— Мы не исключаем такой возможности, — расплывчато ответил Виллоу.

— Никогда не замечала за ним ничего подобного, мой милый. Если он играл с плохими мальчиками, это осталось вне моего поля зрения. Была бы рада помочь вам, но мне, к великому сожалению, совершенно нечего сказать.

Детективу казалось, что она говорит искренне, и он поспешил напомнить себе, что когда дело доходит до притворства, проститутка такого класса без труда заткнёт за пояс кого угодно, будь это хоть Дэйм Джудит Андерсон[74].

— Что ж, спасибо, что пришли. Если вспомните что-нибудь — что угодно, — не сочтите за труд позвонить мне.

— Обязательно позвоню, мой милый. — Она встала, подошла к двери и улыбнулась ему на прощание. Детектив Виллоу был действительно хорошим парнем. Какая жалость, что он не мог позволить себе купить её.

А Берт Виллоу уже повернулся к своему компьютеру и печатал рапорт о контакте. Мисс Паркер производила впечатление хорошей девочки, довольно образованной и поистине очаровательной. В известной степени все это являлось составляющими её профессионального облика, но кое-что, и немало, было, пожалуй, подлинным. "Если так, то, — подумал он, — было бы хорошо, чтобы она нашла себе какое-нибудь другое занятие, прежде чем полностью загубит своё "я". Он был романтиком, и когда-нибудь это могло бы стать причиной его краха. И он сам понимал это, но не имел никакого желания переламывать себя ради работы, как, скорее всего, поступила с собой эта молодая женщина. Через пятнадцать минут он отправил по электронной почте сообщение в Темза-хаус, а затем распечатал копию, чтобы подшить её в досье Сали, которое должным образом отправится в раздел закрытых дел Центрального архива, после чего о нём никто и никогда больше не услышит.

— Я же говорил вам, — заявил Джек своему соседу по служебной комнате.

— Что ж, можешь погладить себя по головке и взять конфетку, — ответил Виллс. — Так что же всё-таки произошло? Или мне запросить документы?

— Уда бен-Сали упал замертво. С ним, по-видимому, случился сердечный приступ. Его «хвост» из Службы безопасности не заметил ничего необычного — парень просто шёл по улице и упал. Так что Уды больше нет, и он не сможет снабжать деньгами плохих парней.

— Ну, и что ты чувствуешь? — поинтересовался Виллс.

— Мне кажется, Тони, что все прекрасно. Он играл с нехорошими мальчиками на неподходящей детской площадке. Вот и конец всей истории, — холодно произнёс Райан-младший. «Мне интереснее, как братья это устроили», — добавил он про себя. — Как вы думаете, это наши парни ему помогли?

— Вопрос не по нашему департаменту. Мы обеспечиваем других информацией. А как её используют, нас не касается. И гадать об этом тоже не следует.

— Да, сэр, конечно. — Остаток дня, судя по всему, должен был пройти очень уныло, особенно после такого бурного начала.

Мохаммед узнал новость по своему компьютеру. Вернее, по компьютеру он получил кодированное сообщение, в котором ему предлагалось связаться с независимым агентом по имени Айман Гайлани. Нужный номер Мохаммед помнил наизусть. Для этого разговора он вышел на улицу. Разумная осторожность не рекомендует без крайней необходимости пользоваться телефонами в номерах. Выйдя из гостиницы, он дошёл до парка и сел на скамейку. В одной руке он держал телефон, а в другой блокнот и авторучку.

— Айман, это Мохаммед. Что нового?

— Уда мёртв, — сообщил агент, задыхаясь от волнения.

— Что случилось? — спросил Мохаммед.

— Мы точно не знаем. Он упал, выйдя из своего офиса, был доставлен в ближайшую больницу и там умер.

— Его не арестовали? Не убили евреи?

— Нет, о таком ничего не сообщалось.

— Получается, что это была естественная смерть?

— Выходит, что так.

«Интересно, перевёл ли он деньги на счёт, прежде чем ушёл из жизни?» — подумал Мохаммед.

— Понятно... — На самом деле он ничего ещё не понимал, но считал необходимым хоть как-то заполнить паузу. — Значит, нет причин подозревать какую-то нечистую игру?

— На данный момент — нет. Но когда умирает кто-то из наших людей, это всегда...

— Да, я знаю, Айман. Это всегда подозрительно. Его отец знает?

— От него я и узнал.

«Его отец, вероятно, рад, что избавился от сына, которого считал никчёмным транжирой», — рассуждал про себя Мохаммед.

— У нас есть люди, которые могли бы уточнить причины смерти?

— В Лондоне живёт Ахмед Мохаммед Хамед Али. Возможно, через поверенного?..

— Хорошая мысль. Позаботься, чтобы это было сделано. — Пауза. — Эмиру уже сообщили?

— Нет, не думаю.

— Позаботься об этом тоже. — Это был мелкий вопрос, однако он должен знать все.

— Обязательно, — пообещал Айман.

— Очень хорошо. В таком случае у меня все. — И Мохаммед нажал кнопку сотового телефона, прерывая связь.

Он снова находился в Вене. Ему нравился этот город. С одной стороны, здесь когда-то сумели хорошенько поставить евреев на место, и многие местные жители до сих пор не проявляли сожалений по этому поводу. С другой — это было отличное место для человека с деньгами. Прекрасные рестораны, в которых работали люди, знающие, как и зачем нужно хорошее обслуживание. Город, являвшийся в прошлом столицей великой империи, имел богатую культурную историю, с которой Мохаммед мог знакомиться и которую мог оценить, когда оказывался на положении туриста, что случалось чаще, чем мог бы кто-нибудь вообразить. Мохаммед считал, что ему часто доводилось размышлять с наивысшей продуктивностью, когда он смотрел на что-нибудь, не имевшее никакого отношения к его работе. Сегодня, возможно, он пойдёт в художественный музей. Айман же пускай занимается чёрной работой. Лондонский поверенный докопается до подробностей информации о смерти Уды и, как добросовестный наёмный служащий, сообщит, если узнает о чём-то подозрительном. Но ведь люди, случается, просто умирают. Это воля Аллаха, мановение его руки, которое порой бывает трудно понять и никогда не удаётся предсказать.

А может, и не так уж уныло. После ленча из АНБ поступило ещё несколько документов. Джек прикинул в уме и решил, что на той стороне Атлантического прудика сейчас вечер. Мастера электронных дел из корпуса карабинеров — федеральной полиции Италии, главным достоинством которой была роскошная, даже несколько театральная униформа, перехватили несколько переговоров, которые сразу же передали в посольство США в Риме, откуда они через спутник поступили в Форт-Белвор — главную станцию спутниковой связи на Восточном побережье. Некто по имени Мохаммед звонил кому-то по имени Айман — это стало известно из записи беседы, во время которой обсуждался факт смерти Уды бен-Сали. Это имя заставило насторожиться сразу все вовлечённые в процесс компьютеры, от них пошли сигналы к посольским аналитикам, а те немедленно передачи информацию дальше.

— "Эмиру уже сообщили?" Чёрт возьми, кто такой эмир? — спросил Джек.

— Это дворянский титул — как герцог или что-то в этом роде, — ответил Виллс. — А в каком контексте он упоминается?

— Вот, смотрите. — Джек протянул распечатку.

— Выглядит любопытно... — Виллс повернулся и принялся копаться в файлах своего компьютера в поисках слова «эмир». Оно встретилось лишь единожды. — Если верить этим данным, оно было упомянуто около года назад в записанном разговоре в неопределённом контексте, и с тех пор не повторялось. В Управлении считают, что это кодовое обозначение какого-то руководителя среднего звена в их организации.

— Согласно этому контексту, пожалуй, что намного выше среднего, — подумал вслух Джек.

— Возможно, — согласился Тони. — Мы ещё очень многого не знаем об этих парнях. Лэнгли, вероятно, передаст этот текст кому-то из своих «эмиров». Во всяком случае, я поступил бы именно так, — закончил он, однако уверенности в его голосе не было слышно.

— У нас в штате хоть кто-нибудь знает арабский язык?

— Два парня, учившиеся в Монтёре, могут говорить, но специалистов по культуре — ни одного.

— Мне кажется, что это заслуживает внимания.

— Ну, так напиши, что ты думаешь, а мы посмотрим, что думают они. В Лэнгли имеется целая толпа телепатов, и кое-кто из них действительно что-то может.

— Из всех, о ком мы знаем, Мохаммед занимает самое высокое положение. А тут он говорит о ком-то, определённо занимающем руководящее положение по отношению к нему. Именно это мы и должны проверить, — заявил Райан-младший со всей твёрдостью, на какую был способен.

Виллс, со своей стороны, знал, что его напарник прав. Он лишь не совсем верно идентифицировал самую большую проблему разведывательного дела. Слишком много данных и слишком мало времени на их анализ. Лучше всего было бы направить из ЦРУ в АНБ и из АНБ в ЦРУ поддельные запросы: что, дескать, они там думают по этому поводу. Но прежде чем так поступить, следовало десять раз подумать. Запросы на передачу данных поступали в оба адреса, наверно, миллион раз в день, и из-за огромности этого потока они никогда не проверялись — в конце концов, направленная связь была совершенно безопасной, разве не так? Но за обращением к аналитикам мог последовать ответ в виде телефонного звонка тому самому человеку, от чьего имени будет отправлен запрос. Это могло привести к утечке, а утечка была, пожалуй, единственной роскошью, которую Кампус не мог себе позволить. И потому запросы такого рода шли на верхний этаж. Такое случалось, пожалуй, раза два в год. Кампус был паразитом на теле разведывательного сообщества. Такие существа могут пользоваться ртом лишь для того, чтобы пить кровь, но никак не для разговоров.

— Изложи свои соображения в донесении на имя Рика Белла, а он обсудит их с сенатором, — посоветовал Виллс.

— Просто замечательно... — проворчал Джек. Он ещё не успел научиться терпению. Больше того, оказалось, что он не так уж много знает о бюрократии. Она существовала даже в Кампусе. Смешно было ещё и то, что будь он самым рядовым аналитиком в Лэнгли, то мог бы поднять телефонную трубку, набрать номер и поговорить с нужным человеком — узнать его мнение и получить предложение или что-нибудь в этом роде. Но он работал не в Лэнгли. ЦРУ действительно очень хорошо умело добывать и обрабатывать информацию.

Вся загвоздка состояла в том, чтобы предпринять на её основе какие-то эффективные действия, а перед этим правительственное агентство, как правило, пасовало. Джек изложил свою просьбу, кратко, но убедительно обосновал её и стал гадать, что же произойдёт дальше.

Эмир воспринял известие спокойно. Уда был небесполезным мелким звеном в его организации, но не представлял особой важности. У Эмира имелось много источников денег для проведения операций. Для своей этнической принадлежности он был довольно высок ростом и не особенно красив, с семитским носом и оливковой кожей. Его семья была уважаемой и богатой, хотя большая часть фамильных денег находилась в распоряжении его девяти братьев. Дом в Эр-Рияде был большим и удобным, хотя и не являлся дворцом. Возможность жить во дворцах оставили королевской семье, многочисленным принцам, которые пыжились и рисовались, как будто каждый из них являлся королём этой земли и защитником Святых мест. Королевская семья, всех членов которой он знал очень хорошо, служила для него объектом тихого презрения, но эмоции, захороненные в глубинах его души, никогда не прорывались наружу.

В молодости он вёл себя куда более открыто и даже демонстративно. К исламу он пришёл ещё совсем юным подростком, под влиянием проповедей одного очень консервативного имама, который в конце концов нажил себе очень серьёзные неприятности, но до того сумел создать довольно-таки обширный круг последователей и духовных детей. Эмир просто оказался самым умным из всех. Он, как и другие, во всеуслышание высказывал своё мнение, в результате чего был отправлен в Англию для получения образования — в действительности же его просто хотели удалить из страны, — но в Англии, помимо законов мироустройства, он познакомился кое с чем, совершенно иностранным. Свободой слова и выражения. В Лондоне она, главным образом, осуществлялась в знаменитом Углу Гайд-парка и являлась прежде всего выражением многовековой традиции, согласно которой любой и каждый имел право выплеснуть здесь своё раздражение, вызванное чем угодно. Это был просто-напросто предохранительный клапан для британского населения и, как и полагается предохранительному клапану, позволял безвредно выпустить давление — в данном случае опасные мысли — в воздух, не давая им создать избыточное напряжение внутри котла. Если бы он попал в Америку, то столкнулся бы с радикальной прессой, выполнявшей там точно такую же роль. Но здесь его неслыханно поразило — наверно, даже прибытие космического корабля с Марса вызвало бы у него меньшее изумление — то, что люди имели возможность ругать правительство любыми словами, какие находили нужными. Он вырос в одной из последних существующих абсолютных монархий, где даже земля под ногами жителей принадлежала королю, и законом являлось слово правящего монарха — согласно если не духу, то букве Корана и шариата, свода традиционных исламских законоположений, восходящих ко временам пророка. Эти законы были справедливыми — или, по крайней мере, последовательными — но притом и очень суровыми. Проблема заключалась в том, что не все были согласны со Словом Корана и, соответственно, с тем, как именно законы шариата должны прикладываться к физическому миру. Ислам не имел ни верховного священнослужителя, наподобие римского папы, ни реальной философской иерархической структуры, какие существовали в других религиях, и потому был лишён конкретных, стандартизованных понятий о применении своих положений к жизни. Шииты и сунниты, как правило, готовы были перерезать друг другу глотки из-за расхождения в толкованиях, и даже внутри суннитского ислама существовало ваххабитское течение, являвшееся основной религией в королевстве и предъявлявшее к правоверным и к окружающему миру особенно строгие требования. Но для Эмира эта совершенно очевидная слабость ислама являлась, напротив, его главным достоинством. Ему нужно было лишь добиваться перехода ограниченного количества мусульман в свою, специфическую систему веры, что совершалось чрезвычайно легко, поскольку таких людей не приходилось даже искать. Их истолкование своей сущности находилось фактически на грани саморекламы. Большинство из них получили образование в Европе и Америке, где иностранное происхождение заставляло их держаться вместе, хотя бы только для того, чтобы сохранять комфортабельную среду интеллектуальной самоидентификации. Таким образом, у них складывалось и укреплялось чувство отчуждённости от общества, которое повело многих из них к революционному идеалу. Это было особенно полезно, так как попутно они достаточно глубоко знакомились с культурой врага, что было жизненно важно при выборе его слабых мест. У большинства этих людей уже имелись те или иные предпосылки для перехода к иной системе религиозных верований. А дальше оставалось лишь указать им объекты для проявления ненависти — конкретных людей, которых они при своём юношеском максимализме могли обвинить в тех или иных грехах и бедах, — а потом решать, как расправляться с их выдуманными врагами — то ли поодиночке, то ли толпой. Последнее могло подкрепляться если не их убогим пониманием действительности, то хотя бы иллюзией драматизма.

И по прошествии определённого времени он, Эмир, как его называли помощники по борьбе, сделается новым мессией, верховным арбитром всего мирового исламского движения. Внутрирелигиозные разногласия (например, между суннитами и шиитами) он намеревался прекратить, объявив объединительную фетву[75] или провозгласить веротерпимость верховной добродетелью мусульманина, что должно будет восхитить даже его врагов. В конце концов, разве у христиан не существовали сотни, а то и несколько сотен сект, которые по большей части прекратили многолетнюю борьбу между собой? Он мог даже добиться терпимого отношения к себе евреев, хотя это нужно оставить на более поздний этап, уже после того, как он воссядет на престол верховной власти, который, вероятно, будет помещаться во дворце, соответствующем мощи его обитателя, где-нибудь поблизости от Мекки. Смирение является полезным качеством для лидера религиозного движения, ведь, как утверждал язычник Фукидид задолго до пришествия пророка, из всех проявлений силы на людей наибольшее впечатление производит сдержанность.

Он намеревался достичь наивысшего из возможных положений. Для этого потребуются время и терпение, да и его успех вряд ли можно гарантировать. К большому несчастью, ему приходилось зависеть от фанатиков, каждый из которых обладал мозгом и, следовательно, способностью мыслить. Такие люди могли, несомненно, повернуть против него и попытаться сместить его, руководствуясь своими собственными взглядами на религию. Они могут даже создать новое верование — ведь они настоящие фанатики, каким был пророк Мохаммед, но Мохаммед, да пребудут с ним мир и благословение, был самым благородным из людей и вёл достойную и благородную борьбу против языческих идолопоклонников, тогда как ему приходится прикладывать усилия для достижения своей цели внутри мира правоверных. В таком случае является ли он благородным человеком? Трудный вопрос. Но разве не является его обязанностью перенесение ислама на почву современного мира, освобождение его из той ловушки, в которой он пребывает с глубокой старины?

Разве может Аллах желать, чтобы его правоверные оставались в путах представлений седьмого столетия? Конечно, нет. Ислам был когда-то центром человеческой учёности, религией развития и познания, но позднее сбился с пути, оказавшись в руках великого хана, а затем подвергнувшись тяжелейшим ударам неверных с Запада. Эмир действительно верил в Святой Коран и в то, чему учили имамы, но притом он хорошо видел окружающий его мир и фактическую сторону человеческого бытия. Власть имущие ревниво охраняли свою власть, и религия имела к этому мало касательства, потому что власть сама по себе является сильнейшим наркотиком. А людям нужно что-то — лучше кто-то, за кем можно будет следовать, если у них появится шанс двинуться вперёд. Свобода, как концепция в трактовке европейцев и американцев, была слишком хаотическим явлением — он хорошо понял это, слушая ораторов в Углу Гайд-парка. Необходим порядок. И он как раз тот человек, который его обеспечит.

«Значит, Уда бен-Сали мёртв, — подумал он, отпив глоток сока. — Большая неудача для Уды, но для Организации ущерба, можно сказать, нет. У Организации имелся доступ если не к морю денег, то ко множеству вполне внушительных озёр. Одно из самых маленьких наполнял Уда». Стакан с остатками апельсинового сока упал со стола, но, к счастью, ковёр не испачкал. Предпринимать ничего не требовалось ни ему самому, ни каким-то мелким подчинённым.

— Ахмед, это печальная новость, но ничего важного не произошло. Делать по этому поводу ничего не нужно.

— Всё будет, как вы скажете, — почтительно ответил Ахмед Муза Матвалли и отключил телефон.

Это был клонированный телефон, купленный у уличного воришки ради одного этого разговора. Через несколько минут он полетит в реку Тевере — Тибр — с моста Святого Ангела. Стандартная мера безопасности, которую предпринимали всякий раз, когда требовалось поговорить с верховным главой Организации, истинная личность которого была известна лишь нескольким избранным из правоверных. На высших уровнях Организации безопасностью занимались всерьёз. Все руководители изучали различные пособия для подготовки офицеров разведки. Лучшее было куплено у бывшего офицера КГБ, который умер после совершения сделки, поскольку именно так было написано в предоставленной им книге. Правила были простыми и ясными, и они ни на волосок не отклонялись от них. Другим случалось вести себя небрежно, и все они поплатились за свою глупость. Не существующий более СССР был ненавистным врагом, но его ставленники не были дураками. А всего лишь неверными. Америка, Великий Сатана, оказала благодеяние всему миру, уничтожив этого урода среди наций. Естественно, при этом они руководствовались только своими собственными интересами, но случившееся тоже было записано рукой бога, поскольку пошло во благо истинной вере, ибо ни одному человеку не под силу то, на что способен Аллах.