Глава 24

Вторник, 05.51, остров Сахалин

Расположенный в Охотском море остров Сахалин представляет собой вздыбившуюся горами полоску земли протяженностью шестьсот миль. Вдоль изрезанного побережья тянутся рыбацкие деревушки, а внутренние районы острова покрыты сплошными величественными сосновыми лесами, в которых затерялись угольные шахты, связанные между собой ухабистыми грунтовыми дорогами, и развалины старинных тюремных поселений, окруженные заброшенными кладбищами, на покосившихся крестах которых чаше всего вместо фамилии написано: "Неизвестный". Правда, в последние годы через остров протянулись несколько новых магистралей. Расположенный в одном часовом поясе с Международной линией перемены дат, Сахалин находится гораздо ближе к мосту через залив Золотой Рог в Сан-Франциско, чем к Кремлю. Когда в Москве еще только полдень, на Сахалине уже восемь часов вечера. На протяжении многих лет остров был излюбленным местом отдыха советских вождей, понастроивших на склонах гор дачи с уютными особняками. Кроме того, Сахалин всегда притягивал отшельников, стремившихся затеряться в нетронутой глуши острова, чтобы обрести бога и спокойствие.

С давних пор под городом Корсаковом на юго-восточной оконечности Сахалина находится крупная военная база сначала Советской, а теперь Российской армии. Недалеко от Корсакова начинается семисотмильная цепочка Курильских островов, протянувшихся от северной оконечности японского острова Хоккайдо до мыса Лопатка, южной оконечности полуострова Камчатка. Курильские острова были захвачены Советским Союзом в 1945 году, хотя Япония по-прежнему продолжает считать их своими, и государства-соседи спорят из-за них с тех самых пор.

Российская военная база под Корсаковом была обустроена по-спартански: взлетно-посадочная полоса аэродрома, небольшой причал и четыре казармы. На ней размещены пятьсот военных моряков и два полка морских десантников элитного спецназа. Днем и ночью дозорные наблюдали в бинокли и с помощью средств электронной разведки за деятельностью японских рыболовецких судов.

Двадцатитрехлетний младший лейтенант Никита Орлов сидел за письменным столом на командном посту, расположенном на вершине скалы, возвышающейся над базой и океаном. Его черные волосы были коротко острижены, за исключением длинной челки, спадающей на лоб, а полные губы алели над квадратным подбородком. Внимательные карие глаза блестели: Никита перечитывал свежие разведданные и присланные по факсу сообщения о событиях прошедшей ночи – то и дело отрываясь от бумаг, чтобы бросить взгляд в открытое окно.

Молодому лейтенанту нравилось вставать до рассвета, знакомиться с тем, что произошло за время его сна, после чего встречать солнце, выглядывающее из-за горизонта и катящееся над водной гладью к базе. Он любил наблюдать за тем, как пробуждается мир, хотя теперь уже каждый день не был наполнен той непоколебимой уверенностью, как было прежде, когда Никита еще учился в школе, а затем в военном училище: Советскому Союзу суждено стать самой могущественной державой в мировой истории.

Каким бы острым ни было разочарование, Никита любил свою Родину так же страстно, как раньше, и он любил Сахалин. На остров он попал по распределению сразу после окончания академии спецназа, что было сделано в первую очередь для того, чтобы убрать его подальше из Москвы после неприятного инцидента с Греческой православной церковью, – но также, как чувствовал Никита, для того, чтобы не дать ему запятнать доброе имя своего отца. Сергей Орлов был героем, незаменимым наставником молодых летчиков, боготворящих его. Кроме того, бывшего космонавта использовали в пропагандистских целях на всевозможных международных симпозиумах и конференциях. А сын его был радикальным реакционером, тоскующим по той славной эпохе, которая продолжалась, до того как Афганистан уничтожил боевой дух самой сильной армии в мире, до того как Чернобыльская катастрофа растоптала национальную гордость, до того как гласность и перестройка развалили сначала экономику Советского Союза, а затем и сам Советский Союз.

Но все это было в прошлом. А здесь, по крайней мере, по-прежнему не исчезло ощущение востребованности, по-прежнему был враг. Командир базы капитан Лешев – вероятно, став жертвой болезни оторванных от Большой земли гарнизонов, – после трех лет, проведенных на Сахалине, все свое время посвящал организации стрелковых состязаний. Таким образом, его заместителю Орлову оставались все служебные вопросы. Никита не сомневался, что настанет день, когда России снова придется столкнуться с японской военщиной, которая постарается вернуть себе отторгнутый остров. И тогда ему выпадет честь повести в бой против самураев свои ударные подразделения.

Кроме того, в глубине души Никита был уверен, что Россия еще не полностью разобралась с Соединенными Штатами. Советский Союз разгромил Японию во Второй мировой войне, и наградой за эту победу стали Курильские острова. Однако, по общему мнению, в "холодной войне" с Америкой Россия потерпела поражение, и русский народ не мог с этим смириться, – определенно, с этим не мог смириться Орлов-младший. Академия спецназа укрепила в нем убеждение: с врагами нельзя договариваться, их надо уничтожать, и в этом ни его солдат, ни его самого не будут сдерживать никакие этические, дипломатические и моральные соображения. Никита был уверен, что усилия Жанина превратить русский народ в нацию потребителей окончатся провалом, как до того окончились провалом аналогичные попытки Горбачева, после чего настанет час окончательной расплаты с банкирами и их приспешниками в Вашингтоне, Лондоне и Берлине.

Только вчера на базу был завезен свежий табак, и Орлов, глядя на то, как над черной поверхностью моря поднимается край солнечного диска, свернул себе самокрутку. Он чувствовал себя неотъемлемой частью этой земли, каждого восхода солнца, и, казалось, достаточно было поднести самокрутку к пламенеющему шару, чтобы прикурить от него. Вместо этого Никита воспользовался зажигалкой, подаренной отцом по случаю поступления в академию. Оранжевый огонек осветил надпись, выгравированную на корпусе: "Сыну Ники, с любовью и гордостью от отца". Затянувшись, Никита убрал зажигалку в нагрудный карман свежевыглаженной гимнастерки.

"С любовью и гордостью". Интересно, какой была бы надпись по случаю выпуска из академии? "Со стыдом и позором"? Или по случаю распределения на эту забытую богом базу на краю земли, подальше от отца и поближе к действительным врагам Москвы, о чем попросил сам Никита: "С разочарованием и недоумением"?

Зазвонил телефон – прямая линия от коммутатора, расположенного у подножия скалы. Адъютант Орлова еще не пришел, поэтому молодой офицер сам снял блестящую черную трубку.

– Сахалин, пост номер один, Орлов слушает.

– Доброе утро, – сказал звонивший.

Помолчав несколько мгновений, Никита спросил:

– Отец?

– Да, Ники, – подтвердил генерал. – Как у тебя дела?

– У меня все в порядке, хотя я, признаться, удивлен. – Внезапно Никиту охватило беспокойство. – Что-нибудь с мамой?

– Нет, у нее все хорошо, – успокоил сына генерал. – И у меня тоже.

– Рад это слышать, – равнодушным тоном произнес Орлов-младший. – Несколько месяцев от тебя не было никаких вестей... в общем, надеюсь, ты понял мою тревогу.

Снова последовала непродолжительная пауза. Взгляд Никиты, по-прежнему устремленный в сторону восходящего солнца, лишившись радости, стал жестким и наполнился горечью. Сделав глубокую затяжку, он мысленно прошелся по последним разговорам с отцом, доставлявшим ему все большее недовольство, затем погрузился еще глубже в прошлое, к своему аресту четыре года назад. Никита помнил, какой стыд и гнев испытал его отец, узнав про его поступок в церкви. Герой-космонавт, известный всей стране, стеснялся выйти на улицу, опасаясь, что его узнают. В конце концов скандал замял не отец Никиты, имеющий большое влияние, а полковник Росский. Для Никиты все свелось к неделе нарядов вне очереди. Отец приехал в казарму академии и прочитал сыну лекцию о том, каким низким чувством является ненависть, не раз губившая великие народы и великих людей. Остальные курсанты молчали, но после ухода великого космонавта кто-то придумал игру в "Никиту и Сергея", в которую будущие офицеры играли на протяжении нескольких недель. "Сергей" старался угадать, в каком месте Москвы его сын написал полные нетерпимости призывы, а "Никита" отвечал ему подсказками "горячо – холодно".

У Никиты в ушах до сих пор звучали голоса однокурсников, их смех.

– Американское посольство?

– Холодно.

– Представительство Японских авиалиний в международном аэропорту Шереметьево?

– Очень холодно.

– Мужской туалет в Большом театре?

– Теплее!

– Ники, – нарушил молчание Орлов-старший, – мне давно хотелось тебе позвонить, но, похоже, мои звонки тебя лишь раздражают. Я надеялся, что время вылечит тебя от твоей желчности...

– А тебя оно вылечило от твоего высокомерия? – перебил отца Никита. – От звездного безумия, дающего тебе право судить, правы или не правы мы, муравьи, копошащиеся где-то под ногами?

– Я узнал, что государство можно погубить не только извне, но и изнутри, – грустно промолвил Орлов. – И это я узнал не во время космических полетов. Этот урок мне преподали честолюбивые люди.

– Ты по-прежнему полон сострадания и наивности, – заметил Никита.

– А ты по-прежнему задирист и относишься к старшим без должного уважения, – спокойно произнес генерал.

– Итак, вот ты позвонил, – сказал Никита, – и мы выяснили, что ровным счетом ничего не изменилось.

– Я позвонил не для того, чтобы спорить с тобой.

– Вот как? В таком случае, зачем? – спросил Никита. – Ты просто решил проверить, какова дальность связи передатчика, установленного в вашей новой телевизионной станции?

– Нет, Ники. Я звоню, потому что мне нужен хороший офицер, которому вместе со своими людьми предстоит выполнить одно ответственное задание.

Никита встрепенулся.

– Кажется, я тебя заинтересовал? – продолжал генерал.

– Если речь идет о благе России, а не о твоей совести – то да, заинтересовал.

– Я позвонил тебе, потому что ты именно тот офицер, которому можно поручить это задание, – сказал Орлов. – Вот и все.

– В таком случае, я внимательно тебя слушаю, – ответил Никита.

– В течение ближайшего часа ты получишь приказ через капитана Лешева. На трое суток ты поступаешь ко мне в распоряжение. Вместе со своим взводом в одиннадцать ноль-ноль ты должен прибыть во Владивосток.

– Будем на месте точно в назначенный срок, – сказал Никита, поднимаясь с места. – Должен ли я понимать это так, что ты снова вернулся к активной службе?

– Ты уже знаешь все, что тебе следует знать, – уклончиво ответил генерал.

– Очень хорошо, – сказал Никита, торопливо докуривая самокрутку.

– И еще, Ники... береги себя. Когда все останется позади, быть может, ты заедешь в Москву, и мы попробуем еще раз.

– Над этим стоит подумать, – сказал Никита. – Может быть, мне надо будет пригласить бывших однокурсников по академии. Без них встреча с тобой будет совсем не тем.

– Ники... ты же сам не захотел встречаться со мной с глазу на глаз.

– А тебе не удалось бы обелить фамилию Орлов, если бы все прошло втайне от широкой общественности, – язвительно заметил Никита.

– Я поступил так, чтобы другие не повторили эту же самую ошибку, – сказал генерал.

– За мой счет. Спасибо, отец. – Никита смял самокрутку в пепельнице. – Ты меня прости, но если в одиннадцать ноль-ноль я должен быть на материке, мне нужно начинать собираться. Будь добр, передай от меня привет маме и полковнику Росскому.

– Передам, – заверил сына генерал. – До свидания.

Положив трубку, Никита повернулся к окну, чтобы еще раз бросить взгляд на солнце, успевшее подняться над горизонтом уже до половины. Его раздражало то, что его отец никак не может понять одну простую истину: величие России в ее целостности, а не в раздробленности; как считает полковник Росский, хирург, ампутирующий пораженную ткань, вовсе не стремится сделать пациенту больно, а делает это, для того чтобы его вылечить. В свое время отца выбрали в будущие космонавты, помимо всего прочего, за его ровный характер, за личную храбрость и щедрую душу; все это делало его идеальной фигурой для того, чтобы выступать перед школьниками, иностранными журналистами и молодыми летчиками, мечтающими стать героями. Однако сейчас простым окопникам, таким, как сам Никита, предстояло потрудиться на новую Россию, возрождая ее, исправляя и искореняя ошибки последнего десятилетия.

Сообщив дежурному офицеру о полученном приказе, Никита схватил фуражку и покинул командный пункт. Его переполняло чувство печали, вызванное разговором с отцом... и любопытство по поводу того, что же задумал для своего сына генерал Орлов.

Глава 25

Понедельник, 14.53, в небе над Атлантическим океаном, к северо-западу от Мадрида

Салон самолета Си-141Б "Старлифтер" не предназначен для удобства. Он специально разрабатывался для того, чтобы иметь минимальный вес и тем самым позволять машине добиться максимальной дальности полета. Обтянутые брезентом стенки нисколько не заглушают могучий рев двигателей; голые лампочки под потолком освещают черные голые ребра лонжеронов. Пассажиры сидят на деревянных скамьях, подложив мягкие подушки. Когда самолет, попавший в зону турбулентности, начинает трясти, пассажиров удерживают на месте ремни, а вот подушки нередко из-под них выскальзывают.

Хотя на скамьях может с относительным удобством разместиться всего девяносто человек, бывали случаи, когда "Старлифтеру" приходилось принимать на борт триста солдат с полным снаряжением. Сейчас, когда в кабине находился экипаж из трех человек – пилота, второго пилота и штурмана, а в салоне летело всего восьмеро, подполковник Скуайрс чувствовал себя так, словно путешествовал первым классом. Он сидел, свободно вытянув вперед длинные ноги, подложив две тонкие подушки вниз и еще одну под спину, на жесткий металл внутренней обшивки; и, что самое главное, в салоне не было душно. Когда же членам "Бомбардира" пришлось лететь вместе с бойцами вспомогательных подразделений и в придачу с пятью немецкими овчарками из отряда К-9, салон быстро наполнился теплом сидящих в тесноте, покрытых потом солдат.

Поскольку в воздухе предстояло провести несколько часов, Скуайрс по достоинству оценил комфорт. Первый час полета он провел вместе с сержантом Чиком Греем и рядовым Дэвидом Джорджем, составляя список снаряжения, которое, возможно, понадобится им по прибытии в Хельсинки; следующие два часа вместе с рядовой Сондрой Де-Вонн он изучал на экране переносного компьютера планы Хельсинки и Санкт-Петербурга; еще четыре часа Скуайрс потратил на сон.

Когда подполковник проснулся, Джордж принес ему подогретый в микроволновой печи обед и чашку черного кофе. Остальные члены группы пообедали еще час назад.

– Надо будет переговорить с генералом Роджерсом о том, чтобы нас кормили получше, – заметил Скуайрс, снимая с подноса пенопластовую крышку и обозревая ломти копченой индейки, картофельное пюре, бобы и кукурузную булочку. – У нас есть ракеты, способные проскользнуть в лесу между деревьями, перелететь через гору и спуститься по дымоходу в камин, но кормят нас тем же самым дерьмом, что и на обычных регулярных рейсах.

– И все же, сэр, это гораздо лучше, – сказал Джордж, – чем те пайки, которые, по рассказам моего отца, выдавали во Вьетнаме.

– Да, может быть, – согласился Скуайрс. – Однако никто бы не умер, если бы нам выдали приличную кофеварку. Проклятие, да я готов заплатить за нее из своего кармана. Места она лишнего не займет, и от дураков надежно защищена. Как раз то, что нужно для армии.

– Сэр, вы ни разу не пробовали тот кофе, что варю я, – вставила Сондра, не отрываясь от "Грозового перевала" Эмили Бронте. – Когда я бываю дома, отец с матерью меня и близко не подпускают к кофеварке.

Скуайрс разрезал ломоть индейки.

– А какой сорт кофе ты используешь?

Сондра удивленно взглянула на него. Ее большие карие глаза идеально смотрелись на круглом лице, а в голосе звучал певучий акцент, напоминающий о детстве, проведенном в родном Алжире.

– Какой сорт, сэр? Понятия не имею. Тот, что продается в магазине.

– В этом-то вся беда, – заметил Скуайрс. – Моя жена покупает кофе в зернах. Мы храним их в морозилке и мелем каждое утро перед тем, как варить кофе. Обычно это бывает что-нибудь праздничное, вроде южного ореха-пекана или малинового шоколада.

– Кофе со вкусом малинового шоколада? – спросила Сондра.

– Совершенно верно. Мы варим кофе в специальном ситечке, а не в кофейнике, в котором он пригорает, и как только он закипает, снимаем с плиты и ставим в шкаф. Никогда не добавляем молоко или сахар. Это лучший способ обезличить кофе – с молоком и сахаром любой сорт на вкус становится одинаковым.

– Сэр, – вздохнула Сондра, – похоже, мне еще работать и работать над этим.

Скуайрс указал ножом на книгу у нее в руках.

– Ты читаешь Бронте. А почему не любовные романы?

– Это настоящая литература, – ответила Сондра. – А остальное – пустое чтиво, которое можно различать только по номерам на обложке.

– Вот так же я отношусь к кофе, – сказал Скуайрс, нанизывая ломоть индейки на пластмассовую вилку. – Если это что-то ненастоящее, если это не хороший европейский футбол, то зачем тратить на это время и силы?

– Могу ответить одним словом, сэр, – сказала Сондра. – Кофеин. Когда я зачитываюсь Томасом Манном или Джеймсом Джойсом до четырех утра, мне нужно что-то, чтобы в девять быть на занятиях.

Кивнув, Скуайрс сказал:

– У меня есть способ получше.

– И какой же?

– Отжимания, – ответил он. – Сотня отжиманий, сразу же после того как встал с кровати, бодрит быстрее любого кофеина. К тому же, если заставлять себя начинать с этого каждое утро, весь оставшийся день будет казаться сладким пирогом.

В это время из хвостовой части салона к ним подошел радист Иси Хонда. Ветеран "Бомбардира", обладатель черного пояса по дзюдо, похожий на мальчишку, Хонда, сын матери-гавайки и отца-японца, временно обеспечивал связь до выздоровления рядового Джонни Паккета, раненного в Северной Корее.

Козырнув, Хонда протянул Скуайрсу трубку аппарата защищенной спутниковой связи, который был у него в рюкзаке.

– Сэр, на связи генерал Роджерс.

– Благодарю. – Проглотив кусок индейки, Скуайрс взял трубку. – Подполковник Скуайрс слушает, господин генерал.

– Подполковник, – сказал Роджерс, – похоже, твоей группе предстоит отправиться к цели не в качестве туристов.

– Вас понял.

– Все подробности вы получите перед приземлением, – продолжал Роджерс. – Речь идет об отправной точке, виде транспорта, месте высадки и времени, хотя мы почти ничего не сможем рассказать о том, что вам предстоит искать. В отчете будет все, что нам известно, в том числе предположительное место гибели агента Д-16, который занимался изучением объекта. Помимо него самого, русские также расправились с одним из его осведомителей, а второй подался в бега.

– Пленных не брать, – заметил Скуайрс.

– Именно так. А сейчас... я испытываю по этому поводу противоречивые чувства, но у вас в группе будет новый член – британский агент с большим опытом.

– Я его знаю? – спросил Скуайрс.

– Не его, а ее, – поправил Роджерс. – Нет, не знаешь. Но у нее отличные рекомендации. Я попрошу Боба Герберта прислать вам ее личное дело по каналам защищенной спутниковой связи. А ты пока подготовь для Маккаски перечень аквалангистского снаряжения, которое у вас есть с собой на борту. Если мы решим, что вам понадобится что-то еще, все необходимое будет вас ждать в Хельсинки. И еще, Чарли...