Глава 8

Открывается ящик Пандоры

Переоборудованный «Боинг-747» взлетел с аэродрома военно-воздушной базы Эндрюз перед самым закатом. У президента Фаулера было полтора трудных дня — непрерывные инструктивные совещания и встречи, которые он не мог отменить. Но предстояло двое суток ещё более трудных — даже президенты вынуждены подчиняться свойствам простой человеческой природы, а в данном случае восьмичасовой перелёт до Рима совпадал с шестичасовой разницей во времени. Перелёт из пояса в пояс, время между которыми отличается на шесть часов, исключительно труден. Фаулер был опытным путешественником и знал это. Желая смягчить воздействие смены поясов, он уже вчера и затем сегодня изменил время своего сна, дабы в течение полёта оказаться настолько усталым, чтобы эти восемь часов проспать. Президентский самолёт был снабжён всеми устройствами, какие только могли придумать компания «Боинг» и Военно-воздушные силы США. В этом тихом и плавно летящем самолёте президент размещался в самом носу. Его кровать — в действительности её заменял раскладной диван — была достаточно большой, а матрас выбрали по личному вкусу президента. Самолёт был велик, что позволило оборудовать отдельные помещения для прессы и сотрудников аппарата президента. Если уж быть совсем точным, их отделяло почти двести футов. Журналисты находились в хвостовом отсеке, и пока пресс-секретарь Белого дома занимался ими, в президентскую спальню незаметно пробралась советник по национальной безопасности. Пит Коннор и Элен Д'Агустино обменялись при этом взглядом, который постороннему человеку показался бы бесстрастным, но в тесном сообществе Секретной службы был предельно красноречив. Сотрудник службы безопасности ВВС, приставленный охранять дверь, ведущую в президентскую спальню, уставился на переборку, стараясь удержать улыбку.

— Итак, Ибрагим, что ты думаешь о нашем госте? — спросил Куати.

— Он силён физически, бесстрашен и удивительно хитёр, но я не знаю, где мы сможем использовать его, — ответил Ибрагим Госн. Он рассказал, что произошло с ними в Афинах.

— Сломал шею греческому полицейскому? — По крайней мере американец не был подставным лицом — если полицейский действительно умер и все это не оказалось хитроумной уловкой американцев, греков, израильтян или один Бог знает кого.

— Да, как спичку.

— Его связи в Америке?

— Крайне немногочисленны. Американская полиция охотится за ним. По его словам, группа, в которой он состоял, убила трех полицейских, а его брат недавно попал в засаду и погиб от их пуль.

— Да, он умеет выбирать врагов. Образование?

— Формально — никакого, но он умён.

— Что умеет делать?

— Почти ничего — из того, что могло бы нам пригодиться.

— Зато он — американец, — напомнил ему Куати. — Сколько таких у нас в отряде?

Госн кивнул.

— Ты прав, командир.

— Какова вероятность того, что он подослан к нам?

— По моему мнению, очень невелика, но следует проявить осторожность.

— Хорошо. А теперь вот что тебе нужно сделать. — Куати объяснил Ибрагиму ситуацию с израильской бомбой.

— Ещё одна? — Он был экспертом в таком деле, но нельзя сказать, чтобы поручение слишком уж ему понравилось. — Я знаю этого крестьянина — старый дурак. Знаю-знаю — его сын воевал против израильтян и тебе самому почему-то нравится этот калека.

— Этот калека спас жизнь нашего товарища. Фази истёк бы кровью, если бы торговец не укрыл его в своей лавке. Никто не принуждал его. Это произошло в то время, когда у нас с сирийцами были натянутые отношения.

— Ладно. Все равно мне нечего делать до самого вечера. Понадобится грузовик и несколько человек.

— Наш новый друг, судя по твоим словам, силён физически. Возьми его с собой.

— Слушаюсь, командир.

— И не рискуй понапрасну.

— Иншалла. — Госн сумел почти закончить Американский университет в Бейруте — почти, потому что одного из его преподавателей похитили, а два других воспользовались этим как предлогом, чтобы покинуть Ливан. В результате Госн не сдал последние экзамены и не получил диплом инженера. Правда, он был ему и не нужен. Во время учёбы Госн был лучшим учеником в своём классе и узнал из учебников так много, что лекции преподавателей мало ему помогали. Массу времени он проводил в лабораториях, которые делал сам. В движении за освобождение Госн никогда не был активным бойцом и не участвовал в боевых действиях. Он умел пользоваться стрелковым оружием, однако его искусство в обращении с взрывчатыми веществами и электронными приборами было слишком ценным, чтобы рисковать им. Кроме того, Госн выглядел молодо, был привлекателен, кожа его казалась очень светлой, поэтому он много ездил, в том числе и за границу. Обычно его задачей было провести разведку, изучить место будущих операций, составить карту, в чём ему помогали инженерный опыт и отличная память, он принимал решения относительно необходимого снаряжения и обеспечивал техническую поддержку бойцов, которые относились к нему с глубоким уважением — гораздо большим, чем это могло показаться со стороны. Никто не сомневался в его храбрости. Госн доказал это не один раз, обезвреживая невзорвавшиеся снаряды и бомбы, оставленные израильтянами в Ливане, и затем используя полученную из них взрывчатку для изготовления своих собственных бомб. Ибрагим Госн был классным специалистом, и его с радостью приняли бы в любую из дюжины профессиональных террористических организаций в разных странах мира. Он вышел из семьи палестинцев, покинувшей Израиль с появлением еврейского государства в уверенности, что вернётся назад, как только арабские армии того времени быстро и легко расправятся с захватчиками. Однако счастливое возвращение постоянно откладывалось, и воспоминания его детства были связаны с переполненными, грязными лагерями для беженцев, где ненависть к Израилю была не менее прочной, чем вера в ислам. По-другому и быть не могло. Израильтяне не обращали на палестинцев внимания потому, что те добровольно покинули свою страну, а другие арабские нации делали вид, что не замечают их, хотя вполне могли бы облегчить жизнь беженцев. Госн и ему подобные превратились в пешки в огромной игре, участники которой никак не могли договориться друг с другом относительно правил. Ненависть к Израилю и всем, кто поддерживает его, была для беженцев таким же естественным актом жизни, как дыхание, а их целью стало изыскать средства покончить с сионистами и их союзниками. Госну и в голову не приходило задуматься о причинах.

Он взял ключи к грузовику «ГАЗ-66», выпущенному в Чехословакии. Эта машина была менее надёжна, чем «мерседес», зато достать её удалось намного легче: несколько лет назад отряд Куати получил грузовик от сирийцев. В кузове была установлена А-образная опора, которую они соорудили сами. Госн сел вместе с американцем в кабину, а ещё двое забрались в кузов. Водитель включил двигатель, и грузовик выехал из лагеря.

Марвин Расселл осматривал окружающую местность с интересом охотника, попавшего в новый район. Было жарко, но в общем-то не хуже, чем в бедлендах особенно засушливым летом. Растительность — или скорее её отсутствие — напоминала ему резервации, где он жил в юности. То, что казалось унылым и мрачным для других, для американца, выросшего в подобной местности, было просто очередной пыльной пустыней. Правда, здесь не возникали такие ужасные грозы и всесокрушающие торнадо, как на американских равнинах. Да и горы были выше, чем плавные холмы дома. Расселлу ещё никогда не доводилось бывать в горах. Здесь он увидел их впервые: высокие, сухие и настолько раскалённые, что при подъёме на них трудно дышать. Не всем, тут же подумал Марвин Расселл. Он сумеет забраться на вершину, потому что сильнее и выносливее этих арабов.

С другой стороны, арабы, по-видимому, полагались главным образом на оружие. Тут было столько оружия — сначала он увидел лишь русские АК-47, но вскоре заметил тяжёлую зенитную артиллерию, батареи ракет «земля-воздух», танки и самоходные артиллерийские установки, принадлежащие сирийской армии. Госн заметил его интерес и начал объяснять.

— Все это для того, чтобы отразить нападение израильтян, — сказал он, основывая объяснения на том, во что верил сам. — Твоя страна вооружает израильтян, а русские вооружают нас. — Госн решил не говорить о том, сколь ненадёжной стала эта помощь.

— На вас нападали, Ибрагим?

— Не раз, Марвин. Они посылают сюда свои бомбардировщики, диверсионные группы. Погибли тысячи моих соотечественников. Понимаешь, нас выгнали с нашей родины. Мы вынуждены жить в лагерях и…

— Понятно, приятель. Там, откуда я приехал, их называют резервациями. — Этого Госн не знал. — Белые вторглись на наши земли, земли наших предков, истребили буйволов, затем послали армию и уничтожили нас. Нападали главным образом на лагеря, где оставались одни женщины и дети. Мы пытались сопротивляться. Даже уничтожили целый полк под командованием генерала Кастора в окрестностях Литл-Биг-Хорн — это название реки, — тогда нами командовал вождь Безумная Лошадь. Но они продолжали теснить нас. Их было слишком много, слишком велик перевес в воинах, оружии. Они отобрали нашу землю, забрали у нас все и оставили ни с чем. Заставили нас жить подобно нищим. Нет, не нищим — подобно животным, словно мы даже не люди, потому что выглядим по-другому, по-другому говорим и у нас другая религия. Все произошло потому, что мы жили на земле, которая была им нужна, и они выбросили нас, словно вымели мусор.

— Я не знал этого, — произнёс Госн, потрясённый тем, что палестинцы оказались не единственным народом, с которым американцы и их израильские вассалы так обошлись. — Когда это произошло?

— Сто лет назад, году в 1865-м. Мы сражались, приятель, делали все, что могли, но это было безнадёжно. Понимаешь, у нас не было союзников. А у вас есть. Никто не поставлял нам пушки и танки. Поэтому они убили самых храбрых воинов, заманивали в ловушки и убивали — так погибли вожди Безумная Лошадь и Сидящий Бык. Затем нас окружили и голодом принудили к повиновению. Оставили нам пыльные, никуда не годные местности и заставили там жить. Посылали пищу — столько, чтобы не дать нам умереть с голоду, но и чтобы не окрепнуть. Когда некоторые из нас пытаются сопротивляться, пытаются стать мужчинами — я ведь тебе уже говорил, что они сделали с моим братом. Застрелили его из засады, будто дикого зверя. И даже засняли все это для телевидения, чтобы продемонстрировать, как поступают с индейцем, который становится независимым.

Да, этот человек действительно наш товарищ, понял Госн. Не подосланный агент, нет, и то, что он рассказал, ничем не отличается от судьбы любого палестинца. Поразительно.

— Зачем ты приехал к нам, Марвин?

— Мне нужно было скрыться, чтобы меня не арестовали, приятель. Понимаю, тут нечем гордиться, но что оставалось — ждать, пока меня тоже заманят в ловушку? — Расселл пожал плечами. — Вот я и решил, что поеду куда-нибудь, найду людей вроде себя, может быть, научусь чему-нибудь, узнаю, как вернуться обратно, помогу своему народу сражаться за свободу. — Он покачал головой. — Черт побери, это скорее всего безнадёжно, но я не собираюсь сдаваться — ты понимаешь меня?

— Да, друг, понимаю. То же самое происходило и с моим народом — ещё до моего рождения. Но тебе нужно понять — это не безнадёжно. Пока ты стоишь на ногах и борешься, надежда жива. Именно поэтому они охотятся за тобой — тебя боятся!

— Надеюсь, ты прав, приятель. — Расселл смотрел в открытое окно, и пыль резала ему глаза в семи тысячах миль от дома. — А куда мы сейчас едем?

— Когда вы воевали с американцами, где брали оружие ваши воины?

— Главным образом подбирали брошенное ими.

— Вот и мы поступаем так же, Марвин.

Фаулер проснулся, когда самолёт был на середине Атлантики. Ну что ж, подумал он, всегда что-то происходит впервые. Он ещё никогда не занимался этим в самолёте. Интересно, а кто-нибудь из американских президентов проделывал такое по пути в Рим для встречи с папой римским, и к тому же со своим советником по национальной безопасности? Он посмотрел в иллюминатор. Самолёт летел недалеко от Гренландии, в высоких северных широтах, и за окном было светло. На мгновение он задумался — что сейчас, утро или все ещё ночь? На борту самолёта такой вопрос был почти метафизическим, конечно, здесь время изменялось куда быстрее, чем на часах.

Да и миссия его тоже была метафизической. Её запомнят. Фаулер разбирался в истории. Событие было уникальным. Никогда раньше не происходило ничего подобного. Может быть, это было началом процесса или его концом, но его задача была простой и ясной. Он положит конец войнам. Имя Дж. Роберта Фаулера будет навсегда связано с этим договором. Все началось по инициативе его администрации. Его речь в ООН собрала нации мира в Ватикане. Подчинённые президента вели переговоры. Его имя будет стоять первым на документах. Его вооружённые силы станут гарантом мира. Он действительно завоевал место в истории. Это и есть бессмертие, то, к чему стремятся все, но добиваются единицы. Что удивительного, если он взволнован? — спросил он себя в бесстрастной задумчивости.

Теперь исчез страх, преследовавший президента. С самого начала он задавал себе этот вопрос — первая промелькнувшая в голове мысль ещё в то время, когда он был прокурором и преследовал главу кливлендской семьи синдиката «Коза Ностра»: если ты станешь президентом, вдруг понадобится нажать на кнопку? Сможет ли он сделать это? Сумеет ли решить, что безопасность его страны требует гибели тысяч — миллионов — других людей? Наверно, нет, подумал он. Для принятия такого решения он был слишком хорошим человеком. Его обязанности заключались в том, чтобы защищать людей, показывать им дорогу, вести по благотворному пути. Люди не всегда понимают, что его видение будущего единственно верное и логичное. Фаулер знал, что он холоден и бесстрастен при рассмотрении подобных вопросов, зато всегда принимает верное решение. В этом он был уверен. Ему нужно быть уверенным в себе, равно как и в причинах своих поступков. Если он когда-нибудь ошибётся, он знал, что его убеждённость окажется простым высокомерием, и подобное обвинение вставало перед ним часто. Единственное, в чём он не был уверен, это в своей способности столкнуться с ядерной войной.

Однако такой вопрос снят с повестки дня, не правда ли? Хотя он никогда не признается в этом во всеуслышание, ликвидировали эту проблему Рейган и Буш, потому что это они заставили Советы заняться своими собственными проблемами и противоречиями и в результате изменить поведение. И всё это произошло в мирное время, потому что люди всё-таки логичнее животных. Разумеется, конфликты ещё будут возникать, но пока он правильно выполняет свои обязанности, они не выйдут из-под контроля. А то путешествие, в которое он отправился, покончит с наиболее опасным конфликтом, ещё существующим в мире, с той проблемой, которую не сумела решить ни одна предыдущая администрация. То, чего не смогли добиться Никсон и Киссинджер, что не подчинилось отчаянным усилиям Картера, нерешительным попыткам Рейгана или Буша и его собственному предшественнику, действовавшим из лучших побуждений, — короче говоря, в чём все потерпели неудачу, теперь удалось Бобу Фаулеру. Сердце всякого теплеет при мысли о таком успехе. Он не только навсегда войдёт в учебники истории, но и оставшиеся годы его пребывания на посту президента пройдут намного спокойнее. Это сделает бесспорным избрание на второй срок, гарантирует поддержку сорока пяти штатов, поддержку конгресса, а также осуществление широких социальных программ. Вместе с такими историческими достижениями завоёвываются колоссальный международный престиж и безграничное влияние внутри страны. Это самая лучшая, самая надёжная власть, достигнутая самым благородным способом, власть, которую можно использовать в самых лучших целях. Одним росчерком пера — в действительности несколькими перьями, ибо таков теперь обычай, — Фаулер станет великим, превратится в гиганта среди людей доброй воли и в человека доброй воли среди сильных мира сего. И никто не сумеет отобрать у него этот миг славы.

Самолёт летел на высоте сорока трех тысяч футов со скоростью 633 узла. Спальня президента была размещена так, что он мог смотреть вперёд, как и подобает президенту, а также вниз — на тот мир, проблемы которого он решает так успешно. Полет проходил тихо и плавно, и Боб Фаулер приближался к цели, которая внесёт его имя в анналы истории. Он посмотрел на Элизабет. Она лежала на спине, правая рука под головой. Одеяло и простыни сползли до поясницы, обнажив её прелестную грудь. Большинство пассажиров самолёта не находили покоя в своих креслах, пытаясь уснуть, а он любовался женской грудью. Фаулеру больше не хотелось спать. Ещё никогда он не чувствовал себя таким мужчиной — великим мужчиной, разумеется, но в этот момент он чувствовал себя просто мужчиной. Его рука опустилась на её грудь. Глаза Элизабет открылись, и она улыбнулась, словно прочитав в сновидениях его мысли.

Совсем как дома, подумал Расселл. Только хижина была не из камней, а из блоков и крыша плоская, а не остроконечная, однако пыль точно такая же и унылый маленький огород ничем не отличался. И старик вполне мог быть из племени сиу, с усталостью во взгляде, сутулой спиной, изуродованными работой пальцами человека, побеждённого другими.

— Это, должно быть, и есть то место, — сказал он, когда грузовик остановился.

— Сын старика воевал с израильтянами и получил тяжёлые раны. Они оба наши друзья.

— Друзьям нужно помогать, — согласился Марвин. Ему пришлось выпрыгнуть из кабины, чтобы Госн смог спуститься на землю.

— Пошли, я познакомлю тебя со стариком.

К изумлению американца, все проходило очень официально. Он, разумеется, не понимал ни единого слова, но этого и не требовалось. Он с удовлетворением заметил, с каким уважением разговаривал его друг Госн со старым крестьянином. После нескольких фраз старик посмотрел на Расселла и поклонился, чем изрядно смутил его. Марвин пожал протянутую руку, как это принято у американцев, и пробормотал слова приветствия. Госн перевёл, затем старый крестьянин проводил их в огород.

— Черт побери, — заметил Расселл при виде бомбы.

— Американская, марки 84, вес две тысячи фунтов, по-видимому, — сказал Госн и тут же понял, что ошибся: нос бомбы был каким-то другим… разумеется, он смялся при падении… но как-то странно… Он поблагодарил старика и знаком попросил его отойти к грузовику. — Сначала нужно откопать её. Но осторожно, очень осторожно.

— Позволь мне, — попросил Расселл. Он сходил к грузовику и выбрал складную сапёрную лопатку.

— У нас есть люди…

Американец оборвал Госна:

— Разреши, прошу тебя. Я буду осторожен.

— Не прикасайся к бомбе. Обкопай вокруг, а землю, прилегающую к ней, удали руками. Марвин, предупреждаю тебя, это очень опасно.

— Тогда отойди к грузовику. — Расселл посмотрел на него и усмехнулся. Ему нужно было показать Госну, что он не боится. Убить полицейского оказалось легко и не потребовало усилий. Здесь всё было по-другому.

— Значит, мне уйти, оставив товарища в опасности? — риторически спросил Госн. Он понимал, что было бы разумно поступить именно так, и обязательно отошёл бы в укрытие, если бы откапывали бомбу его люди, да и его, Госна, умелые руки были слишком ценными, чтобы подвергнуть их глупому риску, но в присутствии американца ему не хотелось показаться трусом. К тому же, стоя рядом, он мог следить за его действиями и убедиться, действительно ли американец был таким бесстрашным, как казался.

Госн не был разочарован. Расселл разделся до пояса, опустился на колени и начал копать грунт вокруг бомбы. Он даже постарался нанести огороду как можно меньший ущерб, о чём люди Госна никогда не подумали бы. Понадобился час, чтобы прокопать неглубокую траншею вокруг бомбы; по сторонам появились четыре аккуратные кучки земли. И Госн уже понимал, что в бомбе есть что-то странное. Это явно не модель 84. Она была примерно того же размера, но вот форма была совсем иной, да и кожух выглядел… как-то необычно. У модели 84 оболочка изготавливалась из литой стали, поэтому при взрыве заряда внутри она превращалась в миллион острых, как бритва, осколков, способных рвать людей на части. Но эта бомба была не такой. В двух местах кожух проломился, и его толщина была явно меньше, чем нужно для бомб такого типа. Так что это такое?

Расселл подкопался вплотную к бомбе и теперь удалял грунт с её корпуса. Он действовал умело и осторожно. Американец изрядно вспотел. Выпуклые мускулы играли у него на руках, и Госн смотрел на него с восхищением. Ему не приходилось встречать такого сильного человека. Даже израильские десантники проигрывали по сравнению с ним. Он уже перебросил две или три тонны грунта, но по-прежнему в нём не было видно признаков усталости, и он продолжал работать методично, словно машина.

— Остановись на минуту, — произнёс Госн. — Мне нужно принести инструменты.

— Хорошо. — Расселл сел на землю и принялся рассматривать бомбу.

Госн вернулся с рюкзаком и фляжкой, которую передал Расселлу.

— Спасибо, дружище. Здесь действительно немного жарко. — Он выпил пол-литра воды. — Что теперь?

Госн достал из рюкзака кисть и начал обметать остатки земли с поверхности бомбы.

— Тебе лучше уйти, — предупредил он Расселла.

— Не беспокойся, Ибрагим. Если ты не против, я хочу остаться.

— Сейчас начинается самое опасное.

— Но ведь ты не ушёл, — напомнил ему Расселл.

— Как хочешь. Я ищу взрыватель.

— Разве он не в носовой части бомбы?

— Там его нет. Обычно в носу находится один взрыватель — но здесь что-то не так. Вместо него заглушка. Второй устанавливается в середине и третий — в хвостовой части.

— А почему у неё нет стабилизатора? — поинтересовался Расселл. — Разве у бомб нет стабилизаторов — как оперения у стрелы?

— Его, наверно, срезало при падении. Мы часто находим бомбы именно в таком виде, потому что стабилизатор отваливается и остаётся на поверхности.

— Хочешь, я очищу хвостовую часть?

— Только осторожно, Марвин. Очень, очень осторожно.

— Ладно, приятель. — Расселл обошёл своего друга и продолжил извлекать грунт из ямы у хвоста бомбы. Он уже заметил, что Госн на удивление хладнокровен. Сам Марвин никогда раньше не испытывал такого страха, как сейчас, рядом с полутонной взрывчатки, но он готов был скорее умереть, чем показаться испуганным в компании Госна. Ибрагим выглядел пареньком с тонкой, как спичка, шеей, но чтобы вот так работать с бомбой, нужно иметь бесстрашное сердце. Он видел, как Госн сметает землю лёгкими, нежными движениями, словно касается груди девушки, и старался действовать так же. Через десять минут хвостовая часть бомбы обнажилась.

— Ибрагим?

— Что, Марвин? — Госн даже не повернул головы.

— Здесь ничего нет. Одна дыра.

Госн поднял кисть и повернулся к Расселлу. Действительно, странно. Но оставалось ещё много работы.

— Спасибо. Больше ничего не надо. Я всё ещё не нашёл взрыватель.

Расселл отошёл, сел на кучу грунта и допил остальную воду из фляжки. Затем он встал и направился к грузовику. Шофёр и два бойца стояли вместе с крестьянином. Старик не сводил глаз с бомбы, зато остальные оказались более осторожными — они наблюдали, стоя за каменной стеной дома. Расселл бросил одному из них пустую фляжку и получил обратно полную. Поднял вверх большой палец, показывая, что все идёт хорошо, и вернулся к бомбе.

— Оторвись на минутку и выпей воды, — сказал Марвин.

— Отличная мысль, — отозвался Госн и положил кисть рядом с бомбой.

— Нашёл что-нибудь?

— Штыковой контакт и ничего больше. — И это необычно, подумал Госн, откручивая пробку. На бомбе не было маркировки, всего лишь серебристо-красный знак в носовой части. Вообще-то принято маркировать бомбы цветными кодами, но ему никогда раньше не встречалось такое. Так что же это за штука? Канистра с зажигательной смесью? Скорее всего нечто настолько старое и снятое с вооружения, что больше не встречается. В конце концов, эта штука лежит здесь с 1973 года. Может быть, уже давно вышла из употребления. Тогда дело обстоит очень плохо. Если это устройство, никогда прежде не попадавшееся, на нём может быть взрыватель неизвестной системы. Наставление, что учило обращению с подобными вещами, было составлено русскими, хотя и напечатано на арабском языке. Госн давным-давно запомнил его наизусть, но там не было описания подобного устройства. И это пугало. Госн сделал несколько глотков из фляги и вылил холодную воду на лицо.