницы.

— Согласен, Энцо. А что будем делать теперь?

— Вероятно, изображать из себя туристов. Оперный театр выглядит очень впечатляюще. Давай-ка посмотрим поближе. О, смотри, написано, что сегодня у них «Валькирия» Вагнера. Никогда не видел.

— А я вообще никогда не видел оперы. Наверно, стоит когда-нибудь начать — ублажить итальянскую часть моей души, скажешь, нет?

— Конечно, да. У меня этой самой части столько, что я не могу с ней справиться, так что я неравнодушен к Верди.

— Ну, вообще! И когда же ты бывал в опере?

— У меня есть несколько записей на CD, — ответил, улыбнувшись, Доминик. Как выяснилось, театр — он именовался Государственной оперой — являл собой великолепный образец имперской архитектуры, спроектированный и построенный так, будто предназначался для бога собственной персоной, если судить по роскоши отделки и алой с золотом окраски. Какие бы ошибки ни совершали Габсбурги за многовековую историю своей династии, вкус у них, бесспорно, был. Доминик подумал было об экскурсии по соборам города, но решил, что это будет не слишком хорошо, особенно если учитывать ту цель, ради которой они сюда приехали. Погуляв по городу около двух часов, они вернулись в гостиницу и сразу поднялись в номер Джека.

— Из дома не сообщают ничего хорошего, — сказал Джек.

— Не беда. Мы уже видели этого парня. Он наш старый друг из Мюнхена, — бодро отрапортовал Брайан. Они перешли в ванную и открыли краны — льющаяся вода создавала белый шум[92] достаточной силы, чтобы сделать безопасными любые микрофоны, если они имелись в номере. — Это приятель мистера Атефа, и когда мы в Мюнхене уложили его, именно он находился рядом.

— Вы в этом уверены?

— Ста процентов мы дать не можем, но посуди сам: велики ли шансы на то, что он чисто случайно оказался в Мюнхене, а потом в Вене, да ещё и в той самой гостинице? А? То-то! — заявил Брайан.

— Сто процентов было бы лучше, — возразил Джек.

— Согласен с тобой, но когда ты оказываешься на нужной стороне соотношения тысяча к одному, то, не задумываясь, делаешь ставку и выкидываешь кости, — ответил Доминик. — По правилам Бюро он, самое меньшее, имеет точно установленную связь с преступником, а значит, заслуживает того, чтобы его отвели в сторонку и допросили. И, исходя из того, что нам известно, вряд ли целью его путешествий является сбор пожертвований на Красный Крест, верно? — Агент немного помолчал. — Согласен, все это не идеально, но лучшее, чем мы располагаем, и думаю, что с этим можно идти на дело.

Для Джека наступил критический в какой-то степени момент. Обладал ли он полномочиями разрешить или запретить акцию? Грейнджер ничего ему об этом не сказал. Его обязанностью было обеспечение разведывательной поддержки действий близнецов. Но что именно означала эта фраза? Помилуй бог! Ему поручили вести работу, не определив цели и обязанности и никак не обозначив полномочия. В этом было очень мало смысла. Он запомнил, как отец однажды сказал, что штабные не должны отменять решения боевых командиров, потому что у тех имеются глаза, чтобы видеть, и умение думать самостоятельно. Что касается данного случая, его подготовка должна быть, по меньшей мере, не хуже, чем у них. Но он не видел лицо предполагаемого объекта, а они видели. Если он скажет «нет», то они могут с достаточным основанием сказать ему, куда ему следует засунуть своё мнение, а поскольку он не имел права отдавать приказы, то проиграет в возможном столкновении, и ему только и останется, что чесать яйца и гадать, кто же из них прав. Жизнь тайных агентов разведки внезапно показалась ему совершенно непредсказуемой. Он чувствовал себя так, будто застрял посреди топкого болота без всякой надежды на появление вертолёта, который мог бы вытащить его задницу на твёрдую землю.

— Что ж, парни, это ваша игра. — Джеку показалось, что он самым трусливым образом уходит в сторону, и это ощущение усилилось ещё больше после того, как он добавил: — Все же я чувствовал бы себя лучше, если бы мы были уверены на все сто процентов.

— Я тоже. Но я ведь уже сказал, дружище, что при шансах тысяча к одному можно смело делать ставку. А ты как считаешь, Альдо?

Брайан немного подумал и кивнул:

— Я согласен. В Мюнхене он казался очень озабоченным тем, что случилось с его приятелем. Если даже он хороший парень, то выбирает совершенно неподходящих друзей. Так что давайте займёмся им.

— Ладно, — со вздохом произнёс Джек, склоняя голову перед неизбежным. — Когда?

— Как только представится удобный случай, — ответил Брайан. Тактику они с братом обсудят позднее. Джеку совершенно ни к чему знать подробности.

«Мне везёт», — подумал Фа'ад в 10.14 вечера, получив по Messenger'y сообщение от ElsaК69, которой, вероятно, понравился их вчерашний «разговор».

— спросил он у «неё».

— предложила «она».

Вряд ли какая-нибудь фантазия могла бы оказаться для него более приятной.

— напечатал он.

Некоторое время они посылали друг другу реплики, пока «она» не решила кое-что уточнить:

Все лучше и лучше.

Так продолжалось почти час. В конце концов он всё же отправил «её» в газовую камеру. Действительно: на что ещё они, евреи, могут сгодиться?

Как и следовало ожидать, Райану не спалось. Его организм не смог так быстро приспособиться к пересечению шести часовых поясов, несмотря даже на то, что он довольно прилично вздремнул в самолёте. Как умудрялись лётчики справляться с этой бедой, для него оставалось полнейшей тайной, хотя он подозревал, что они просто следовали своему изначальному ритму жизни, не обращая внимания на стрелки часов в тех местах, где им приходится оказываться. Но такой метод требовал постоянных перелётов, а этой возможности он был лишён. Поэтому он включил компьютер, вошёл в Google и решил ознакомиться с основами ислама. Он лично знал одного-единственного мусульманина, принца Али из Саудовской Аравии, и уж тот-то не был маньяком. Он без труда находил общий язык даже с Кэти, застенчивой маленькой сестрой Джека, считавшей его аккуратно подстриженную бороду очаровательной. Загрузив из Сети текст Корана. Джек начал читать. Святая книга состояла из сорока двух сур, разделённых на стихи, как и Библия, постоянно находившаяся в его спальне.

Конечно, он редко раскрывал её и ещё реже читал, поскольку, как и большинство католиков, рассчитывал, что священники сообщат ему все важное, избавив его от тяжёлого труда — читать бесконечные перечни того, кто кого родил; чёрт возьми, возможно, это было интересно и даже в чём-то забавно, но не в наши дни, если только ты не был специалистом по генеалогии, которая никогда не оказывалась предметом застольной беседы в семействе Райан. Кроме того, все на свете знали, что все ирландцы происходили от конокрада, сбежавшего в незнакомую страну, спасаясь от повешения, которое ждало бы его, попади он в руки неумолимых английских захватчиков. Следствием этого явилась целая череда войн, одна из которых послужила изначальной причиной того, что, в конце концов, в американском городе Аннаполисе появился на свет он сам, Джек Райан-младший.

Ему потребовалось чуть больше десяти минут, чтобы понять, что Коран является почти дословным изложением того, что ранее записали многочисленные еврейские пророки, конечно же, повинуясь божественному вдохновению — ведь они сами так утверждали. И точно так же поступил и этот парень, Мохаммед. Было принято считать, что с ним говорил бог, а он сам выступал в роли секретаря и записал все его слова. Какая жалость, что тогда не было видеокамеры и магнитофона, чтобы запечатлеть эту сцену, но чего не было, того не было, и к тому же священник в Джорджтауне объяснил ему, что вера — это вера, и ты или веришь, или не веришь.

Джек, конечно же, верил в бога. Родители привили ему основы веры, а потом отправили учиться в католическую школу, он выучил молитвы и правила, которыми христианину следует руководствоваться в жизни; будучи ребёнком, он получил первое причастие, исповедовался и прошёл конфирмацию. Но в последние годы он почти не заходил в церковь. Это вовсе не означало, что он имел что-то против церкви, а лишь то, что он вырос, и, возможно, являлось чем-то, вроде попытки дать понять родителям (без объяснений), что он уже в состоянии принимать собственные решения о том, как надо жить, и что они больше не могут указывать ему.

Бегло просмотрев пятьдесят страниц, он отметил, что не увидел там ни единого слова, которое можно было бы истолковать как призыв расстреливать ни в чём не повинных людей, и тем более указывающего на то, что совершивший такой поступок окажется на небесах, где его встретят бесчисленные женщины, которых он будет в своё удовольствие трахать. И за самоубийство кара здесь полагалась примерно такая же, как и та, о которой говорила сестра-францисканка Мэри, когда он учился во втором классе. Самоубийство было смертным грехом, непростительным, так как ты не мог впоследствии исповедаться, чтобы очистить от него свою душу. Ислам утверждал, что вера — это благо, но верить только на словах было мало. Нужно было ещё и жить согласно требованиям веры. Точно то же самое говорили и его учителя — католики.

Через полтора часа он пришёл к выводу — сразу же показавшемуся ему совершенно очевидным, — что терроризм оказывал на исламскую религию точно такое же влияние, как и на ирландцев, и католиков, и протестантов. Адольф Гитлер, по словам биографов, считал себя убеждённым католиком до того самого момента, когда он засунул себе в рот дуло пистолета и выстрелил — вероятно, ему никогда не доводилось встречаться с Мэри, сестрой францисканского ордена, а может быть, он думал, что ему виднее. Но этот тип, по всей вероятности, был сумасшедшим. Так что, если он правильно понял все, что прочитал, пророк Мохаммед должен был бы прийти в негодование от злодеяний террористов. Он был достойным, благородным человеком. Однако такими оказались не все его последователи, и с теми, кто сбился с пути и сбивал с него других, должны разбираться он и близнецы Карузо.

Безумцы способны извратить любую религию, сказал он себе, широко зевнув, и ислам — это лишь один пункт в списке.

— Нужно будет почитать ещё, — произнёс он вслух, направляясь к кровати. — Обязательно.

Фа'ад проснулся в восемь тридцать. Ему предстояло встретиться с Махмудом в аптеке, расположенной невдалеке от гостиницы. Оттуда они отправятся на такси куда-нибудь ещё, пожалуй, в музей, где гонец передаст ему сообщение и объяснит, что и как нужно сделать, чтобы передать его адресату. Какая жалость, что у него не было своего собственного жилья. В гостиницах было удобно, особенно по части стирки, но он уже начал всерьёз тяготиться таким образом жизни.

Принесли завтрак. Он поблагодарил официанта, дал ему два евро на чай и развернул газету, лежавшую на столике на колёсах. Вроде бы ничего заслуживающего внимания не случилось.

В Австрии приближались выборы, и каждая сторона с энтузиазмом ругала другую — именно так велись в Европе политические игры. Дома всё было гораздо предсказуемее и понятнее. В девять утра он включил телевизор, а потом все чаще и чаще поглядывал на часы. Перед такими встречами он всегда изрядно нервничал. Что, если его опознает какой-нибудь агент Моссада? Ответ был совершенно ясным. Его убьют — прихлопнут не задумываясь, как муху.

Доминик и Брайан бесцельно шлялись снаружи — во всяком случае, так могло бы показаться случайному наблюдателю. Проблема заключалась лишь в том, что таких потенциальных свидетелей имелось несколько. Около их гостиницы стоял газетный киоск, а в «Бристоле» дежурили швейцары. Доминик подумал было о том, чтобы прислониться к фонарному столбу и раскрыть газету, но тут же сообразил, что такой поступок относился бы к числу тех, которые, как учили в Академии ФБР, нельзя совершать никогда, потому что даже шпионам доводилось смотреть кинофильмы, где актёры всегда поступали именно так. И потому, профессионал ли так поступал или случайный прохожий, натурально он вёл себя или нет — все при виде человека, читающего газету, прислонившись к фонарному столбу, воспринимали его совершенно однозначно. Следить за кем-нибудь, оставаясь незамеченным, было детской игрой по сравнению с ожиданием около дома появления человека. Он вздохнул и поплёлся дальше.

Брайана одолевали примерно те же мысли. Он думал, что курящему в такой ситуации было бы легче. Была бы какая-то имитация дела, как в кинофильмах у Богарта[93] с его легендарными «гвоздями для гроба» — сигаретами без фильтра, в конце концов убившими его. Не повезло тебе, Боги, думал Брайан. Рак, наверно, омерзительная болезнь. Конечно, и он подходил к своим объектам не с цветочным дыханием весны, но, по крайней мере, их мучения не растягивались на месяцы. Всего несколько минут, и мозг отключался. Кроме того, они, так или иначе, сами напрашивались на это. Возможно, они не согласились бы с ним, но, когда заводишь врагов, следует думать и об осторожности. Не все они окажутся бессловесными и беззащитными овцами. И неожиданность тоже чертовски много значила. Из всех преимуществ, на какие только можно надеяться в бою, неожиданность лучше всего. Если застигнешь врасплох того парня, у него не будет шанса нанести ответный удар, и это прекрасно, поскольку ведь, как говорится, только бизнес, ничего личного. Как бык на бойне идёт-идёт по коридору, попадает в небольшое помещение, и даже если поднимет голову, то успеет лишь увидеть какого-то типа с пневматическим молотом, а потом сразу же оказывается в коровьем раю, где трава всегда зелёная, и вода сладкая, и никаких волков ни вблизи, ни вдали...

Ты очень уж отвлекаешься, Альдо, — одёрнул себя Брайан. Противоположная сторона улицы подходила для его цели ничуть не хуже, чем эта. Он пересёк проезжую часть, подошёл к банкомату, стоявшему прямо напротив «Бристоля», вынул карточку, набрал код, и машина выдала ему пятьсот евро. Посмотрел на часы — 10.53. Что, если птичка все же упорхнула? Не могли ли они каким-то образом пропустить этого типа?

Движение стало стихать после часа пик. Грохоча, разъезжали взад-вперёд красные трамваи. Люди здесь занимались своими собственными делами. Они шли, не глядя по сторонам, если только не интересовались чем-нибудь определённым. Все избегали встречи взглядом с незнакомыми, ни у кого не проявлялось и тени поползновения сделать какой-то приветливый жест. По-видимому, незнакомец должен был оставаться незнакомцем. Здесь эта атмосфера казалась даже более устойчивой, чем в Мюнхене, — люди и Ordnung. Пожалуй, тут можно было бы пообедать, сидя на полу в любом из местных домов, и на тебя обратят внимание лишь в том случае, если ты плохо уберёшь за собой.

Позиция Доминика находилась по другую сторону гостиницы, со стороны Оперного театра. Объект мог двигаться только в одном из двух направлений. Налево или направо. Он мог при этом либо пересечь улицу, либо нет. Других вариантов не существовало, если не считать того, что за ним мог бы приехать автомобиль прямо к дверям. В этом случае миссия оказалась бы невыполненной. Но ведь у каждого дня всегда имелось завтра. Часы показывали 10.56. Следовало соблюдать осторожность, не смотреть на вход гостиницы слишком уж часто. От того, что приходилось сдерживать естественные порывы, он чувствовал себя уязвимым...

О, вот он! Объект, одетый в синий костюм в тончайшую полоску, при темно-бордовом галстуке, выглядит, как деловой человек, идущий на важную встречу. Доминик тоже увидел его и повернулся, чтобы быть готовым встретить его на северо-западном направлении. Брайан стоял на месте, выжидая дальнейших действий объекта.

Фа'ад решил разыграть своего друга. Он подойдёт к нему не с той стороны, откуда тот будет ожидать его появления — просто так, шутки ради. Поэтому он перешёл улицу посередине квартала, лавируя между машинами. В детстве он любил забираться в загон к отцовским лошадям и бегать среди них. Лошадям хватало ума, чтобы не натыкаться на нечто постороннее, чего ни в коем случае нельзя было бы сказать о большей части водителей автомашин, катившихся по Картнер-ринг, но всё же он проскочил благополучно.

Улица была очень своеобразная: сначала однополосный проезд, как на частной дороге, тонкая полоска травы, далее собственно проезжая часть, по которой двигались автомобили и трамваи, ещё один травяной газончик и перед противоположным тротуаром такой же узкий проезд для машин. Объект перебежал через улицу и не спеша пошёл на запад, в направлении их гостиницы. Брайан пристроился ему в хвост, держась в десяти футах, вынул авторучку, повернул корпус и взглянул на цвет маркера, чтобы удостовериться, что оружие готово.

Макс Вебер проработал вагоновожатым в городском транспортном управлении уже двадцать три года, проезжая по маршруту восемнадцать раз в день, за что ему платили очень даже приличную для рабочего зарплату. Сейчас он ехал на север: со Шварценбергплац поворот налево на том перекрёстке, где Реннвег переходит в Шварценбергштрассе, а затем опять налево, на Картнерринг. Свет падал сзади и сбоку и очень удачно освещал великолепное здание гостиницы «Империал», где любили останавливаться богатые иностранцы и дипломаты.